Царь горы

Глава 33. Наука и жизнь

Оставлять всё как есть не хотелось, и Гарри сразу пошёл следом. Снейп перебирал за столом какие-то бумаги. Гарри потоптался у входа.

— Ну прости, — выдавил он покаянно. — Я был не прав. Если не хочешь, мы не пойдём.

Он подошёл ближе и вздохнул поглубже.

— Я из-за тебя… Я решил, что Вуд мог тебе понравиться, потому что он идеальный. По твоим меркам, конечно. Он тошнотворно правильный, у него нет недостатков. Такой, сякой, математику изучает и даже различает всех этих троих Штраусов! — не сдержавшись, откровенно ревниво выпалил Гарри.

Снейп глянул на него с иронией.

— Вы мне теперь всех подряд сватаете?

— Ты ему в рот заглядывал, — пробурчал Гарри.

— Я воспитанный человек.

— Ты его хвалил.

— Проявлял вежливость.

— Ты улыбался в ответ на его улыбки!

— Я должен был его застрелить?

— Но со мной ты так себя не ведёшь!

Гарри подскочил к Снейпу и посмотрел в его насмешливые чёрные глаза.

— Ты меня с ума сводишь! Я набью ему физиономию!

В то время как Снейп молчал, Гарри жадно рассматривал его лицо. Наконец он проговорил:

— Я никогда не смогу быть как он. Не потому, что он знает много, а я нет. Я тоже знаю такое, что Вуду и не снилось. Он из другого мира. Это твой мир правильных людей и вещей, где все молчаливо сговорились, что мерзостей не существует, а те, кто не сумел превратить свою жизнь в сплошное торжество, виноваты в этом сами. И ты ещё обвиняешь меня в том, что я не выбираю средств? Я тоже хочу быть победителем.

Снейп нахмурился.

— Я тоже могу запомнить много новых слов и что они означают. И все эти фамилии. Это нетрудно.

— Перестаньте. Оставьте эти ненужные подвиги. Образование — результат настойчивости, а я ещё не встречал человека настойчивее вас. Я верю, что вы можете изучить что угодно. Но делать это не ради себя, а чтобы доказать нечто кому-то, не имеет смысла.

Гарри растерялся.

— Я думал, ты отнесёшься ко мне по-другому, если я, ну, не буду таким неучем. — Краска бросилась ему в лицо. — В школе было скучно.

Снейп помолчал.

— Наличие или отсутствие образования не изменит моё мнение о вас, потому как образование вторично. Оно не показатель характера, а всего лишь надстройка, как любое другое умение. Человеческое знание огромно — сколько бы вы ни старались, вы всё равно найдёте кого-то, кто знает чуть больше вашего в той или иной области. Что для вас образование? Знание имён английских королей или авторов картин, висящих в Лувре? Возможность читать Гомера и Гёте в подлиннике? Способность отличать на слух Моцарта от Сальери? Умение решать дифференциальные уравнения в частных производных? Как насчёт династий китайских императоров или истории Эфиопии? При всём том, вы, вероятно, не будете знать, кто изобрёл ракетный двигатель, сконструировал безопорный мост или открыл формулу бензола. А ведь мозг и руки этих инженеров не менее ценны, чем мозг и руки Микеланджело. Любая наука на определённой стадии всегда превращается в искусство, в магию. Много ли среднестатистический образованный англичанин знает о развитии арабской медицины, о фауне болот или о повадках перуанских кондоров? Или образование, по-вашему, это та бумажка, которую вы получаете по окончании учебного заведения? Вы чётко понимаете, зачем вам умение стрелять или готовить, к примеру, но зачем вам некое абстрактное образование, не знаете. Чтобы произвести впечатление? С каких пор вас интересует мнение посторонних? Они ничего не знают ни о вас, ни о вашем уме, ни о вашей жизни.

У Гарри камень с души свалился. Он не придавал значения учёбе, потому что она по большей части была для него бесполезной. Её некуда было применить, негде было использовать. Школа была дверью во взрослую жизнь. Выглядели они обе не очень-то мило, но Гарри не умел побеждать время и знал, что его, как на транспортёре, непременно привезёт к этой двери, поэтому относился к школе, как к непреодолимой и скучной обязанности. Однако рядом со Снейпом иногда он чувствовал себя неловко. Гарри был влюблён и хотел ответного чувства. Снейп мог посчитать его ниже по положению из-за отсутствия знаний или образования, а неравенство, по мнению Гарри, было самым большим препятствием в любви. Разве он сам любил тех дурочек-институток? Разве они знали всё то, что знал и видел он? Они важничали и кичились своими знаниями, но Гарри только смеялся и про себя считал их не очень-то достойными. Снейп был другим. Снейп знал много, на первый взгляд, бесполезного, но, похоже, он находил в этом какой-то практический смысл. Ради того чтобы получить Снейпа, он готов был потратить время на книжки. Достаточно и того, что Снейп был старше.

Слова Снейпа удивили Гарри. Он ожидал классических постулатов. Учиться необходимо. Набить голову миллионом фактов, формул, сведений и чужих мыслей обязан каждый. У Гарри была превосходная память, и многое, важное для него, он запоминал на лету. Однако он недоумевал, зачем хранить в голове застарелый хлам из школьных учебников и предпочёл бы мыть полы обветшалыми традициями. Науки пугали Гарри массой голых утверждений и нюансов, на изучение которых не хватило бы и целой жизни. Вместо математики он считал деньги, вместо биологии ходил в порт, где научился разбираться в видах рыб не хуже дипломированного ихтиолога, вместо литературы валялся на пляже с Мадди и рассказывал ей сказки. Школа представлялась ему самым большим обманом. Именно там, он считал, жизнь умирает незаметно. Жизнь была для Гарри самым захватывающим учебником — ничего он не любил сильнее, на неё он смотрел завороженно, её хотел бы изучить со всей тщательностью. Студентом же он был недисциплинированным и своевольным. Профессора не любили его, а он не любил профессоров. Профессора были тяжко больны серьёзностью, и Гарри разговаривал с ними, как опытный врач говорит с неизлечимыми.

Снейп был другим. Он тоже хотел видеть самую суть. Эта смелость объединяла их с Гарри, как объединяло и другое, нечто неуловимое, — музыка — универсальный язык жизни, не такой топорный, как слова. Уж на нём изъясняться было гораздо проще: там не было ярлыков и званий. Сердце, лишённое условностей, говорило на языке музыки, и музыка открывалась всюду, где была жизнь. Гарри точно чувствовал это, потому что сердце его пело.

Он до боли прикусил губу, чтобы унять эмоции.

— Зачем ты тогда вообще учился с такой философией?

— Образование экономит время, — ответил Снейп просто. — Если бы я был вынужден тратить его на то, чтобы самому пройти путь развития человечества, я бы не смог привнести своего. Зато, если пользоваться уже созданной системой, в конце концов, наступает момент, когда разрозненные знания из разных областей складываются в единую картину. Тогда можно охватить сознанием весь мир, самому увидеть в нём эту стройную систему и великий смысл. Вы же хотите найти в своей жизни и вопрос, и ответ, а не бессмысленный хаос, — за этим и расспрашиваете меня. Любопытство — вот что толкало меня к знанию. Восхищение научило меня отличать Мендельсона. Любовь к жизни — вот что заставляет меня узнавать новое. Я не устаю удивляться тому, что вижу вокруг себя, людям, которых встречаю, потому что жизнь — сложнейший узор, удивительное чудо, к которому я хочу найти ключ, как к любому произведению искусства.

Гарри застыл, глядя на Снейпа, как застывают перед картиной Рафаэля. Напряжённый, часто равнодушный Снейп сейчас выглядел другим. Глаза его вспыхнули — в них не было ничего нежного, наоборот, нечто страстное, но ещё в них светилась теплота.

— Вы тоже удивительный человек, — заметил он, улыбнувшись. — Некоторые ваши знания: о птичьих повадках, о рыночной торговле, о рыболовном деле в особенности, — вызывают уважение. Ни за что бы не подумал, что человек с вашей свитой не гнушался такого ремесла.

— Так ты не считаешь меня полным идиотом?

— Не считаю. Пока вы не играете в футбол, — добавил Снейп поспешно.

Гарри сделал шаг к нему.

— Ты правда пошёл бы со мной на матч?

— Я же сказал «да».

— Ты отлично умеешь меня отбрить, когда хочешь.

Они замолчали.

— Меня интересует твоё мнение, — пробормотал Гарри, рассматривая его лицо: высокий лоб и неумолимая строгость бровей говорили о глубоком знании жизни. Его глаза были удивительно проницательны — и как Гарри не замечал этого раньше? — Я восхищаюсь твоим самообладанием. И твоим умением говорить «нет». И твоим характером. И всем, что ты умеешь, тоже. Ты самый необычный человек на свете.

Он осторожно положил ладонь туда, где билось сердце Снейпа. Гарри тупо смотрел на свою руку, и всё вышло так, как он представлял несколько часов назад. Снейп вроде бы остановил его? Он накрыл его руку своей, и Гарри искал его взгляд, смотря не то с вызовом, не то с мольбой.

Снейп, нахмурившись, отступил.

— Вам лучше уйти, — сказал он с досадой.

— Потому что мы оба мужчины?

Тот взглянул на него с выражением беспомощности на лице и махнул рукой. Он не удостоил Гарри подробного объяснения, а сказал только:

— Потому что ничего не может быть.

Гарри снова посветлел. Этот припев он уже слышал, но против однополых связей Снейп на этот раз ничего не сказал. Ладно. Он дожмёт Снейпа, или он не Гарри Поттер. Он вернулся к двери.

— Спасибо тебе за сегодняшний день, — сказал он, впрочем, без всякого умысла.

Он не уходил, но и Снейп не выгонял его. Они смотрели друг на друга, и Гарри на одно мгновение показалось, что если он сейчас снова приблизится к Снейпу, тот его не отвергнет.

— Почему ты меня туда отвёз? — спросил он вместо этого.

— Вы предпочли бы отправиться на охоту?

Гарри не отреагировал.

— Потому что хотел. Иногда я всё же делаю то, чего хочу. Идите, Гарри. Всё это неправильно. Я не должен был идти у вас на поводу. И у себя тоже.

Гарри поразило бессильное раздражение, сквозившее в словах Снейпа. Он казался заключённым в клетку, из которой не видел выхода. Это ощущение, которое Гарри испытал так ярко, как будто сам был Снейпом, заставило его не только отступить, но и задуматься. Желание позаботиться о Снейпе, о его комфорте, вынудило Гарри сменить тему и заговорить своим прежним насмешливым тоном:

— А я украл твою поэзию. Восточную, со стола. Хотел знать, что ты читаешь. Я верну.

Снейп снова отмахнулся, и Гарри заметил:

— Поэты скучные. Они все одинаковые — пишут только о том, чего не могут получить.

Он смотрел на молчавшего Снейпа, лукаво улыбаясь, но его зелёные глаза были заботливыми и серьёзными. Неожиданно стало заметно, каким он будет в возрасте самого Снейпа, если в полной мере осознает свою силу и сердце его достаточно успокоится.

Гарри внезапно добавил:

— Хотя есть кое-кто и повеселее. Этот мне показался не без мозгов:

— Однажды на корабль грамматик сел учёный, и кормчего спросил тот муж самовлюбленный:

«Читал ты синтаксис?» — «Нет»,— кормчий отвечал. «Полжизни жил ты зря!» — учёный муж сказал.

Тут ветер налетел, как горы, волны взрыл, и кормчий бледного грамматика спросил:

«Учился плавать ты?» Тот в трепете великом сказал: «Нет, о мудрец совета, добрый ликом».

«Увы, учёный муж! — промолвил мореход. — Ты зря потратил жизнь: корабль ко дну идет».*

Расхохотавшись во всё горло, Гарри оставил ошарашенного Снейпа, крича уже из-за двери, что понятия не имеет, какая такая книга — синтаксис.

* * *

Дело Стэнфорда, которое Гарри таскал с собой, он больше не прятал и после ужина отдал Снейпу. Тот ничего не сказал, но взглянул на Гарри с благодарностью.

Снейп устроился с толстенной папкой на диване в гостиной, и Гарри привычно к нему присоединился. Усевшись рядом, он просматривал бумаги следом за Снейпом, уточняя, что за счета приходили Стэнфорду, с кем он имел дело, как финансировал фонд. О фонде Гарри принялся расспрашивать подробнее, но Снейп отвечал обтекаемо.

— Я начинаю думать, что тебе есть что скрывать, — сердито заметил Гарри после очередного туманного ответа.

Тот оторвался от бумаг и поднял голову.

— Я обязан вывернуть всю свою жизнь наизнанку?

— Не обязан, но я думаю, что фонд мог бы иметь отношение к произошедшему. Почему убили твоего профессора? Почему пытались убить тебя? Для убийства должна быть серьёзная причина, а какой повод убивать профессоров музыки? Ты можешь назвать хотя бы один вероятный мотив? А в фонде циркулируют крупные суммы, как я уже успел убедиться. Кто его финансирует?

— Благотворительные организации. Частные лица вроде меня или Люциуса Малфоя.

Гарри встрепенулся.

— О! Что насчёт Малфоя? На какие шиши он живёт и ещё и фонд финансирует?

— Меня это не касается.

— Послушай, — Гарри отложил бумаги и уселся в кресле по-турецки. — У него доход только с концертов. Нарцисса — на зарплате оркестрантки. Обычной семье этого хватило бы, но Малфои живут на широкую ногу. Содержат особняк в историческом районе Лондона. Ты представляешь, какой они платят налог и сколько тратят на регулярную реставрацию фасада*? — Гарри поднял глаза к потолку и беззвучно пошевелил губами. — По нынешним расценкам не меньше девяти тысяч фунтов. Плюс надбавка за площадь, плюс проценты… выходит… тринадцать семьсот восемьдесят. Это если я не упустил чего. Ни черта ещё не понял в английской системе налогов.

Снейп взглянул на него с любопытством, но Гарри не заметил этого, продолжая вслух считать.

— Прибавь стоимость машины Драко, да и Люциус наверняка не на осле ездит… У него такой доход с концертов, чтобы всё это оплачивать?

— Не знаю. Возможно, наследство, доставшееся ему от отца.

— То есть, кроме наследства, денег не предвидится, но при этом такой прожжённый плут, как Люциус, тратит деньги на благотворительность?

— Он баллотируется в палату. Ему приходится поддерживать имидж.

— Ну да, — согласился Гарри. — Его политические дела тоже ведь кто-то оплачивает… Интересно, кто.

Он поднял с пола копии документов из папки.

— Взгляни, тут проходили бешеные суммы — больше пяти миллионов в год. Это и правда всё шло на стипендии? — поинтересовался Гарри недоверчиво. — Да половину Лондона можно было на халяву обучить.

— Что-то уходит на содержание самого фонда, что-то на организацию благотворительных вечеров и концертов.

— Ага. Благотворительные вечера с золотыми пианино и скрипками за четырнадцать лимонов.

— Есть ещё постоянные траты, — нетерпеливо отозвался Снейп. — Отчисления в пользу нескольких детских приютов. Фонд спонсирует их уже много лет. Так было заведено ещё при жизни профессора Стэнфорда. — Снейп взмахнул бумагами.

— Они имеют отношение к музыке?

— Нет. Это в рамках благотворительной программы и не менялось последние двадцать лет. Я не занимаюсь вопросами этих приютов. Только стипендиями.

— Ясно. — Гарри замолчал. — А кто ещё состоит в руководстве вашего фонда?

— Есть совет попечителей, финансовый отдел. Я занимаюсь только организаторскими вопросами. Фонд слишком велик, чтобы им управлял один человек.

— Любопытно бы прощупать этот совет, — отозвался Гарри рассеянно. — А кто его возглавляет?

— Том Риддл.

Гарри внезапно сменил тему:

— Ты говоришь, что записку нашёл после ночи в тюрьме, но нашёл её уже здесь, в квартире?

— Когда ходил в ванную.

— То есть, мы не можем исключать возможность, что её могли подсунуть тебе в казино или вообще прямо здесь.

— И кто бы это мог быть?

Гарри пожал плечами.

— Да хоть и Гермиона.

— Вы ей не доверяете?

Гарри фыркнул.

— С чего бы это? Я никому не доверяю. Вот бы выяснить, кто сунул тебе ту записку от Дамблдора, — добавил он задумчиво. — Жаль, что никак не узнать. Хотя бы отпечатки какие-нибудь сняли сразу, может, что и выяснили бы.

— Я не думаю, что вы сможете потом отыскать, кому принадлежат эти отпечатки, если они там есть. С другой стороны, почему бы и не попробовать?

Гарри удивлённо взглянул на Снейпа.

— Ты же неделю эту бумажку в кармане таскал. Она уже затёртая вся. И вообще, разве с бумаги снимают отпечатки?

— Ну конечно. Со всего снимают. Даже с человеческой кожи.

Снейп вдруг встал и пошёл к себе в комнату. Через минуту он вернулся, неся уже знакомый несессер-аптечку.

— Записка у вас?

Гарри метнулся к сейфу.

Тем временем Снейп, отправившись в кухню, разложил на столе нехитрый инструментарий: чайную чашку и два блюдца, стаканы, спички, бутылку коньяка, уксус, перекись водорода, пинцет и йод из аптечки.

Гарри подошёл ближе, рассматривая стол из-за чужого плеча. Он вложил записку Снейпу в руку, случайно коснувшись его сзади. Снейп чуть повернул голову. Гарри тоже. Жар на мгновение охватил его тело, когда он ощутил запах чужой кожи и волос. Они стояли не двигаясь.

— Вы принесёте записку?

— Сейчас… — прошептал Гарри, с трудом отстраняясь. Человеческое тепло омыло его с ног до головы, словно летнее солнце. Через мгновение Гарри осознал, что Снейп держит записку в руке.

Они молча смотрели на клочок бумаги.

— Я думал…

— Я…

Снейп переложил спички с места на место. Гарри отвернулся.

— Откуда ты знаешь, как это делается? — спросил он, когда Снейп налил в стакан йод, затем понемногу добавил туда смесь из перекиси водорода и уксуса. Тёмно-коричневая жидкость мгновенно стала бесцветной, как вода. — Мне кажется, нормальный человек понятия не имеет о том, как снимать отпечатки пальцев, да ещё и старые, да ещё и с бумаги.

Снейп поболтал стаканом. На дно падали тёмные, блестящие кристаллы.

— Я увлекался химией в школе, — напомнил Снейп. — Даже подумывал поступать в университет по этому профилю. Поверьте, ничего волшебного я не делаю.

— Ну да, конечно, — фыркнул Гарри. — Лет триста тому назад тебя бы на костре сожгли. Шаманишь тут, как настоящий колдун.

Снейп поднял на него насмешливый взгляд. Он слил остатки жидкости, и в стакане остались мокрые кристаллы почти чёрного цвета, напоминающие оттенком воронёную сталь. Снейп стряхнул содержимое стакана на бумажную салфетку, затем налил в чашку немного коньяку, поставил на блюдце и чиркнул спичкой. Коньяк вспыхнул синим удушливым пламенем и принялся неуверенно, но ровно гореть. Снейп соорудил из двух высоких стаканов подобие штатива — поставил на них второе блюдце, а между ними чашку с горящим коньяком. Спустя минуту или две он ссыпал с салфетки кристаллы в блюдце. Гарри, затаив дыхание, наблюдал за его манипуляциями. Когда с тарелочки повалили густые фиолетовые пары, Снейп взял бумагу пинцетом и окунул в клубы, проводя туда-сюда несколько раз. Бумага постепенно потемнела, наконец по всему листу то тут, то там стали проявляться следы папиллярных линий.

Снейп провёл бумагой ещё раз над парами йода, затем положил на стол и вытащил мобильный телефон. Сфотографировав бумагу несколько раз под разными углами, он предложил Гарри сделать то же самое его ноутбуком.

— Тут наверняка много моих и ваших отпечатков. Возможно, отпечатки Дамблдора. Их надо идентифицировать, — заметил Снейп. — Эксперт это сделает без труда. А вот если найдутся чьи-то ещё, они действительно будут представлять интерес.

Гарри с долей недоверия и восхищения смотрел на него, а потом поинтересовался:

— Тебе не приходит в голову, что я сейчас придумываю себе всякие страсти? Что ты засланный шпион конкурентов или вообще — главный следователь по борьбе с мерзавцами вроде меня?

— Гарри, у вас неприлично богатое воображение. Ничего сверхъестественного нет в таком опыте. Любой, мало-мальски интересовавшийся химией, способен провести этот эксперимент. Кроме того, будь я всеми этими людьми, вряд ли бы я демонстрировал свои странные, на ваш взгляд, умения.

Аргумент был силён. Гарри улыбнулся и заметил:

— Это зависит от тонкости твоей игры. Ход ва-банк. Мол, я продемонстрирую тебе свои навыки, чтобы убедить в своей кристальной честности.

— Не собираюсь ни в чём тебя убеждать, — сказал Снейп рассеянно, упаковывая всё назад в аптечку.

— Знаю. Я всё вижу сам.

Сфотографировав листок ещё несколько раз, они оставили его на столе, а сами вернулись к документам. Часы показывали половину десятого, но Гарри и Снейп, разложившие материалы по делу на диване, столике и на полу, забыли о времени.

— Нет смысла искать что-то конкретное, — вздохнув и откинувшись на спинку кресла, произнёс Гарри наконец. — Если и были какие-то улики, то их либо уничтожили, либо забрали с собой. А вот скрипка… Чаю хочешь?

Снейп кивнул, и Гарри пошёл включить чайник.

— Я уверен в одном, — заметил он, выглянув из кухни, — столько денег оставили в сейфе — ограблением тут не пахнет, иначе вломились бы, пока Стэнфорда не было дома. Думаю, это скрипку взяли в качестве бонуса, а не профессора убили в придачу к краже. Тот, кто там был, просто не смог устоять. Убийца — знаток и ценитель антиквариата. Я только не могу понять, зачем продали скрипку, если уж прям так захотели её иметь.

— Полиция ничего не нашла за столько лет. Вряд ли мы сможем узнать больше.

— У нас есть другой след, которого не было у полиции, — сказал Гарри решительно, — мы выясним, у кого купил скрипку мой отец. У револьвера по номеру регистрации нашли подставного владельца. Я найду настоящего. Мы всё узнаем, вот увидишь!

Снейп поднял голову и задумчиво смотрел на Гарри, стоящего в проёме.

— А самое главное — за что же его убили! — воскликнул Гарри. — Фонд — единственная зацепка, потому что я очень сомневаюсь, что это недовольная студентка из-за двойки грохнула его из револьвера сорок пятого калибра. Ты ещё поди достань такой пулемёт. Ну-ка, знаешь, расскажи мне о Стэнфорде побольше. Ты ведь много времени с ним проводил. Он заботился о тебе?

Снейп кивнул.

— В его понимании, — сказал он, тонко улыбнувшись. — Думаю, с тех пор я не встречал более сдержанного и справедливого человека. Он никогда не рассчитывал на обаяние или мимолётное впечатление, не умел выражать чувства, но на него можно было положиться. Если профессор Стэнфорд давал кому-то своё слово, это был непреложный обет. Он приблизил меня к себе достаточно, чтобы я мог считать его не только наставником, но и почти отцом. Понятия не имею, за что его могли убить, учитывая, что он был честным человеком, без единого пятна на совести.

Гарри внимательно выслушал его.

— А я, кажется, начинаю понимать, — заявил он неожиданно. — Кристально чистый человек — проблема для кого-то, вымазанного в говне. Твоему Стэнфорду стало что-то известно, и он выдвинул ультиматум. Сказал, что сообщит в полицию или просто кому-то что-то расскажет, — не знаю, — из соображений справедливости. Думаю, ты очень на него похож, — заметил Гарри серьёзно. — И история похожа на ту. Не хочу, чтобы тебя тоже убили.

Ожидая чайник, Гарри плюхнулся на минутку на диван рядом со Снейпом и теперь с тревогой вглядывался ему в лицо.

— Это не из-за того, что я чего-то с тобой хочу, — сказал он неловко. — Неважно. Просто в мире есть люди и вещи, которые нужно защищать, потому что они делают его прекраснее. Бывает, это прекрасное является как рассвет и настолько ослепляет, что хочется его крушить, растоптать, потому что сам-то ты не такой прекрасный. Тогда срываешь цветы и давишь их в руке. В смысле… Я теперь только понял, почему хотел тебя раздавить и почему не мог себя заставить, — добавил он тише. — Я хочу тебя защищать.

Снейп молчал, глядя на Гарри с некоторым недоверием.

— Вы преувеличиваете мою ценность.

— C’e uno soltanto che ogni mattina aspetta questo il sole*, — задумчиво произнёс Гарри по-итальянски.

Он улыбнулся Снейпу.

— Кто защищает вас?

Гарри, пришибленный этим вопросом, посмотрел на него взглядом затравленного оленя и, пожав плечами, ответил:

— Я не умею делать мир прекраснее. Зато умею дать кому-нибудь в рожу.

— Пойдёмте помогу вам с чаем, — сказал Снейп. — Чайник выключился.

Они сходили на кухню. Притащив чашки, Гарри оставил только свет торшера, потушив прочие лампы, и устроился на полу у дивана, чтобы копаться в куче разложенных там документов не наклоняясь. Снейп сел совсем рядом, и Гарри ощущал его близость. Закинув ноги на стеклянный столик и прихлёбывая горячий чай, он продолжал негромко задавать Снейпу вопросы о его детстве и о его профессоре. Гарри периодически запрокидывал голову, мягко улыбаясь и глядя снизу вверх. Снейп машинально отвечал, продолжая читать, и тоже изредка улыбался, когда рассказывал хорошие воспоминания или когда Гарри говорил что-то особенно примечательное. В конце концов, продолжая опираться спиной о диван, Гарри опустил руку с очередным документом и задумчиво уставился в желтоватую от тёплого света стену, где золотилась зеркальная рама. Сбоку от него шуршал бумагами Снейп, но и эти звуки вскоре исчезли. Гарри больше ничего не слышал. Голова его склонилась, и приглушенное сияние позолоты темнело, превращаясь в густой фиолетовый дым, похожий на испаряющийся йод. Кожаная обивка дивана под щекой стала более тёплой и почему-то колючей, как шерстяная ткань, но Гарри не успел удивиться этому, потому что фиолетовое сменилось чернотой.

___________________________________________________

* Джалаладдин Руми

*В Англии существует закон: собственник недвижимости, представляющей архитектурную ценность, обязан осуществлять регулярную реставрацию за свой счёт.

* C’e uno soltanto che ogni mattina aspetta questo il sole — Есть кто-то один-единственный, кто каждое утро ждёт это солнце.