Элегия Мёртвых

Глава 39. Король и его сердце

Под петлёй вздулись напряженные вены. Дометриан не отвёл взор, когда встретился с глазами Лиакона, скребущего босыми ногами по настилу эшафота в попытке обрести равновесие.

– Archas... – прошептал он, не веря до последнего.

– Прости, мой друг, – бросил царь бесцветно. – Но это до́лжно сделать.

– Я хотел предотвратить кровопролитие.

– Ты поднял руку на своего царя.

Лиакон скользнул глазами в сторону и закрыл их. Не желая продлевать его терзания, понимая, что каждая секунда для приговорённого была отнюдь не подарком судьбы, подкинувшей последние мгновения жизни, Дометриан кивнул палачу. Тот крутанул рычаг вниз.

Тело Волка плясало в петле недолго, к великому облегчению царя. Он заставил себя смотреть, пока инстинкты того боролись с удушением, заставляя конечности шевелиться в припадке. Жуткая смерть, как она есть, во всём отвращении своей природы, с хрипением и налитыми кровью глазами, распахнувшимися в ужасе.

Это был последний, почти непреодолимый шаг, который Дометриан оттягивал, как только мог, а когда потяжелевшая корона, вырванная из окровавленных рук племянника, стала теснить голову, он осилил это испытание словно одним прыжком.

Едва встав с постели и взглянув на солнце, слишком холодное в этих краях.

Не то.

Здесь всё было не то.

Как в Медную войну, так и сейчас, если не хуже.

Эти земли никогда бы не стали домом для его народа. Фанет разорял их вовсе для того, чтобы после заселить.

Он мстил. И Дометриан простил ему причины.

Легионеры стянули тело Лиакона с эшафота и понесли за лагерь, к месту погребального костра для него и ещё нескольких офицеров, решивших последовать за Жутким Генералом добровольно. Они сделали свой выбор. Он простил их за это.

Но за всё остальное – не мог. Да и не должен был.

Он был царём и отвечал за правосудие.

Дометриан подозвал к себе писаря из числа немногих скопившихся у виселицы зрителей.

– Отправь весточку на Север, – произнёс он. – Хочу знать, как там всё закончилось.

– Не нужно, – прозвучал за спиной осипший голос.

Дометриан обернулся к Лиаму. Глаза того были красными, будто он не спал всю ночь. Или... проливал слёзы.

Рот наполнился привкусом желчи.

– Что стряслось?

– Со мной связался чародей, – глухо вымолвил эльф, избегая взора царя. – Рассказал, что там произошло. Сперва я не хотел говорить тебе, после всего этого, но... Ты имеешь право знать. Она ведь твоя дочь.

***

Стылый воздух разорвался на куски утробным женским голосом, ведавшим о смерти. Вслед за ней потянулись и другие, гулкие, звенящие, заполонившие фьорд Гунвор старинной прощальной песней.

Их похоронили как вождей.

Снарядили драккар всем добром, которое только отыскалось в Зимнем Чертоге – золото, драгоценности, еда, оружие. Всё, чем одаряли в последний путь королей давно минувшей эпохи.

Её кожа была холодной. Белой, твёрдой. Убийственно холодной, словно она никогда не носила в своих жилах кровь солнца. Ярл пожелал проводить их именно здесь, в Леттхейме, в месте, где его предки прощались с усопшими. Прошло несколько недель, прежде чем они наконец добрались до пристанища ан Ваггардов, поэтому чародею пришлось наложить на тела заклинание, остановившее время.

Жаль, что в его книжках не нашлось того, что обратило бы время вспять.

Берси наклонился и поцеловал Лету в лоб, зажмурившись от прожигающих веки слёз. Она была такой красивой... Даже в посмертии. Даже окоченевшая, с погасшим навсегда пламенем глаз. Он не мог этого вынести. Ноги подкашивались, да и рана, вроде бы затянувшаяся, будто открылась вновь, вонзая в тело затупленный клинок. Ему хотелось думать, что боль причиняли его увечья, полученные в Битве при Аспир Дур.

Что это не сердце выскакивало из груди, истекая кровью, не желая отпускать подругу.

Она лежала в россыпи красных и белых цветов, источавших сладковатый аромат, призванный скрыть гниение. Но Лета пахла ничем. Распущенные волосы и ресницы покрылись тонким слоем наледи.

Он нащупал её окостеневшую ладонь рядом с рукоятью Анругвина и вложил в неё кольцо, с трудом разогнув ледяные пальцы, а затем сжал их, не давая предмету выскользнуть. Рядом заплакал Хальдор, вцепившись в борт драккара побелевшей рукой. В отдалении прозвучал приказ Торода лучникам – те столпились у жаровен, окуная наконечники стрел.

Берси понимал, что если взглянет на неё снова, то не сможет уйти. Он выпрямился, коротко посмотрев на Конора, уложенного вплотную к ней. Наверное, он впервые видел его лицо таким... безмятежным. И так необъяснимо, пугающе постаревшим, будто время решило догнать его в последний момент, тронув его едва заметными линиями морщин, тёмными кругами под глазами и сединой, посеребрившей несколько рыжих локонов.

Их руки, вытянутые вдоль тел, соприкасались. Вышло это случайно или их специально так придвинули к друг другу, Берси не помнил. Но взгляд, брошенный на переплетение их пальцев, чуть не столкнул его с обрыва в пропасть. Он резко отстранился, дёрнул Хальдора. Ярл заупрямился, зарыдав в голос, однако бард положил руку на его плечо и потащил прочь от драккара. Ноги вязли в мокром песке, не желавшем их отпускать.

В глазах кипела кровавая мгла, и хотя он думал, что час скорби миновал и прощание он перенесёт с достоинством, внутри всё равно скребли демоны. Выли, сбиваясь в стаи, вонзали рога под рёбра, которые и так сдавило невозможностью сделать глубокий вдох, невозможностью присоединиться к песне женщин на берегу.

Он хотел, чтобы его звонкий голос, передавшийся от матери, так же разносился над волнами залива, затихая в величественных скалах. Но всё, что он мог – глотать ручьи слёз, раздирающие горячей влагой лицо на морозе.

Он знал, кто сделал это. Кто поразил Конора в спину чёртовым копьём, так подло и так трусливо, пока тот был слеп, глядя на мир глазами драконов и подводя последнюю черту.

Пока он приносил победу.

Но что Берси мог поделать? Отомстить?

Нет, довольно крови.

Он будет довольствоваться отречением и навсегда поселенной в сердце ненавистью к Сынам Молний и двергам.

Поэтому, поравнявшись с чародеем, он остановился. Хальдор выскользнул из его объятия и упал в другие, к жене.

Логнар перевёл уставший взгляд на барда. На щеках синели полумесяцы, оставленные крепкими челюстями мертвецов. Драугры должны были разорвать его на части, но он выжил, покрывшись этими кошмарными пятнами.

Лучники наложили стрелы. Усилием десятка Сынов погребальная ладья сошла на воду, тоскливо треща деревянным бортом.

– Это будет жрать тебя изнутри, пока ты не сляжешь на смертном одре, маг, – прошипел Берси.

– Я знаю, – отвечал Логнар, и что-то в его глазах подсказало барду, что он принял свою участь.

Над их головами просвистела очередь горящих стрел и вонзилась в судно, отчего то покачнулось. Вспыхнуло не сразу. Потребовалось ещё три залпа, чтобы в зрачках мага наконец отразился огонь, яростно занявшийся драккаром.

Берси не обернулся. Так и стоял, глядя на чародея, а затем на пурпурно-изумрудные переливы сияния ночного неба, не желая видеть, как пламя поглощало тела друзей. Достаточно было вздрогнуть, услышав треск рухнувшей мачты, а после перевести взор на собравшихся людей на берегу.

И смотреть, как они оплакивали того, кто мог стать их королём. Не хотел, но мог.

Был достоин им стать.

Был воплощением Севера, его жестокости, чести, льда и мятежного огня.

А сердце короля было бы рядом. И сейчас тоже покоилось рядом, касаясь его плечом и ладонью. Верная до конца своим идеям. Храбрейшая из всех, кого он знал.

Прекрасная, как само солнце.

Берси вдруг представил: он и она, от крови царей и эльфийских владык. Оставшись в Китривирии, она бы правила. Оставшись в Грэтиэне, она бы... правила? Нет, но была бы любима эльфами.

Эти двое, сев на трон Недха, объединили бы мир.

Если бы захотели.

Он горько усмехнулся.

Нет, не захотели бы.

Их предназначение – острые клинки, а не корона.

И теперь они наконец-то обрели покой.

Когда драккар пошёл ко дну, а женщины завершили песнь, Берси направился вперёд, через толпу. Мысли привычно затерялись в череде строчек и рифм. Скоро они сложатся в величайшую из легенд, что не позволит этому миру позабыть эту горькую историю, полную страстей и печали.

Историю о двух, навечно связанных друг с другом воинах, чья сила и отвага раскололи многовековой лёд имперского гнёта и вдохнули в Север огонь надежды.

***

Сосновые иголки мягко хрустели под неторопливыми шагами. Лес встречал своих гостей радушно, отзываясь летним ветром в листве, играя с тонкими светлыми прядками малышки, выбившимися из-под вязаной шапочки. Бора, посмеиваясь, без конца поправляла волосы дочери, пока та, широко распахнув синие глаза, крутила головой по сторонам и лепетала, зачарованная изумрудами древней чащи.

Они миновали охранное кольцо мегалитов, затем прошли через курганы Поля Первых. Ветер всюду следовал за ними, лаская лицо прохладой и хвойным ароматом. Марк чувствовал, что всё дурное оставило этот лес, причём очень давно. И если его догадки верны...

Он непроизвольно ускорил темп, не замечая, как Бора с маленькой Летой остались позади. Потом он бросил и поводья лошади, нагруженной припасами и сумкой с тремя сотнями монет. Которых, естественно, немного убавилось за время их длительного путешествия.

Керника охватило волнение ещё до того, как до боли знакомые места показались за деревьями. А от вида заново отстроенных хижин дрогнуло и заметалось в груди сердце.

На подгибающихся ногах он вышел из леса, поднимая глаза к покрывшемуся мхом и толстыми ростками гигантскому пню сожжённого древа. У мощных корней был заложен фундамент будущей крепости, и возле него трудилось несколько керников.

Марк застыл. Навстречу к нему, петляя межу хижинами, в сопровождении кряхтящего Ирста шёл Белогор. Кажется, старик улыбался. Или плакал. Он не разглядел, так как собственные глаза затянулись мутной пеленой.

Крепкая рука Боры сомкнулась на локте, беря на себя часть захвативших керника чувств, разделяя их. Он глянул на неё, и губ его коснулась улыбка. Одна из многих за эти месяцы, распускавшихся каждый раз, когда он смотрел на супругу и дочь.

Марк поцеловал Бору в лоб, коснулся ладонью розовой щеки малышки, а после шагнул к подоспевшему Белогору.

Падая в объятия старого друга и наставника, он понимал, что времени было не залечить его собственные раны, сколько бы лет не прошло. Они были слишком глубокими и кровоточили в минуты воспоминаний, от которых негде скрыться.

Но, быть может, эти землям удастся исцелиться, а Древо Бога расцветёт пышным цветом. Он уже не увидит этого на своём веку, но всё равно будет рядом, когда Братство начнёт заново.

Будет рядом, помогая циклу восстать из праха и подводя его к рождению.