Царь горы

Глава 44. Особенности городского альпинизма

И потянулись дни. Гарри завёл привычку по вечерам таскаться к дому Северуса и торчать там до поздней ночи. Иногда он пытался разговаривать с окнами, но почти всё общение сводилось к тому, что Гарри сообщал, какой пустой день он провёл. Он повадился приезжать на мотоцикле и оставлять его за аркой дворика напротив, а потом принимался мерить неторопливыми шагами короткую улицу, проходя её десятками раз туда и обратно. Порой Гарри казалось, что он скоро протопчет в тротуаре канаву.

Иногда он видел Северуса, возвращающегося домой, и его фигура заставляла биться сердце Гарри чаще. Он всё ещё надеялся, что время заставит его успокоиться, что он вылечится от этой дикой привязанности, но ничего не менялось — Гарри по-прежнему терял выдержку, бледнел, и адреналин, выбрасываемый в кровь, наконец притуплял боль в его обезумевшем сердце. Тогда он клялся себе, что больше не придёт, что это последний раз, но тоска, измучившая его по ночам, вынуждала его возвращаться. Всё это походило на наркоманию, но Гарри больше не мог ни спать, ни дышать, ни жить без того, чтобы не попытаться увидеть Северуса. Это был голод — Гарри следил за Северусом горящим взглядом, как волк выслеживает добычу пустой зимой. И он начал считать себя безумцем — как ещё можно было определить эту ненормальную жажду? — он заставлял себя не приходить, не видеть, не думать, но снова приходил и снова думал. Наконец ему стало казаться, что он не выдержит, потому что нельзя было чувствовать столько и спокойно жить, считая жизнь десятилетиями. Он был огонь огнём, не замечал, что на улице зима, простаивая по нескольку часов под чужими окнами и чувствуя нестерпимую, жгучую боль в груди, не зная, как вылечиться и избавить себя от этого. Ничего не делая, он уставал. Спал день ото дня всё хуже, и подниматься по утрам становилось тяжелее. Уже все заметили, что с ним творится неладное. Сириус хмурился и предлагал Гарри поехать подлечиться в сауну, считая, что мальчик так и не привык к английскому климату. Чжоу окружила его прилипчивым вниманием, подсовывая по десять раз на дню то еду, то кофе, то просто забегая поболтать и развлечь. Одна только Гермиона не говорила ничего. Она каждое утро приезжала в пентхаус и расталкивала отупевшего Гарри, засыпавшего на рассвете.

Гарри даже подумывал переехать. Но уйти из пентхауса было ему не по силам, потому что квартира оставалась единственным местом, которое ещё эти силы давало. Он окончательно переселился в комнату Снейпа, и когда всё-таки удавалось убедить себя быть вечером дома, Гарри до поздней ночи лежал на кровати, уставившись в стену. Он хотел бы остаться здесь и больше не выходить никуда и никогда. Но потом уговаривал себя отправиться на работу, аргументируя тем, что вечером тогда сможет увидеть Северуса. И эти странные поездки ещё как-то заставляли Гарри двигаться. Любовь не может быть такой, думал он, любовь должна приносить радость, удовольствие, а это походило на медленную пытку. Он больше не испытывал прежнего отчаяния, скорее, хроническую боль, которой уже не надеялся найти лекарство. Ему вырвали сердце, и на его месте осталась зияющая рана, вечно ноющая пустота. Гарри накрывался одеялом с головой и возвращал Северуса силой мысли: Северус снова говорил с ним, целовал его. Тогда Гарри вдруг испытывал сладострастные вспышки наслаждения. Он жадно хотел Северуса, жарких объятий, нежности, которую ощутил всего несколько раз, когда Северус прикасался к нему. Желание мучило его, но ровно до того момента, как он открывал глаза. Он был один, постель оставалась холодной, и его страсть тут же исчезала. Гарри растерянно таращился в потолок, и в один из таких моментов он понял.

— Я умираю, — прошептал он с недоверием.

Это была самая глупая, самая странная смерть, которая могла его настигнуть, хотя Гарри считал, что был готов ко всему. Такое могло быть только в кино или в книгах, оно не могло случиться наяву и с кем — с ним, привыкшим смотреть жизни в лицо. Он действительно умирал от любви? Он не мог даже посмеяться над этим открытием. Как можно было победить, как заставить себя подняться, если больше он не испытывал ни радости, ни желания жить? Растоптанный и бесчувственный, он не мог перестать думать о Северусе, а где-то позади всего этого вертелась другая мысль: зачем идти дальше, если вот он — конец, полный безнадёжного отчаяния, бессмысленности и утраты, когда больше ни в чём нельзя было отыскать ни капли надежды, не за что было держаться, нечего ждать. Разве смог бы он полюбить ещё хотя бы однажды — испытать то удивительно полное, спокойное счастье, которое испытал рядом с Северусом? Что оставалось ему теперь, раз уж над этим чувством он не мог ни властвовать, ни управлять им? Убит любовью — Гарри смеялся, только мысленно, потому что на физический смех у него не было сил. Можно теперь смело подтереться миллионами, сжечь антиквариат в камине и разбить голову о свой автомобиль — не осталось больше ничего, что принесло бы ему счастье. Земля была заполнена спасительными вещами — можно было оказаться погребённым под ними и одновременно утонуть в пустоте. Что-то агонизировало внутри, и оставалась одна только оболочка, только тело, которому нужно было вот это всё бесконечное изобилие, но его сердцу нужен был только Северус — хотя бы крохи надежды, что в мире ещё где-то бродит полупрозрачная тень любви, пусть даже пьяной или сошедшей с ума. Пусть бы она повернулась лицом к нему хоть на мгновение — и Гарри бы упал к её ногам, и умолял бы простить его, такого глупого и гордого, только бы она сжалилась над ним и, как мать, снова поцеловала в лоб своим чистым поцелуем. В нём самом, оказывается, было столько любви, что она распирала ему грудь, и он шептал что-то в подушку, пытаясь тихими словами уменьшить давление, чтобы позволить себе дышать.

Он несколько раз всерьёз задумывался о том, чтобы переспать с Чжоу Чанг в качестве лекарственной примочки, но потом отказался от этой идеи и снова отправился к проституткам. Втайне он надеялся испытать нечто, похожее на эпизод с Гермионой, ослабить невыносимое напряжение, и поэтому Гарри снял сразу двоих на всю ночь. Он хотел привезти их в пентхаус, но одна мысль, что он приведёт туда шлюх, заставила его изменить решение. Гарри отправился с девочками в отель, где сперва угрюмо наблюдал за их игривыми ласками, а потом налакался виски и уснул на кровати в обнимку с бутылкой, даже не сняв куртки. Поутру Гарри удивился, что его не ограбили, но девочки оказались весёлыми и понимающими. Гарри был им симпатичен, и они даже предложили ему всё-таки отработать заплаченное, пока у них не начался рабочий день. Однако Гарри покачал головой и, проблевавшись в сортире, поехал отсыпаться, пообещав себе, что это был его последний эксперимент. Женщины, мужчины — все были ему ненавистны. Он больше ничего и никого не хотел.

Однако этот холодный ступор, который, как Гарри казалось, захватывал его полностью, тут же исчезал, стоило ему приблизиться к дому Северуса. Сердце билось чаще, становилось жарко, и Гарри весь горел, почти как той ночью, когда Северус ухаживал за ним. И на смену ледяному бесчувствию опять приходила боль — Гарри, едва дыша, с ужасом и с прежним недоверием снова и снова узнавал её — холодный и жгучий удар прямо в сердце при каждом шаге и вдохе. И он стал верить, что вскоре наступит та секунда, когда он упадёт и больше не встанет.

Невозможно было так себя терзать, и Гарри в очередной раз пообещал себе, что больше не придёт сюда и не будет искать Северуса. Он заставил себя уйти и целых три дня механически ездил на работу, выполняя свои обязанности с чёткостью автомата, но на четвёртый день просто не нашёл в себе сил подняться. Вялая мысль о полной бестолковости его существования снова посетила и исчезла. Думать было неприятно. Двигаться — ещё неприятнее. Гарри лежал, глядя в потолок, и пытался обзывать себя дерьмом, ничтожеством и тряпкой, чтобы наконец выпинать из кровати и не стать одним из тех лентяев и неудачников, о которых, как оказалось, изо дня в день любил повторять Сириус. Но чувствовал он только одно: ему было наплевать. Наплевать на Сириуса, на то, что подумает он и другие проповедники успеха, и на себя тоже. Его работа стала ему ненавистна — Гарри заподозрил, что его вполне бы устроила гораздо меньшая сумма, и Северус был в чём-то прав. Желание владеть людьми в нём тоже угасло: Гарри не мог повлиять на чужие чувства, не мог заставить Северуса любить его. Можно было заставить кого-то следовать своим желаниям, но Гарри был достаточно проницателен, чтобы видеть настоящее к себе отношение сквозь пелену раболепия, и оно отчего-то больше не привлекало его. Для Гарри это была достаточно сенсационная мысль, и он со слабым удивлением почувствовал небольшой прилив сил и желание встать.

Настроение его ненамного, но улучшилось. Любопытство всегда толкало Гарри к действию. Он поехал в казино, где принялся наблюдать за окружающими новым взглядом. Чаще, чем раньше, теперь он поворачивался к стене, где висела «Прачка», и Гарри всё казалось, что она должна раскрыть ему некую тайну. Он даже порылся в сети, чтобы узнать об этой картине побольше, и выяснил кое-что об её авторе. Теперь он знал фамилию художника, но она всё равно мало его интересовала. Гарри принадлежал к той редкой породе людей, которые больше интересуются трудом, нежели именем его знаменитого автора. Он с отчаянной настойчивостью вглядывался в картину, пытаясь разобраться, что же именно нужно было про неё понять.

Испытав все эти новые для него чувства, Гарри не удержался и вечером снова явился на своё вечернее дежурство, как он теперь иронически называл свои прогулки под домом Северуса Снейпа. Гарри с радостью ощущал, что на сердце у него полегчало. Со слабой надеждой он загадал, что, быть может, его одержимость Северусом стала проходить, и он больше не станет так невыносимо терзаться. Он вспоминал тётю Петунью и её слова, что время лечит всё. Тётя всегда несколько презрительно отзывалась о чувствах, слово «страсть» в её лексиконе отсутствовало, а слово «любовь» в её устах и вовсе звучало непристойно, что, впрочем, не мешало ей втихаря почитывать книжки с пылающими полуголыми девами в объятиях мускулистых красавцев на обложках. Тётя старательно прятала их от детских глаз: Дадли и Гарри надлежало просвещаться исключительно классической и духовной литературой, но ещё ни одному взрослому не удалось найти достойное средство от детской изобретательности. Гарри, Дадли и Мадди устроили целое расследование, вскрыв кабинет Петуньи и ящики её стола. Уже полчаса спустя они, устроившись в саду, с жадным любопытством разглядывали картинки в истрёпанной книжке с потёртой мягкой обложкой и шёпотом, изо всех сил хихикая и стараясь скрыть смущение от остальных членов «банды», прочитывали кусочки откровенных сцен. Из этих книг Гарри и почерпнул свои богатые знания о пиратах, измученных от любви красавицах, пылающих нефритовых стержнях и красных маковках, тыкающихся набухшими навершиями в горящие глаза герцогов и капитанов пиратских кораблей.

Улыбнувшись сам себе, Гарри вспомнил, как рассказывал Северусу всякий вздор, пытаясь вызвать его на откровенность. Вот же наивный глупец! И ведь действительно думал, что поможет. Но Северус не оттолкнул его, как будто знал, что Гарри способен на большее, что позже что-то изменится и Гарри сам посмеётся над этими жалкими попытками. И за это великодушие он любил Северуса ещё сильнее, а ещё больше любил за то, что Северус оказался достойным человеком — таким, который заслуживал по-настоящему сильной и верной любви. И на сердце у Гарри сделалось удивительно хорошо. Он желал Северусу счастья от всей души и жаждал видеть его счастливым, чтобы успокоить собственное сердце и радоваться за того, кого он так любил.

В этот день Северус приехал позже обычного. Гарри, улыбаясь, смотрел на его простой автомобиль и в нём тоже видел подтверждение тому, что Снейп был последователен и никогда не кривил душой. Гарри настолько привык к двуличию своего окружения и своему собственному, что человек, обычно говоривший правду, поначалу показался ему гораздо большим лицемером.

Из машины вышли двое, и Гарри тут же забыл о своих благородных чувствах. Его добродетельные порывы будто ветром сдуло: Северус предложил руку молодой девушке, не старше самого Гарри, и она, опершись, с благодарностью улыбнулась. Девушка не была особенно красива, скорее, заурядна, но Гарри горящим от злости взглядом ощупал её с головы до ног: её аккуратно заколотые каштановые волосы, тонкую фигуру в курточке и простых джинсах. Одну руку она тут же засунула в карман куртки, а вторую спрятала где-то у локтя своего спутника.

Северус и девушка зашли в дом, и Гарри, раздираемый внезапно вспыхнувшей ревностью, хотел бежать за ними. Он даже перешёл улицу и остановился у двери. Звонить? Выбить дверь? Разворошить любовное гнёздышко? Дать пинка под зад девчонке, а Снейпа… Снейпа… Гарри метался по улице в ярости и отчаянии, как будто у него на Северуса были все права. Но он не мог ничего сделать, ведь Северус был свободен.

У Гарри было богатое воображение, и он тут же в красках нарисовал себе, что может происходить между Северусом и этой девчонкой. Если она была достаточно решительной, она вцепится в него, ещё не дойдя до двери. Представляя, как они вваливаются в квартиру, присосавшись друг к другу, Гарри бросился через дорогу, потом обратно, решив, что позвонит в квартиру Каркарова, а там будет видно. Но потом ему пришло в голову, что они зайдут в квартиру, и у соседа больше ничего не узнать.

Северус жил на втором этаже. Гарри снова перебежал на противоположную сторону улицы, осматривая высокие вязы, росшие вдоль тротуара. Выбрав подходящий, поближе к окнам Северуса, Гарри подпрыгнул, ухватившись за мокрую, скользкую ветку и принялся карабкаться наверх. Он с осторожностью полз по чёрному стволу, проклиная себя, свою дурость, Снейпа, неизвестную девчонку и английскую погоду, из-за которой ветки были сырыми и пахли мокрым деревом. Ещё немного — Гарри наконец оказался достаточно высоко, вровень с балюстрадой между вторым и первым этажом. Ему пришло в голову, что следовало влезть на дерево на той стороне улицы, где стоял дом. Там было бы лучше видно, но отступать Гарри не посмел, боясь, что пока он выбирает место дислокации поудобнее, в квартире происходит что-то страшное: Северус раздевает эту девицу, а она с радостью ему отдаётся. Представив во всех подробностях как именно, Гарри полез быстрее и выше, рискуя сорваться. Он не думал, что будет делать дальше, если вдруг его опасения подтвердятся. Вмешаться, испортить любовникам вечер или пригрозить девице, отпугивая её от Северуса, или самому, чем чёрт не шутит, её соблазнить — все его идеи были туманными и по большей части идиотскими, но Гарри не мог анализировать здраво ни нынешнее, ни дальнейшее своё поведение. Ревность пожирала его, и Гарри готов был убить и девчонку, и Снейпа — он сам не знал, какие адские кары уготовил обоим, но тут наконец он долез до ветки повыше и заглянул в окна напротив.

В ярко освещенной золотистой гостиной за тонким полупрозрачным тюлем занавески Гарри увидел Северуса, сложившего руки на груди и хмуро глядевшего куда-то в угол. Он изредка что-то говорил — его губы шевелились. Девушки не было видно, как вдруг Северус отошел в сторону, и Гарри тоже потерял его из виду. Проклиная неудачно расположенное дерево, Гарри пополз дальше по ветке, с каждым дюймом открывая себе всё лучший вид на комнату: убранство её было довольно скупым и строгим, но теперь Гарри казалось, что это была, скорее, простота. Однако ему некогда было изучать обстановку. Он жадно вглядывался в знакомую фигуру профессора, сидевшего у стола и продолжавшего что-то говорить. Было заметно, что Северус недоволен: он хмурился и несколько раз хлопнул рукой по столу, на котором лежал знакомый Гарри футляр. Затем Северус встал и прошёлся туда-сюда, всё ещё что-то говоря. Гарри затаил дыхание. Эта пантомима вовсе не была бессмысленной. Северус махнул рукой, потом повернулся к невидимой собеседнице, ткнул в неё пальцем и сказал что-то уже с большим чувством, похожим на гнев. Гарри с нетерпением вытянул голову ещё сильнее и тут обозвал себя дураком.

Северус вдруг шагнул в невидимую часть комнаты, и Гарри увидел, как он за локоть подтащил девчонку к столу, тыча пальцем в какие-то бумаги. У девчонки в руках была скрипка, а вид у неё был такой пристыженный и несчастный, что Гарри невольно стало её жаль. Он представил, сколько требовал преданный музыке профессор от своих студентов, и теперь, догадавшись, что происходит, и внимательно глядя на губы Северуса, даже издали мог понять слова, которые тот говорил своей ученице:

— …не желаю этого слышать. Я не выпущу вас на сцену. У вас ни грамма артистизма, а в руках — полено. Вы придёте завтра и будете приходить до конца недели, и если я выдавлю из вас хоть каплю чувства, вы будете выступать.

Девица, закусив губу, кивнула. Гарри на душе стало и легче, и тяжелее. Он огорчился, узнав, что девчонка будет таскаться к Снейпу всю неделю, и в то же время был безмерно счастлив, поняв, что между ними ничего не было. И всё равно Гарри нервничал. Угли его воображения было так легко раздуть, что он придумывал себе армии желавших забраться к Снейпу в постель. Он считал их по пальцам, а потом принялся думать, что наверняка были и другие, которых он не знал, о ком Северус не рассказывал, ведь он был удивительно скрытным.

И Гарри окончательно потерял покой. Теперь, когда он вдруг сообразил, что Северус может вступить с кем-то в отношения, он стал ещё хуже спать и ещё сильнее терзаться. Он больше не утешался тем, что желает Северусу счастья, и не скрывал от самого себя, что уже заранее ненавидит безликих соперниц и соперников. Он эгоистично хотел Северуса для себя и тонул в этом отнюдь не добродетельном желании. Он рисовал себе мужчин и женщин — все они хотели Северуса, и все были умнее, красивее, привлекательнее Гарри, и Гарри сходил с ума. Теперь он каждый вечер лазил по деревьям, возвращаясь домой испачканным и зачастую в разорванной одежде. Со страхом он ждал, что Северус приведёт кого-то с собой, поцелует по собственной воле, желая этого всей душой, как желал его Гарри, и выключит свет в квартире. Эта навязчивая мысль, что Северус потушит свет, мучила Гарри и по ночам. Ему снились золотистые окна в глубине холодного туннеля, свет в них гас, и Гарри с криком бежал туда, но добежать не мог, и он просыпался с ужасом, дрожа от холода, и за окном видел ночь. Ночь поселилась в Лондоне. Ночь была утром, была вечером, и днём стоял такой безнадёжный сумрак, что было ясно: ночь только пошла на обед, но скоро вернётся.

Гарри, всегда здоровый и сильный, как глава львиного прайда, вынужден был пить снотворное, иначе не мог подниматься по утрам. Время тянулось медленно, и только вечером на Виллоу-стрит, где Гарри знал теперь каждый булыжник, каждую ограду и расположение всех веток на всех вязах поблизости, он мучительно дышал и жил, будто в агонии, — здесь время наконец исчезало.

Девица действительно посещала квартиру профессора до самого воскресенья. По большей части она стояла подняв скрипку к подбородку, и Гарри вздрагивал, когда Северус бесцеремонно хватал её за руки и пытался двигать ею, поворачивая то так, то эдак. Та неподатливо перемещалась, как болванчик, и Северус сердился, а однажды даже отшвырнул ноты. Гарри жадно смотрел на его руки, вспоминая, как они прикасались к его лбу, как легли ему на плечи, как уверенно держали смычок, как Гарри поцеловал их всего однажды. Он скучал и многое бы отдал сейчас за то, чтобы приблизиться к Северусу настолько, чтобы снова рассмотреть его руки. В один из дней Гарри пришла в голову идея отправиться на один из концертов в Барбикане и там поговорить, но решил он это после того, как увидел воскресным вечером, что к Северусу приехала Нарцисса Малфой.

Нарцисса явилась поздно, когда Гарри уже собирался пожелать Северусу спокойной ночи и отправиться домой. Её по-женски кокетливый белый автомобильчик припарковался прямо под тем вязом, где расположился Гарри, который теперь выбирал самые лучшие деревья на нужной стороне улицы. Он свесил голову между веток и с удивлением узнал Нарциссу. Она, кутаясь в длинное манто, нервно теребила перчатки, и Гарри тоже занервничал. Что ей надо так поздно у Снейпа, можно было не гадать на кофейной гуще. Гарри, увидев, что Нарцисса вошла в парадное, быстро спустился и полез на соседнее дерево: Северус был дома и работал. Та часть кабинета, где он обычно играл, была видна с одного дерева, а письменный стол и вход в комнату — с другого. Гарри, примерившись, пополз по нужной ветке. Руки его дрожали. Он боялся, что сейчас-то всё и случится. Нужно было принимать решение, каким образом помешать этому свиданию. Если бы можно было вломиться прямо в окно, Гарри вломился бы, чем, пожалуй, обеспечил бы Снейпу пожизненный нестояк, но ветви были всё-таки далеко, поэтому незадачливому влюблённому для реализации осталась только одна идея — насобирать кирпичей и разбить стёкла. Потом он оглядел сам дом. Фигурные украшения и бордюры были довольно удобны, и Гарри решил, что сможет по ним взобраться на карниз, как раз под окно кабинета.

Так он и поступил: перелез через ограду, поднялся на нижний бордюр и вскарабкался, как завзятый скалолаз, цепляясь за кованый виноград и гипсовую лепку, на козырёк входной двери. Ветер, внизу казавшийся не слишком сильным, здесь был немилосердно холодным. С трудом балансируя, Гарри прошёлся вдоль отвесной стены и вцепился замёрзшими, побелевшими пальцами в водосточную трубу, обнимая её, как партнёршу в танце. Медленно двинувшись в сторону, он сделал ещё несколько крошечных шажков, напрягая икры, и миновал решётку крохотного декоративного балкона. Вцепившись обеими руками в подоконник, Гарри прирос лицом к стеклу.

Нарцисса, уже без манто, сидела в кабинете. Она была одета очень просто, волосы её были зачёсаны и заколоты, а на лице не было косметики. Гарри, прищурившись, понял, что женщина недавно плакала. Северус с каким-то очень усталым лицом наливал ей бренди, и у Гарри замерло сердце. Он давно не видел Северуса так близко. Голова закружилась, и Гарри испугался, что сейчас сорвётся, но каким-то чудом ему удалось удержаться. Страх, любовь, ревность и нежность переполняли его, и Гарри вдруг понял, что если что-то и произойдёт между Северусом и Нарциссой, он попросту не сможет ничего сделать — ему не хватит на это сил. Их возможные объятия даже в воображении ранили так сильно, что он не смел шевельнуться, чтобы не упасть с карниза. Он только во все глаза продолжал смотреть на Северуса, пытаясь запомнить его лицо как следует, потому что Гарри невыносимо, ужасно скучал, и его мучения, казавшиеся ему нестерпимыми, на самом деле были попросту ничем по сравнению с этой дикой тоской, которая терзала его теперь. Ничего не изменилось, и стоило увидеть Снейпа, как всё вспыхнуло заново.

Гарри смотрел на усталого, но спокойного Северуса и думал, что, быть может, стоит уехать из Лондона. Хорошо бы на несколько месяцев, а лучше — на год или два. Даже если размечтаться, что он может бросить тут всё, сколько лет понадобится, чтобы забыть? Лучше вообще не возвращаться в Англию и уехать куда-то очень и очень далеко — в Японию, Австралию или на какую-нибудь Чукотку — Гарри не помнил, откуда знает это название, но сомневался, что его можно найти на земной карте.

А Северус всё-таки не так уж хорош собой, как думал Гарри последнее время. Он выглядел на свои тридцать семь и был излишне бледен, но Гарри было совершенно всё равно. Гарри хотел его. За своими страданиями он уже позабыл, как Северус притягивал его. Их поцелуй произошёл здесь, в этой квартире, и Северус обнял его и ответил. Гарри, почти вися на карнизе, выписывая носом узоры на стекле, вспыхнул как спичка. Он закрыл глаза и вдруг прижался губами к холодному стеклу. Через мгновение он устыдился своего порыва, думая, каким же идиотом, наверное, выглядит и попытался оглянуться. Но улица по-прежнему была пустой, и водителям автомобилей, изредка проезжавшим мимо, не было дела до того, кто или что висит на карнизе какого-то дома.

Снова повернувшись к окну лицом, Гарри подумал, что надо быть осторожнее: Северус мог решить закрыть портьеры или просто подойти к окну, а перспектива подобной встречи Гарри не радовала. Он был уверен, что свалится, а Северус, конечно, будет в восторге от того, что Гарри за ним шпионил. Поэтому он немного сдвинулся вбок, уже не так открыто вися за окном.

Нарцисса выпила свой бренди и теперь что-то говорила Северусу, почти не выказывая эмоций. Лицо её было расстроенным, но и только: изредка она недовольно поджимала губы и качала головой. Она сидела вполоборота к окну, и Гарри, даже очень постаравшись, не мог понять, о чём она говорит. Северус что-то отвечал ей, но как-то нехотя, односложно, а потом и вовсе отмахнулся и вдруг налил выпить и себе. Он вроде как тоже был расстроен или разочарован, но старался это скрыть.

Несколько минут спустя Гарри заметил, что весь окоченел. Пальцы замёрзли и потеряли чувствительность. Он с нетерпением ждал, чем же закончится встреча, потому что не любил спектаклей без звука. Однако в следующем акте этой пантомимы наконец произошло кое-что интересное.

Нарцисса что-то сказала коротко. Северус кивнул и вышел. И тогда Гарри увидел, как с неё мигом слетела томность. Нарцисса вскочила и кинулась сперва к письменному столу, быстро выдвигая ящики и приподнимая там бумаги, а потом, поминутно оглядываясь, открыла картину, как дверцу, за которой, как Гарри знал, был спрятан сейф. Обстановка в квартире почти не изменилась со времён убийства Стэнфорда и была знакома Гарри по фотографиям из дела. Гарри застыл на карнизе. Что делать? Можно было разбить окно локтем и тем просигналить Снейпу, отпугнув Нарциссу, но куда правильнее было и дальше наблюдать за ней. Вдруг она быстро вернула картину на место, и через мгновение появился Северус со стаканом в руке. Видимо, она просила аспирин или что-то в этом роде, потому что стакан шипел и пузырился. Выпив, она с благодарным видом положила руку Северусу на локоть, устало прикрыв глаза и немного склонив голову. Её рука скользнула чуть выше — так незаметно, что, скорее, просто дрогнула, но Северус стоял, не двигаясь. Ни одной эмоции не показалось на его лице. Наконец Гарри распознал что-то, похожее на нетерпение, и Северус немного отступил, словно освобождая ей проход.

Волна неудержимой радости захлестнула Гарри. В эту минуту, продолжая висеть на карнизе и цепляться за подоконник, он недоумевал, почему ему вообще пришло в голову, что Северус заведёт эту интрижку. Теперь, хорошо зная его, Гарри сомневался, что тот в принципе способен вступить в связь с замужней женщиной, — это не соответствовало его представлениям о справедливости. Конечно, тот никогда бы не сделал этого за спиной у Люциуса Малфоя.

Гарри с восторгом и любовью смотрел в спокойное лицо Северуса, думая, что Нарциссе, похоже, эта мысль была недоступна. Её лицо напоминало маску. Она даже бровью не повела, когда Северус отступил, только сказала что-то, и тут-то у неё тоже проступила в изгибе губ нетерпеливая досада.

Северус вроде как смутился. Гарри встревоженно поедал глазами обоих, пытаясь понять, о чём же шла речь. Снейп говорил медленно, и Гарри по его губам разобрал что-то вроде «я не хотел бы этого делать».

Однако Нарцисса была настойчивой. Она вдруг обернулась совсем другой женщиной: её томные повадки исчезли. Как фурия, она напустилась на Снейпа. По-мужски она схватила его рубашку тонкой рукой, смяв ткань и принимаясь что-то торопливо, горячо говорить. Гарри с удивлением разглядывал её и недоумевал: она выглядела ни капли не заинтересованной, она даже не выглядела оскорблённой, каковой могла бы казаться достаточно грубо и очевидно отвергнутая женщина. Будто бы ей было всё равно, и она вроде бы уже забыла, что намекала на что-то.

Нарцисса тем временем принялась трясти Северуса и явно повысила голос. Черты её лица исказились, и она вдруг стала ужасно некрасивой. Слёзы хлынули у неё из глаз, щёки пошли красными пятнами, и уже не слишком упругую кожу избороздили тонкие морщины. Она налетела на Северуса с прытью разозлённой птицы. Гарри даже показалось, что она сейчас проклюет ему темечко. Волосы её выбились из причёски, она взмахнула руками и пошла на Северуса, вся став больше в размерах, как будто разъярённая курица растопырила перья.

Северус попятился. Он округлившимися глазами смотрел на неё, пытаясь что-то сказать, но Нарцисса не давала ему этой возможности. Она продолжала что-то выкрикивать, хватая его за одежду, так что Гарри за глухими окнами и шумом улицы даже сумел расслышать звуки её голоса. Вдруг Нарцисса неожиданно отступила, выдохшись. Она тяжело дышала, глядя на Снейпа почти с ненавистью, внезапно ткнула указательным пальцем ему в лицо, снова сказав что-то с гневом, будто предупреждая, и, оттолкнув, вылетела за дверь.

Северус стоял не двигаясь. Похоже, он и впрямь был удивлён, даже шокирован и чем-то расстроен. Удивительно, но черты его лица не выражали ни одной этой эмоции, но Гарри каким-то неведомым самому себе способом научился различать его чувства. Гарри встревожился. Поступок Нарциссы разочаровал и оттолкнул Северуса, но, может, на самом деле он просто другого ждал? Может, её привычная мягкая настойчивость всё-таки заставила бы его уступить притязаниям? Гарри взволнованно изучал его лицо. Вопли Нарциссы не походили на месть отвергнутой женщины. Нужно быть совсем глупой, чтобы пытаться таким способом отплатить незаинтересованному мужчине.

Тем временем Северус сел за стол в кабинете и, сцепив руки перед собой, задумчиво смотрел в никуда. Последние дни Гарри часто видел его в такой позе. Северус думал о чём-то, и Гарри хотел думать тоже. Думание вообще было процессом странным и бессвязным — Гарри никогда не мог уловить, каким образом в голове появляются те или иные мысли. Они текли и пузырились, как кипящий кисель, — из невнятной жижи в кастрюле поднимался бугор. Потом стенка его истончалась. Бугор превращался в удивительный пузырь, переливающийся всеми цветами радуги, совсем не похожий на неаппетитное варево, что оставалось в кастрюле, и наконец лопался. Обычно невидимые, но на свету искрящиеся, крошечные брызги от пузыря попадали в случайных собеседников. А где-то рядом безо всякой логики и порядка уже зрел похожий на виноградину новый пузырь. Наверное, как-то так рождались мысли, и Гарри с разочарованием счёл, что думание — очень бестолковое и бессмысленное дело. Ему хотелось бы научиться думать — так, чтобы не подвергать сомнению сам процесс возникновения мысли, но получалась какая-то белиберда, и чем больше он думал, тем больше путался и сомневался в правдивости своих и чужих мыслей. Наверное, он просто плохо учился. Уж в школе, а потом в колледже его бы научили думать правильно, — ну, хотя бы о том, что такое поэзия и что нехорошо торчать на карнизе под чужими окнами и подглядывать за чьей-то личной жизнью.

Рядом с Северусом, по крайней мере, думать хотелось. Гарри жадно смотрел на сидевшего за столом. Если бы такое было возможно, он по-настоящему вырвал бы себе сердце, чтобы не думать и не любить, чтобы наконец угомониться самому и оправдать ожидания всех вокруг. Каким удивительно сильным ему удалось бы тогда стать! Хотя Гарри долго обдумывал, он так и не понял, что значит быть равнодушным «немного» или что обычно подразумевается под словом «достаточно», потому что никаких критериев этой самой достаточности он так и не нашёл. Каждый считал мерилом мира самого себя, и, как и говорил Дамблдор, у каждого были своя вершина и свой предел. Видимо, нужно было прощупать этот предел, найти его, чтобы по-настоящему успокоиться и больше ничего не искать. Всё-таки Дамблдор, несмотря на свою гнусность, был очень умным человеком, недаром же Гарри неоднократно вспоминал их единственную откровенную беседу. Дамблдор был удивительно, поэтически паскуден, и Гарри вдруг испытал по отношению к нему что-то похожее на восторженное восхищение — так восхищаются хваткой боа-констриктора и неумолимостью яда бледной поганки.

Настроение его взлетело до небес. Гарри, любовно разглядывающий Северуса, мог провисеть тут до утра, но он весь окоченел, и пальцы его не гнулись. Ещё немного, и он шлёпнется на землю, а до земли было футов восемнадцать, не меньше. Поэтому Гарри бочком-бочком передвинулся обратно к центру дома, где принялся осторожно спускаться на козырёк, с трудом переставляя отвердевшие ноги и руки. Как известно всем альпинистам, подъём — только тридцать процентов успеха, остальные семьдесят забирает тот, кто, побывав на вершине и получив свою долю наслаждения, сумел живым с этой вершины спуститься.