Царь горы

Глава 72. Последний день Помпеи

В третьем по счёту ресторане, куда прибыл Гарри в поисках работы, условия были такими же издевательскими, что и в первых двух. Он молча слушал худого, нервного менеджера, чью тощую шею охватывал помятый галстук. Менеджер в возрасте самого Гарри с садистским удовольствием пояснял, что он тут главный, и Гарри должен тут же выполнить любые его приказы, даже если от него потребуют вылизать пол языком.

— У нас топ-ресторан! Мы лучшие! — вещал менеджер, поминутно потирая нос пальцами. — Тебе мегаповезло, что ты можешь получить здесь работу! Мы платим на десять фунтов больше, чем забегаловки! Но, конечно, надо постараться, чтобы удержаться здесь, ведь мы не просто ресторан! Мы супер-ресторан! Ты должен доказать, что хочешь работать! Я рассчитываю, что ты придёшь сюда и в субботу… — он снова потёр нос, — по выходным мы всегда зашиваемся. Поэтому поработай для начала сверхурочно, так ты докажешь, что тебе и правда нужна работа. Тебе ведь нужна работа? Нужна?

Менеджер, гордо восседая на пластиковом кресле, как офисный божок, торопливо пробегал пальцами по стопке бумаг на пластиковом же столе. Гарри молчал. Работа ему нужна была позарез. Он встал.

— Будешь нюхать столько амфетаминов — загнёшься, — заметил он сухо.

Тот тут же вскочил. Всю его показную любезность как рукой сняло.

— Ты у меня ни в один ресторан не устроишься, пидор вонючий! — орал он вслед Гарри, который не потрудился закрыть за собой дверь.

— На лбу у меня теперь написано, что я пидор? — пробормотал Гарри, проходя через роскошный зал. Ещё совсем недавно он был завсегдатаем подобных мест. Он бросил взгляд на открытую сцену, где толклись у рояля какие-то люди. От толпы отделилась девушка, глаза у неё были явно на мокром месте. Гарри заинтересовался. Подойдя ближе, он не успел ничего спросить, как один из взволнованно о чём-то переговаривавшихся обернулся к нему.

— Вы последний, что ли? Давайте скорее, времени ни черта нет! Ходят тут, глотку дерут, а толку! — с возмущением сказал он кому-то. Гарри через чужие головы увидел, что он обращается к сидящему у белого рояля пианисту. Рояль напомнил Гарри тот, что стоял у него в пентхаусе.

— Ну! — Нетерпеливо прикрикнул на него мужчина, кто, по-видимому, был управляющим. — Что исполнять будете?

Гарри растерялся на одно мгновение. Он перевёл взгляд с распорядителя на пианиста.

— А вы прямо всё можете? — поинтересовался он.

Пианист пожал плечами.

— У нас только популярный репертуар, вас не предупредили?

Мысль Гарри работала быстро. Весь план сложился в его голове за пару секунд.

— «Dicitencello vuje» достаточно популярна?

— Разумеется, — согласился пианист с улыбкой и повернулся к роялю.

Гарри, чувствуя некоторую нервозность, взялся за микрофон. Пианист заиграл, но Гарри не успел вступить вовремя, разглядывая перед собой всех этих людей, которые выжидающе смотрели на него.

«И как Северус справляется с этим? — подумал он. — Да ещё с его замкнутым характером?»

Эта мысль придала ему уверенности. Северус делает нечто подобное… Когда-то и он в первый раз стоял вот так — перед публикой и терялся. И Гарри вспомнился их поход в ресторан, где звучала эта же музыка… И он был совсем другой. И не знал, что это всё его поведёт по другой стороне жизни. Гарри опасался, что его сейчас же прервут и выгонят. Но ему нравилось петь, нравилось и говорить. Он весь был голос. Слова и музыка переплелись в одно, усиливая впечатление. Голос не дрожал, был уверенным и сильным. Гарри будто бы наконец раскрылся во всю мощь своих лёгких. Он больше не думал о Северусе, не думал о тех, кто стоял перед ним, не думал ни о ком. Из него вырвался неудержимый поток того, что он передумал и перечувствовал. Он будто восстал из чёрной тьмы, стряхнул с себя ужас жалкого человеческого существования. Он хотел жить, видеть дальше, как можно дальше, и не хотел сдаваться тем, кто упорно пытался доказать ему его ничтожность. Гарри развернул плечи, раскрыл грудь, распахнул руки и поднял голову, вытягивая шею, как будто он должен был оторваться сейчас же от земли, — невозможно удержать всё, что было у него внутри, как Солнце превращает себя в лучистую энергию и становится всё горячее и ярче. Слова повторялись: «Люблю… Люблю…» И неукротимая сила его голоса заставила всех замереть.

Когда он, изрядно вспотев и нахмурившись, опустил микрофон, управляющий сразу бросил:

— Вы приняты.

Он ушёл, пеняя уборщице за то, что она недостаточно старательно натирает бронзовые стойки. Пианист повернулся к Гарри.

— Список большой, — сказал он с сочувствием. — Справитесь к завтрашнему вечеру хотя бы с половиной?

Гарри вытаращил глаза.

— Как к завтрашнему вечеру? — пролепетал он, про себя подумав, что он одну только эту песню и знал.

— Да не переживайте так. Бэгот теперь в вас вцепится. У вас же золотой голос! А харизма!.. Я как будто вживую увидел Фредди Меркьюри, только без усов. Зачем вы ищете работу в ресторане?

Оттуда Гарри вышел с пачкой нот, сбитый с толку. Его неожиданная работа налагала на него массу обязанностей, и он не был уверен, что справится. Он не знал нотной грамоты, не умел петь на публике, да и работать синхронно, в паре с другим человеком оказалось очень трудно. Гарри, усевшись на лавочке и перелистывая репертуар, понял, что ещё больше зауважал Северуса. Это только со стороны всё казалось легко и естественно. Не было никакой возможности разобраться в этих закорючках до завтра. И конечно, ни одной этой песни, кроме ещё одной итальянской, он не знал. Придётся… придётся просить Северуса наиграть ему все эти мелодии, подумал Гарри. Мотивы он выучит быстро. Ему пообещали тысячу фунтов в неделю — теперь он и за месяц столько не имел — Гарри всем своим расчётливым, хоть и чувствительным умом уцепился за это предложение и уже просчитывал возможную выгоду.

Было уже около четырёх, и Гарри поспешил домой. Ему не терпелось рассказать Северусу обо всём, может, просить его совета. На самом деле, Гарри был взволнован. Он нуждался хотя бы в крошечном ободрении: всё произошло так внезапно. Он совершенно не представлял себя на сцене, приученный к осторожной работе человека в тени и узком кругу. Но по возвращении на Виллоу-стрит Северуса там не оказалось.

Гарри обеспокоенно поглядывал на часы. Сперва он просто сидел у стола, где валялись позабытые ноты, потом встал, не выдержав. Он прошёлся по квартире. Вернулся и снова сел. Снова поглядел на часы. Пять пятнадцать. Северус никогда не опаздывал. Гарри пошёл в кухню и стал варить кофе. У него же концерт... Может быть, его задерживают... Но ведь он уехал в своём будничном костюме и переодеться ему не во что… Гарри взглянул на видневшийся в кабинете телефон. Трубка молчала. Мог бы и позвонить, ведь верно? Или это он так решил отомстить? За их ссору или за то, что Гарри сам не появлялся и не звонил ему столько времени? Нет, нет, конечно, такого не могло быть. Это совершенно было не в характере Северуса. Он не любил интриг и уж тем более таких дурных, мелодраматических выдумок. Гарри потушил газ под кофе и, не выпив ни глотка, вернулся в гостиную. Почему он не оставил Северусу свой новый номер мобильного? Почему не записал заново его номер? Нет, почему он не затвердил номер наизусть? Ну что за дурак? А может, пробки на дороге? Но ведь вот он — телефон в прихожей… Гарри снова взглянул на него. Молчит. Северус бы не стал его изводить. Он хорошо знал, что Гарри тревожно относился к исчезновениям без предупреждения, а прежняя жизнь и вовсе довела его до определённой степени паранойи.

Телефон зазвонил.

Гарри вздрогнул и бросился к трубке.

— Профессор Снейп? — раздался вежливый женский голос.

— Нет… это… Это… его родственник, — пробормотал Гарри.

Голос извинился и попросил профессора, когда тот появится, перезвонить в колледж.

Гарри повесил трубку, но как только он это сделал, телефон зазвонил снова.

— Слушаю!

Подрагивающей рукой сжимая телефон, Гарри узнал хриплый, низкий голос Беллатрисы Лестрейндж.

— Северус? Где ты? Мистер Риддл рвёт и мечет.

— Это не Снейп! — закричал Гарри. — Где он?

Беллатриса замолчала.

— Он не приехал на генеральную репетицию, — сказала она после паузы. — Мы ждём его уже несколько часов.

Гарри отшвырнул трубку и бросился в прихожую. Это известие до того встревожило его, что он не мешкая отправился на поиски. Выйдя на улицу, он мельком взглянул на место, где Северус обычно парковал свою машину. Куда-то он всё же утром уехал… Но куда идти? К кому? Где искать? И Гарри внезапно ощутил такое беспощадное отчаяние, какое он не испытывал с той самой ночи, когда умерла Мадди.

Гарри похолодел. Почему он вспомнил об этом? Эта неожиданная страшная ассоциация напугала его до дрожи в руках. Гарри помчался по улице, только бы не стоять на одном месте. Такого не может быть. Всё в порядке. С ним не может ничего такого случиться. Может, авария? Может, он утром въехал в кого-то и теперь в больнице? Или его задержала зачем-то полиция… Зачем? Чтобы найти его, Гарри? Мысли путались, повторялись, превращались в бредовые. Гарри почти бегом добежал до следующего перекрёстка, где снова увидел патрульную машину. И как он умудрился заблудиться в трёх соснах здесь в тот раз, когда Северус отшил его? Отсюда до дома рукой подать — пара километров. Он подбежал к полицейским, запыхавшись, объяснил, что пропал человек, но на полицейских его заявление не произвело впечатления. Как только они узнали, что профессор пропал около восьми часов назад, они похлопали Гарри по плечу и велели отправляться восвояси.

— Вы не понимаете! Он никогда не опаздывает! Он пропустил репетицию! Что-то не так!

Полицейский лет сорока, усатый, раздобревший, только покачал головой.

— Пройдут сутки, тогда заявляйте. И звоните в участок.

Гарри сплюнул. Можно подумать, он рассчитывал на реальную помощь. В полицию его могло привести только отчаяние на грани помешательства. И впервые за последние месяцы Гарри посетило желание позвонить крёстному отцу. Нужна помощь! Немедленно! Ну и пусть, что они с Сириусом в ссоре, что они расстались вот так… что Гарри поклялся не брать денег семьи… ради того, кого любишь, оказывается, вполне готов отправиться куда угодно. Смог бы он вернуться сейчас к своим связям, к своей прежней жизни? Да хоть резать младенцев! Под предлогом любви ещё не то делали. Гарри чувствовал, что готов пообещать Сириусу что угодно: даже стать гетеросексуалом. По крайней мере, на словах.

Уже седьмой час. А он бессмысленно идёт по Лондону. Нет смысла ехать в Барбикан… Гарри заставил себя остановиться где-то посреди улицы у входа в галантерейный магазинчик. Или с Северусом произошёл несчастный случай, тогда скоро всё станет ясно, или… его исчезновение связано с ним, Гарри. И снова нехорошее, холодное чувство сжало его сердце, отчего беспокойство Гарри достигло неуправляемой величины. Он сел на ступеньки и опустил голову к коленям. Но это длилось только несколько секунд. Тут же мысль, что он — здесь, а Северус неизвестно где… заставила его вскочить. Гарри помчался к метро.

На станции Чаринг-Кросс он поднялся в сердце мира. Трафальгарская площадь была крупнейшим перекрёстком в городе, отсюда начинался отсчёт расстояний, здесь проводили массовые празднества, а Черчилль объявил о победе над Гитлером. Гарри вышел из метро, и его глазам предстала гигантская колонна адмирала Нельсона. Вдалеке виднелась большая, набитая из брусьев сцена. Солнце почти село, и прожекторы били отовсюду. Волнение прошлось по всей площади: она была море. Люди кричали, аплодировали, плакали. Гарри, оглядевшись, попытался найти брешь в огромной толпе, но ему не удалось.

— Клаус Бадельт “He’s a pirate”!!! — объявил конферансье, и толпа радостно заревела.

Оркестр грохнул. Гул нарастал. Музыку было слышно за несколько кварталов. Все толкались, толпа сгущалась, а до сцены было слишком далеко. На перекрёстке Гарри заприметил нескольких лошадников, державших под уздцы лошадей в ярких попонах. Гарри бросился туда. Одна из лошадей в свете прожекторов — высокий, изящный андалузский мерин изабелловой масти, по природе своей розоватого оттенка, — казалась розового, неестественного цвета. Картину довершали нелепые розы из пластика между ушами и крашеные в ядерно-розовый цвет грива и хвост. Лошадь фыркала.

— Прокат? — завопил Гарри, пытаясь перекричать музыку.

— Десятка! — объявил кучер, но Гарри уже совал ему всё содержимое своего кармана, другой рукой перехватил лошадь за поводья и взлетел в седло.

— Стойте! — заорал кучер, но Гарри, уже не слушая, пустил лошадь вскачь по дороге, минуя толпу, направляясь к зданию Национальной галереи, возле которой размещалась сцена. На огромных экранах передавали оркестр крупным планом, и остервенелое, напряжённое лицо Тома Риддла, размером с дом, смотрело на Гарри с трёх сторон. Том Риддл яростно взмахивал своей палочкой, оркестр трясся, сцена почти ходила ходуном, толпа ревела, выбрасывала руки вверх и прыгала в такт так, что, казалось, синхронными движениями она сейчас проломит землю и вся площадь провалится прямо в ад. Пёстрое море волновалось. Неожиданно лицо Риддла исчезло с экранов, камеры одна за другой повернулись и переключились. Теперь в лучах софитов было видно, как Гарри, потный, взволнованный и лохматый, в поношенных джинсах, на своей крашеной ярко-розовой лошади, увитой пластиковыми розами, — нелепый д’Артаньян двадцать первого века, — летел вдоль людского моря по берегу из шоссе, и редкие здесь прохожие шарахались в стороны. Толпа заревела ещё громче. Все принялись тыкать пальцами и снимать на телефоны, ожидая нового развлечения.

Увидев, что впереди охрана бежит ему наперерез, пытаясь помешать, Гарри осадил лошадь, крутанулся и направил её прямо к сцене. Люди заорали, бросились врассыпную, кто-то судорожно тыкал в телефон, вызывая полицию, но на площади творился такой хаос, всё так тряслось и громыхало, что повлиять на произошедшее могли только те, кто был в непосредственной близости. Лошадь от шума и грохота взбесилась, встала на дыбы и истошно заржала. Гарри, с трудом удерживая животное, промчался по ступеням, которые вели к Национальной галерее — впереди высились подмостки сцены. Размышлять было некогда, и давать думать лошади он тоже не собирался. Он натянул удила, пригнулся к шее лошади и одним махом взлетел на сцену, сшибая осветительные приборы, инструменты, усилители, которые рухнули с помоста. Литавры зазвенели, музыка оборвалась, все вскочили, побросав инструменты, с ужасом взирая на ожившую статую Александра Македонского из Салоников. Наступила тишина. Том Риддл опустил палочку и, онемев, смотрел на Гарри, который спрыгнул с лошади и бросился к нему.

Полиция уже бежала на сцену, а Гарри закричал:

— Где Снейп? — Его слова раздались на всю площадь.

Том Риддл решительным жестом остановил полицейских.

— Неизвестно.

Его резкий ответ, тоже усиленный техникой, был слышен отовсюду.

Толпа замерла, наблюдая за этим странным действом. Имя Снейпа было у всех на слуху. Многие здесь были поклонниками его таланта, и все ожидали появления скрипача. Известие, что он не появится на концерте, вызвало пролетевший эхом ропот.

— Вы арестованы! — полиция схватила Гарри за руки и потащила вниз. Гарри пытался вырваться — в полицию попадать ему никак было нельзя. Он снова закричал, и тут вмешался Риддл. Он спустился следом со сцены.

— Подождите, — сказал он нетерпеливо. — Это родственник Северуса Снейпа, скрипача. Он сегодня пропал, и никто не может его отыскать. Молодой человек не в себе. Никто не пострадал. Отпустите под мою ответственность.

Полицейские нехотя выпустили Гарри, сделав напоследок строгое внушение. Гарри одёрнул рукава и беспомощно взглянул на Риддла.

— Я уже позвонил куда следует. Вы что-то знаете?

— Мы были вместе весь вчерашний день с того момента, как он вернулся в Лондон. Никуда не выходили. Ему никто не звонил. Сегодня он уехал около десяти. Сказал, что вернётся в пять, чтобы переодеться к концерту. Его машины нет.

Риддл протёр лысину и лоб белоснежным платком и засунул платок обратно в карман.

— Он уехал с кем-то, кто перехватил его у Барбикана, — сообщил он негромко. — Сам уехал, по доброй воле. На камерах видно, как он переговорил с темноволосым мужчиной и пошёл за ним.

— И что же делать? — проговорил Гарри больше сам себе.

— Успокоиться, — сказал Риддл сухо. — Вы ничего не можете. Пусть этим занимаются люди, у которых есть для этого возможности.

«Возможности»! Но ведь у него были эти «возможности»! Гарри, широко раскрыв глаза, смотрел на Риддла. К ним внезапно подошла Беллатриса.

— У вас всё в порядке? — спросила она осторожно. — Публика возмущается.

— Иду, — бросил Риддл. — Зря вы уехали из моего дома, Гарри, — сказал он серьёзно. — Возможно, мы имеем дело с последствиями ваших решений.

Гарри упрямо молчал.

— Я не хотел мешать, — сказал он, переведя взгляд на Беллатрису. Та стояла с деланно непринуждённым видом, но лёгкий румянец выдал её. — И я не так уж склонен вам доверять, — добавил он неприязненно.

— Однако вы пришли ко мне.

— Мне больше некуда идти.

Гарри развернулся и скрылся в толпе.

Это неправда. Ему есть куда идти, даже если это означало возможную смерть. Он вывернется, как всегда выворачивался. Крёстный… крёстный просто должен его поддержать. Гарри убедит его. Он использует всё своё красноречие, наплетёт с три короба… Он пообещает жениться… Или скажет, что на него нашло помешательство! Да-да, помешательство! Он спятил от перенапряжения, хотел отдохнуть! Он всё выдумал! Даже если надо будет перерезать глотки половине Лондона! Он сделает всё… всё.

Слабый, слабый человек! Только пропитался нравственными идеалами и высоким самосознанием, как тут же готов упасть обратно — в самую жизнь. Как легко снова попасть туда, откуда с таким трудом выбрался! Гарри нужна была поддержка всех, кто только мог её обеспечить. И сперва он отправился в особняк Блэков.

Поместье встретило его тишиной и пустотой. Не было ни Сириуса, ни дворецкого, ни даже слуг. Гарри, помедлив, вскрыл чёрный ход. К его удивлению, даже не сменили код сигнализации. Быстро осмотрев дом, Гарри спустился в гараж, где, к своей радости, обнаружил мотоцикл, оставленный когда-то на парковке небоскрёба. Видимо, Сириус забрал свой подарок. Теперь можно было передвигаться по городу быстрее.

Ему оставалась одна дорога — в казино. Как-то его встретят? Гарри подозревал, что там его ждёт пуля в голову. Поэтому он рванул по дороге, а за пару кварталов от казино оставил мотоцикл в подворотне. Он шёл тихо, но высоко подняв голову. Смотрел якобы вперёд, но на самом деле боковым зрением ловил малейшую тень. Если здесь появится кто-то из его знакомых до того, как он переговорит с крёстным, он погиб.

Выйдя с другой стороны от ткацкой фабрики, Гарри остановился метрах в десяти от здания. Казино почему-то не работало. По крайней мере, одинокий фонарь на парковке освещал только тонированные автомобили членов команды. Ни гостей семьи, ни клиентов казино. На первом этаже был потушен свет, значит, не работал даже ресторан. Гарри сделал несколько шагов вперёд.

Показалось, что его будто хлопнули по голове подушкой, и небо упало. Земля ударила его по щеке. Земля покатилась колобком, перевернулась. В голове стало темно, а во рту откуда-то взялся привкус земли. Но что это за глухой, тихий хлопок? И почему так страшно звенит в ушах? Мысли путались, голова ощущалась огромной и пустой, как надутый мяч. Гарри силился открыть глаза, — да нет же, его глаза открыты, — но он ничего не видел. Он ослеп? Тут же светил фонарь… Руки тряслись — Гарри, как пьяный, мотылял ладонями, пытаясь их увидеть. Наконец, слабые серые очертания ладоней проступили, сперва фиолетовые, потом багровые. Кровь! Он ссадил кожу. Почему? Почему его нос упирается во что-то твёрдое… и запах… запах влажной земли? Да он же лежит! Он упал! Гарри заморгал. В ушах всё ещё нестерпимо звенело, а во рту всё ещё вкус земли… Гарри с трудом облизал губы. Песок захрустел. Он снова прижался щекой к земле. Где-то вдалеке на фоне звона в ушах послышался надоедливый ритмичный звук. Звук приближался, и Гарри принялся ему тихонько подпевать:

— Вау-вау-вау…

Да почему же он на земле? И зачем поёт? Ну же! Подними голову, слизняк! Что ты тут, а?.. Зачем ты здесь? Здесь… уже миллион лет… миллион лет одиночества. Зачем ешь землю, пьёшь землю, слушаешь землю? Ради чего вцепился в этот клочок? Что же дальше? Что дальше? Из года в год… Возьми меня! Забери меня! Вырви отсюда!.. Откуда эта тоска? И это небо внизу… Какая чёрная пустота… Совсем не похожа на коралловое небо Сицилии. Что в этой чёрной колыбели? Любимые... Любимые… Любимые падают в эту пропасть, теряют лица, растворяются, исчезают во времени. А здесь — они, любящие, прижимают руки к сердцу, неустанно всматриваются в их чёрную могилу. Ищут и ждут. Ищут и ждут.

Почему у него мокрое лицо? Гарри ляпнул себе по лицу рукой и едва не промахнулся. Да это же дождь… Идёт дождь, а он и не заметил… Вау-вау-вау… И ноги ватные… ни встать, ни сесть… Вау-вау… Что-то зовёт его… Зовёт… Издалека… Кончено… Как же звенит в голове… И этот назойливый звук… Вау-вау… Как бы заткнуть… Да ещё и свет… Синий… противный… мигает… И никак голову не поднять…

«Я умираю?..» — попытался спросить он, но только пошевелил губами. Как тогда… Северус оставил его… И Гарри поплыл в этой чёрной пустоте. И вот он снова… снова…

Гарри перекатился на живот и встал на четвереньки. Четыре ноги крепче двух…

Он с трудом оторвал руки от земли и оказался на коленях. В голове мутилось. Гарри тупо уставился перед собой. Да это же полиция… Он снова помахал ладонью перед глазами. И вовсе он не умирал… Но что-то случилось…

Он деревянно поднял одну ногу, потом другую и встал, шатаясь, как травинка на ветру. Да тут не только полиция… Ещё и скорая… Одна… две… четыре? И ещё слышны сирены… Гарри тупо уставился на здание «Империи».

Но «Империи» больше не было. Половина стены из второго этажа теперь лежала на земле, разбитая и раскрошенная на сотни кусков. Ни одного целого окна не осталось, и провалы зияли чернотой. Повсюду было стекло. Оно блестело и синело в свете сирен. Здание казалось склеенным из ткани, из которой выдрали кусок. Крупные обломки штукатурки и кирпича не давали пройти, но Гарри всё же сделал несколько шагов. Тут же к нему подлетели полицейские и несколько медиков.

Полицейские хотели его сразу допросить, но врачи вмешались. Гарри усадили в салоне скорой и обработали ладони, посветили в зрачки, задали несколько вопросов, на которые Гарри с трудом, но ответил.

— Контузия, — сообщил медик кому-то позади. — Вы здесь работаете?

— Да… Нет… — ответил Гарри. — Работал раньше.

Он закрыл глаза и прислонился виском к открытой дверце фургона. Внезапно он открыл глаза, и в его взгляде появилась ясность. Он нахмурился.

— А что?

— Был сильный взрыв.

— И?

— Много пострадавших. Но мы уже помочь ничем не можем.

Гарри насторожился.

— Есть погибшие?

— Да. Если вы здесь работали, поможете с опознанием.

Гарри поднялся и, всё ещё шатаясь, вышел из машины.

Из здания казино выносили тела в чёрных мешках и укладывали на землю. Так много… Десять… больше десяти… Ещё… Но как… Там было собрание… Это точно. На стоянке он видел машины Грюма… и сестёр Патил… и кого-то из Уизли… и Тонкс…

Гарри, почти не соображая, пошёл по обломкам туда, где складывали тела. Полицейские остановили его, чтобы допросить.

— Позже вас вызовут для официальной дачи показаний.

Гарри пожал плечами. Документы, которые он предъявил, были фальшивыми.

— Что вы делали на территории казино?

— Пришёл сыграть в рулетку.

Он не отводил глаз от чёрных мешков и потому добавил:

— Когда-то я тут работал. Официантом в ресторане.

— Вы не видели, что казино не работает?

— Подошёл и увидел.

— Разве вы не знали, что казино закрыто из-за официального расследования? Его директора уже какое-то время подозревают в связи с крупными мафиозными структурами.

Гарри вяло смотрел на полицейского.

— Я не знаком с директором казино и не читаю газет. А что здесь случилось?

— Похоже на взрыв газа. Раз вы здесь работали, сможете помочь? Большинство тел без документов.

Тела… Тела. Гарри согласно кивнул, как зомби. Он не чувствовал ни боли, ни страха. В ушах всё ещё звенело, и он не очень хорошо слышал галдёж и крики вокруг. Туда-сюда сновали парамедики в ярко-красных куртках, полицейские с золотыми бляхами, стёкла на земле блестели, синие мигалки сияли, и Гарри казалось, что это всё была какая-то нелепая дискотека. И чёрными штрихами в ряд были уложены уже около пятнадцати человек.

Кто-то взорвал всех… Весь совет… Гарри пошёл вдоль рядов. Грюма он узнал сразу, но не подал виду. Сёстры Патил, Чжоу Чанг… МакГонагалл… Слизнорт и Хагрид… А это кто-то из Уизли… Рыжие волосы… Но лицо обезображено так, что не узнать. Никого не осталось… Вся его прошлая жизнь умерла.

— А этот… Это живой… — пробормотал Гарри у сопровождавшего его полицейского.

— Вы его знаете?

И Гарри, глядя в глаза контуженному, державшемуся за разбитое лицо Локхарту, ответил:

— Нет.

Локхарт не отреагировал. Он тупо смотрел перед собой.

Гарри подошёл к концу ряда, и тут ему не удалось сохранить невозмутимость. Он побледнел и зашатался так, что пришлось звать врача.

— Их нашли вместе. Мать защищала своего ребёнка, — сочувственно сказал полицейский избитые слова, желая успокоить Гарри и избавиться от чувства неловкости. Сообщать такие новости он терпеть не мог, а юноша, похоже, знал эту семью. Вон как побелел…

Гарри сунули нашатырь и снова усадили в машине. Врач велел больше его не трогать. Гарри сидел, привалившись плечом к каталке, и будто спал. В его притупленном сознании застыла картина: присыпанные искрошившейся штукатуркой Ремус Люпин, Тонкс и между ними Колин Криви.

Все они были как поседевшие, словно жизнь состарила их за одно мгновение, лишила цвета их лица и волосы, сделала похожими одного на другого. Гарри молчал. И вокруг него скапливалась густая тишина. Он не слышал копошения людей вокруг, не слышал города, не слышал Земли. Всё, что он слышал, было молчание.

Колин… Колин… Время замерло перед ним. Гарри открыл глаза и взглянул туда. Теперь он повинен в смерти того, кто был младше него. Он своими руками решил судьбу Колина, привёл его туда, где он встретил смерть. Что же за чудовище он, который хотел спасти и всё равно убил? Он столько раз убивал, что мог бы уже получить правительственный орден и звание майора, если бы исполнял приказы Короны, ведь Родина — мать, Родина не убийца. Разве она не крёстный отец, которому стоит только приказать: «Убей! Я хочу земли, деньги, власть; я прощаю тебе убийство»? Мафия, армия или монархия — будь солдатом, служи верно, служи и убивай. Свои защитят тебя, враги осудят тебя. Учись быть «своим» и уничтожать врагов. Гарри начинал солдатом, был капитаном, служил и исполнял, оберегал маленькое королевство, хранил земной закон: мужчины идут вперёд. Мужчины воюют и завоёвывают, дерутся и побеждают, чтобы сменить своих капитанов и самим встать во главе нового войска и снова побеждать, и снова убивать. Убивать легко, потому что увидеть смерть трудно. Она живёт без лица, без звука, без дыхания. Она повсюду, она — наша. Но все мы совсем ещё дети. Для нас смерть не больше чем круги на воде. Мы тычем друг в друга своими металлическими игрушками, с победными криками и щелчками затворов, со свистом снарядов, с хохотом, полным превосходства, запевая гимны и военные марши, — какая музыка для жадного до звуков уха, которое не умеет слышать смерти! Больше жизни, ещё больше — в звонящих телефонах, в орущих бумбоксах и наушниках, в телевизорах, в рёве двигателей, в криках рожающих женщин и рождённых младенцев, в громких словах, в отчаянном желании быть услышанными — навались! — разве не задавим мы смерть? Тишина — симфония смерти, песня конца, в ней нет ни страданий, ни боли. Тишина — сама по себе величайшая драма, альфа и омега трагедии, пустая тень каждого звука. К ней бесполезно взывать: она не знает ни музыки, ни слов, ни красок. Всё ляжет в неё — в глухой чёрный саван молчания.

Гарри молчал, и все, кто стоял рядом, тоже молчали. Такое огромное, тяжёлое горе легло на него, что он не мог ни чувствовать, ни говорить. Как будто что-то оборвалось в нём навсегда. Хрупкое равновесие, которое Гарри обрёл после смерти своей подруги, нарушилось. Он даже не дрогнул, когда к парамедикам у раскрошенной стены поспешил на помощь врач. Наружу вынесли ещё один труп.

— Последний. — Парамедики опустили на землю тело Сириуса Блэка.

Гарри опустил голову.

— Вы знаете хоть кого-то? — спросил полицейский. — Мне показалось, вы были знакомы с этой семьёй.

Гарри долго смотрел в мёртвое лицо крёстного отца.

— Нет.

— Я могу уйти? — спросил он после паузы. — У меня дела.

— Можете. Но ведь вы собирались играть в рулетку?

Гарри улыбнулся, и от этой улыбки полицейскому отчего-то стало не по себе.

— Так и есть.