Царь горы

Глава 31. Продавец счастья

Глупо было надеяться, что в четырёх стенах их закрытой квартиры ничему постороннему не будет места. Вот и хорошо, что они убрались из дома, рассуждал Гарри полчаса спустя, когда они со Снейпом спустились в самый низ, на парковку. Изоляция очень утомляла, потому и было так трудно сохранять хладнокровие. А Снейпу нечего лезть в его дела. Гарри сердито мял в руке брелок с ключами и немного отступил в сторону. У него слишком сильно билось сердце. Снейп шёл слишком близко. Снейп был слишком близко. Они слишком много говорили. Снейп читал ему… стихи? Гарри пытался заставить себя посмеяться над этим, но ему было ни капли не смешно. Почему-то чтение стихов встревожило Гарри больше всего. Как будто в этом было что-то настолько интимное, что не всегда позволяется даже родственникам, живущим в одном доме. Гарри думал всего лишь о сексе, а в результате за две недели впустил Снейпа в свою жизнь так близко, что теперь готов был выгнать его или сбежать сам.

Поездка на рынок пришлась кстати. Снейп привёз его на один из крупнейших лондонских базаров. Запахи накрыли куполом большую площадь — пахло подгнившими фруктами, овощами, тухлой рыбой, стоял спёртый аромат сырого мяса, витал дух неочищенного растительного масла. У входа лоточники торговали варенными в коже страсбургскими языками и жаренными на гриле сочными венскими колбасками, золотистыми булками и хот-догами. В сторонке несколько грузных посетителей рынка грызли коричневатые сосиски, от которых шёл стойкий запах чеснока, и горячий, пахучий сок брызгал на одежду. Грузчики в залосненных куртках катили тележки с яйцами и остро пахнущим сыром, и нельзя было понять: сыр или носки грузчиков благоухают такой богатой гаммой оттенков.

Уже у входа слышались звуки перебранок, ругань грузчиков, выкрики торговок. Гарри встрепенулся, размотал шарф и расстегнул свою чёрную кожаную куртку, которую всё чаще предпочитал аккуратным рядам пальто и костюмов. Красные рожи грузчиков и ленивые лица лавочниц вызвали в нём живой отклик, и Гарри, повернувшись к Снейпу, широко ему улыбнулся.

— Слушай, какой концерт! — выпалил он, жмурясь.

Ярмарочный гул ласкал слух Гарри как морской прибой. На деле это был немолчный рёв, полный вульгарной ругани и зловония. Площадная брань витала в воздухе, и Гарри замер, перед тем как нырнуть в толпу, прислушиваясь и, казалось, впитывая в себя сквернословие, смрад и отбросы. Ликующий, он то тут, то там выхватывал из речи торговок в засаленных хламидах забористых «чертей» и «блядей», как будто собирал жемчуга, срывая парчовые одежды с греческих богинь, и хотел оказаться наконец достаточно оскверненным, чтобы с его лица исчезла улыбка, а глаза перестали быть кристально ясными.

Снейп застыл, а потом медленно вымолвил:

— Подумать только, ещё утром я хотел спросить, зачем вы отправляетесь на рынок, ведь вам привозят продукты.

Гарри, продолжая глазеть по сторонам, нетерпеливо подталкивал Снейпа вперёд.

— Успокаивает. Я люблю рынок. Город начинается с рынка! — воскликнул Гарри, пихая натолкнувшегося на него прохожего. — Эй! Смотри, куда прёшь!

Отряхнувшись, он обернулся.

— Тебе сразу надо было везти меня сюда, а не во дворцы. Там все умерли, а тут все живы! Понимаешь разницу?

Он помахал руками перед лицом Снейпа.

— Тётка моя, вот она нос от рынков воротит! Любой торговец для неё хуже распоследнего урода. “Nullita”, “vermi puzzolenti” она их называет. Ничтожества, — пояснил он. — Черви вонючие. Потому что в жизни ничего не добились, только и могут, что вонючей рыбой торговать. Однажды она заставила меня перечистить всю рыбу для приёма в сто человек за то, что я болтался по рынку Палермо. Как же я потом вонял! Смотри! — Гарри дёрнул Снейпа за рукав и ткнул пальцем в один из прилавков. — Сколько лежал этот лосось? Он умер в прошлом веке! Почему здесь такая несвежая рыба? Ведь Англия — остров! Живая есть? Пошли живую искать!

— Но вы, конечно, продолжали ходить на рынок?

— А как же! Хочешь настоящей жизни — иди на рынок. Вот она, поэзия, Снейп! Это тебе не бумажки пачкать! Я твоих поэтов из их поэтических пещер за волосы вытянул бы и, как кукол деревянных, здесь на гвоздики в рядок бы повесил! Взгляни!

В галдящей толпе Гарри всё больше повышал голос. Он развернул Снейпа лицом к прилавкам, за которыми топтались одетые, как капуста, в слои рубашек, свитеров, курток и фартуков кругленькие краснолицые продавцы.

— Выставка душ! Натуральные люди, как они есть, без ГМО и всякого мошенства. Здесь не скрывают, чего хотят! А хотят есть, пить, товар сбыть, растолкать конкурентов, место получше, денег побольше! Если бы не куча дел, я бы давно уже здесь побывал.

— Не все живут по такому принципу.

— Да, — отозвался Гарри живо. — Ты как-то иначе на всё смотришь. Но ты такой один.

— Нельзя судить о море по его капле. Особенно если вы стояли лишь у самых берегов.

— Снейп, ты опять про реки зла? Вода остаётся водой и на поверхности, и на дне, и в реке, и в море.

— Вы мне ещё скажите, что вода всюду одинаковая, раз для неё придумали только одно единственное слово.

Гарри замолчал, что-то обдумывая.

— Я должен верить тебе? — спросил он.

— Не нужно. Вы сами убедитесь, что есть люди других ценностей и что их немало.

— Это очень странные люди.

— Вы тоже весьма странный человек.

Гарри рассмеялся. Радостный, он потащил Снейпа за собой. Тот не сопротивлялся, охотно следуя за ним и показывая дорогу. Гарри быстро сориентировался, и они ныряли из одного моря покупателей в другое. Гарри ловко лавировал, проталкиваясь и пробивая локтями путь Снейпу. Было очень шумно, и они прекратили разговоры. Гарри махал руками, подавал Снейпу знаки и в конце концов уже привычно схватил его за запястье, боясь потерять его в толпе. Он вертелся волчком, оглядываясь по сторонам, и восклицал:

— Не отходи далеко! За кошельком следи! О! Морской петух!

Он подскочил к маленькой рыжей женщине средних лет. Волосы её были растрёпаны, и она пыталась поправить их локтем — пухлые, розоватые руки, испачканные рыбой, она вытирала о фартук.

— За сколько петуха отдашь?

— Семь фунтов.

Гарри возмутился.

— Какие семь! Ты посмотри на жабры! Он же чумой болел ещё в семнадцатом веке! Пять, ни пенни больше! Чешуя вся облезлая. Ты его ни в жизнь не продашь за такую цену!

Продавщица открыла было рот, но Гарри не дал ей сказать ни слова.

— Так и быть! Возьму за пять с половиной только потому, что у тебя волосы рыжие! Красивые! У моей мамы были такие! По рукам? — Гарри вытащил горсть монет и принялся совать ей в ладонь.

— Поттер! — прошипел Снейп у его уха. — Прекратите этот базар!

Но лавочница, улыбаясь, уже заворачивала рыбу в бумагу и добавила для Гарри веточки розмарина.

— Спекулируете смертью своих родителей?

— Я правду сказал. Ты, что же, думаешь, мне полтора фунта жалко? — сказал Гарри серьёзно. — Я уже запомнил местные цены. Рыба стоила пять с половиной. Я не стану платить лишнее, даже если это всего лишь морской петух.

Он широко улыбнулся.

— Расслабься! Тут же базар, ты сам сказал! А про волосы я так добавил, чтобы ей приятно было. Торговля — это удовольствие. Попробуй! Пойдём!

Они проталкивались между рядов. Повсюду стоял запах сырой рыбы. Казалось, море изрыгнуло свои недра, и прилавки переливались полупрозрачными красками от бледно-розового до сине-зелёного. Уродливые колючие омары тянули к нему свои чёрные клешни, и Гарри, сбросив куртку, сунул её Снейпу. Закатав рукава рубашки, он голыми руками рылся в ящиках, отбрасывая оцепеневших, похожих на серебряные слитки форелей, вытаскивал ещё трепещущую макрель, нюхал её, щупал, дёргал изуродованные плавники, скрёб золотисто-перламутровую чешую. Приоткрывал кровавые жабры у мясистого палтуса и студенистой дорады, смотрел в чёрные кругляшки глаз трески. С отдельными продавцами он устроил яростный торг, так что вокруг даже собрались зрители. Некоторые не желали торговаться, утверждая, что товар им не принадлежит и они не имеют права снижать стоимость. Гарри всплескивал руками, возмущался, смешивая английские и итальянские слова, звал хозяев, уговаривал торговцев. С жаром выкрикивал цену, хмурился, смеялся, бренчал в кармане металлическими фунтами и ловким движением ссыпал деньги на прилавок. Монеты звенели как бубенцы. Продавец тряс рыбой, Гарри — деньгами. Лицом к лицу они напирали друг на друга. Позади раззадоренные покупатели принялись что-то выкрикивать, поддерживая Гарри, хватавшего пухлую, жирную, бело-розовую рыбу за хвост. Гвалт усиливался. Повсюду торговля пошла бойчее, люди столпились, началась давка. Снейпа стиснули с двух сторон, прижали к прилавку, а потом и к его спутнику. Казалось, Гарри верховодил цыганским табором. Снейп наблюдал с изумлением, а когда Гарри через два ряда перепродал купленную им рыбу другому торговцу дороже на целый фунт, и вовсе потерял дар речи. Гарри веселился, разговорился со всеми стоявшими рядом покупателями и даже взял у торговца номер телефона.

— Бери оптом, я тебе полфунта сброшу с каждой рыбины! — надрывался Гарри. — Самую свежую привезу! Жена твоя в чешую, как в зеркало, смотреться будет! — Гарри высоко поднял форель и чмокнул её прямо в серебряный бок.

— Зачем это вам? — спросил Снейп тихо, когда они удалились, провожаемые аплодисментами и криками.

— Хрен его знает, — отозвался Гарри. — Я, мать его, счастлив.

Они остановились у стены, прикрытые горой наставленных пустых поддонов. Гарри ухватил Снейпа за пальто, вытащил оставшиеся в кармане мелкие фунты и взвесил в руке. Монеты выпали и покатились по земле.

— Ну, Снейп? Как тебе мои дворцы? Как тебе моя музыка? Это мой Лондон! — Гарри запрокинул голову и расхохотался каким-то демоническим смехом.

Он дёргал Снейпа за одежду, а тот вдруг поднял с земли деньги и вложил ему в ладонь своей прохладной рукой.

— Вам удалось произвести впечатление, — сказал тот, улыбаясь.

Гарри своей горячей ладонью ощутил сухие, ласковые пальцы Снейпа и на секунду прикрыл глаза от удовольствия. Снейп не оттолкнул его и сумел остудить тут же, а Гарри уже почудилось, что у него сейчас запылает голова.

— Покажи мне покупателя, и я продам Землю! — воскликнул он. — Ты уже хочешь уйти?

— Нет.

Они свернули. Довольно долго Гарри рассказывал о сортах рыбы, её качестве и промысле. Снейп слушал с искренним интересом, после чего поинтересовался, откуда все эти сведения.

— Я сицилиец, — ответил Гарри. — Спрашивай рыбу о море, птицу о небе, а сицилийца о ловле рыбы. Особенно, если этот сицилиец проводил всё своё свободное время в порту и на рынке, — добавил он с улыбкой. — А! Вот и живая.

Они увидели большой, полный мутно-зелёной воды аквариум, где толпилось несколько десятков карпов с печальными глазами и облезлой чешуёй.

— Нельзя есть тех, кто жил в общежитии, — проговорил Гарри озабоченно. — Эта пришибленность передаётся пищеварительным путём. Даже еда имеет право на собственное достоинство. Посмотри вот на этого! Ей-богу, лучше умереть по-быстрому!

Прямо перед ними вялый пучеглазый карп едва шевелил плавниками, разевал рот, как курильщик опиума, и смотрел одним глазом в никуда.

— Птицы. Рыбы. Кому вы ещё сопереживаете?

— Комарам, — ответил Гарри, — хищные звери, которых все ненавидят.

Он глянул в удивлённые глаза Снейпа и расхохотался во весь голос.

— Я пошутил! Эй! Тебе не смешно?

Он тут же огорчился. Они пошли дальше, и Гарри краем глаза увидел, как Снейп прячет улыбку.

Некоторое время спустя они вышли с рынка и оказались в отдалении от толпы. Несколько мелких лавочников на выходе торговали всякой всячиной. У столика с шоколадом стояли двое крошечных мальчишек и сосредоточенно перекладывали в маленьких ладонях пенсы.

Гарри заглянул себе в карман и вдруг вывернул его, вытряхивая монеты. Подскочив к мальчишкам, он быстро сунул им всё, что оставалось, и вернулся. Снейп молча наблюдал за ним, а потом спросил:

— Что же вы? Испытывали любовь к кому-либо, кроме комаров?

Гарри решительно нагрузил Снейпа бумажными пакетами, полными овощей.

— Конечно, я влюблялся. В целую кучу народу.

— Вы считаете, что в каждом есть что-то достойное любви? Я только что окончательно убедился в вашем идеализме.

Гарри покачал головой.

— Влюбляюсь ведь я. Значит, оно во мне. — Гарри для убедительности стукнул себя в грудь и улыбнулся. — Что-то достойное любви. Но любовь — слишком дохлое слово. Это слово для девчонок!

— Что же, по-вашему, любовь?

— Любовь — унылая дама с кружевным платочком. Белая трепетная роза, сидит на балконе и льёт слёзы при луне. — Он снова рассмеялся. — И конечно, она пишет стишки. Такие же, как она, тоскливые, о своих мечтах. Розы, слёзы и грёзы — три костыля любви, без которых ей лень куда-то ковылять.

— Берегитесь. Если поэзия может обернуться человеком, кто знает, что станет с человеком при свете луны?

Гарри с непониманием взглянул на Снейпа. Тот был убийственно серьёзен. Гарри фыркнул:

— Считаешь, я встречусь там с любовью? Пусть. Луна, любовь и лужи её слёз мне нипочём. Передо мной они уныло побледнеют, как перед солнцем!

Он одним махом вскочил на бетонную балку — неподалёку достраивали ограждение парковки — и выхватил из бумажного пакета длинный зелёный сельдерей.

— Я капитан любви! — провозгласил он весело. — Её король и повелитель! Велю: «А ну-ка пой!» — споёт и спляшет! Велю: «Умри!» — умрёт! А если вдруг не подчинится, я объявлю дуэль! Скажу: «O viva morte! O dilectoso male! Come puoi tanto in me, s'io no 'l consento?»*

— Что вы сказали?

Гарри взмахнул сельдереем как шпагой.

— Нет, я сказал бы так: «Любовь, вы мисс Унылость! Моя форель на сковородке валяется бодрее! Я вызываю вас на бой! И сатисфакции я требую!»

Он с размаху ткнул сельдереем Снейпу в область сердца и замер в позе дуэлянта.

— Полагаете, унылая дама бросит свои костыли и станет сражаться? — возразил Снейп. В глазах его искрился смех.

Гарри, балансируя на балке, ступил вперёд и добавил решительно:

— Тогда я бы её казнил, как всех опальных королев! Приговорил бы к смерти! Вздёрнул! Отправил бы на плаху и отрубил бы голову! — Гарри снова принялся махать сельдереем, который от яростных движений обломился.

— Но у любви нет головы.

Гарри надулся.

— Разрежу на кусочки! Так пойдёт?

— Мне кажется, ваш меч сломался. — Снейп приподнял повисший стебель сельдерея в руках у Гарри.

— Тогда я дам ей яд! Ты сам сказал, что яд хитрей меча.

Гарри соскочил с балки и потащил Снейпа на парковку.

— Бессмертной любви нет. И нет такой любви, что не удастся отравить.

Снейп неожиданно остановил его, схватив за плечо. Оба чуть не уронили свои пакеты. Гарри был необычайно взбудоражен, и его спутник тоже выглядел неспокойным. Они оказались очень близко друг к другу, но Снейп ступил ещё ближе, сверля Гарри взглядом.

— Какой же яд вы считаете наиболее действенным?

— Богатый выбор ядов для любви. Даже не знаю, какой из них опасней.

— И всё-таки?

— Предательство и равнодушие. Но эти яды смертельны для всего, не только для любви. Ещё, пожалуй, жалость, зависть. И недоверие. И ревность тоже подойдёт. Есть ещё мелочность, но те, кто держат такой яд в коллекции, незнакомы с любовью.

Снейп молчал. Он продолжал с небывалой силой сжимать Гарри плечо, будто всего себя сосредоточил в руке.

— Где вы взяли слово «сатисфакция»? — внезапно спросил он.

— Ты носился с ним на днях.

Снейп как-то странно смотрел. Так, как будто... как будто сам желал его. Гарри окончательно разволновался, хотел что-то ещё добавить, но все слова куда-то пропали, как вспугнутые птицы разом порхнули с дерева. Страх близости, овладевший им раньше, куда-то исчез. Гарри позабыл про конспирацию и дёрнул продукты Снейпа себе, безотчётно желая поцеловать его посреди бела дня на парковке, но тот держал пакеты крепко. Гарри при виде его такого близкого лица захлестнула волна нежности, и показалось, что на глазах у соперника Гарри растерял в этой волне все свои пистолеты.

— Если любовь скучна и сентиментальна, — спросил Снейп, отступив, — почему же все ищут, где её балкон?

Гарри снова попытался отобрать у него пакеты, но тот не двигался и ждал ответа.

— Мне почём знать? — проговорил Гарри ершисто. — То же, что в жизни смерть, любовь, а я не умер.

Он глубоко вздохнул и отошёл, оглядываясь. В глубине души он был благодарен Снейпу за его предусмотрительность. Поблизости не было ни души, со стороны всё выглядело довольно невинно, но предосторожности не помешают. Сам Гарри уже корил себя за опрометчивое поведение. Они вернулись к машине.

— Вы будете заняты после?

— Почему всякий раз, когда ты раскрываешь рот, у меня ощущение, что ты меня допрашиваешь?

Снейп усмехнулся.

— Потому что я не веду праздных разговоров.

— По-твоему, я их веду?

Гарри смотрел на Снейпа изучающе.

— Зачем тебе знать о моих планах?

Словесное взаимодействие создавало видимость цивилизованного общения. Для Гарри это был лучший день в Лондоне — ещё лучше их прошлой прогулки. Всё было не так, как с его предыдущими пассиями. Гарри уже не представлял, как Снейп уедет из его дома.

Снейп был очень сдержанным и закрытым, не склонным к сантиментам, но рядом с ним было удивительно легко. Он оказался для Гарри идеальным соседом по квартире: неразговорчивый, спокойный, он гасил постоянно бурлящую в Гарри дикую, неуправляемую энергию. Казалось, только один Снейп и нашёл ключ к контролю над этой необузданной силой. Хотя именно он находился в зависимом положении, — у Гарри формально всё ещё оставалась власть, — Снейп умудрялся одним взглядом усмирять его, однако не отбирал силы, наоборот, Гарри чувствовал себя сильнее день ото дня. Снейп, как скульптор, вылепливал эту силу из хаоса в какие-то причудливые формы, и Гарри веселился, потворствуя, желая обрадовать и его тоже. Он мог бы уничтожить Снейпа, но тот его не боялся. Гарри, восхищаясь его бесстрашием, подпускал его всё ближе, как лев подпускает своего укротителя.

В быту Снейп был как-то бесцветен, но Гарри, при своей любви ко всему яркому, приближал к себе людей серьёзных и сдержанных. Его собственной броскости хватало на двоих, и не очень-то он ценил позёрство. Если бы Северус Снейп был предан ему, Гарри не променял бы его и на целую армию. Он знал цену верности. Снейпу достаточно было взглянуть на него или коснуться, как Гарри тут же испытывал непривычное чувство постоянства. Теперь-то он понимал, что Снейп по-настоящему выходил из себя крайне редко, чаще, когда были задеты принципы, ему одному известные. Поневоле он удивлялся характеру Снейпа, так как до сих пор полагал, что музыканты, поэты, художники — одним словом, люди искусства — ведут себя совсем по-другому. Гарри поразился своим мыслям. В них откуда-то появились благодарность и покой. Какое счастье, что он прошёл свой путь от начала и до сегодня, приехал в Лондон, и всё в его жизни сложилось именно так.

— Я хотел бы показать вам ещё кое-что здесь, в городе.

Гарри встрепенулся. Его лицо просветлело. Впервые Снейп сам звал его куда-то.

— Сперва придётся отвезти продукты, — сказал Гарри нехотя, уже жалея, что накупил скоропортящегося.

Он открыл багажник и отложил поглубже лежавший там полосатый плед. Протянув руки, он принял от Снейпа пакеты.

— Я, кажется, рис забыл купить. И виноградный уксус. Столько набрали… Ты не помнишь?

Снейп вытащил крошечный блокнот и зачитал полный список того, что они приобрели.

— Когда ты всё это записывал?

— Пока вы торговались.

Гарри оторопел.

— Я подозревал, что вам понадобится этот список, — сказал Снейп с безобидной усмешкой и предложил: — Ещё можем вернуться.

— Нет. Поедем сразу домой, а потом — куда ты хотел. Купим уксус в супермаркете.

— Ты… точно с другой планеты! Я даже не думал, что ты настолько дотошный. У меня даже слов нет! — добавил Гарри, отворачиваясь и укладывая пакеты поудобнее.

— После того что я увидел сегодня, у меня тоже их нет.

Усталое осеннее солнце приласкало Гарри лицо. Было холодно, и он уже решил было, несмотря на обогрев в машине, сунуть плед Снейпу, но передумал. Он давал плед Драко.

— В понедельник из химчистки явятся, а я уеду рано, — сказал Гарри рассеянно. — Надо бы и плед этот почистить. Сдашь?

— Разумеется.

Что-то было не так. Гарри оглянулся. Рынок невдалеке гудел. На парковке так же, как и они со Снейпом, загружали машины неприметно одетые пары. Снейп стоял рядом, застёгивая плотнее воротник чёрного пальто и стараясь удержать последний пакет с зеленью. Всё выглядело прозаичным, и Гарри в очередной раз мысленно посмеялся над поэзией. Ощущение одиночества покинуло его. Он улыбнулся Снейпу и в это мгновение почувствовал себя влюблённым не меньше, чем до смерти.

_________________________________

* O viva morte! O dilectoso male! Come puoi tanto in me, s'io no 'l consento? (итал.) — «Живая смерть! Душевная болезнь! Как можешь быть во мне, ведь я не дозволял?» — из 132 сонета Франческо Петрарки. Гарри, разумеется, не знает, кто такой Петрарка, но это не мешает ему придумать такие же или похожие слова.