Элегия Мёртвых

Глава 32. Трофеи войны

Короткий вздох разорвал тишину.

Марк сел, содрогаясь всем телом, озираясь в тесноте и темноте, в сотый раз жалея, что не решил обратиться на ночь. Ведь волчий мех согревал. Волку снились совсем другие сны.

Пальцы нащупали другие и на мгновение стало легче, как и всегда бывало. Тёплое, льнувшее к нему, влюблённое тело было рядом. Бора совсем не говорила с ним много дней подряд, но это ничего, ничего...

Иногда и этого было достаточно. Её верного и молчаливого присутствия. Но теперь оно сделалось невыносимым. Её глубокая обида тревожила его. Саднящая рана, которую он расковыривал своими мыслями, будто северянка знала, о ком он думал о ночам. И о ком сожалел.

Они приходили каждую ночь. Эти... сны. Теней и лошадей с красными глазами там всё меньше и меньше, зато было много лиц. Разных. Знакомых и не очень, сливающихся в конце концов в одно – лицо в форме сердечка, обрамлённое густыми чёрными волосами, пахнувшими пергаментом, коричной пряностью и терпким наваром чародейских трав.

Пахнувшими неизведанным, но, парадокс, родным.

И он лелеял это запах внутри, точнее, воспоминание о нём. Хранил под семью замками на самом дне разума, отрицая. Веря, что потеряет когда-нибудь ключи.

Так больше продолжаться не могло.

Каждую ночь он закрывал глаза и видел её. А потом думал и жалел, что ничего не сказал ей в тот день, когда отправлялся на Север.

Ни слова.

Ему хотелось кричать и выть, оскорбляя её, унижая, а после молить о прощении. Вверять ей в руки растоптанную душонку и надеяться, что она смилостивится.

Ни слова. Когда она произнесла десятки, вручая свой дурацкий камень.

Её лицо преследовало его по ночам. Мёртвое. Будто кто-то предупреждал его, вопил во всю глотку, а он лишь отмахивался.

Она в опасности.

Ты бросил её.

Ты нужен ей.

Это корёжило изнутри. Заставляло себя ненавидеть. Желать вогнать себе нож в горло, чтобы это прекратилось, потому что он плохо скрывал то, что его ело, поэтому это ело и Бору.

Менее всего на свете он хотел причинить боль и ей.

Она не проснулась, поэтому Марк оставил в покое её ладонь и выкарабкался из палатки на воздух, напоенный отголосками недавней метели.

Беспощадная пурга застала их в горном перевале, на полпути к столице, и тогда стало ясно, что они не дойдут до Ноэстиса.

Его армия встретит их раньше, на равнине у башен Аспир Дур, если чародей не ошибся в своих расчётах. До этой древней, построенной ещё до правления Эйнара крепости, было два дня пути.

Два дня.

Он вышел наружу, подставляя лицо морозу. Метель за ночь успокоилась. Землю накрывал снег, такой тихий. Если бы не треск поленьев у костра, он, должно быть, вообще бы ничего не услышал. Ледяная, полнящаяся смертью тишина Фулгура наваливалась на лагерь. Пожалуй, он был рад тому, что перешёптывания Леты и Берси у огня разбавляли её.

Они не замечали его (или не хотели замечать), до тех пор, пока он не подошёл к ним.

– Где Конор? – такой тупой вопрос, слетевший с языка лишь затем, чтобы перебить ночной кошмар.

Лету он чуть удивил. Она обхватила жестяную кружку двумя руками и бросила:

– Охотится.

– Здесь зверья и на десяток вёрст не наберётся. Куда его черти понесли?

– На охоту, – невозмутимо повторила девушка.

– Я поэтому и спросил, это не... О.

– Ага.

Стараясь не думать, кем из Сынов Конор решил отужинать, Марк шагнул ближе к костру, выставляя руки над пламенем. Взгляд безотчётно скользнул по тёмным пятнам других палаток, припорошенных снегом и растянувшихся до самого горизонта. Где-то там мерцал ещё один огонёк, а вокруг него сгустились те же тревожные и заблудшие.

– А ты чего не спишь? – уныло поинтересовался бард.

– Уснёшь тут.

– Снова кошмар? – догадалась Лета.

– Хуже предыдущих, – отвечал он и, обойдя костёр, сел с ними рядом, заняв брошенное на землю седло лошади Хруго. Внутренний голос настойчиво советовал опустить задницу не в тепло, а в снег, чтобы остудить гудящую голову.

Он долго-долго смотрел на языки пламени. Безропотно выпил из кружки, предложенной Летой, какую-то горячую дрянь, не то эль, не то какое-то пойло мага. Они так и не возобновили свой разговор, но ему было плевать, о чём они там шушукались до его появления.

Совершенно.

Потому что и в чёртовом пламени он видел её.

– Иветта... – выпало у него изо рта и покатилось в огонь, тихое, нескромное, сдавленное.

Против воли, но всё же. Чувствуя, что на него смотрят, Марк пошёл до конца:

– Я не смогу простить себе, если сдохну послезавтра, не поговорив с ней.

Вздох Леты. Следом бардовский, почти такой же тоскливый.

«Извините, что помешал своим нытьём», – хотелось съязвить, но он не стал.

Поймал взгляд кернички, и ему не понравилось то, что было в нём.

Такие умные глаза у неё были, только когда она знала о чём-то, но не собиралась рассказывать. Это встревожило. Берси брякнул:

– На мой взгляд, здесь не за что сражаться.

– Почему ты тогда ещё здесь?

– Ради красивых песен. Хочу понаблюдать за героями моих будущих историй.

Лета прыснула – громко и непринуждённо. Будто они не где-то в забытом богами месте с вечными снегами и армией кровопийц под боком, а в старом добром Траквильском лесу на пикничке.

Марку стало тепло, и это был вовсе не костёр.

– Музыку-то накидал? – полюбопытствовал он.

– Всё будет после. А пока... – рука барда юркнула в седельную сумку, выуживая оттуда слишком хорошо знакомый Марку предмет.

«Вот же срань».

– Ты успеешь сказать ей, что хотел, – проговорил бард, протягивая ему амулет.

Камень возвращения.

Марк понял, что надо было поглубже закопать его в сугроб тогда, чтобы никто не откопал. Или вышвырнуть в Старолесье. Может, и раньше.

Но рука уже двигалась к Берси навстречу. Застыла, не дотронувшись до амулета.

Это было неправильно.

– Я не собираюсь вас бросать, – заявил он, одёргивая ладонь, словно ошпаренный.

– Одним бойцом больше, одним меньше. Ничего не изменится, – проговорила Лета. – Возможно, она и Рихард сейчас в ещё более худшем положении, чем мы.

Вот именно, подруга. С ней Рихард.

Она в опасности.

Он зажмурился.

– Ты нужен ей, – отчеканила керничка. – Здесь ты выполнил то, что хотел. Спас меня. Пора помочь ей.

– Ты же понимаешь, что если я уйду, я... Я не знаю, когда вернусь. Сколько недель пройдёт, прежде чем, не зная, чем всё здесь зако...

– Рот закрой и возвращайся к Иветте, – отрезала она сурово.

Отобрав у Берси амулет, Лета впихнула его Марку в руки. Он запротестовал. Тогда она накрыла его ладони своими, глядя в глаза.

– Мы все обещали ей вместе пойти за Леком. Или за Катэлем. Да, мать их, за всеми, кто причинил ей и нам боль. Найди её.

Марк смолчал, уставившись в костёр. Лета отступилась и вернулась в прежнее настроение, как ни в чём не было продолжая отхлёбывать жидкость из кружки.

– Пойду... Проветрюсь, – прочистив горло, уронил Марк и поднялся.

Отойти на приличное расстояние, кинуть амулет в снег и перекинуться в зверя – плёвое дело. Займёт пару секунд. Так почему он медлит? Почему проворачивает в уме заклинание чародейки, повторяет его, будто боится забыть? Но такое не забывают.

Почему. Всё. Так?

Он помнит запах корицы. Этот колдовской дурман, что валит с ног, не давая дышать и думать.

И он... Идёт вдоль палаток. Действительно проветриться. Засовывая амулет в карман.

– Одну жизнь ты спасла, – пробормотал Берси, смотря Марку вслед.

– Ага. Отправив его на другую войну.

– С ним всё будет в порядке. Он же керник.

– Брэнн тоже был им.

В закромах бардовского слога было много эпитетов, которые он мог подобрать для любой ситуации.

Однако тут ни нашлось ни одного, хоть сколько-нибудь куцего.

***

Когда Марк вернулся, уже светало. В костре алели угольки. Лета и Берси прикорнули прямо там, прижавшись к друг другу, чтобы не околеть.

С собой он взял только оружие, сняв с себя часть одежды. Почему-то казалось, что там, где была сейчас Иветта, мёрзнуть он не станет. Пока собирался, ни разу не взглянул Бору.

Стыдно.

Больно.

Но так нужно.

Марк вышел из палатки, глядя на занимавшуюся небом зарю, и отошёл на несколько шагов. В грудине что-то оторвалось и ухнуло вниз, когда она его окликнула:

– Ты самокрутки забыл.

Голос... Бесцветный. Ненастоящий.

Собрав волю в кулак, Марк обернулся к Боре.

– Иди спать, – сглотнув, сказал он.

– Думаешь, это будет просто?

«Для тебя гораздо проще, поверь».

– Бора...

– Надеюсь, она всё ещё ждёт тебя.

Что это? Слёзы

Твою мать, только не это...

– Бора, – позвал он снова. – Я...

– Вали к своей чародейке, – оглушающим шёпотом перебила она. – Ну же.

Он сжал амулет в руке, уставившись на северянку, которая не знала, что ей сделать в первую очередь: наорать на него, ударить или всё сразу.

Он шагнул к ней, и она отпрянула. Так резко, что едва не поскользнулась на снегу. Это и стало точкой.

Губы шепнули формулу. Камень завибрировал в ладони, а в следующий миг всё поглотила вспышка.

Марк мог поклясться, что услышал плач через треск разрываемого перемещением пространства.

Безмолвие опустилось на землю, коснувшись тёмным крылом каждого солдата, разбуженного внезапным известием: царь вернулся.

Вернулся к покинутому им войску, которое он оставил то ли из трусости, то ли из нежелания пятнать себя человеческой кровью. И лишь единицам была ведома причина его затянувшегося отсутствия. Удивлённые, встревоженные глаза провожали его, едущего верхом к центру лагеря.

По небу плыли грязные облака, поддёрнутые лучами бледного рассвета. Восстающее на горизонте солнца билось в далёкие стены Велиграда, отделённые от легиона пустынной равниной. И когда царь наконец достиг палатки Жуткого Генерала, огненный шар взобрался над городскими башнями, пробиваясь через тучи и лаская своим пылающим взором осунувшееся скорбное лицо. Он спешился. Сопровождающие последовали его примеру.

И хоть они скакали от Белого Копья сутки напролёт, делая перерывы лишь для того, чтобы не загнать лошадей до смерти, Лиам не был рад вылезти из седла и очутиться на ногах.

На Дометриана было страшно смотреть.

Возможно, поэтому Лиам растерял всё мужество, когда тронул его за плечо, пытаясь остановить. В осипшем голосе не было ни вкрадчивости, ни тонкой, едва уловимой настойчивости, имевшей прежде воздействие на других. Как он гордился своей речью. Как добивался словом желаемого...

Но с губ слетело робкое:

– Мой царь...

Дометриан сбросил его руку, а в следующий миг всё ещё слабые, но цепкие пальцы впились в горло эльфа.

– Ты притащил её сюда. Ты. Только посмей вякнуть что-нибудь против, – задышал яростью он. – Уничтожу.

Лиам поверил.

Царь отпустил его, когда он начал задыхаться, судорожно хватаясь за его предплечье. Рухнув на колени, он закашлял, растирая шею, чувствуя, как расползаются по коже алые отпечатки.

Эти следы он не станет сводить. Не исцелит. В наказание. В сожаление о том, что он заслуживал более суровой кары за свою ошибку.

Погребальный костёр Кинтии до сих пор был у него перед глазами. Он смотрел, как огонь снимает плоть с кости царицы, обращает её крепкое и здоровое тело в прах, и был не в силах отвернуться, намеренно впечатывая этот образ в память. Потому что царь глядел на это тоже – глядел, пока пепел не развеялся по ветру, а слёзы не высохли на лице, сменившись кровью, что брызгала ему лицо, пока он казнил солдат в Белом Копье.

И это лицо... Лиам его не узнавал. Такое же у него было и сейчас, когда Дометриан шагал к выглянувшему из палатки Фанету. Ошеломлённому и испуганному, потому что в той глыбе, что надвигалась на него, от прежнего Дометриана не осталось ничего.

Только чистое золото в его глазах, сверкающее, брызжущее раскалёнными каплями, заставившее генерала ужаться под этим взглядом до размеров насекомого, отвести глаза, задержав дыхание, пытаясь осознать, что произошло.

«Ублюдок», – подумал Лиам.

Лиакон подал ему руку, помогая подняться с колен. Вместе они встали у царя за спиной, готовые поддержать, если тот повалится назад, ибо сонные чары, наложенные на него, держали его в плену слишком долго, лишив всех сил.

Но то, что вело его вперёд, превозмогало телесные ощущения. Лиам чувствовал это кожей. Волны жара, исходившее из худой, но казавшейся тем ни менее такой огромной фигурой, занявшей собой всё пространство перед палаткой генерала.

Сотни воинов наблюдали за сценой, но тишина стояла ужасающая, будто все они разом онемели и разучились дышать.

В какой-то момент Фанет оправился от шока. Он понимал, что должен выдавить из себя хоть что-то, поэтому тихо бросил:

– Ты всё проспал, дядя.

Определённо, в его голове эта фраза звучала по-другому. Как насмешка. Или упрёк. Но голос дрожал.

Дометриан не ответил. Лиам бы на месте Фанета давно бы скорчился под этим взором, сулящим кошмары наяву, но генерал пока держался.

– Как ты выбрался? – спросил он, когда понял, что царь не заговорит.

Тот молчал некоторое время. Не отрывая глаз от Фанета. Глаз, из которых выплёскивался океан боли и ярости.

– Моя жена – чёртова провидица, – наконец сказал он, на удивление тихо и спокойно, но от этого тона у Лиама зашевелились волосы на загривке. – Если ты не учёл этого, то ты ещё больший дурак, чем тот, кто утопил в крови княжества.

Глаза генерала пробежались по лучникам Охотничьей Стрелы, остановились на миг на Лиаме, скользнули дальше, выискивая.

– Где же она?

– Мертва.

Фанет покачнулся, но взял себя в руки.

– И кто...

– Фирмос.

Генерал выдохнул, тяжело, заливаясь краснотой стыда до самых корней светлых волос.

– Я не хотел этого, – пробормотал он в смятении. – Клянусь богами, я не хотел. Дометриан... Archas...

– Ты сложишь оружие, отступишь от города, – оборвал Дометриан. – А потом, в Китривирии, мы решим твою дальнейшую судьбу.

– Нет.

Видимо, он и сам не понял, что произнёс, поэтому воззрился на царя со смесью страха и замешательства на лице.

– Что?

– Я не отступлю, – проговорил он, захлёбываясь сердцебиением. – Только не так, когда этот чёртов город уже в шаге от меня.

– Ты отступишь. Сейчас же.

– Я покрыл нас вечной славой! – неожиданно закричал Фанет. – Пока ты там... был. Я принёс нам победу!

Дометриан не сменил ни положения, ни взгляда и походил больше на статую, одну из тех, что илиарские умельцы возводили в Онецасе. И хоть ужас глушил Фанета пред таким обманчивым спокойствием царя, он не собирался сдаваться, вызвав у Лиама восхищение.

– Мы – чужаки в этих землях, – тем же тоном заявил Дометриан. – Мы никогда не сможем править ими. Люди будут бояться нас, а не почитать. Это тирания. Не царствование.

– Правитель и должен внушать страх народу, – возразил Фанет.

– Я внушаю страх в Китривирии? – медленно спросил царь.

«Сейчас бы внушил», – пронеслось в голове Лиама.

– Нет, – Фанет качнул головой, осмелев. – Вот поэтому ты ничего не добился. Вечно плясал вокруг кочевников, сюсюкался с Кассией и кентаврами, угробил несколько тысяч легионеров на Скалистых островах, объединившись с людьми... Илиас плачет, глядя на то, во что ты превратил нас.

– А что ты сотворил со своими подданными, Фанет? – Дометриан понизил голос. – С оголодавшими и уставшими от войны?

Фанет набрал в грудь воздуха, добирая следом и храбрости, чтобы выпалить:

– Я победил эту страну за один год. Тебе же потребовалось двадцать. А твоему отцу и деду – ещё больше.

– Ты победил только потому, что это государство было обезглавлено и разобщенно после Скалистых островов, – отозвался Дометриан. – Люди... убивали друг друга, лишившись своего князя и обретя другого вождя, куда смелее, чем Твердолик, но и безумнее. Здесь больше не осталось лутарийцев, кроме мирных. Вся армия Церкви состояла из наёмников других государств. Ты не захватил страну. Ты добил её останки. Десятки тысяч невинных жизней... Вот твои военные трофеи.

– Я устал повторять, что люди – наши враги, – сказал Фанет, вздёрнув подбородок. – Мирные они, или нет, за деяния предков должно отвечать.

– Кто тогда ответит за наши? Актеон?

– Не впутывай его сюда.

– Что с ним сделают, когда нас не станет, а княжества окрепнут?

– Поэтому я принял решение наступить им на горло и не снимать ногу. Никогда.

– Не позволю, – зарычал Дометриан, заставив Лиама за его спиной сделать непроизвольный шаг назад.

Но на Фанета это подействовало меньше, чем его предыдущий тон, полный льда, под которым бурлил гнев. Криво усмехнувшись, он вышел вперёд и огляделся.

– Кто ещё, а?! – воскликнул он. – Может, кто-то согласен с мнением вашего царя? Дерзайте. Если нашлись ранее предатели, найдутся и сейчас.

Несколько секунд легионеры переглядывались между собой, всё так же молчаливо и боязно. Но Лиам видел по их лицам, что Фанет потерял часть своего войска. Вот так просто.

«Ты ведь и правда дурак, генерал, – подумал Лиам, нахмурившись. – Нужно было убить его. Живой царь – угроза. Мёртвый же не смог бы одним лишь появлением склонить на свою сторону солдат, потому что был бы...»

Мёртв. И это не имело бы никакого значения, даже если бы вскрылась правда. Носил бы тогда корону Фанет до конца своих дней.

Но вот царь стоял перед ним, измождённый, но живой. Воплощение обмана генерала. Просто стоял, всем видом напоминая о том, что илиары забылись. Последовали не за тем. И пострадали.

Из толпы вдруг вышел одноглазый воин, Лиам признал в нём Лазара. Смерив Фанета разочарованным взглядом, илиар повернулся к царю и встал на одно колено.

– Archas, – произнёс он, глядя в землю. – Всё это время я верил, что мы следуем вашим приказам. Мы стали догадываться лишь в последнее время. После того, как конс... генерал казнил Кенсорина и пытался навредить госпоже Иундор.

Золото в глазах застыло, покрываясь изморозью.

– Что ты сделал?

Фанет проглотил слюну.

– Кенсорин предал меня, затем понёс наказание.

За переглядываниями в стане воинов последовал шёпот. Некоторые смотрели на Фанета так же, как и Лазар – недоверие и огорчение, смешанные с каплей презрения. Генерал заметил и фыркнул:

– Смотри-ка, ты всё ещё что-то значишь для них... После всего, что я для них сделал.

– Не я что-то значу. А голод.

– Причём тут вообще...

– Я видел то, что ты сделал со своим войском. Я проехал через весь легион, – перебил он, повышая голос. – Легион. В то время как ты забрал с собой четыре легиона.

– Я дошёл до Велиграда! – крикнул Фанет.

– И до безумия.

Не давая ему сказать ещё что-нибудь, Дометриан повернулся к своей лошади и выхватил из ножен у седла клинок. Генерал опешил на мгновение, но потом издал смешок.

– Ты хочешь вызвать меня на поединок?

– Нет. Я хочу убить тебя.

– Я твой наследник.

– Больше нет.

Фанет застыл, переваривая услышанное. Затем, поджав трясущиеся губы, мотнул головой. Отрицая. Не понимая. Но, в конце концов, принимая.

– Хочешь решить всё здесь сейчас? Вдвоём? – спросил он.

– Если ты не отступишь, – был ему едва слышный ответ, высказанный со сквозящей в нём болью.

– Прикажи сам, Archas. Давай же! – прогудел Фанет, осклабившись.

– Это твои солдаты.

– Больше нет, – горько повторил он, скользя глазами по окружавшим их легионерам.

Встали так, будто... Разметили поле боя.

Грудь сдавило ужасом.

Он ведь... Он ведь просто может отдать приказ, и они послушно свернут лагерь. Потому, что устали. Потому что Фанет вёл их на смерть.

Потому что не он, а Дометриан был их царём, сколь бы тот не развешивал повсюду знамён и не зачитывал великих речей. Сколь бы не воплощал мечты своего народа о священном возмездии. Теперь оно было илиарам не нужно. Многие просто хотели домой, изнурённые завоеваниями спятившего генерала.

«Отдай приказ, – взмолился Лиам мысленно. – Всего несколько слов, и всё закончится».

Но Дометриан решил прибегнуть к самому древнему и абсолютно бессмысленному выходу в сложившейся ситуации – обычаю, которым стадо выбирало своего пастуха, когда и городов-то не было ни на одном континенте.

Лиам не был уверен, что на землю прольётся кровь Фанета, а не царя.

Сталь покинула ножны генерала, и эльф, превозмогая страх, приблизился к Дометриану.

– Твоё тело ослабло, – прошептал он. – Это опасно.

Царь не слышал его. Меч подрагивал в опущенной руке.

– Мой царь...

– Что я говорил тебе?! – заклокотавший гнев в голосе гнев как ветром сдул решимость Лиама и тот покорно склонил голову, искоса наблюдая за Фанетом.

– Что ж, – выдохнул генерал. – Да рассудит нас Номкрос¹.

И в следующий миг прыгнул к Дометриану, скрестив с ним клинки. Лиакон едва успел оттащить Лиама в сторону, спасая от вихря, в который обратились царь и его племянник.

1. Номкрос – илиарский бог правосудия и мудрости.