Город пробужденный

9

Кериза провела остаток дня в ожидании у дворца Абдмелькарта, но когда богач прибыл, он не захотел даже слушать ее мольбы и велел немедленно убираться. Лишь от слуг она узнала, что, получив вести о нападении Масиниссы на восточное побережье, господин разбил любимую статуэтку, говорят, этрусскую, изрыгал самую грязную брань и, наконец, велел нести себя как можно скорее к суффетам. Похоже, добрых вестей он оттуда не принес. Раз он до сих пор в такой ярости, лучше не попадаться ему на глаза в такие дни.

— Галера под командой Терона? Он о ней ничего не упоминал. Но на Балеарские острова, куда должен был плыть Терон, уже ушла другая галера. Так что вернется он нескоро.

Все это звучало подозрительно и грозно, и Кериза возвращалась домой в отчаянии, почти не замечая, что творится в городе, не чувствуя возбуждения уличного шума, не реагируя даже на приставания пьяных, которых было больше, чем когда-либо.

Из оцепенения ее не вывело даже то, что сквозь щель в занавеси на окне их кухни пробивался свет и что за столом сидела Стратоника с откровенно радостным лицом. Кериза что-то буркнула в ответ на приветствие и потянулась за ведрами, в которых носила воду. Но ведра были полны.

— Поблагодари Стратонику, она тебя выручила, — буркнул Макасс, не глядя на дочь.

— Не говори так, Макасс, — живо поправила его женщина. — Я просто не могла смотреть на твое одиночество. Для тебя я принесла воду!

— Спасибо тебе. Где ты была, Кериза?

— У достопочтенного Абдмелькарта, — тихо ответила девушка.

Макасс тут же все понял.

— Зря ты туда таскалась и теряла время. О судьбе той галеры еще никто ничего знать не может. Уповай на милость Танит, покровительницы любви, и жди терпеливо.

— Молитвы действеннее, когда подкреплены жертвой, — с нажимом заметила Стратоника.

— Какой? Что я могу принести в дар богине? — нехотя буркнула Кериза.

— Можешь, можешь! Скоро будет священная ночь…

— Скоро? Да ведь она была всего полгода назад.

— Ничего! Твой отец принес эту весть, а он знает.

Макасс нетерпеливо шевельнулся.

— Это все пустяки. Глупости для баб и молокососов. Есть вещи поважнее: герусия и суффеты решили созвать народное собрание. Чтобы умилостивить богов и спасти город, нужно, говорят, принести в жертву Молоху сто детей.

— О, вот это да! — оживленно закивала Стратоника. — Это хорошая мысль! Угодны богам такие жертвы, и всегда после этого сопутствовала удача и везло во всем.

— Неправда! Детей — Молоху? В эту раскаленную печь? Это ужасно! Это чудовищно! Нужно быть бессердечной! Нужно не быть женщиной, чтобы одобрять такое!

— Кериза, осторожнее! — Макасс поставил кубок с вином на стол и произнес сурово, хоть и не поднимая глаз: — Смотри, с кем говоришь! Ибо Стратоника скоро станет хозяйкой этого дома, моей женой. Понимаешь?

Женщина гордо выпрямилась и с торжеством взглянула на Керизу.

— Чтобы ты знала! Ну, теперь я тобой займусь. Кончится это твое шатание по городу, это пренебрежение домашними делами! Кончится! Люди добрые, поглядите! Девке не по нраву жертвы! Да чтоб у тебя отсох твой поганый язык! Теперь на весь дом может обрушиться несчастье! Кабиры все слышат! Разве что жертвой умилостивить!

Она огляделась, словно уже выбирая предмет, достойный принесения в храм, и вдруг, рассмеявшись, указала на Керизу.

— Нужны жертвы! Непременно! Макасс, понимаешь? После ее слов жди беды. Боги мстительны. А девке не нравятся жертвы Молоху? Так пусть она умилостивит богов подобающей жертвой.

— Но что принести в жертву? — с тоской и тревогой спросил Макасс.

— А ее! Раз богохульствовала, пусть и умилостивит! Хе-хе, она с радостью принесет такую жертву! Пусть идет в рощу при храме. Уж она-то знает дорогу!

— Это неправда! — Кериза вспыхнула и взорвалась гневом. — Я… я никогда! Отец знает!

— Да что там отцы знают о дочерях. Женщина порой не уследит, что уж говорить о мужчине. Я-то за тобой присмотрю, это точно, но что было, то было. А ты на меня тут не кричи! Кадмоса своего можешь не ждать. Если он поплыл на Керкину, то ему конец!

— О, Танит, защити! — простонала Кериза, и Стратоника тут же подхватила:

— Верно говоришь. Хоть что-то. Нужна милость богини, нужна ее защита, чтобы спасти этого верзилу! А ты возмущаешься, когда я говорю, какую жертву ты должна принести. Да имей же сердце, девка! Любимого своего спасать не хочешь? И ведь это не что-то дорогое или неприятное! Наоборот, милая, хе-хе, очень даже милая жертва! И достойная. Первейшие дамы и девицы из богатейших домов — все в эту ночь тайком спешат в рощу.

На лестнице заскрипели доски, кто-то тяжело поднимался, останавливаясь; занавесь в дверях поднялась, и на пороге возник какой-то чужой человек в сером плаще.

— Здесь живет Макасс, мастер-каменотес? — спросил он тихо, с почтением.

— Это я! Кто ты и с чем пришел?

— Святейшая Лабиту, великая жрица храма Танит, зовет тебя, Макасс, явиться утром в храм. Она хочет поручить тебе трудную и ответственную работу.

— Я приду, как велено, хотя… хотя у меня столько работы, что и не справлюсь.

— За работу для храма ты получишь щедрое вознаграждение. А также снизойдет на тебя милость богини.

Стратоника дернула за руку колеблющегося мужчину, и тот поспешно ответил:

— Я приду! О да, это честь для меня! Я приду!

Но посланник жрицы не уходил. Он оглядел обеих женщин и слегка склонил голову.

— Святейшая Лабиту слышала также, Макасс, что у тебя есть дочь, Кериза.

— Это я.

— Я так и подумал. Великая жрица хочет говорить с Керизой сегодня же.

— С моей дочерью? Великая жрица Танит! Откуда она ее знает? Что ей от нее нужно? — Макасс был удивлен и даже явно обеспокоен.

Стратоника живо вмешалась:

— Не спрашивай столько, а слушай! Это великая честь для девушки! Сама Лабиту ее зовет! Хо-хо! Иди сейчас же, Кериза, сейчас же!

— Мне велено проводить Керизу в храм, где ждет великая жрица, а также заверить тебя, Макасс, что ее с подобающим уважением проводят домой. Ибо город сегодня возбужден и неспокоен, и легко нарваться на непристойные приставания.

— Ее проводят? — Стратоника уже распоряжалась как хозяйка дома. — Это хорошо. Пусть тогда идет. Возьми плащ, Кериза, ночь может быть прохладной. И помни, веди себя прилично!

— Она умеет себя вести, — заметил Макасс, когда дочь ушла с посланником Лабиту. — Сколько раз бывала в лучших домах. Да и эту жрицу она тоже причесывала… Нет, то была еще прежняя, та, что перебралась в Утику. Может, и эта Лабиту хочет, чтобы Кериза ее причесала? Откуда бы ей еще знать ее имя? И зачем бы она звала ее ночью?

Стратоника вдруг переменила тон. Неожиданно она перешла в наступление.

— А откуда ты знаешь, что это и вправду был посланник из храма? Ты его знаешь? Вот именно! А может, это уловка, чтобы лишь выманить девку из дома? А может, и она в этом замешана, знала, что за ней придет такой вот «посланник»? Что-то она не удивилась и не сопротивлялась! Добродетельная! Ха-ха-ха! И ты в это веришь!

Макасс вздохнул, но ничего не ответил.

На сей раз подозрения будущей мачехи были беспочвенны. Незнакомец и вправду был посланником жрицы, и Кериза под его защитой без приключений дошла до храма, стоявшего в обширных садах у самого подножия крутого холма Бирсы. У входа в сады, закрытые круглый год и отворявшиеся лишь в сумерках, в день перед священной ночью, уже ждал какой-то жрец. Перешепнувшись с провожатым Керизы, он милостиво кивнул ей.

— Иди без страха. Великая жрица, невеста богини, ждет тебя. Я провожу!

Однако он повел ее не к дворцу главной жрицы, а к домикам в глубине садов, где жили жрецы-евнухи, младшие жрицы, а также гедешотим — полуслужанки, полужрицы, бывшие, по сути, высшим разрядом храмовых блудниц.

В одном из этих домиков, тихом и сонном, как и все остальные, блеснул свет, когда жрец отдернул занавесь. Войдя внутрь, Кериза оказалась в уютном, богато убранном атриуме.

Жрицу Лабиту она знала в лицо, поэтому, увидев, как та входит со стороны перистиля, низко поклонилась. Тем более что жрица была в парадном облачении: квеф на голове, пеплос из тончайшего виссона и такой же плащ, расшитый огромными крыльями. В ушах, на шее, на обнаженных руках, даже на пальцах ног — многочисленные, дорогие украшения.

И в парикмахерше она, похоже, не нуждалась, ибо из-под квефа виднелись волосы, искусно уложенные в ровные, мелкие локоны, обрамлявшие лоб и щеки.

Кериза с удивлением смотрела на жрицу, которая прижимала к груди белого голубя и, милостиво поприветствовав девушку, застыла в почти изваянной позе. Крылья, вышитые на плаще, словно сложились, прикрывая бедра и ноги Лабиту.

— Взгляни на меня, Кериза. Я желаю, чтобы твой отец изваял мне машебот по греческим образцам, из иберийского мрамора — у меня есть прекрасный камень — и чтобы он запечатлел меня в этом облачении. Он справится?

— О да, достопочтенная! — уверенно ответила Кериза. — Он много работал с мрамором. И чаще всего по греческим образцам. Египетские уже вышли из моды.

— Я знаю. Я слышала, твой отец не только искусный мастер своего дела, но и человек, имеющий большое влияние на народ.

— И это правда, достопочтенная! — Кериза гордилась славой своего отца. — Лишь мудрец Лестерос пользуется большим уважением.

— Хорошо. Завтра твой отец придет сюда, чтобы обсудить работу. Я поговорю с ним. В такие тяжкие времена, как нынешние, очень многое зависит от мнения людей, влияющих на народ. Что твой отец думает о войне с Масиниссой? Он ведь не принадлежит к сторонникам Нумидии?

— О нет, достопочтенная! Отец… мы все… верим только в собственные силы. Карт Хадашт должен решать сам.

— Под покровительством наших богов! Танит ведь покровительница города. Да, хорошо. А ты, Кериза? Я знаю, что и у тебя много знакомых, что и твой голос много значит в Молуйе, в Малке…

— Кто-то сказал вам обо мне слишком много добрых слов, достопочтенная! Да что я могу?

Лабиту села на изукрашенный клисмос и указала Керизе на табурет рядом с собой.

— Садись. Я хочу поговорить с тобой. Ты слишком скромного мнения о себе. Я знаю больше. Ты знаешь Херсу?

— Знала, достопочтенная! — Кериза покраснела и смутилась. — Но она теперь…

— Она здесь, под моей защитой. Будет гедешот при храме. Ты знаешь, что это значит?

— Знаю, госпожа.

— Хорошо. Служение богине очищает и стирает то, что было. Ты знаешь, что скоро будет объявлена священная ночь?

— Я слышала, госпожа.

— И ты знаешь также, что наш город нуждается в великих жертвах, чтобы вымолить милость богов. Родители отдают своих детей в жертву Молоху, но наша Танит, покровительница любви, требует иных жертв. Ты ведь знаешь?

— Знаю, госпожа, — тихо прошептала Кериза, ужасно смутившись.

— Да, но в этом году священная ночь должна быть иной, чем обычно. Она должна стать великим праздником! Без оглядки на что-либо, без колебаний и страхов. Богиня должна возрадоваться, а мужчины должны понять, что за таких женщин стоит сражаться до смерти.

— О да, достопочтенная. Но… но при чем здесь я…

— Ты, Кериза, пойдешь к своим подругам. Я уже рассылаю жриц, уже идут и жрецы, чтобы убеждать и объяснять, но голос мирян, не связанных с храмом, может значить очень много.

— Я должна уговаривать подруг идти в рощу?

— В священную ночь! Помни, что священная ночь — это самая необходимая жертва для города! Каждая должна исполнить свой долг!

Кериза опустила пылающее лицо, но послушно прошептала:

— Я пойду, госпожа, и буду говорить.

— Богиня услышит твои мольбы и исполнит то, о чем ты мечтаешь. Но, Кериза, одних слов мало. Важнее пример!

— Пример, достопочтенная? Как это? Значит ли это, что я… я тоже должна…

— Идти в священную ночь в рощу! — твердо, решительно закончила Лабиту.

— Но, госпожа, у меня есть жених…

— Который служит на море, который уплыл к Керкине, и ты дрожишь за его судьбу. Я все знаю. И знай, что лишь милость богини может вернуть тебе любимого. Богини, которой нельзя скупиться на жертвы. О, Кериза, я предостерегаю тебя: боги знают не только наши поступки, но и наши мысли! Берегись, как бы бессмертная Танит не разгневалась за такое колебание! Помни о своем любимом!

— Госпожа! Как же я смогу взглянуть ему в глаза, если я…

— С гордостью, Кериза, только с гордостью! Ты под моей защитой, и я направлю твои шаги. В священную ночь ты придешь прямо ко мне. Я рассчитываю, что ты приведешь с собой хотя бы трех подруг. Я дам вам отдельный домик, назначу жреца-хранителя. Только вы должны принести жертву. Заслужить милость богини белым голубем. Всего лишь. Но он должен быть безупречно белым. Иди теперь, Кериза, милая служительница бессмертной Астарты, и с самого утра начинай действовать. Богиня укажет день священной ночи. Можешь теперь идти, Кериза. А завтра пусть придет твой отец.

***

На следующее утро Лабиту позвала к себе Гидденема, сотника гвардии клинабаров. Он был родичем одного из геронтов, Бодмелькарта, и именно во дворце этого богача великая жрица и встречала молодого человека. Никто не знал, почему на приемы к Бодмелькарту жрица всегда ходила, всегда находила время, хотя часто отказывала даже суффетам. Бодмелькарт был разбогатевшим простолюдином и разнообразил свои пиры плясками сирийских вакханок, что, конечно, мало подходило для глаз девственной жрицы Танит; там собиралась вся пронумидийская партия, и разговоры под влиянием вина бывали отвратительно откровенны, а дамы, часто бывавшие там, порой забывали даже о необходимости соблюдать приличия.

На этих пирах всегда бывал и Гидденем, родич жены Бодмелькарта, — юноша рослый, здоровый, несколько избалованный успехом у женщин и прекрасный в своей голубой, отороченной золотом тунике, какую носили клинабары, когда не надевали доспехов. Надменный, циничный покоритель женских сердец.

Лабиту знала закон и ведала, что жрица на ее посту, утратив девственность, будет заживо замурована в подземельях храма. Она сама, принимая новых кандидаток в жрицы, водила их по подземельям и показывала замурованные ниши. Ту, где погибла Саламбо, которую во время восстания наемников изнасиловали, и она, вместо того чтобы после молебнов лишить себя жизни, захотела жить. Ту, где скончалась Аристона, уступившая суффету и думавшая, что это ее спасет. И ту, где замуровали Элиссу, не выдавшую имени своего соучастника.

Осознание этого и натренированная воля помогали скрыть чувство, но не побороть его. Лабиту была влюблена в этого молодого, великолепного воина, который умел лишь пить да рассуждать об охоте, интригах и женщинах. Который был так чудесно мужественен, грубоват, но единственный.

Однажды на пиру она приказала Бодмелькарту усадить Гидденема рядом с собой. Под предлогом, что хочет расспросить молодого воина о настроениях в войске. Но оказавшись рядом с ним, она едва не выдала себя. У нее хватило сил лишь на то, чтобы смотреть и слушать. И следить, чтобы британская рабыня постоянно подливала Гидденему вина, и притом неразбавленного.

Молодой сотник, сперва удивленный такой честью, а затем и недовольный, ибо это сулило скучный вечер, искал утешения в вине и вскоре перестал жалеть о своем высоком месте. Тем более что вина здесь были лучше, а прислуживающие рабыни подобраны по красоте.

Гидденем, хвастливый и словоохотливый, как все молодые люди его склада, поощряемый и направляемый полусловами, сперва говорил о себе: как скучна, хоть и почетна, служба в гвардии клинабаров, и какая же это злая воля кабиров, что ему выпало жить сейчас, когда у Карт Хадашта нет флота! Ах! Он чувствует, что рожден для службы на море! Только на море! Какое это поприще, чтобы проявить свою отвагу, свои способности! И какие приключения!

— Какие женщины! — подсказала Лабиту. Темный румянец на щеках жрицы должен был бы насторожить мужчину. Но он его не заметил, а если бы и заметил, то, верно, не понял бы причины.

А Лабиту впивалась ногтями в ладони. Живое и чрезмерно развитое воображение рисовало ей картины, ставшие для нее пыткой. Эти загорелые, гладкие плечи, что она видит рядом с собой, обнимают какие-то черные, смуглые или белые тела. Эти руки, блуждающие по бедрам и грудям каких-то девок. Эти алые губы…

Гидденем не заметил ни тона ее голоса, ни того, как сжались ее ладони. Он со смехом ответил:

— Разумеется. Это морской обычай, он силен, как закон. Хотя и здесь, в Карт Хадаште, мы не можем жаловаться, наши торговцы свозят все самое интересное со всего света.

— Хотя бы таких, как эта, — Лабиту презрительно указала глазами на прелестную рабыню, стоявшую рядом с кувшином вина. Та была рослой, великолепно сложенной, светловолосой и светлокожей.

— А то! А то! Хотя, прости меня, достопочтенная, но это из-за твоего присутствия на пиру рабыни сегодня одеты так скромно. Когда мы, мужчины, остаемся одни, их туники или столы не слишком плотно скрывают их прекрасные тела.

— Вот как? О, я не хочу, чтобы вы были в убытке. Бодмелькарт, вели, пожалуйста, чтобы эта девка обнажилась! Храбрый Гидденем хочет убедиться, каковы ее формы!

Хозяин дома без колебаний исполнил ее желание, и пир очень быстро приобрел характер оргии. Гидденем с трудом сдерживался, чтобы не вскочить со своего места и, по примеру товарищей, не исчезнуть где-нибудь в глубине дворца с одной из рабынь или даже приглашенных дам, а Лабиту слушала его все более откровенные, доходящие до цинизма признания, смотрела на его нескрываемое возбуждение, ловила взгляды, которые он бросал на других женщин, и мучилась, словно ее сжигали заживо.

На следующий день она купила у Бодмелькарта ту белокожую рабыню, на которую с такой бесстыдной похотью взирал Гидденем, когда та по приказу господина сняла одежды. Она заметила также, что молодая жена Хирама, родича суффета Абибаала, пьяная, как и большинство гостей, позволила своему пеплосу соскользнуть с плеча и, почти до пояса нагая, кокетливо поглядывала на Гидденема. Через пару дней Хирам, к великому своему изумлению, узнал, что назначен наместником суффетов в Утике и должен переехать в этот город.

Теперь Гидденем, впервые призванный жрицей, явился в назначенный час — удивленный, даже слегка встревоженный.

— Ты звала меня, достопочтенная? — спросил он, низко поклонившись. — Я пришел, хотя это было нелегко. Наш Баалханно, доблестный вождь, знающий врагов лишь как пленников, объявил в гвардии боевую готовность и не позволял никому выходить из дворца. Поэтому я и вынужден таскаться в этих железяках, да и, прости, времени у меня очень мало. Лишь когда я шепнул вождю, что Рим непременно узнает об этом и косо посмотрит на боевую готовность гвардии, он тут же начал изворачиваться и дал мне разрешение. О, боги, что за комедия! Одни дрожат при слове «Масинисса», другие готовы пасть на колени при упоминании Рима, а народ кричит о владычестве на море, ничего не понимая! И не ведает, как дорого за это можно заплатить!

Болтливость гвардейца позволила Лабиту немного остыть и прийти в себя. Ибо Гидденем в золоченых доспехах клинабара был еще прекраснее. При виде его слабели колени, и сердце колотилось в груди. Ох! Греки, верящие в бога Адониса, правы! Это бог, принявший человеческий облик! Это не может быть простой смертный!

Гидденем носил кампанские доспехи, модные в последние годы среди офицеров гвардии. Легкий панцирь состоял из двух богато украшенных, позолоченных и плотно прилегающих к телу пластин — нагрудной и чуть более скромной наспинной, соединенных на плечах и над бедрами подвижными, тоже изукрашенными застежками. Под доспехами — голубая туника, цвет суффетов, на ногах — высоко зашнурованные сандалии, шлем — традиционный, плоский, без гребня и наносника, но с богатой чеканкой.

Лабиту была благодарна воину за его многословие, ибо оно позволило ей овладеть собой и ответить спокойно.

— Благодарю тебя, Гидденем, что ты, преодолев такие трудности, все же пришел. Хотя моя просьба, а вернее, простое предложение, не так уж и важна. Ты, верно, знаешь, что скоро будет объявлена священная ночь и рощи Астарты откроются.

— Знаю! — рассмеялся Гидденем. — У нас в гвардии уже все об этом говорят и радуются. Если бы старый Баалханно вздумал и в эту ночь поддерживать свою боевую готовность, то, наверное, вспыхнул бы бунт!

Жрица презрительно поджала губы.

— Понимаю. Для вас, воинов, это лишь повод для разврата, а до жертв вам и дела нет.

— О нет, достопочтенная! Каждый приносит жертвы, кто сколько может. Твои жрецы, святейшая, за этим хорошо следят.

— Ох, не преувеличивай! В самом гнусном лупанарии вы тратите больше денег, чем стоят все ваши дары. А в роще все же иначе.

— Верно говоришь, достопочтенная!

— Каждый из вас всегда надеется на какое-нибудь особенное приключение.

Гидденем рассмеялся почти вызывающе.

— Это правда, и такое случается. Я сам в прошлом году был избран дамой, которую потом встретил в лучшем обществе. Хотя в роще она и скрывала лицо под вуалью, я все же узнал ее по серьгам.

— Ты ведь не показал, что узнал ее?

— Нет, достопочтенная! Как можно?

— Ну, это к счастью. Ибо богиня могла бы тяжко тебя покарать.

— Говорят. Но, святейшая, там наш толстый вождь…

— Хорошо. Буду краткой. Слушай, Гидденем! Эта священная ночь будет особенно торжественной. Для спасения города нужно умилостивить богиню. И потому я не хочу, чтобы твои товарищи превратили это в оргию. Понимаешь?

— Не совсем, достопочтенная. В эту ночь Танит ведь зовется Астартой и радуется любви.

— Вот именно, это должна быть любовь.

— А, начинаю понимать. В особой обстановке, при музыке, приглушенном свете…

— Именно так. Я знаю наверняка, что многие девы принесут в эту ночь богине в жертву свою девственность. Что будут женщины из первейших домов…

Она осеклась, с трудом заставляя себя сохранять спокойствие, ибо глаза Гидденема блеснули, и лицо его выражало такое нескрываемое любопытство и вожделение, что жрица почувствовала в сердце острую боль. Она пересилила себя и закончила уже быстрее:

— Поэтому я хочу просить тебя, Гидденем, помочь мне. Я хочу, чтобы твои товарищи-гвардейцы были подобраны, чтобы они были предупреждены, чтобы они были трезвы. Другие юноши из лучших родов помогут мне среди своих знакомых. Тебя же я прошу действовать среди воинов. И еще ты должен знать, что большая часть гвардии останется в эту ночь во дворце суффетов. Баалханно объявил об этом решительно. Это облегчит тебе подбор подходящих людей.

Она заметила тревогу на лице гвардейца и поспешно добавила:

— Но ты будешь свободен на всю ночь.

— Благодарю тебя, достопочтенная.

— И… и захочешь ли ты довериться мне и подчиниться моей воле? Ты не пожалеешь!

— Я в этом уверен! Что мне делать, достопочтенная?

— Войди в рощу через врата со стороны священной лестницы. Но только когда совсем стемнеет. Там меньше толпы. Тебя будет ждать тот, кто тебя знает, он и укажет дорогу. Иди, не спрашивая. Но ты должен быть один. И забыть, кого там увидишь.

— Я забуду, святейшая!

— Гидденем, иди, готовь избранных и жди.

— Я уже жду с нетерпением, достопочтенная.

Лабиту кивнула. Движение было несколько резким, и квеф слегка съехал с головы. Она нетерпеливым жестом поправила его, подняв руки к волосам. При этом движении Гидденем заметил два маленьких коричневатых родимых пятнышка на внутренней стороне ее левой руки, у самой тщательно выбритой подмышки. Он поспешно опустил взгляд и, низко кланяясь, попятился к занавеси.