Элегия Мёртвых

Глава 30. Дом

Они вернулись на виллу за полночь, в самый разгар. Тород неожиданно нарисовался в саду тоже, заняв место удалившихся новобрачных и молча обозревая творящееся вокруг безумие. Видимо, потерял сон. И дело было вовсе не в шуме, который издавали празднующие северяне.

Конор некоторое время проедал его глазами, но затем, повеселев, переключился на разговор с Хруго. О чём там перебравший полугном изливал ему душу, Лета не вслушивалась, отрешённо выковыривая ягоды морошки из свадебного пирога.

Её веселье как-то стухло и изошло гнильцой ещё на подходе к вилле. Ибо меньше всего хотелось смотреть на то, как пир превращается на её глазах в предсмертную агонию Севера. Музыканты были намерены наяривать на инструментах до тех пор, пока не сотрутся пальцы. А люди... Люди разбрелись по всему залу, увлечённые пьяным трёпом и танцами. Лишь гномы сидели особняком, не принимая участие в празднике, составляя таким образом компанию мрачному Тороду.

Открывавшаяся глазам девушки картина была странно чарующей – громко, ярко, жарко, такой контраст с балами имперцев, где даже выпускание крови из раба не вызывало ничего, кроме вялых зевков.

Здесь же всё было иначе. С размахом и искрами. С той же исступлённостью, с коей Конор вколачивал её не так давно в каменный пол храма.

Лицо моментально вспыхнуло жаром. Она неосознанно двинулась, едва не съехав с его колен, но крепкая рука тут же вернула её назад, ухватив за талию.

– Не ёрзай, милая, – предупреждающе коснулся уха шёпот.

Лета обернулась, удивлением отмечая, что пропустила, когда Хруго отчалил от них в неизвестном направлении. Горящий хмельной взгляд вцепился в её лицо.

– Если всё так... скверно, – протянула она, протаскивая взор с его глаз вниз, по шее, груди, животу, идя напропалую и натыкаясь на бугор в штанах, – необязательно было возвращаться сюда.

– Твоя идея, между прочим.

«И не самая лучшая».

Она подумывала отвернуться назад и подразнить его ещё, но снова задержалась на его лице. И одёрнула порыв провести пальцем по линиям шрамов на щеке, избороздившим его навечно юное лицо.

Вечно юный. Не постареет ни через десять, ни через сто лет, если не найдётся тот, кто сможет убить его.

И у неё, как у всех полукровок, была эта же безмерно долгая жизнь.

Мысль о том, что они с Конором могли бы ютиться в одиноком лесном домике, разводя овец, заставила Лету улыбнуться. Это не для них и не про них. Их удел иной... и не перестающий казаться от это менее прекрасным, чем классическое «жили долго и счастливо».

Конор продолжал смотреть, затягивая в тёмно-серую глубину своих глаз, гипнотичную, тяжёлую. Ладонь переместилась с талии под рубашку, пользуясь тем, что до них в этом саду никому не было дела, и оглаживала изуродованную спину.

– Знаешь, тебе новая кожа тоже бы не пошла, – проговорил он.

«Вцепись в неё. Оставь ещё больше следов. Потому что я не хочу думать о том, что...»

Кернун великий, она ведь просто хотела сегодня напиться, залить вином все эти мёртвые лица в голове.

Она не скорбела. Но чувство, пришедшее вместо скорби, было во много раз невыносимее.

Обречённость.

А сегодня эта ладонь, так бесстыдно скользнувшая к тому, что она предпочла бы прятать от чужих глаз, навела её осознание: по крайней мере, она не одна.

Не одна.

Не так, как в день смерти Драгона. Или как в карусели холодных ночей в бараках виллы.

Она не останется одна, даже когда погаснет весь свет, сменившись зимой и царством тьмы. Даже тогда он будет с ней.

И ври ты сколько угодно, Конор. Прямо мне в глаза. Ты и я связаны чем-то мощнее, чем чары и пророчества.

Но проницательность северянина сейчас дремала где-то под дымкой опьянения, не в состоянии отреагировать на её мысли. Конор слегка прикусил её за плечо и пробормотал:

– У нас закончилось вино.

Лета перевела взгляд на пустой кубок и вздохнула. Тут же из мешанины лихо отплясывавших северян выплыл Снор и едва не снёс собой всю посуду на столе.

– Госпожа хэрсир... Лодиин... – поприветствовал он, качаясь из стороны в сторону. – Вот.

Берсерк впечатал между блюдами тёмную бутыль.

– От нашего стола к вашему. Развлекайтесь.

– Спасибо, Снор.

Раскланявшись напоследок, он умудрился взмахом ладони свалить на пол несколько тарелок и, не заметив этого, снова исчез в толпе.

Конор с интересом подвинул к себе бутыль.

– Эль, – заключил он, не вытягивая пробки. – Из Кьярдаля. Повезло же.

– Наверняка из-под кровати Ларса.

– А не всё ли равно? – откупорив бутыль, он плеснул содержимое в кубок.

Лета подняла напиток и отсалютовала Марку и Нену, сидевшим чуть сбоку от них. Дождавшись взаимного ответа, девушка осушила свою порцию. Руки Конора притянули её к себе, и она закрыла глаза, мечтая, чтобы это мгновение длилось вечно. Чтобы пьяный туман не выходил из её головы вместе с какофонией всех звуков в саду, а ладони крепко держали её за плечи. Она впитывала в себе это ощущение, такое зыбкое, похожее на полусон, намереваясь оставить его в памяти как можно дольше.

Знакомый холодок коснулся позвонков, сообщая о чужом взгляде, задержавшемся на них с Конором. Она открыла глаза, и бледное лицо тут же растворилось в толпе.

– Эта девчонка весь вечер на тебя смотрит, – проговорила Лета без тени ревности.

– Которая?... А, эта. Дымок. Рабыня Эсбена Дага, помнишь такого? – ястребиное зрение быстро сфокусировалось на девушке, разносящей напитки гостям. – Сучка-то сразу сориентировалась после того, как он сдох, перебежав во вражеский лагерь.

– Неудивительно. Она же рабыня, – произнесла Лета, закусив изнутри щёку в задумчивости. – Так почему она на тебя так смотрит?

– А что? – он поймал её взгляд и фыркнул: – Брось, змейка. Да, это было однажды. Чтобы ты знала, я больше двух раз никогда ни с кем не...

– Меня волнует не это.

– Я не принуждал её. Мог ей угрожать, согласен. И только. Тород тебе насвистел в уши бреда.

– Тебя послушать, так все на тебя клевещут.

– Ну, не всем дано пасть жертвой моего обаяния, – закатил глаза Конор.

– У тебя весь мир делится на чёрное и белое, – отметила Лета, отпивая из кубка. – Одни заслуживают смерти, другие нет.

– Ты бы сейчас тут не сидела, если б я считал иначе, – огрызнулся он. – Все, кто ищет себе хозяина, умирают в конечном счёте.

– Боги, ты такой урод, – поморщилась она.

– Угу. Не притворяйся, что отличаешься от меня. Ведь весь мир и для тебя – чёртова война, – последние слова вылетели ей в ухо, посылая по коже мурашки.

– Конечно же. Сплю и вижу, как оторвать кому-нибудь голову, – парировала она.

– Но пока ты начала с уха Мину, да?

Пат.

Она не нашла ни одного ответа, который он бы не растоптал очередной колкостью, поэтому просто щёлкнула его по носу, заставив обмереть на секунду. Похоже, алкоголь всё-таки подействовал на него, так, как нужно. В другое время она бы и руку не успела поднять.

– Хочу танцевать, – проговорила она, выхватывая глазами Берси среди пляшущих. – Ты со мной?

Он проследил за её взглядом.

– Чуть позже. Там тебя дожидается прекрасный... кавалер. А я схожу, отолью... – он посмотрел на её удивлённое лицо и фыркнул: – Что? Куда-то же девается то, что я выпил и сожрал. Я ведь не сехлин, чтобы блевать направо и налево от человеческой еды.

Она смутилась:

– Да, действительно.

Лета встала с его колен, мгновенно ощутив ягодицами холод. Ладонь Конора в прощальном жесте погладила её локоть и исчезла. Она обернулась – северянина не было. Люди замечали его перемещения, только когда он этого хотел.

Взбесило. На какой-то краткий миг. Пока рука барда не затащила её в пляс под остервенелые визги скрипки.

Она была слишком измотана, чтобы продержаться в этом вихре долго, поэтому была рада тому, как в скором времени у музыки замедлился темп. Берси закружил её в неспешном танце.

Обняв друга, Лета вновь прикрыла глаза. И впитывала. Впитывала. Звуки. Запахи. Сердцебиение барда.

– Берси?

– М?

– Что значит «гаан»?

– Сложно объяснить, – отозвался он. Голос его был осипшим и уставшим. – Так называют что-то... или кого-то, кто делает тебе неприятно, но при этом нравится. Или не так... Даже не нравится, а больше. Ты не можешь больше без этого, но это приносит тебе огорчения. Это как... медовуха.

– Медовуха? – вскинула бровь Лета.

– Ну да. Медовуха старого Зигварда. Варил отменную. Помер он лет пять назад, но вот его медовуха... Ей впору посвящать строчки песен. Сносит голову на раз, вкус такой терпкий, пряный. Божий нектар, словом. Будешь пить, пока желудок не свернётся, а всё время кажется, что мало. А потом на утро... Ну, сама знаешь. Это и есть гаан.

Она угукнула. Размеренный ритм барабанов и тягучая мелодия флейты вдруг нагнали на неё сон. Лета спрятала зевок за плечом Берси. Он повёл её подальше из общей массы народа, ближе к столам, за которыми скучал Тород. Это дало в расступившейся ораве гостей заметить вернувшегося Конора, что стоял в дальнем конце зала, наблюдая за ними.

Улыбаясь.

Чёрт, она в это просто не верила.

Оставалось только ловить эти ускользающие мгновения, наполнявшие Лету теплом и покоем.

Она бы никуда больше не уехала, даже не будь войны. Её дом был здесь. С окружавшими её людьми, её соратниками.

С ним.

Дом, который сгорал так часто и полыхал так ярко, что она и не надеялась воскресить его обугленные руины.

Крик служанки вырвал её из сонных размышлений. Она машинально вцепилась сначала в Берси, затем в кинжал за поясом, однако никакой угрозы в саду не оказалось. Один из берсерков Снора катался по полу со стражником ярла Ларса, собирая подбадривающие овации и теряя зубы. Никто их и не думал разнимать. Уже привыкшая к местным забавам северян Лета поначалу тоже смотрела за потасовкой вместе с остальными, но тут уловила краем глаза не совсем естественное движение.

Тёмная молния. Блеск распахнутых глаз. Слишком медленно повернувшаяся голова Торода.

Лета перехватила Дымок прежде, чем та успела перепрыгнуть через стол и нанести смертельный удар ярлу в грудь. Приложив её лицом в поднос с десертами и заломив руку за спину, керничка выбила из ладони девушки заточку, успев рассмотреть, из чего та была сделана – птичья кость.

Эта девица убивала раньше, иначе взяла бы что-нибудь попроще. Но и оружие мимо стражи не пронесёшь свободно.

Пока в наступившей тишине народ осознавал, что произошло, Лета благодарила свои рефлексы, выработанные наставниками в Кривом Роге. Дымок хрипела от боли, но девушка лишь усилила хватку, не давая ей пощады.

Конор уже был рядом, рассматривая Лету с восторгом.

– Я бы не успел, – проговорил он. – Змейка, ты меня поражаешь.

– Меня поражает то, сколько ещё шпионов может прятаться в наших рядах, – отвечала она, переводя взгляд на ошалевшего Торода.

Ярл быстро пришёл в себя, прочистив горло.

– Заберите её, – приказал он запыхавшимся стражникам и дополнил чуть тише: – И прикончите за углом, но чтоб никто не видел.

Лета разжала ладонь, выпуская Дымок под руки охраны. Та метнула дикий взгляд на неё, потом на Конора, с усмешкой помахавшего ручкой на прощание.

– А хозяин-то прежним остался, – отметил он, поглядев на Лету.

Та покачала головой, возвращаясь глазами к Тороду.

– Так бы никто и не заметил, – пояснила она зачем-то. – Она выжидала момента.

– Да. И ты права, что таких среди нас может быть много, – сказал ярл.

– Спасибо...? – протянула Лета, красноречиво выгнув бровь.

Он понял не сразу, а потом немного стушевался и бросил:

– Спасибо, что остановила её.

Лета кивнула и шагнула назад к Конору. Тород встал. От резко стихнувшей музыки и гула голосов звенело в ушах. Ярл оглядел собравшихся и проговорил:

– Пора выступать на Ноэстис. Дольше смысла тянуть нет. Каждый день отдаляет нас от цели и порождает... вот это, – он указал на уводящих Дымок стражников. – Измену и хаос. Сразимся в последний раз, братья.

Он поднял полупустой кубок вверх.

– Пусть нашим врагом останется Империя, а не сомнения, голод и болезни. За Недх!

– За Недх!

Обречённость. Во всём этом была такая явная обречённость, что леденело нутро. Но то, как северяне раз за разом повторяли последние слова Торода, селило в Лете нечто такое, что было куда сильнее и надёжнее пресловутой надежды.

Обещание положить свои жизни на алтарь невозможной победы.

Клятва.

Она нашарила рукой на столе кубок Эйдин, из которого невеста не сделала ни одного глотка, и выпила его залпом под рёв Сынов и грохот барабанов.

Тишина наступила не сразу. Успокоить бешенство толпы неожиданно решил Бью Оухрот, гномий король, гулким басом заведя древнюю песнь. Слова в ней были похожи на камни, градом катящиеся с горы, совершенно непонятные девушке. Другие гномы подхватили их, медленно вставая со своих мест, расширяя, заполоняя оттенками этот гудящий мотив, ведавший не то о потери, не то о страсти. И вот уже стены содрогались под натиском мощных голосов, дребезжала посуда, стучали в такт ладони.

Так дышали огнём их кузницы. Так шептал ветер в их копях. Так молвили их предки тысячи лет назад. О сражении на смерть, о великой битве за свои земли.

За их общий дом. За Север.

Мерный стук капель о камень был единственным звуком, нарушающим тишину в подземельях форта. Охотничья Стрела Лиакона ступала бесшумно, и Лиам в который раз поблагодарил себя тогдашнего за то, что обратился за помощью именно к ним. Они были теми, кто ему требовался – лазутчики, сумевшие прокрасться в город, полный легионеров Фанета.

Он шёл впереди, подсвечивая путь небольшим облачком света, который горел слишком тускло, чтобы разглядеть хоть что-то дальше вытянутой реки, но и не позволял заметить их, если в этом лабиринте коридоров кто-то подстерегал. С каждым поворотом в это верилось всё меньше, но Лиам был наготове, поглаживая большим пальцем кольцо-талисман на указательном.

– Мы точно правильно идём? – раздался во тьме голос Лиакона.

– Царь здесь. Ошибки быть не может.

– Зато заблудиться мы тут можем на раз-два.

– Тогда вернёмся и начнём заново. Пойдём в другую сторону.

– Как скажешь, Masdaus, – с лёгкой язвинкой отозвался Волк. – Тебя не впечатлило... это?

– Что именно?

– Белое Копьё. И вся дорога до него.

– Устланная трупами? – вскинул бровь Лиам.

Да, впечатлило. Особенно человеческие дети, распятые на городской стене. Раньше он мог только догадываться о безумии, что настигло Фанета. Они разделяли общее чувство – эту безмерную, вросшую корнем в сердца ненависть к людям. В Медную войну Лиам и сам казнил лутарийцев изощрёнными способами, но им никогда не двигало стремление перебить их всех. Сделать их рабами, отнять у них дом, заставить чувствовать то, что веками чувствовали эльфы – грёзы, что приходили во сне и наяву. Он всё ещё мечтал, чтобы княжества пали.

Но не так... Не распухнув от крови и тел, которыми Фанет старательно украсил Белое Копьё и другие города.

– Ты не одобряешь, – сказал Лиакон.

– Как я могу одобрить измену? – Лиам сощурился, поворачиваясь к илиару.

Тот поспешно заявил:

– Измена – это тяжкое преступление. Боюсь, что Фанету не сносить головы. Методы его кошмарны. Но само завоевание... Разве не этого мы все хотели?

– Дометриан не хотел, – проговорил Лиам.

– Верно. А знаешь, кому бы ещё это понравилось? Кассии Кровавой. Странно, почему Фанет написал не ей, а Птолему.

– Может, потому, что Кассия сразу бы раскусила его? Она принесла клятву служить царю Китривирии – Дометриану. А храдрайцы не нарушают клятв.

– Ты вообще её встречал, эльф? Такая грация вкупе с невероятной для её расы силой... Я б на ней женился.

– А что мешает?

– Она человек.

Лиам еле сдержался, чтобы не фыркнуть в ответ. Даже такому добродушному в целом здоровяку претило общение с людьми... Но ведь люди-то разные бывают. Те же храдрайцы, вступившие с Китривирией в крепкий союз. Северяне. Руаншиты с далёких Золотых Земель. Да и прочие, кто жил на востоке, за пределами княжеств.

Всё началось с лутарийцев. Стараниями Фанета они получили то, что им причиталось. Тысячи людей сгинули в этой чудовищной мясорубке, остался Велиград, но и его ждёт участь пепелища.

А что будет, когда падёт последний оплот княжеств? Что сделает Фанет и куда он пойдёт?

Дней, проведённых в тени у правителей, Лиаму хватило, чтобы предсказать все дальнейшие события и понять, что Фанет, возможно, один из ярчайших вождей илиаров истории, но также и тиран. Меч, что искромсает Великую Землю, если ему не помешать.

– Я решил не втягивать Кассию в это, – сказал Лиам, вернувшись к разговору с Волком. – Не хватало княжествам ещё и Храдрая с их дикарями.

– Прекрасная страна, – настаивал на своём Лиакон.

– Дикая, – не уступил мастер и вдруг остановился, обернувшись.

– Что такое?

Эльф оглядел лучников, затем обеспокоенно воззрился на илиара:

– Где царица?

Светящиеся Лиакона в темноте глаза расширились.

– Она же только что шла рядом.

Лиам выдохнул, пытаясь собраться с мыслями.

– Я же говорил ей, чтобы она не...

Какой-то странный звук, похожий на эхо суетливых шагов, донёсся до них и оборвал его. Не тратя время на слова, они заторопились назад. По-прежнему бесшумно, но быстро, почти летя в запутанных коридорах форта, что были вырыты глубже темниц. Шорохи во тьме стали отчётливее. Лиам сумел разобрать несколько голосов.

Короткий вскрик заставил эльфа перейти на бег и плюнуть на то, что их могли услышать. Ноги вынесли его в тупик, оканчивающийся хилой деревянной дверью, возле которой стояли легионеры и... Кинтия.

Лиам остановился. Когда царица обернулась к нему, а солдат вытащил из её живота клинок, эльф сначала не поверил глазам. Но стоило озадаченному взгляду царицы найти его лицо, как он тут же бросился к ней.

Привалившись к стене, Кинтия сползла по ней и больше не шевелилась. Он упал рядом и протянул к ней руку, однако так и не смог коснуться. Магия холодно и безжалостно подсказала, какие органы были задеты, приведя к мгновенной смерти.

В глаза хлынула мокрая пелена.

Голос легионера пробился через гул, образовавшийся в ушах:

– Мастер Олириам?

Фирмос. Офицер, повсюду таскавшийся с Фанетом. Тупой, как валенок. Беспросветно, катастрофически, почти безбожно тупой.

Вместо ответа Лиам откинул с лица Кинтии капюшон. Фирмос, опустив взгляд, обомлел. Попытался заговорить, но эльф не позволил. Движение пальцев – офицер рухнул вниз со свёрнутой шеей, а следом и его напарник.

Острая жажда убивать назревала внутри гнойником, готовым лопнуть от любого случайного прикосновения и выпустить наружу пульсирующую в пальцах энергию Первоначала. Но его никто не трогал.

Лучники Лиакона зашевелились, принялись отпирать дверь, другие же стояли и смотрели, не зная, что делать, что сказать... Как сказать.

И Лиам не знал.

Он смотрел в лицо царицы, отказываясь понимать, что она не смогла предвидеть собственную смерть.

«Ты же видишь всё на этом грёбаном мире! Всё! – кричал он в мыслях. – Это ты не увидела? Зачем... Зачем ты ушла? Я же говорил, я предупреждал не соваться никуда, держаться позади меня...»

Зачем, Кинтия?

– Олириам.

«Ты же была рассудительна. Всегда. Ты умела просчитывать варианты... Ты что, решила... Ты понадеялась на то, что дар тебя убережёт?!»

Ответь, Кинтия!

Ответь...

Моя царица.

– Олириам.

– Да что?! – взревел он, оборачиваясь.

Вышло так громко, что Лиакон отпрянул. Потом пришла боль – он сжал кулаки так сильно, что ногти впились в кожу, оставляя там полумесяцы ранок. Но боль, что сожрала рассудок, была сильнее.

Сил встать не было. Ладонь разжалась и зачем-то легла на колено Кинтии. Собрала складки платья. Снова стиснулась.

Он заставил себя посмотреть туда, куда указывал Лиакон. В крошечной комнатушке за выломанной дверью виднелись чьи-то ноги. Смуглые, мускулистые. Илиарские.

– Нет... – выдохнул он, теряя голос. – Нет... Я... Нет.

Никто из лучников не осмеливался зайти внутрь. Лиакон же глядел куда-то перед собой. Поэтому Лиам отвесил себе воображаемую затрещину, приводя в чувство. Не дойти, так доползти – так он оказался в комнате и ещё долгое время изучал взором стены, прежде чем перевести глаза на Дометриана. Сразу же, не позволяя себе такой роскоши, как промедление, вцепился пальцами в запястье царя, нащупывая пульс.

Есть. Слабый. Ударов тридцать в минуту.

– Сонные чары, – прошептал он, и Лиакон поднял голову.

– Ты сумеешь разбудить его?

– Нужно будет раздобыть пару трав, – прикинул он. Сухой язык во рту едва шевелился. – Но сомневаюсь, что мы вообще должны его будить.

– Почему?

Вместо ответа, Лиам обернулся и кивнул на Кинтию. Глаза её были всё ещё открыты и глядели в ответ. Пусто. Однако эльфу всё равно виделся в них упрёк.