Город пробужденный

50

И на этот раз, однако, Лаодика не посчиталась со временем, и когда Арифрон вместе с Абигайль прибыл в ее дворец, он застал хозяйку дома в нарядном, изысканном платье, перед зеркалом в кругу ярко горящих лампад. Над ней стояла Кериза с горячими щипцами и гребнем.

На упреки Абигайль Лаодика ответила безразлично:

— Дорогая моя, я бы выказала непростительное пренебрежение тебе и другим, кто должен сюда прибыть, если бы принимала вас в какой-то там серой одежде. Вам можно, вы гости, а мне — нет!

Арифрон гневно подошел, не поздоровавшись с Лаодикой, и подозрительно уставился на торопливо работавшую Керизу.

— Кто это? — резко спросил он.

Лаодика смерила вольноотпущенника оценивающим взглядом, словно какую-то вещь, выставленную на продажу. И обратилась к Абигайль:

— Это и есть наш проводник? Ты была права, великолепный экземпляр мужчины. Жаль! Будь у меня время, Бомилькар должен был бы мне его уступить! Он был бы… был бы превосходным массажистом! Ха-ха-ха!

— Я спрашиваю, кто эта парикмахерша? И что она здесь делает?

— Глупый вопрос! Да и у тебя какие-то странные манеры. Тебя никто ни о чем не спрашивал, так как ты смеешь обращаться ко мне?

Арифрон сверкнул глазами и запыхтел от гнева, а Абигайль поспешила сгладить ситуацию:

— О, Лаодика, это ведь наш проводник! До тех пор, пока мы не окажемся на корабле Бомилькара…

— Молчать! — рявкнул Арифрон, испытующе глядя на Керизу, которая с удивлением и изумлением посмотрела на Абигайль. — Я спрашиваю, кто это?

Лаодика надула губы и ответила лишь через мгновение, с оскорбительной небрежностью:

— Это Кериза. Она меня причесывает. Ты ведь не требуешь, чтобы я среди стольких дам была растрепанной?

— Кериза? Дочь Макасса? Того самого? Она едет с нами?

— Да откуда! Я лишь позвала ее причесать меня, но как-то все это затянулось…

— Вот как? Ну, тогда я говорю: эта девушка поедет с нами! А ты за нее заплатишь талант золота!

— Ты с ума сошел, дерзкий мужлан? За парикмахершу? К тому же она не захочет ехать!

Кериза, держа в руках каламистр и гребень, медленно пятилась к двери, бледная от ужаса. Она начинала что-то понимать и вдруг закричала:

— Нет, нет!

Но тут Арифрон показал, что не зря был первым помощником известного работорговца. Он ловко прыгнул и преградил Керизе путь к отступлению, а затем схватил ее за волосы, подсек ноги, повалил, выкрутил руки. Поясом, что поддерживал высоко, почти под грудью, скромную хламиду девушки, он связал ей руки, а грубо оторванным куском одежды умело заткнул рот.

Он выпрямился, гневный, но гордый.

— Будет, как я велю! Эта девушка поедет с нами! Ты, — он указал на Лаодику, — заплатишь моему господину за ее провоз, а также штраф за неподчинение приказам! Парикмахерш она себе вызывает, когда давно должна была быть готова к дороге, а прислуга отпущена! А ты, — он повернулся к Абигайль, — тоже заплатишь штраф! При этой девке ты болтала, что мы едем на галере моего господина! Ну, если и другие были так же неосторожны, то могут быть большие неприятности! Это не забава и не прогулка на лодке! Мы рискуем ради вас жизнью!

Он умолк, задыхаясь, ибо как раз один из его людей, что стерегли ворота и сад, прибежал с вестью, что «путешественники» начинают собираться. Они и впрямь входили, поодиночке и группами, одни — смело и свободно, другие — неуверенно, с колебанием, третьи же — с нервной поспешностью.

Все кутались в плащи, надвинув на самые глаза капюшоны, и лишь в этой ярко освещенной, тихой, роскошно убранной комнате открывали лица и узнавали друг друга.

— Итами, это ты? Ах, как хорошо, что ты едешь!

— Тебя это удивляет? Я ведь должна искать мужа, который где-то там, на римской стороне!

— О, достопочтенный Эшмуназар! Вяленой рыбы нам теперь хватит!

— Зачем орать мое имя? Кто едет, тот едет!

— Мителла! Дорогая моя! И ты здесь?

— Меня уговорила Метамира!

— Я лишь сообщила о возможности! Ах, что за приключение!

— Афама! Это ты? Как тебя изменил этот плащ!

— Впервые в жизни ношу нечто подобное! Жесткий, грубый, и так уродует!

— Хирам! О, ты с нами? Кто-то мне говорил, что ты теперь клинабар!

— Так ведь нет больше таких отрядов! А служить дальше с этой вонючей чернью у меня нет охоты! Хватит этой глупой войны, которая все равно закончится разгромом!

— Болесамун говорит то же самое!

— И я здесь, божественная!

— Ах, как я рада!

— Стратоника! Тебя-то я не ожидала здесь увидеть! Ты же всегда так возвышенно вещала о необходимости борьбы!

— А разве расставание с домом и всей здешней жизнью не требовало борьбы с самой собой? Ха-ха-ха! Я победила, как видишь!

— Елена и Усона тоже едут!

— Уже прицепились к этому бородатому проводнику! И как им не стыдно так открыто выказывать свои желания! Словно простолюдинки! Лишь бы быть поближе к мужчине!

— Ах, оставь их! Но надо признать, Абигайль собрала здесь и впрямь избранный круг! Молодежь из первейших родов! В дороге нам скучать не придется!

— Это уж точно! — прервал их повеселевший Арифрон. Все шло хорошо, собралось уже двадцать четыре женщины и семнадцать мужчин, на улице и во всем квартале было спокойно. Гонец, посланный к калитке в стене, вернулся с доброй вестью: стражники ничего не увидят и не услышат, только просят поторопиться! В этот день дежурит Баалханно, он уже обошел стены, но лучше не рисковать!

— Ну, а теперь все слушают! Отдавайте плату! Без этого не тронемся, а чем позже, тем опаснее! Ну, живо!

— Ах, какой он мужественный! Какой грубый! — шепнула Усона.

Абигайль, почувствовав внезапный укол ревности, порывисто ответила:

— У тебя еще не было случая в этом убедиться, дорогая моя!

Они спешно, безропотно отдавали условленную плату. Арифрон следил дотошно: отверг самоцвет Гимилькара, который тот оценивал в полтора таланта, требуя плату золотом; отверг два персидских дарика как сделанные скорее из сплава, а не из чистого золота, — но в целом сбор денег шел слаженно и быстро. Наконец вольноотпущенник начал отдавать последние распоряжения:

— Сейчас выступаем. Предупреждаю, дорога дальняя, а ночь темная. Так что держитесь каждый за своим спутником, ибо если кто отстанет и заблудится — его дело! А кричать или даже разговаривать — нельзя! Это не шутки! Предупреждаю: один крик, один шорох — и я сверну шею! Пусть даже такую красивую!

Он обхватил тонкую, точеную шею Лаодики и сжал в грубой ласке. Изнеженная капризница на этот раз не рассердилась и не оттолкнула твердую ладонь.

— Ну да! Хе-хе, об этом позже. Повторяю: держаться вместе и идти тихо! А теперь внимание! А ну-ка, все подпрыгнули на месте! Высоко! Живо!

Толстый Клейтомах первым послушно и потешно подпрыгнул. За ним — остальные. Сначала они смеялись, но, глядя на лицо проводника, становились все серьезнее, теряя охоту к насмешкам. Ибо Арифрон внимательно склонил голову и сосредоточенно слушал.

А слушать было что! В узелках, сумках, плетенках и кожаных мехах, что несли беглецы, звенел и бряцал металл.

Арифрон медленно кивнул.

— Ну да! Я так и думал. Хорошо, что берете с собой… но уложите-ка мне это сейчас поплотнее или завяжите покрепче. Ничего не должно звенеть! Тишина! Понятно? Ну, в дорогу!

Он подошел к все еще лежавшей Керизе и пнул ее. Затем повернулся к одному из своих людей:

— Ты, Туберон, будешь стеречь эту девку! Захочет бежать или кричать — убей! А как — это уже твое дело, лишь бы без шума! Ну, ты, блудница, шпионка, проказой разъеденная, дочь пса и гиены, вставай! Слышала? Идти тихо, не то смерть!

Ночь и впрямь была так темна, что держаться вместе было необходимо. Арифрон вел уверенно и без колебаний. И притом не прямой дорогой, ибо сразу за пустой, открытой и с виду не охраняемой калиткой в стене он свернул направо, в старую, редко посещаемую часть кладбищ. Хотя здесь было еще темнее, чем в городе, ибо кипарисы, сикоморы и акации разрослись в густую чащу, все же некоторые из идущих, обладавшие лучшим зрением, начинали кое-что различать и ориентироваться.

Елена в какой-то момент шепнула идущей прямо за ней Метамире:

— Он водит нас кругами, чтобы мы потеряли ориентацию.

— Откуда ты знаешь?

— О, я неплохо вижу в темноте! Здесь есть такая гробница из белого мрамора. Он уже трижды провел нас мимо нее!

— Может, просто похожая… — начала было Метамира, когда резкий шепот из темноты, сбоку, заставил ее содрогнуться от страха.

— Тихо! Ни слова! А не то я вам…

Но не признававшая ничьей воли и вечно строптивая Лаодика тоже что-то заметила и вдруг громко произнесла:

— Арифрон! Хватит этой комедии! Веди прямо, без этих кругов…

В темноте твердая ладонь опустилась на шею женщины и сжала ее до боли. На этот раз в жесте не было и тени ласки.

— Молчи! — прошипел грозный голос. — Еще слово — и задушу!

Лаодика увидела под сомкнутыми веками красные пятна света, почувствовала боль и впервые испугалась. Но все же, когда хватка ослабла и рука отстранилась, она глубоко, почти со стоном, вздохнула, а через мгновение прошептала, прижимаясь к идущей впереди Абигайль:

— Что за великолепный самец! Он чуть не задушил меня двумя пальцами!

Шли долго. Темнота немного поредела, и звезды временами показывались поодиночке между облаками, но Клейтомах, который много плавал, и по этому мог определить, что полночь близка. Наконец проводник остановился. Кладбища они давно миновали и теперь шли по каменистым, поросшим лишь редким кустарником пустошам. Все более отчетливый плеск волн, разбивавшихся у подножия обрыва, указывал на то, что они приближаются к краю плато.

— Море сегодня неспокойно! — осмелился шепнуть Эшмуназар. — А… а гребцы хорошие на… на той галере?

Вольноотпущенник неприятно рассмеялся:

— Думаю, они будут дрянь! Но это неважно! Кнут быстро научит их тому, что нужно. Мы выплывем и доплывем до цели. Нам ведь тоже дорога наша шкура, ну и доход! Эй, Туберон, что там?

Надсмотрщик Керизы вел ее в конце шествия; теперь он повалил ее на землю и медленно подошел к предводителю.

— Ничего! Тишина. Погони нет!

— Хорошо. А эта девка, которую ты стерег?

— Жива. Шла послушно и никаких фокусов не выкидывала.

— Хорошо! Теперь следить, чтобы не сбежала! Ни она, ни кто-либо другой! А вы, прекрасные дамы и достопочтенные богачи, внимание! Мы стоим на краю расселины, а внизу как раз наша галера. Здесь есть спуск, крутой, но возможный, он скрыт этими кустами. Мой помощник пойдет первым, а вы поочередно за ним. Кто поскользнется, сорвется, струсит — тому конец. Понятно? Прижиматься правым боком к скале, смело, но осторожно, и все спустятся.

На открытом пространстве было немного светлее, а может, зрение привыкло к темноте, ибо все увидели черный, еще более темный, чем фон, контур расселины. Ни единый шорох, ни всплеск не выдавали, что в глубине есть вода.

— И здесь спрятана галера? Ты нас не обманываешь? Ведь это узкая щель! — с подозрением спросила Абигайль.

Арифрон на удивление не рассердился, лишь поднял с земли камень, отошел на пару шагов в сторону и швырнул его в черноту. Ответом был всплеск, тотчас же умноженный эхом, жуткий и оттого еще более страшный.

— Верно, так выглядит вход в царство Зебуба! — шепнул кто-то.

Арифрон счел необходимым придать им смелости. Он рассмеялся:

— Как учат жрецы, оттуда нет возврата! А из этой щели я вылезал уже сотни раз. Бояться нечего, надо лишь идти смело, как проводник. Ага, еще одно: достопочтенные дамы пусть подберут свои столы и прочие тряпки! Темно, и стыдиться нечего, а будет нехорошо, если это будет путаться под ногами. Идите!

Последней раб поднял с земли и подтолкнул к спуску Керизу. Арифрон, не раздумывая, развязал ей руки.

— Ступай! Без помощи рук ты бы сорвалась. А твою судьбу будет решать только наш господин! Ступай!

В тот же миг в глубине расселины раздался громкий крик, отчаянный стон, а затем в тишине послышался звон металла, скатившегося по камням, и всплеск воды.

— Что там? — Арифрон подскочил к краю расселины и вполголоса, гневно бросил вопрос в царившую внизу кромешную тьму. — Кто-то сорвался?

— Хуже! — донесся снизу ответ, сдобренный гневным проклятием. — Это один тут, ага, достопочтенный Эшмуназар растерял свои драгоценности!

— Лучше бы сам свалился, а золото оставил! — рыкнул Арифрон.

— Мои сокровища! Мои драгоценности! Все, что у меня есть! — причитал отчаявшийся богач. — Ох, зажгите огонь! Наверняка многое осталось в расщелинах! Арифрон, я требую обыскать и собрать хотя бы это!

— А я требую тишины! Или полетишь вслед за своим золотом! Огня! Еще чего! Спускаться и на галеру! Там будешь жаловаться и требовать! А сейчас — дальше, и живо! И так уже очень поздно!

Кериза спускалась смело, нащупывая ногой каждую следующую ступень, не отпуская рук, пока не вставала твердо. Она не несла никакой поклажи, была сильна, привычна к труду и тяготам, поэтому спуск давался ей легче, чем другим женщинам, изнеженным и не знавшим усилий. И все же даже для нее это был страшный путь. Вспотевшая и дрожащая, она наконец почувствовала под ногами какую-то доску, чья-то твердая ладонь поддержала ее, другая подтянула, и девушка поняла, что находится на палубе галеры.

— За мной! — пробурчал кто-то равнодушным, скучающим тоном. — Осторожно, пригнитесь, дверь низкая! Ну вот, страх позади!

Тяжелый занавес поднялся, и Кериза с минуту моргала, ослепленная и сбитая с толку светом. Хотя горела всего одна трехфитильная лампада, после царившего на дне расселины мрака это был слепящий свет.

Подняв веки, она увидела, что находится в помещении, похожем на то, что она знала по галере Зарксаса. Эта, однако, была обставлена с роскошью и несколько просторнее, но и здесь беглецы стояли в тесноте. Женщины поспешно поправляли волосы, одергивали столы и туники, осматривали оцарапанные руки. Становилось душно.

— Эй, Арифрон! — Хирам, молодой богач, дезертир из конницы Магарбала, хотел порисоваться перед женщинами своей решительностью. — Что это значит? Почему мы должны так толкаться? Где твой господин?

— Лично я не имею ничего против этой тесноты! — добавил он шепотом, наклоняясь к уху Елены, которую толстый Гимилькар почти прижал к нему. Хирам даже не пытался отодвинуться, напротив, его ладонь словно случайно легла на бедро женщины. Та лишь хихикнула, не возражая.

— Скоро вы сможете его приветствовать. Он укажет каждому место. Сейчас он занят. Мы должны немедленно выходить в море, чтобы к рассвету быть далеко.

— Как это? Мы уже плывем? — удивился кто-то. — Не слышно ни приказов, ни барабана келевста!

— Хе-хе, у нас все тихо, да гладко! Здесь, в нашей расселине, веслами пользоваться нельзя, слишком узко! Здесь только шестами отталкиваются от стен. А это делается тихо! А барабан? Наслушаетесь еще, наслушаетесь!

Через какое-то время галера заметно качнулась, что-то заскрежетало, и наконец ровный ритм длинной волны начал баюкать судно. Лишь тогда в каюту вошел Бомилькар, но как же он изменился! Таким его не знали, встречая в основном на пирах, где он был услужлив, подобострастен, с улыбкой сносил колкие насмешки и нескрываемое пренебрежение. Его богатства, сколь бы велики они ни были, еще не достигли той меры, чтобы гарантировать ему уважение, власть и… всеобщее молчание о начале его карьеры и способах наживы. Над ним насмехались женщины, среди которых он не мог найти любовницу, издевались щеголи, не скрывали презрения даже бывшие сотоварищи-геронты, а он сносил все с заискивающей улыбкой.

Тот Бомилькар, что стоял теперь перед ними, одетый в короткую, солдатскую хламиду, с мечом у бедра, был выпрямлен, уверен в себе и не утруждал себя улыбкой.

Он тотчас же заметил меч на поясе Хирама, который, как и все, сбросил плащ.

— Что это значит, Арифрон? — не здороваясь с гостями, набросился он на вольноотпущенника. — Почему у этого человека не отобрали меч?

— Не заметил под плащом, господин!

— Немедленно отобрать! Эй, слушайте все: у кого-нибудь еще есть оружие? Отдать немедленно! Ни у кого не должно быть оружия! У кого найдут, того немедленно за борт! Человека, не оружие! — пояснил он, зловеще рассмеявшись. И тут же резко повернулся к Эшмуназару:

— Это ты растерял свои драгоценности?

— Да, я как раз хотел пожаловаться на твоих людей! На этого вот вольноотпущенника! Он не захотел остановиться, высечь огня и…

— Правильно сделал! Никаких жалоб! Молчать! — рявкнул он, когда в сбившейся толпе начал нарастать ропот возмущения и удивления.

Торжествующе улыбаясь, он обвел глазами всю толпу. И заговорил медленно, словно упиваясь этим мгновением:

— Прекрасные дамы и достопочтенные господа! Чувствуете, как качается галера? Мы уже в море и удаляемся от берега. А вы, верно, знаете, что в море есть лишь один закон и одна воля — моя! Итак, сперва оружие! Все отдали?

— Ну разумеется!

— Ни у кого нет!

— Только у Хирама был! — поспешно заверяли они, что, впрочем, было правдой.

Бомилькар испытующе водил взглядом по стоявшим ближе всех, внезапно грубо растолкал первый ряд и подскочил к Стратонике, высокой и красивой дочери Бодмелькарта.

— А это что? — выкрикнул он и вырвал из пышных, уложенных на восточный манер волос девушки длинную, украшенную шпильку в виде стилета.

Стратоника, когда это было нужно ее отцу, изображала ревностную сторонницу жрицы Лабиту, агитировала, выступала с речами. В то же время она хотела ввести моду, чтобы «женщины битвы» носили в волосах кинжалы в знак своей несгибаемой готовности. Мода не прижилась, но Стратоника упрямо носила свою изящную безделушку. Не думая о том, что делает, она вколола шпильку в волосы и теперь, отправляясь в путешествие.

Бомилькар вырвал стилет вместе с клоком прекрасных, густых волос. С уст застигнутой врасплох женщины вырвался крик боли.

— А это что? Я предупредил: кто прячет оружие — за борт! Ты, сука, ты, блудница, ты, потаскуха! Я научу тебя насмехаться над моими приказами!

Каждый выкрик сопровождался ударом по лицу, резким, болезненным. Арифрон, тут же подскочивший, сноровисто выкрутил девушке руки за спину и обездвижил ее, а Бомилькар бил со всей силы. Что еще хуже — он при этом смеялся, и крики боли, издаваемые жертвой, казалось, лишь подстегивали его.

Через мгновение он вернулся на прежнее место у двери, откуда ему лучше всего было видно всех пассажиров — ошеломленных, перепуганных, все еще ничего не понимающих.

— Это был небольшой урок. Эту глупую девку следовало бы выбросить за борт, но я прощаю ее, ибо такова моя воля. А может, и для чего-то другого, о чем вы еще узнаете! Но сейчас не время для мелочей. Чувствуете, как неровно идет галера? Гребцов у нас мало. Вернее, пока гребут лишь мои надсмотрщики и люди из экипажа. Пора уже освободить их и начать плыть нормально.

— Так почему же ты этого не делаешь, Бомилькар? — спросил Эшмуназар, стоявший ближе всех и все еще относившийся к владельцу галеры с пренебрежением и высокомерием. — Мы ведь должны как можно скорее…

Он взвизгнул, хлестнутый кнутом Арифрона. Бомилькар даже не взглянул на богача, перед которым когда-то лебезил.

— Не разговаривать без моего разрешения! Запомните это! Кажется, вы уже поняли ситуацию?

Когда никто не ответил, а на лицах отражались лишь ужас и изумление, он коротко рассмеялся и приказал:

— Отдать свои сумки и прочие узелки! Арифрон, забрать и запереть в моих сундуках! Молчать! — взвизгнул он, подавляя робкий ропот протеста и сопротивления. — У кого найду хоть крупицу золота, тот повиснет за ногу на мачте! Да, отдавать все: кольца, ожерелья, серьги, что там у кого есть!

— Но, Бомилькар! — начал было Эшмуназар, в возмущении забыв о полученном уроке, и тут же опомнился, с криком ужаса закрывая голову руками.

— Молчи, пес! — бросился к нему Бомилькар. — Ты осмелился растерять золото! Мое золото! Столько талантов! Ты, жирный, мерзкий боров! Арифрон! За борт эту падаль! Эту кучу навоза!

Еще не понимая, еще не в силах понять, что все это происходит наяву, они видели, как вооруженные помощники Арифрона хватают и выволакивают скулящего толстяка на смерть. Лишь донесшийся с палубы вопль чудовищного ужаса, внезапно оборвавшийся, и возвращение равнодушных палачей заставили их осознать правду.

А Бомилькар, светлея лицом по мере того, как бледнели лица его «пассажиров» и глаза их стекленели от ужаса, продолжал повелевать:

— Прав был этот подлый негодяй, что только что сдох и порадует мурен своим телом: гребцов нужно сменить! Вы, верно, уже поняли, кто будет грести? Вы, прекрасные дамы и достопочтенные господа! Неужели вы и впрямь думали, что на мою галеру я могу взять столько пассажиров? Ведь это маленькое судно, лишь для особых целей! Вы хотели выбраться из города? Хорошо! Это я вам обещал…

— Мы заплатили тебе! По таланту! — всхлипнула Стратоника.

— За проезд! Я вам его организовал! Но о подробностях речи не было! Довольно! Марш к веслам, и работать как следует! К рассвету мы должны быть далеко!

Когда они не двинулись с места, не зная, что делать, он, рассмеявшись, добавил:

— Не понимаете? Вы должны работать на веслах! Как рабы! Ибо вы — мои рабы! Глупцы! С такими сокровищами отдаться в мои руки! Хотели жить безбедно в Египте? А я продам вас в Мавритании. Там ценят белые тела. Эти жирные боровы пойдут в евнухи, молодые — на работы, девки — в лупанарии! Но на этот раз не из прихоти и ради острых ощущений, как некоторые из вас, я знаю, это делали!

— Как ты смеешь говорить с нами таким тоном? — гордо прервала его Лаодика.

А Бодесмун, молодой богач, что насмехался над новым войском Гасдрубала и не хотел в нем служить, рассмеялся:

— Хорошая шутка! Не ожидал я такого от тебя, Бомилькар! — начал он, но тут же умолк. Ибо хозяин галеры схватил его за одежду на груди и с неожиданной силой принялся трясти и дергать молодого силача.

— Шутка? Шутки кончились! Вы смеялись надо мной на пирах, на собраниях герусии, повсюду! Теперь смеюсь я! Смеялась твоя сестра, Метамира, эта сука, когда я хотел взять ее в жены! Теперь она будет плакать на весле! Арифрон, это та, вон, что так дрожит от страха! Научи надсмотрщиков — бить кнутом за любую мелочь! Могут даже забить до смерти!

Он напирал на перепуганную толпу, оттесняя ее вглубь каюты. И шипел:

— Тесно вам здесь? Кто-то уже смел протестовать? Хорошо! Сейчас станет просторнее! Арифрон, этого толстяка, Клейтомаха, за борт! Это ты смел, гнилой шакал, лаять когда-то на меня и протестовать, когда я стал геронтом! Теперь пожалеешь! Прочь его! А вы, блудницы, суки, человеческий навоз, хотели удобных кают в путешествии? Ха-ха-ха! Удобная здесь лишь одна — моя! Одна из вас может здесь остаться в качестве моей любовницы! Ну, у кого есть охота? Остальные пойдут к веслам! Молчите? Тогда я пока выбираю вот эту! Может, потом сменю!

Он схватил за плечо прелестную, молоденькую, но известную своим распутством Мителлу и толкнул ее в сторону, на ложе, стоявшее у стены.

Арифрону, который вернулся с палубы, утопив Клейтомаха, он говорил холодно, спокойно, властно и решительно:

— Мужчин связать и свести вниз! Приковать к тяжелым веслам. Так. Живее! Кто будет сопротивляться — забить до смерти! Хорошо. А теперь эти прекрасные дамы! К более легким веслам. Их тоже приковать за ноги! Марш!

Когда они, сбившись в перепуганную, полубессознательную толпу, замялись, Бомилькар выхватил кнут из руки Арифрона и принялся сечь безжалостно, холодно, со всей силы по тем лицам, улыбки которых он добивался годами, по тем телам, холеным, прекрасным, желанным и вечно для него недоступным. Визг, стон, крик отчаяния, казалось, пьянили и насыщали его.

— Живее! Так я велю, а моя воля — закон! Прочь отсюда! Дальше! За работу! Я научу вас послушанию! А это что? Кто это? Я ее не знаю!

— Это парикмахерша, которую я застал у Лаодики. Отпустить ее было уже нельзя, так что я связал ее и пригнал. Лаодике я сказал, что она должна за нее заплатить!

— Она осмелилась ослушаться приказа и задержала парикмахершу? О, за это она заплатит, но не золотом! Посадишь ее за первое весло, и пусть надсмотрщик не жалеет кнута!

— Жаль такое тело, господин! — пробормотал Арифрон.

— Как хочешь, можешь взять ее себе! А ты, там, прочь! К веслу! Разделишь участь тех баб, которых причесывала! Живо!

— Нет! — ответила Кериза.

— Нет? Она смеет говорить «нет», когда я приказываю! Арифрон, ты слышал?

Вольноотпущенник лишь кивнул и жестом указал нескольким помощникам на Керизу, все еще неподвижно стоявшую у стены каюты. Он двинулся к ней медленно, опустив голову и широко растопырив свои огромные лапы.