Царь горы

Глава 58. Грехи отцов

Иногда Гарри жалел, что не встречает утро пьяным. Он вёл себя как обычно, когда Северус проснулся, и предложил отправиться на прогулку. Но про себя он попросил, чтобы Северус ответил ему «нет», и, словно услышав, тот отказался.

— Ты неважно выглядишь.

Гарри улыбался и торопливо сбежал в ванную. Там, встав под душ, он, похолодевший и застывший, уставился в стену.

Сомнений не оставалось. Гарри цеплялся за возможные объяснения, но про себя знал: правда. Была только одна запонка. Он видел её на фотографиях в деле и позавчера держал её в руке. Смутная мысль посетила его ещё тогда, несколько дней назад: запонка была непарной. Среди кучи запонок, которые собирал профессор Стэнфорд, она выглядела так же естественно, как на полке ювелирного магазина, а что пары не было — такую вещицу сломать, потерять ничего не стоит, а пару можно заказать. Только вот профессор Стэнфорд никакой пары к этой запонке не заказывал, поскольку не было у него никогда таких запонок. А были они у владельца крупного игорного бизнеса и ценителя антикварных вещей, главаря Клеркенуэльского синдиката Джеймса Поттера, который, явившись в половину второго ночи к Джеральду Стэнфорду, всадил ему в голову пулю сорок пятого калибра, потом, торопливо вываливая всё из сейфа и обыскивая квартиру, потерял одну из своих запонок, а уходя, забрал бесценную скрипку.

Гарри треснул себя по голове. Вся эта история с аукционом и японской ассоциацией была липой от начала до конца, ведь он видел дату убийства. И Северус много раз повторял: «пятнадцать лет назад», «пятнадцать лет». В тот же день наутро были убиты и родители Гарри. Когда бы Джеймс Поттер успел купить её с аукциона? Значит, Сириус намеренно обманул его, лихорадочно думал Гарри. Сириус, конечно, знал, кто на самом деле убил Стэнфорда и почему.

Мотив оставался неизвестным. Зачем его отцу было убивать никому ненужного профессора музыки? Как же теперь? А ведь он обещал, что они найдут убийцу, что они вместе накажут его… Как же теперь?

— Не сегодня, — решил Гарри. — Я не скажу ему сегодня. Как я вообще могу это рассказать?

Можно ведь не говорить Северусу правды. Свалить убийство на кого-то другого. Кого-то, кто тоже уже мёртв, — да хотя бы на того же Петтигрю или кого-то совсем мелкого, неважного. Нет свидетелей, прошло столько лет, даже полиция ничего не нашла. Северуса устроит любой в качестве виновника, если это будет звучать достаточно убедительно. И Гарри, стоя под водой уже полчаса, выстраивал тщательную, правдивую, подходящую версию, а где-то под всеми этими мыслями крутилась другая: как удастся промолчать ему самому?

Можно с таким жить. Можно постараться и обмануть Северуса так, что он ничего не заподозрит. Разве жить не означает балансировать на лжи?

Он не должен отвечать за своего отца, повторил себе Гарри, но не поверил своим словам. Северус… Северус никогда, ни за что не простит его, не примет, не поймёт, как только узнает, кто убил самого важного для него человека… О каких отношениях может идти речь между убийцей и жертвой, между сыном убийцы и сыном жертвы? Гарри дрожащей рукой перекрыл воду. Казалось, он мог создать что-то на этой зыбкости, которая была его жизнью, спасти своё чувство, но не успел размечтаться, как реальность снова расставила всё по местам.

Северус… уйдёт. Гарри понял это с очевидностью. В голове его прояснилось, телу стало холодно. Уйдёт, как только узнает. Да его вывернет от одной мысли, с кем он спал. Значит, остаётся… только лгать.

Наверное, он всё-таки был трусом. Ничего хорошего не могло выйти из вранья. Но он будет скрывать всё как можно лучше, чтобы Северусу ни за что не догадаться. Тайны друг от друга ведь есть у всех пар? И это такая же маленькая грязная тайна… которая уже сейчас отравляла настолько, что Гарри не мог взглянуть Северусу в глаза. Но это пройдёт. Ведь он собрался порвать со всем этим миром, порвать с собственной семьёй. Джеймс Поттер вроде и не отец ему, ведь он почти не воспитывал Гарри. Зачем разрушать то хорошее, что у них с Северусом теперь есть? И Стэнфорд, и Джеймс мертвы. Ничего уже не поправить. И он сможет, да, сможет, всё скрыть.

— Ты там не утонул?

Гарри вздрогнул. Приглушённый голос Северуса звучал через дверь совершенно по-новому. Наверное, если бы совесть могла заговорить, она бы говорила голосом его любовника. Выключив воду, Гарри слабо отозвался и вышел из ванной.

— К Малфоям назначено на семь.

— Да… да, хорошо.

— Ты уверен, что в порядке? Ты похож на привидение.

Гарри смотрел на него широко раскрытыми глазами и молчал. Если бы только призрака можно было взять за горло, швырнуть на пол и задушить!..

— Голова болит.

Гарри выдавил глупейшее оправдание. Северус вздёрнул брови и смотрел на него так, что было ясно: он не поверил ни единому слову. Однако он ничего не сказал.

— Я не стану вмешиваться в ваш разговор с Нарциссой. Тебе лучше пообщаться с ней наедине, — сказал он, надевая рубашку.

Северус подошёл к дивану, где Гарри бросил фотоальбом, и взял его в руки. Гарри беспомощно смотрел, как он перевернул несколько плотных страниц.

— Это твои родители? Ты похож на отца.

— Не похож.

Северус поднял на него бесстрастный взгляд своих чёрных глаз и отложил фотоальбом.

— Одно лицо.

— Это всего лишь лицо, — возразил Гарри чуть слышно и отвернулся.

— Как насчёт обеда? — спросил Северус, усаживаясь на диван. Со столика он взял вчерашнюю газету и развернул. Но Гарри видел: Северус вроде бы чего-то ждал. Гарри осторожно сел рядом, но делать ничего не сделал. Тогда Северус вдруг отложил газету и нетерпеливо притянул его к себе, вовлекая в поцелуй, на который Гарри ответил жадно и совсем неумело, как если бы целовался впервые в жизни. Поцелуй весь был лживым. Гарри попытался высвободиться, с трудом улыбаясь, понимая, что в глазах его нет ни тени улыбки. Северус то ли не замечал ничего, то ли делал вид, только он не позволил отодвинуться, и Гарри, закрыв глаза, положил голову ему на плечо.

— Пообедаем в городе?

Северус ещё раз пристально на него взглянул.

— Всё-таки мне не нравится, как ты выглядишь, — заключил он. — В последний раз такой больной взгляд у тебя я видел, когда ты вернулся от Дамблдора.

— Всё хорошо! Я просто… Я потом тебе скажу, ладно?

— Ладно, — отозвался его любовник таким тоном, что Гарри понял: Северус далеко не дурак. Теперь заставить его поверить, что ничего не происходит, будет гораздо сложнее, а значит, к вечеру Гарри должен быть во всеоружии.

Мысль о том, что лгать придётся и сегодня, и завтра, и всегда, чуть не заставили раскрыть рот тут же, но он сдержался. Ничего больше не имело значения. Ему оставалось только верить, что он сможет принять и смириться с тем, что узнал, как смиряются с собственным непоправимым уродством. Перед глазами у него, как на цветной фотографии, застыла картина, где Джеральд Стэнфорд, человек, которого Гарри никогда не знал, лежал на полу с простреленной головой. И Гарри надел на себя спокойствие, как своё чёрное пальто, не позволяя себе больше колебаний.

Когда он остался один — Северус уехал переодеваться, — то просидел не двигаясь довольно долго. Одному стало легче. Он всё ещё не верил своей страшной находке и теперь пытался найти запонке другое подходящее объяснение.

Отцу ведь незачем было убивать этого Стэнфорда. Зачем ему сдался профессор? Ведь не ради скрипки же, пусть и дорогой. Таинственные медицинские документы, которые так и не нашлись, вспомнил Гарри. Какие документы могли интересовать Джеймса Поттера настолько, что он собственноручно решил убрать неугодного? Генералы не ходят в окопы. Отец мог отдавать кучу приказов о ликвидации того или иного человека, но самому главе синдиката марать руки приходилось очень редко. Второй запонки, конечно, не найти. Как только Джеймс обнаружил потерю запонки, он тут же должен был избавиться от её пары… Гарри схватил ключи и отправился в родительский дом.

Теперь он совсем другими глазами смотрел на пышную обстановку. Неслышными шагами ступая по ковру, Гарри вошёл в гостиную и остановился. Какое-то время он оглядывался по сторонам. Вдруг, схватив каминную кочергу, он запустил ею в одну из ламп. Стеклянный абажур разлетелся на куски. Гарри бросился в кабинет отца, где лихорадочно принялся сбрасывать книги с полок, вытряхивать ящики и выдирать картины из рам. Вытащив из кармана нож, Гарри вспорол обшивку тахты и кресел, сорвал ковёр, шторы и ощупал оконные рамы, затем улёгся на пол и принялся исследовать паркетины. В гневе он разрывал страницы книг, бумаги и обивку, пытаясь найти ответы, которых здесь не было.

Всклокоченный и тяжело дышащий, он застыл посреди разгромленного кабинета, но ненадолго. Бросившись наверх, Гарри принялся обыскивать родительскую спальню, уже голыми руками раздирая затхлые подушки и обветшавшее постельное бельё. «Отверженные», по-прежнему лежавшие на прикроватной тумбочке, полетели на пол. Мягкий переплёт не выдержал, и толстая книга развалилась. Гарри схватил её и колотил по всему, что попадалось под руку, пока листы не разлетелись по комнате. Страницы покрывали пол спальни, и Гарри, стоявший на коленях, сквозь пелену видел чёрные строчки. Он смял оставшиеся страницы в руках, уткнулся лицом в пахнущую клеем и типографской краской бумагу и вдруг лёг на пол, раскинув руки среди сотен рассыпанных страниц, словно погрузился в океанские воды. Его глаза были широко раскрыты, а зрачки расширены, как это бывает, когда человек встречается лицом к лицу со страхом и не позволяет себе отвернуться.

Он поднял руку, в которой всё ещё сжимал одну из страниц: «Мы чувствуем, что нам отрезала отступление священная тень!»

Побледнев, Гарри на вытянутых руках держал перед глазами вырванную из книги страницу. Прошлое нельзя было изменить, нельзя было и победить его. Слова разъедали. Он пополз по полу, принимаясь дрожащими руками собирать разлетевшиеся страницы, невольно прижимая их к себе. Внушительная пачка оказалась наконец у Гарри в руках, вся вперемешку, но он не обращал на это внимания, перебирая страницы. «Детки из позолоченной клетки…» — увидел Гарри. — «Красота — вершина истины…». Мысли были знакомы, и потому слова выглядели совсем иначе — они повторили то, что Гарри сказал сам себе, как будто после долгой разлуки он встретился с близкими друзьями и они приняли его в свои объятия. «Гюго», — прочитал Гарри на оторванной обложке и отбросил её. Он отдал бы многое за то, чтобы отец сейчас был здесь, верный и любящий его, Гарри, но с ним был только этот Гюго и грехи отцов, за которые никогда не удастся расплатиться.

Он опустил голову и глубоко вдохнул запах типографской краски. Может, деньги и не пахнут, но слова пахнут всегда, даже если они улеглись на экране монитора или сказаны всего однажды когда-нибудь очень давно. Этот дурманящий запах слов! Гарри закрыл глаза. Его руки дрожали, как у пьяницы. Жаль, слова нельзя набрать со страниц в пригоршни и умыться ими как из родника. Слова хрупкие и тонкие — стоит притронуться, и, как осенний сухоцвет, они рассыпаются в пыль. Разве есть такие слова, которые выдержат груз, который лежит на наших сердцах? На белых страницах чернели мириады слов, как сверкают на чёрном небе мириады белых звёзд, но никаких миллионов не хватило бы осветить тот мир без границ, который распирал сердце. Оказалось, то, что не поместилось и било через край, заставляло думать, что сердце лопнет, как раз и можно было собрать в виде слов. И эти нелепые, неуместные мысли внезапно помогли Гарри собраться.

Он побрёл в свою детскую спальню, где уже без гнева продолжил обыск. Он не знал, что хотел найти. Что-то, опровергающее то, что его отец — такой же преступник и убийца, как и он сам? То, что Джеймс Поттер не убивал Стэнфорда? Может быть, то, что отец любил его и был ему предан до самого конца? Гарри снял со стен свои детские рисунки, перебрал ящики и наконец открыл свой маленький пиратский сундук, где хранил всякие ценности. В прошлый раз он забыл заглянуть в свою волшебную сокровищницу, хотя в детстве дорожил ею больше всего на свете.

В сундучке оказались: деталь от сломанной флейты, несколько открыток, золотой детский крестик — Гарри повертел его в руках и усмехнулся, — ещё пара рисунков, женское кольцо с бриллиантом, проволочка, перочинный нож, голубиное перо, фотография родителей и несколько бумаг. Перебрав их, он обнаружил свой табель из детского сада — Гарри ходил туда всего год, выпросив у родителей (и мать, и отец были против). Оказывается, он был неплох. Под табелем даже лежали грамоты за декламацию стихов и детскую выставку рисунков — Гарри разглядывал грамоты с удивлением. К табелю и грамотам были прикреплены ещё бумаги. Он узнал почерк мамы — это были заметки о записи к педиатру, список покупок. А на самом дне лежал мамин золотой медальон, овальный, инкрустированный изумрудами, на длинной золотой цепочке. Медальон казался цельным, но Гарри знал, что он открывался, если нажать на один из изумрудов. В детстве он любил его открывать и закрывать — медальон издавал сочный щелчок, и щёлкать хотелось снова и снова. В конце концов мама отдала медальон ему.

Гарри нажал на камень, и медальон открылся. Раньше мама держала там его фотографию, но Гарри её выбросил. Теперь же там была фотография незнакомого мужчины, смутно напомнившего Сириуса. Гарри вытащил фотографию и перевернул.

«Р. А. Б.» было написано на обороте.

И что это значит? Гарри был уверен, что мама не просто так засунула в его любимый медальон фото непонятного мужика. Кто он?

Он быстро спрятал медальон в карман джинсов и, задумчивый, отправился в казино.

Тонкс иногда брала Колина с собой на работу. Мальчик окреп и поправился. Выглядел он теперь обычным, ухоженным ребёнком, только в глазах его Гарри видел прежнюю настороженность. Казалось, она въелась в детский взгляд больших серо-голубых глаз. Гарри догадывался, что Колин относился к нему, как к своему спасителю, по-собачьи преданно, хотя мальчик никогда этого не выказывал. Он мялся и жался, когда Гарри заговаривал с ним, отвечал односложно, а когда Гарри удавалось разговорить его, то словно пугался своей смелости и тут же надолго замолкал. Гарри никому не говорил, что привязался к нему, но был уверен, что Северус догадывается об этом, потому что в разговорах с ним Гарри часто упоминал мальчика с несвойственной своим словам нежностью. Пару дней назад он снова заговорил о Колине:

— Не должен он так смотреть, — рассуждал он хмуро, пока Северус мягко целовал его куда-то в шею. Оказывается, он тоже умел расслабляться, чему Гарри поначалу был искренне удивлён. Частенько в постели Северус чувствовал себя гораздо непринуждённее и спокойнее, чем Гарри. Они лежали в кровати после бурных любовных игр, и теперь, когда многое было высказано вслух, прочувствовано телом, они, бывало, обсуждали то, что раньше обсуждать друг с другом не решились бы.

— Вроде бы такой… причёсанный и одет хорошо, сразу видно — о нём заботятся, — продолжал Гарри, запуская руку Северусу в волосы, — а в глаза посмотришь — что-то такое… неправильное там так и осталось. Не знаю, как это назвать.

— Как будто он постоянно ждёт удара?

— Верно! Как ты догадался?

— Я это уже видел.

Северус приподнялся и мягко провёл ладонью по его закрытым векам.

Гарри недовольно отвернулся.

— Замолчи!

— Гарри…

— Не смей! Я не позволил бы себе давить на жалость! Не выношу нытиков. И сам не хочу им быть.

Северус молча погладил его по голове.

— Разве этому мальчику ты отказал в помощи? Ведь тебя искренне тревожит его взгляд, и вроде бы ты не считаешь его нытиком.

— Это другое.

Обоим тут же вспомнилась их первая прогулка по Лондону.

— Перестань, Северус, — сказал Гарри отстранённым тоном. — Я могу о себе позаботиться, а он нет. Даже… даже если бы было так, как ты… хотел сказать, это не имеет значения. Ему можно, а мне нет. Потому что с себя я буду требовать больше.

Северус покачал головой.

— Тебе просто необходим кто-нибудь, кто будет следить, чтобы ты себя не убил.

— На себя посмотри, — огрызнулся Гарри, но не слишком сердито. Его рука нервно сжала руку Северуса. — Сдираешь с себя три шкуры по полной.

В ту ночь они были особенно нежны друг с другом, как будто понимая, что их любовному забытью приходит конец.

Гарри заехал за Северусом, и они вместе отправились к Малфоям. Гарри хмурился. То, что он узнал, охладило его, заставило вспомнить, где и как проходит его жизнь. Его мускулистые руки уверенно держали руль, и так же уверенно теперь он смотрел вперёд. Северус сделал его по-настоящему сильным и решительным и в то же время стал его самым слабым местом. Только Северус оставался для него неопределённым, в ком он всегда сомневался, и его константой — частью его судьбы.

Время было безжалостно. Оно объединило их и разъединило. Прошлое стояло между ними и в то же время укрепило вспыхнувшие чувства, углубило их, насытило ароматом состоявшейся любви. Их медовый месяц заканчивался. Будни снова заявляли свои права, и Гарри понимал: обоим придётся нелегко в их попытках втиснуть любовь в границы равнодушного ко всему реализма.