Царь горы

Глава 62. Прощание с Палермо

В жизни Северуса Снейпа, пожалуй, не было более сомнительной затеи, чем сегодняшний полёт на Сицилию. Даже его отношения с Гарри уступали первенство, хотя уж это решение Северус взвешивал несколько месяцев. Он исподволь взглянул на Гарри, который сидел рядом закрыв глаза. Северусу нравилось наблюдать за ним с самого начала их знакомства. Нравилось без слов заверять своего мнительного и неуверенного любовника в своих чувствах. Гарри несдержанно ревновал ко всем, кто появлялся в жизни Северуса: мрачнел, бросал подозрительные, беспокойные взгляды, кидался выяснять отношения. Его раздутый апломб давно исчез, уступив место тому чувству, что всегда управляло Гарри на самом деле: страху. Северус удобнее устроился в кресле, пристегнув ремень. Неужели было неясно, что он не вступил бы в отношения с влюблённым в него юношей, если бы не был полностью убеждён в собственной привязанности? Однако Гарри редко полагался на логику и разумные доводы: его вёл исключительно первобытный инстинкт выживания. С тех пор как они сошлись, он больше не предлагал выходить из квартиры по вечерам, снова напоминая того безликого, домашнего Гарри, которого Северус порой замечал в пентхаусе. Северус знал, что за его несдержанностью, эмоциональными и чувственными порывами скрывалась способность к серьёзным переживаниям и постоянству. Их зачатки он разглядел уже очень давно, но теперь он оказался с этим Гарри лицом к лицу. Большую часть времени, что они проводили вместе, Гарри легко становился незаметным, заботясь, чтобы у Северуса была возможность репетировать или читать. Порой он становился настолько тихим и покорным, что Северус сам невольно провоцировал его. Гарри часто лежал на диване свесив руки и мурлыкая под нос очередную оперную арию. Он походил на сытого, приручённого льва, и Северус не мог удержаться от того, чтобы не подойти к нему, не запустить руки в его волосы, не поцеловать его. Гарри принадлежал ему. Это было ни с чем не сравнимое эротическое ощущение власти. Странно было видеть Гарри полным подобного спокойствия. Он узнал Гарри ближе, и убедился, что эту открытость, даже мягкость, тот выказывал только ему. Гарри не был ни болтлив, ни несдержан, наоборот, излишне осторожен. Этого Гарри, живого и ласкового, отыскать было не так уж и легко. Наглостью он лихорадочно прикрывал свою неуверенность. За его неловкими брачными играми Северус разглядел всё тот же страх быть отвергнутым: взрослый, самодостаточный, гетеросексуальный мужчина — самый неудачный кандидат в потенциальные любовники эмоционально несдержанному юноше, привыкшему любые проблемы решать исключительно силой. Можно любить друга, сына, студента без сексуального подтекста, и Северус с самого первого дня их знакомства убеждал себя, что Гарри пробуждает в нём сочувствие, симпатию и, может быть, даже нежность, но никак не вожделение. Его приставания вызывали раздражение и досаду, а за ними скрывалась глухая жажда взять то, что предлагают. Похоть, животное желание власти через секс — Гарри пробудил в нём самую низменную страсть, а теперь, когда он был так податлив и послушен, Северус совсем не мог держаться. Он хотел это открытое желание у Гарри на лице, хотел видеть Гарри снизу, сверху, на коленях, склонившим голову. Гарри превращал оральный секс в священнодействие. Он сосал член, погружаясь в это занятие, словно в медитацию, делая это по двадцать-тридцать минут и не уставая, удерживая любовника на грани оргазма, а потом Северус терял терпение и грубо трахал его в рот. Он впал в зависимость, потому что стоило взглянуть на нежные губы Гарри, и он испытывал прилив похоти. Гарри целовал ими, ласкал и сжимал, поглаживая по всей длине, его язык следовал за губами, а слюна за языком. Во рту у него всегда было горячо, влажно и нежно, отчего член наливался и было только одно желание: туда, глубже, жёстче, взять, причинить боль. Гарри не протестовал ни разу. Северус с трудом контролировал свою похоть, потому что Гарри позволил бы ему всё. Наложив табу на пассивную роль, во всём остальном Гарри готов был на любые безумства, и эта абсолютная, безграничная власть над ним развращала. Оказалось, что в руках Северуса была только иллюзия собственного контроля. Гарри разрушал этот контроль день за днём. Будь Северус Снейп человеком менее смелым или более ограниченным, он бежал бы от этих отношений навсегда, потому что с Гарри он постоянно пребывал на умственном, эмоциональном и чувственном пределе. Но Северус знал, что такое переступать через собственные границы: он заставлял себя делать это как музыкант каждый день на протяжении всей жизни. И Гарри был тот, кто заставлял его переступать границы своего разума и своего тела. Это не было ни тёплым семейным счастьем, ни страстью двух ненасытных любовников. Это было безрассудство, которое могло разрушить их жизнь, но это был вызов, от которого нельзя было отказаться. Всё утратило обыденность — мир лишился своих когтей. Жизнь обрела невероятные, экзотические краски, словно обернулась индийским богом с сиреневой кожей, в золотых одеждах, осыпанным огненными цветами и окруженным волшебными павлинами. Северус заново открыл для себя свой инструмент, и его искусство достигло бездонной глубины, словно появление Гарри вдохнуло последнюю искру высочайшего мастерства. Он принёс с собой тайну, которой до сих пор никто не нашёл разгадки, — любовь. Наслаждение, которого Северус раньше не знал. Многорукий бог вылепил чистую любовь из ничто и обрушил им на головы, словно всемирный потоп. Гарри, широкоплечий, дрожащий от возбуждения, с влажным, тёмным членом, влюблённый и покорный, — эротический идеал Северуса Снейпа, всерьёз опасающийся походить на девушку, скрывающий свой избыток нежности. Убедившись, что Северус спит, он ложился теснее, чуть слышно шептал признания на ухо. Северус спал чутко и просыпался от любого шороха. Ему не хотелось смущать Гарри, и любопытно было узнать, как далеко тот зайдёт, что скажет, без опасения быть раненным насмешкой или просто застигнутым за этой нежностью, считая её чем-то постыдным. После того как он согласился поехать с Гарри на Сицилию, он проснулся оттого, что Гарри едва заметно целовал ему пальцы, держа его руку в ладонях. Его робкие, волнующие жесты пробуждали желание доставить ему удовольствие так, чтобы он снова вёл себя непристойно, бесстыдно подставляясь под ласки или лаская сам. Гарри был жаден до секса, в постели он был бесшабашен и одновременно неловок: бросался в омут с головой, то вёл себя почти целомудренно, то кидался демонстрировать полное отсутствие смущения и вёл себя крайне развратно, если не сказать пошло. После любовных игр его нарочитая грубость сменялась вот такими приступами трепетной нежности, и Северус этой ночью почти не спал, чуть ли не задыхаясь от эротического угара, где в своих мыслях он клал Гарри лицом в подушку, накрывал его своим телом, и собственный отяжелевший член раскрывал нежное и тугое отверстие. Чистая алчность взяла его за горло. Гарри хотел владеть им, а Северус хотел владеть Гарри — когда-то смутные, желания давно оформились. Однако не так-то просто было это осуществить и помочь Гарри стать свободнее не только в суждениях, но и в отношениях, которых у него ещё не было. Нельзя же всерьёз принимать в расчёт ту армию, что прошлась по кровати его молодого любовника. И у Северуса были связи, не оставившие следов, — отправление естественных надобностей. Он лежал ночами, разглядывая в полумраке спящего на животе Гарри. Тот был расслаблен и безмятежен, его тело выглядело сильным, загорелым, здоровым. Северус гладил его по спине, затем проводил рукой по нежной, выбритой коже между ягодиц, отчего Гарри во сне слегка раздвигал ноги, и Северус тут же испытывал мучительную эрекцию. Даже своим франтовством Гарри подчёркивал свою беззащитность, бессознательную готовность отдаться. Он всё-таки предложил быть снизу, но его едва скрываемое нежелание и страх, его тайные активно-пассивные предрассудки заставили отложить эту идею на неопределённый срок. Гарри нуждался в постоянном самоутверждении, что он настоящий мужчина, несмотря на ярко выраженную гомосексуальность. Северус готов был дать то, в чём он нуждался, прежде чем взять желаемое самому. Хотелось победить его в этой маленькой любовной битве, чтобы Гарри сдался потому, что хотел сдаться. Он с любопытством обнаруживал в самом себе незнакомые оттенки: наслаждался тем, что Гарри пытался управлять им, предъявлял на него права, требовал, доминировал с отчаянной неустрашимостью, по-видимому, каждый раз заранее готовясь к тому, что его отвергнут. Неплохо узнав Гарри и понимая, насколько ранил бы его отказ, Северус испытывал что-то вроде уважения перед его храбростью. Он видел в Гарри зачатки той силы, что была пока только отблеском лучей на воде. И тогда Северус хотел очистить его от наносной шелухи, от влияния всех, кто его окружал, помочь быть тем, кто он есть, и сделать свободным.

Северус несколько раз заставал его украдкой читающим книги, и стремление Гарри делать это тайно тоже казалось странным, уж точно более странным, чем книга в его руках. Однажды в подобный момент Северус неожиданно для себя испытал неловкость, словно он нарушил уединение того, кто молился. Прикрывшись книгой или ноутбуком, Гарри тоже, бывало, искоса наблюдал, как Северус играет или просто натирает канифолью смычок. Было что-то важное для него в том, чтобы быть свидетелем того, как Северус репетирует. Он мог провести несколько часов подряд слушая одну и ту же пьесу. На вопрос, не наскучивает ли ему подобное времяпрепровождение, Гарри только покачал головой.

— Я люблю тебя слушать.

По сравнению с холодным, сырым Лондоном на острове было очень тепло. Здесь не наступало зимы, но погоде была свойственна ветреная переменчивость, и Северус, выйдя вслед за Гарри из самолёта, не стал снимать пальто.

В аэропорту их ждала машина, но Гарри взял автомобиль напрокат и отпустил ждавшего их шофера. Они выехали в город, где Гарри устроил экскурсию, торопливо рассказывая подробности, которых Северус не узнал бы ни от гида, ни из путеводителя. Время шло, и он догадался, что Гарри оттягивал их прибытие.

Миновав Палермо, они свернули на местное кладбище. Между деревьями его не сразу можно было заметить, а серые кресты стояли укрытые зарослями. Было тихо, только изредка подавали голос птицы. Гарри медленно ступал по высокой жухлой траве, подставляя лицо солнцу. У одной из могил он вытащил из кармана тощий, обтрёпанный букетик, купленный в городе, и молча положил под крест.

Северус видел его всяким, но впервые — таким, как есть. Гарри стоял неподвижно, без всякой позы, без слов, без гримас, без улыбок, немного сгорбившись и опустив руки. Глаза его были не печальными — безрадостными. Маленький, глупый человек, один, лицом к лицу со вселенной. Он был красив и напоминал одичалого зверя, который с непонятной тоской глядит на человеческое убежище.

Северус подошёл ближе и, наклонившись, вытер платком запачканную землёй табличку. Конечно, это была та девочка — Мадди.

— Я очень её любил.

Северус отвёл его к соседнему дереву. Хотя было прохладно, они сели на траву. Северус молча протянул руку и обнял его, опершись спиной о дерево. Гарри склонил голову. Так они просидели довольно долго, глядя на безмолвные ряды крестов и не говоря ни слова, пока не стало слишком холодно сидеть на земле. Гарри держал его за руку крепко, как будто у них было одно только это мгновение, а к закату им самим предстояло превратиться в молчаливые кресты.

В тени дерева они поцеловались. Гарри нежно улыбнулся.

— А я, молодой и наивный, думал, что на кладбище можно только страдать.

— На земле не найдёшь другого места, настолько полного смыслом и умиротворением. Тут всегда знаешь, что важнее всего.

Гарри подошёл к серому кресту и мягко положил на него руку.

— Спи спокойно, — проговорил он с лёгкой грустью.

— Я всегда буду чувствовать свою вину, — добавил он. — Я хотел её спасти, только плохой я спаситель. Я знаю, что не могу спасти всех, но от этой мысли почему-то не становится легче.

— Люди настоящие, требовательные люди, сильные, наделённые чем-то большим, чем банальное тщеславие и жажда власти, способные дать больше, всегда будут брать на себя ответственность за происходящее в мире, за боль, которую они не сумели предотвратить. И это правильно, это хорошо, потому что они несут другим великий пример борьбы. Всё, что есть сегодня и будет завтра у человечества, — результат этой борьбы.

В машине они некоторое время молчали, а потом Гарри сказал:

— Человеку нужно очень мало и в то же время очень много. Чуть больше понимания и сострадания — самую малость, но отыскать это нелегко.

— Ищи в себе.

— К своему собственному сердцу — самый трудный путь.

— Ты же не ищешь простых путей.

Северус не поддержал дальнейший разговор, потому что Гарри был прав. Дольше всего он шёл к Гарри, а Гарри оказался для него самым близким.

По мере их приближения к дому, где вырос, Гарри становился всё более напряжённым. Эти неуловимые изменения Северус заметил ещё в самолёте, но в Палермо они стали очевиднее. Остановившись по пути, он переоделся в чёрный костюм и нацепил на себя галстук из белого атласа, сразу став каким-то картонным. Его обычная улыбка исчезла, и Гарри хмурился, а потом его лицо, обычно такое выразительное, стало бесстрастным. Гарри напомнил себя прежнего, такого, каким Северус увидел его впервые.

Северус умел читать лица. Сам он был малообщителен и редко поддавался влиянию чувств, но ему нравилось наблюдать. Гарри был крайне эмоционален — довольно неудачное качество для молодого мужчины, попавшего в мир криминального бизнеса. Неудивительно, что и сам Гарри, и его так называемые наставники старательно пытались вытравить из него импульсивность. Северус готов был согласиться, что Гарри провёл колоссальную работу над собой, почти перекроил себя заживо: если бы лоботомия позволила ему и дальше удерживаться в этом мире, Гарри пошёл бы на неё без колебаний. Эти отчаянные попытки стать своей противоположностью вызывали у Северуса боль сродни зубной и желание уберечь Гарри от него самого.

Не понадобилось много времени, чтобы понять, что представлял собой Гарри на деле. Северус без улыбки подумал, как легко приручить человека, лишённого элементарной заботы и внимания. Затравленный зверёныш бросается на любой раздражитель, будь то удар или ласка. Гарри был агрессивным, незрелым, импульсивным, чрезмерно чувствительным — он нуждался в ком-то, достаточно твёрдом, не склонном к эмоциональным шатаниям, в ком мог быть уверен. Ему нужен был хотя бы один человек на его стороне. Гарри умел привлекать с той же силой, что и отвращать. Он умел быть и жестоким, и расчётливым, и броским, и забавным, и сердечным — во всём, что он делал, чувствовалось дыхание, поэзия, о которой сам выразился с такой любовью. Северус не противился этой жизнерадостности — она нравилась ему куда больше, чем старательные попытки Гарри соответствовать требованиям окружающих. Расслабившийся, Гарри был щедрым на улыбки и шутки, он умел развлечь, и откуда-то в нём была неуклюжая заботливость. Северус, всегда молчаливый, не склонный проявлять чувства, не любивший излишнего к себе внимания и публики, очень много работал над собой, чтобы спокойно выходить на сцену. Понадобились годы, чтобы преодолеть неловкость и неуверенность, губительную на выступлениях и на конкурсах. Для Гарри же вся жизнь была сценой — он болтался по ней, как по прогулочной аллее, фонтанируя улыбками, гневом и даже печалью.

Когда-то, будучи угрюмым и замкнутым подростком, Северус желал отыскать подобного друга, у кого было бы столько души, что ею можно было легко делиться со всеми. Иногда Северус сожалел, что увлёкся именно музыкой: её суть была движение, течение во времени, а он был склонен к тщательному анализу и потому довольно медлителен. Скорость давалась ему тяжело — та обманчивая лёгкость, с которой он выполнял виртуозные пассажи, стоила ему месяцев тяжелейшего, упорного труда. С ним учились скрипачи, похожие на Гарри: быстрые, нервные, ловкие, на подобные фрагменты они тратили времени в десять раз меньше. Гарри вертелся как юла, в одно мгновение успевал быть и здесь и там, и про себя Северус раздражался: как можно быть таким текучим и непоследовательным? Северус ценил красоту и женскую, и мужскую: красота тела — наиболее доступный вид эстетического наслаждения, но никогда не был падок только лишь на красоту оболочки. Притягательность Гарри крылась в другом. Его кипучий характер, энергия отражались даже в повороте головы. Если он улыбался, улыбалось всё: глаза, и руки, и слова, которые он произносил при этом, тоже были частью этой улыбки. Казалось, Северус видел перед собой сгусток новорождённой трепещущей плоти без кожи — без защиты. И стоило Гарри улыбнуться, Северус снова и снова испытывал это ощущение, оно каждый раз будто пронзало его сердце. Гарри был похож на ртуть — Северус бессознательно хотел собрать её рукой. Это нелепое желание преследовало его. Он хотел удержать Гарри, как музыку. Северус мог взывать к своему разуму, отвергнуть Гарри, оттолкнуть его, мог не одобрять его, считать незрелым, глупым мальчишкой, беспутным, слабым, только бы он был здесь, только бы надеть на себя скорее эти цепи — добровольно, раздавив каблуком мученический венец. Так вот она — любовь? Вне разума, вне обстоятельств, вне аргументов — любить того, кого не ждал любить, к кому испытал презрение, кого не одобрял и не принимал. Нет, положительно Северус не понимал природы этого чувства. Естественно полюбить человека достойного, строить с ним будущее, а Северус по собственной воле сел на бочку с порохом. И он снова испытал будоражащее, страстное желание быть с Гарри всегда, словно в его лице явилась Красота и опустилась на колени. Северус снова и снова думал о Гарри, и отвергал его, и спорил, и судил, но не слышал голоса своих рассуждений, а слышал только: он хотел Гарри. Он мечтал о Гарри. Он любил Гарри. Северус очень быстро перешёл тот барьер, который отделял его от падения. Раньше Северус не использовал этого слова по отношению к себе: обычно он ставил цели и шёл к ним — «мечта» было словом бесплодным, но теперь он погрузился в мечту, словно в крестильную купель, и вышел оттуда богом.

Всё это он обдумывал, наблюдая за тем, как Гарри ведёт машину.

— Мне очень не нравится наш сюда приезд. Я понимаю, что тебе нужно найти завещание. Но ещё больше мне не нравится то, что с тобой происходит. Забери завещание, и мы тут же уедем.

Гарри слабо улыбнулся.

— Ничего не выйдет. Сразу видно, ты не знаешь сицилийцев. Нам придётся провести там хотя бы два дня. Гостеприимство. Понимаешь? Так положено. Если мы тут же уедем, это будет оскорбление.

Белоснежный особняк крёстного отца Сицилии располагался на берегу моря и напомнил Северусу дворцы римских императоров. Обилие зелени ласкало глаз, но любоваться ею не дали: машину встретили у ворот и обыскали так же, как Гарри и Северуса.

— Так нужно, — сказал Гарри хмуро, поднимая руки и давая себя осмотреть.

После малоприятной процедуры их пропустили. Дом был залит солнцем, и белоснежные стены казались ещё ярче, а море на их фоне — ещё более синим. Северус невольно остановился. Если на земле и был рай, то он располагался где-то на Средиземном море. Неудивительно, что Гарри был влюблён в эту землю.

Их встретила тётя Гарри, высокая, худая женщина с неприятным лицом. Северус не подал виду, что понимает итальянскую речь. Интуиция подсказывала ему, что он принял верное решение, не посвятив в это даже Гарри. Юноша был очень убедителен, объяснив, что «коллега и брат из Лондона» ни слова не понимает по-итальянски. И синьора перешла на английский язык с лёгким акцентом, предложив отдохнуть с дороги и отобедать.

Явление Вернона Дурсля произошло к ужину. Это был огрузневший, крупный мужчина с холодными глазами и лицом, несшим отпечаток постоянного гнева. Вид у него был грозный, почти торжественный, как будто сей момент он объявит: «Аз есмь воскресение и жизнь». Гарри слегка побледнел при его появлении, но поднялся со стула стремительно и легко, как обычно.

— Zio(1), — произнёс он ровным, старательно выверенным голосом, протягивая ему руку.

Вернон оглядел его с ног до головы и спросил по-итальянски:

— Почему ты отослал шофёра? Я велел тебе не ездить одному.

— Я с телохранителем, — быстро ответил тот.

Вернон перевёл взгляд на Северуса.

— Он не говорит на нашем языке. Только по-английски.

— Идиот, который не знает итальянского языка, бесполезен.

— Он очень полезен.

Вернон холодно осмотрел гостя, с непроницаемым лицом сидевшего за столом.

Гарри представил его как Томаса Ньюмана, желая скрыть настоящее имя Северуса. Вернон всё же протянул ему руку, и Гарри увидел, как взгляд Снейпа сделался отстранённым и холодным. Двое мужчин смотрели друг на друга с одинаковой неприязнью. Вернон из вежливости тоже перешёл на английский язык, но то и дело сбивался на родную речь, обращаясь к Гарри.

— Ты неаккуратно выглядишь, — говорил он между делом. — В Лондоне некому за тобой следить, и ты распустился. Валяешься целыми днями на диване? И что у тебя на голове? В Лондоне нет цирюльни? Я завтра же вызову своего парикмахера.

— Да, дядя, — отозвался Гарри, аккуратно разрезая полусырой бифштекс и спокойно его поедая. Как Северус успел узнать, Гарри ненавидел мясо с кровью.

Дурсль с подозрением взглянул на Северуса, а потом снова обратился к Гарри. За столом практически никто не говорил, кроме его дяди.

— Я побеседовал с твоим крёстным, — сказал он по-итальянски. — Он сообщил, что ты собираешься жениться.

Северус застыл. Он ждал ответа Гарри, но тот молчал.

— Мне не нравится идея объединиться с этими вашими ирландскими выскочками. Лучше будет, если мы подыщем тебе невесту здесь, среди наших.

Северус бросил мимолётный взгляд на Гарри.

— Да, дядя, — ответил тот спокойно. — Думаю, стоит убедить крёстного подыскать мне невесту здесь. Это рациональнее. Боюсь только, крёстный не захочет уступить.

Северус мысленно восхитился.

— Много болтаешь, — заметил Вернон с недовольством, а потом добавил: — Блэк уступит.

— Итак, — продолжил он вновь на чистейшем итальянском языке, бросив подозрительный взгляд на Северуса, — ступай, поговорим в кабинете.

— Да, дядя.

Вернон распорядился провести Северуса в его комнату, а сам указал Гарри на дверь. Северус услышал холодный голос с недовольными нотами:

— Что заставило тебя бросить дела в Лондоне?

— Дело касается Дамблдора…

Северус с угрюмым лицом вошёл в свою комнату. Дело было не в завещании или не только в нём. Гарри обманул его.

Был уже поздний вечер. Северус незаметно оглянулся по сторонам. В доме наверняка где-то были камеры, но не на втором этаже, иначе Гарри не удалось бы столько раз безнаказанно сбегать по ночам. Северус бесшумно спустился по лестнице, прошёл из столовой на длинную террасу, скрываясь в тени кипарисов и можжевельника. Дом был ярко освещен, а большинство окон — распахнуто настежь. Разумеется, кроме окон кабинета.

Северус встал сбоку от окна и прислушался. Его острый слух уловил голоса, но слова были почти неразборчивы: будь это английский, Северус ещё сумел бы распознать речь, но Гарри и его дядя говорили на беглом сицилийском диалекте, который и при обычных обстоятельствах было трудно понять иностранцу. Тем не менее, Северус продолжал напрягать слух. Интуиция подсказала ему, что от этого разговора зависит жизнь Гарри, а, быть может, и его собственная.

«Dumbledore, — услышал он несколько раз знакомое имя. — Ha promesso di aiutare e ha mentito!»

Дамблдор обещал помощь и обманул? Северус опять прислушался. Он снова распознал несколько раз прозвучавшее «aiuto» — «помощь» и «raggiro» — это… козни, кажется, или коварство?

- Dobbiamo eliminarlo!(2) — выкрикнул Гарри так громко, что Северус вздрогнул. Гарри требует помощи убить Дамблдора?

— Non fare lo scemo con me, stronzone! — закричал в ответ его дядя. — Quello che dici, è impossibile! — Дальше Северус различил несколько особо грязных ругательств, которым уже успел научиться у Гарри. (3)

Дальше Вернон принялся говорить что-то непонятное, перемежая это отрывистыми «Di’!» и «Parla!»(4)

— T’odio! T’odio! — Гарри закричал, проглатывая слова, но их Северус отлично понял. «Я тебя ненавижу».

Звук пощечины окончил спектакль, и Вернон объявил угрожающим голосом так отчётливо, что Северус разобрал каждое слово:

— Adesso ascolta me, piccolo moccioso viziato! Credi che non sappia nulla della tuo amico, frocio? Che l’hai scopato in cambio del tuo aiuto? Abbiamo un accordo da cinquecento milioni di dolari con Dumbledore. Se ha bisogno di succhiargli le palle o baciargli il culo, fallo!(5)

При этих словах Северус помрачнел. По крайней мере, теперь он ясно понимал, что собой представляет дядя Гарри. Сам юноша больше не спорил. Северус только услышал уже набившее оскомину «да, дядя» и спустя несколько минут стук закрывшейся двери в полной тишине.

— Piccolo bastardo(6), — услышал он напоследок.

Бесшумно он отделился от стены и скользнул через балюстраду террасы в заросли. Он прокрался по неосвещённой части сада и наконец вышел на аллею. С непринуждённым видом он вернулся в дом.

— У вас великолепный сад, — заметил он, встретив тётю Гарри.

Та кивнула, принимая комплимент.

— Если вам что-нибудь понадобится ночью, у кровати есть звонок для прислуги.

Северус поблагодарил и снова поднялся наверх. Хмурясь, он принялся мерить шагами спальню, обдумывая услышанное. Возможно, стоило предупредить Тома Риддла.

Со странным чувством он вспомнил свои размышления о стокгольмском синдроме, которого так опасался в своё время. Неизвестно, какие ещё подробности своей жизни скрывал Гарри и, что самое скверное, принимал как должное. Вряд ли во время случившейся ссоры взбешённый Гарри задумался о том, что пришло в голову самому Северусу: возможно, что этого жиголо, Армандо, убили именно потому, что он был любовником Гарри.

Почему Гарри так отчаянно принялся требовать уничтожения того, кто покровительствовал всей его организации на самом высоком уровне? Вернон Дурсль был тот ещё мерзавец и просить его о помощи — всё равно что выжимать камень. Почему Гарри вообще обратился к нему?

В доме было тихо. Северус быстро прошёл по коридору. Ему не нравилось, что их с Гарри поселили в разных частях дома. Гарри объяснил это тем, что спальни для гостей всегда располагались в противоположном от хозяйских спален крыле.

Он чуть слышно щёлкнул задвижкой, и тут же услышал шорох.

— Кто здесь? — в тишине напряжённый голос Гарри прозвучал резко. В комнате было темно: небо затянуто, а огни в саду потушены. Северус разглядел силуэт в кровати.

— Это я.

Гарри опустился на локти. Северус на ощупь приблизился. Когда он сел, то украдкой тронул Гарри руку.

— Давай поговорим.

Гарри приблизился настолько, чтобы следующие слова Северуса прозвучали уже шёпотом:

— Ты уверен, что в твоей комнате нет камер?

— Да, — ответил Гарри так же тихо.

Северус обнял его. Гарри ответил на объятие, пока губы Северуса искали его рот. Шум участившегося дыхания в тишине и темноте слышался отчётливее. Он знал, зачем пришёл, и Гарри тоже. Будь они дома, он провёл бы с Гарри вечер. Ему нравился секс. Нравились их разговоры, и острый ум Гарри, его наблюдательность и любовь к парадоксам. Ему нравилось исполнять для Гарри музыку, и с недовольным видом следовать за ним, когда Гарри придумывал очередное развлечение или приключение, которыми всегда оборачивались их прогулки. Он любил поэзию, которую Гарри хранил в своём сердце. И какого чёрта ему понадобилось в этом доме?

— Что происходит?

— Ты забрал завещание? — снова прошептал Северус ему в ухо пару минут спустя, когда Гарри не ответил на первый вопрос. Ему не нравилось, что Гарри обманывал его, но он уже понял: происходило что-то странное. Стоило понаблюдать за происходящим. Гарри качнул головой.

— Завтра. Дядя уедет на сходняк, и можно будет забраться в кабинет.

Северус даже не стал спрашивать, почему Гарри просто не попросил документ.

Вспыхнул свет — Гарри зажёг ночник у кровати. Он был неестественно бледен. Волосы были взлохмачены, а в глазах Северус снова заметил тщательно скрываемый страх. Обычно Гарри ничего не боялся и уж точно не боялся своего дяди.

— Тебе надо вернуться в спальню, — пробормотал Гарри. — Не хочу, чтобы ты уходил.

Северус молча поглаживал его по спине.

— Я лучше пойду, пока никто меня не заметил.

Время близилось к полуночи. Выйдя из комнаты, Северус огляделся по сторонам. Болтаться по дому явно не стоило, но услышанное в кабинете не давало покоя. И Северус снова спустился вниз. Он вышел из дома. В кабинете всё ещё горел свет. Под покровом темноты он снова пробрался к окну. Вернон Дурсль сидел за столом и что-то писал. Северус остался у стены, сам не зная почему. Время шло. Как вдруг в кабинете раздался громкий дребезжащий звук. Звонил старинный телефон на рычагах. Северус снова украдкой заглянул внутрь. Он испытал неуместное веселье, почему-то вспомнив признание Гарри, как тот подглядывал в его окна.

— Pronto!(7) — услышал он раздражённый голос Дурсля.

Внезапно его тон изменился и он перешёл на английский язык.

— Прилетел. Да. Какой-то Томас Ньюман. Не знаю. Первый раз слышу. Чёрные волосы и шнобель. Завтра.

Он надолго замолчал.

— Вы сказали, вам нужен мальчишка, и я пас его как овцу все эти годы, — заговорил он холодно, — взял в дело, не дал ему стать тряпкой, скрывал его пидорские наклонности. Меня не интересует, что вы собираетесь с ним делать, если наша сделка остаётся в силе и Лондон останется за мной и моими людьми. Я не знаю, где ваши деньги, и пащенок Поттеров тоже ничего не знает. Он вообще ничего не выяснил о той истории, я спрашивал. — Он снова замолчал. — Раз он уже ездил в банк, и там ничего не нашлось, у меня больше нет предположений, где искать... Откуда вы знаете, что он уже побывал в банке?.. Ваш сотрудник?.. — Снова наступила долгая пауза, а дальше Вернон сухо проговорил: — Если у вас на мальчишку теперь другие виды, забирайте. Мне он не нужен. Прощайте.

Как только их разъединили, Вернон тут же набрал чей-то номер.

— Pronto! — снова повторил он отрывисто, а дальше проговорил на беглом итальянском, который Северус понял через слово, но всё-таки понял: — Через два часа… самолёт из Лондона. Жду. Их надо проводить до виллы. И расставьте людей по периметру. Немедленно.

Северус взлетел по лестнице в выделенную ему спальню, где засунул в карман бумажник, ключи и телефон, и бросился к Гарри.

— Просыпайся!

Гарри открыл глаза.

— В чём дело?

— Вставай, Гарри. — Северус подсветил вокруг слабым лучом мобильного. — Нужно убираться отсюда. Где твои документы?

— О чём ты говоришь?

Но спрашивал Гарри, одной рукой застёгивая джинсы, а другой — шаря под подушкой и вытаскивая оттуда свой бумажник, часы и телефон.

— Можно отсюда выбраться незаметно? Дамблдор или его люди будут здесь через два часа.

Даже в темноте он увидел, как сильно Гарри побледнел.

— Иди сюда!

Гарри подвёл его к окну. Распахнув раму настежь, он перегнулся через подоконник и принялся там что-то щупать. Та стена была полностью увита плющом. Под окном шёл достаточно широкий карниз, но, оказывается, там скрывалось кое-что ещё. В карнизе, видимо, была выдолблена выемка, заросшая ветками плюща. Гарри с облегченным вздохом вытащил оттуда крепко свитую из простыней, основательно потрёпанную лесенку.

Северус с недоверием взглянул на неё.

— Сойдёт, — сказал Гарри, спуская лесенку за окно. — На входе наверняка уже стоят, нечего туда лезть.

С этими словами он влез на подоконник и нашарил ногой карниз.

— Ты как, — спросил он шёпотом, — слезешь?

— Шевелись! — велел Северус, оглядываясь на дверь.

Вскарабкавшись на карниз, Гарри протянул ему руку и помог обрести равновесие. Прохладный воздух ударил в лицо, и Северус глубоко вдохнул.

— Я первый, — прошептал Гарри, — вдруг не выдержит. Я это делал много раз. А ты повторяй за мной.

Цепляясь как обезьяна, Гарри ловко спустился со второго этажа, и, придерживая лестницу, ждал, пока Северус не почувствует землю под ногами.

— А мы не туда! — шепнул он, когда Северус показал в сторону ворот и тихо напомнил, что Вернон приказал поставить там людей.

Он повёл Северуса в глубь большого сада, в самые заросли. Они удалились прочь от виллы и спустя несколько минут оказались на обрыве. Море бушевало у них под ногами.

Гарри вытащил из кармана кусок лестницы, который захватил с собой, перерезав ножом. Покрутив её в руках, он протянул длинный конец Северусу.

— Придётся очень осторожно. Ступай за мной.

Спускаться по обрывистым скалам в кромешной темноте было тем ещё удовольствием, и Северус был уверен, что они разобьются насмерть. Спасло их только то, что Гарри знал здесь каждый камень. И всё-таки почти в самом низу Гарри оступился и зашипел от боли. Северус удержал его от падения с помощью верёвки, хотя сам при этом чуть не сорвался.

Они оказались на пустом морском берегу, узкой кромкой уходящем куда-то вдаль.

— Отсюда минут пятнадцать, — сообщил Гарри по-прежнему тихо.

Тёмной ночью под шум рассерженного моря они уже не крались, а торопливо шли вдоль берега. Порой береговая полоса исчезала, заставляя пройти по колено в воде, а потом возвращалась крупными гранитными валунами, по которым Северус не мог идти из-за тонкой подошвы ботинок, а Гарри — из-за того, что прихрамывал. Северус подхватил его под локоть, но идти так по этим камням было невозможно, и Гарри снова пошёл один, хотя его хромота усилилась.

Берег стал чуть шире, а обрыв — ниже. Они вышли на местность, где был более пологий подъем и снова полезли наверх. Неподалёку Северус разглядел церковь и несколько построек. У самой церкви Гарри вытащил из кармана ключи и бронзовым ключиком отпер один из стоявших поодаль сараев. Пригласив Северуса войти, он напряжённо что-то изучал, сидя на корточках. Потом пошарил на полке. Глаза Северуса уже привыкли к темноте, и он разглядел стоявший в сарае мотоцикл и красную канистру, которую Гарри достал с полки.

— Садись, — велел он, когда залил в бак бензин.

— И куда мы отправляемся? — спросил Северус без тени сарказма, устраиваясь позади Гарри.

— В аэропорт, — коротко ответил тот, не без труда заводя чихающий и кашляющий двигатель.

Гарри сосредоточенно хмурился, пока они неслись по трассе. Северус спрятал лицо, потому что встречный ветер заставлял глаза слезиться.

— Долго нам? — крикнул он Гарри в ухо.

— Минут пятнадцать.

— Но сюда мы ехали больше часа!

— А мы не едем в Палермо, — объявил Гарри. — Я, по-твоему, совсем идиот? Нас там встретят.

— Тогда куда мы едем?

— В Трапани.

Действительно: они оказались в аэропорту Трапани достаточно быстро. Они вскочили с мотоцикла и бегом отправились в здание. Гарри морщился от боли в ноге, но бежал значительно быстрее Северуса.

— Два билета, — выдавил тяжело дышащий Гарри.

— Куда? — вежливо спросила его приятная девушка, привычная ко всякого рода пассажирам.

— Всё равно куда. На ближайший.

Та кивнула, принимаясь смотреть в монитор.

— Заканчивается посадка на рейс Трапани-Джакарта, но вы, наверное, уже не успеете. Через сорок минут вылетает Трапани-Рим.

— А подальше есть что? — спросил Гарри нетерпеливо.

— В два тридцать есть Трапани-Рио-де-Жанейро и в два сорок четыре — Трапани-Антананариву.

— Пойдёт, — объявил Гарри обрадованно. — Давайте Антананариву.

— Час форы у нас точно есть, — пробормотал он Северусу, а в Рим лучше не соваться.

Гарри порылся в карманах и достал свою банковскую карточку.

— Подожди, — остановил его Северус и вытащил свой бумажник. — Два до Антананариву и до Рио-де-Жанейро тоже два. — С этими словами он протянул девушке свою кредитку.

Гарри осенило. Когда они отошли от стойки, он пробормотал:

— Спасибо, я не подумал, что они найдут нас по карточке.

— Они и так нас найдут, — ответил Северус тихо, — по моей карточке. Вычислить, кто с тобой был, — не так уж трудно. Но мы немного осложнили им задачу. И теперь им придётся задействовать вдвое больше времени, чтобы выяснить, куда же мы всё-таки улетели. Нам нужны наличные деньги.

Перед посадкой Северус снял все оставшиеся у него деньги в банкомате, убедив Гарри, что его карточку не стоит трогать.

— Ты не хочешь знать в подробностях, что произошло? — спросил его Северус, когда самолёт взлетал.

— Позже.

Гарри хмуро вглядывался в уменьшающееся здание аэропорта. Потом он повернулся к Северусу и уже привычным жестом — украдкой — сжал его пальцы.

— Расскажешь позже, — повторил он, натянуто улыбнувшись. — Дядя говорил лично с Дамблдором, да?

Северус кивнул. Гарри снова поглядел в иллюминатор. Огни аэропорта Трапани тонули где-то внизу. Сицилия осталась позади. Гарри долго молчал.

— Я больше не смогу сюда вернуться.