Город пробужденный

23

Гасдрубал отпустил сотника Бакха и с мгновение испытующе смотрел на Кадмоса. Нетерпеливым жестом он прервал Биготона, который уже было начал говорить о цели их посольства, и спросил:

— Тебя зовут Кадмос?

Кадмос, злясь на себя за то, что не может скрыть смущения, которое вызывал в нем военачальник одним своим присутствием и пытливым взглядом, коротко кивнул.

— И это ты провел эту сотню трусов через лагерь Гулуссы?

— Я, — Кадмос заставил себя говорить дерзко, — но сражались они не как трусы.

Гасдрубал пробормотал что-то, прозвучавшее как: «Тем яснее видно, как много зависит от вождя!» — и через мгновение спросил снова:

— Сотник Бакх — старый солдат. Он был во многих битвах. А тебя он расхваливает. Откуда ты знал, что нужно ударить именно так, в самую середину? И как делиться и когда нападать?

Кадмос пожал плечами:

— Да как-то почувствовал. Но приказы отдавал Бакх. Я не умею.

— Ты умел лишь составить план, мгновенный план, и навязать свою волю. А потом сражаться за десятерых.

«Прирожденный вождь! — думал Гасдрубал, не сводя глаз с Кадмоса. — Никогда бы не подумал, что такие бывают в народе. Ну, в этом есть греческая кровь, это видно. Кадмос… где-то я уже слышал это имя. Кто-то говорил мне о каком-то рыбаке Кадмосе. Впрочем, неважно!»

Жрец Биготон довольно нетерпеливо прервал его размышления.

— Достопочтенный рошеш шалишим, нас посылает народ Карт Хадашта и новая герусия. Нас посылает город. Своим представителем народ избрал Кадмоса. Выслушай его!

— Говори! — коротко, но благожелательно бросил Гасдрубал.

Кадмос сначала говорил медленно, запинаясь, потом — со все возрастающим пылом. Прирожденный карфагенянин никогда не испытывал трудностей с речью.

Вождь слушал нахмурившись, но не перебивал. Когда Кадмос наконец замолчал, задыхаясь, ибо заканчивал он в величайшем возбуждении, Гасдрубал неожиданно спросил о вещи, на первый взгляд, менее значительной.

— Ты говоришь, вы захватили римскую галеру и взяли в плен самого командующего флотом, Флакка?

— Они почти не защищались.

— Что стало с этими пленниками?

— Флакка и его штаб купил достопочтенный Сихарб. А женщин — Бомилькар. В частном порядке. Потому что суффет Гасдрубал…

— Понимаю. Теперь я понимаю, почему отплыл римский флот, который, крейсируя у Карписа, отрезал нас от подвоза.

— Вождь, что ты ответишь на призыв, который шлет тебе народ и город? — с тревогой спросил Биготон.

Гасдрубал нервно ходил по шатру, теребя бороду. Через мгновение он хлопнул в ладоши, и когда вбежал дежурный сотник, приказал:

— Внести светильники. Стражу отвести от шатра. Никто не смеет слышать, о чем здесь говорят. Пусть стража никого не впускает без моего разрешения.

Он с минуту обводил глазами лица присутствующих. Из послов в шатре были Биготон, Кадмос, Идибаал и Магон, из офицеров — Карталон, заместитель вождя, Мардонтос, командир конницы, Антарикос, начальник осадных орудий, и Герастарт, молодой человек, который несколько дней назад принял командование фалангой после смерти ее прежнего геронта. Все стояли в ожидании, что скажет вождь.

— Садитесь! — приказал Гасдрубал.

Сам он продолжал ходить по шатру. Не сел и жрец Биготон, не сводя глаз с лица военачальника.

Когда рабы внесли алебастровые светильники и бесшумно удалились, Гасдрубал приоткрыл полог шатра, выглянул, проверяя, достаточно ли далеко отошла стража, после чего тщательно задернул вход.

Но он успел взглянуть и на небо, потому что обратился к жрецу:

— Танит бессмертная и милостивая будет с нами на этом совете. Ее звезда, Хабар, сияет прямо над нами.

Биготон воздел руки:

— Милость Танит над всяким, кто будет защищать священный город! Кто не допустит поругания храмов!..

Вождь прервал его почти гневно:

— А до нас дошли какие-то вести, что это как раз Танит гневается и карает город! Будто бы богиня глубоко оскорблена! Неужто какая-то из жриц утратила девственность?

— Наветы, глупые наветы! — живо возразил жрец. — Все гадания в последнее время указывали, что Танит своему городу благоволит!

— А другие боги? Тот, чье имя лучше не произносить, говорят, очень гневен! Он должен был получить в жертву сто детей из знатнейших родов, а получил детей рабынь!

Сословная солидарность жрецов взяла верх, и Биготон принялся объяснять:

— Это всего лишь недоразумение! Постановление гласило, что дети должны быть из первейших домов, а не родов. Посему один из наших сановников и принес в жертву дитя рабыни, принадлежащей его дому. Принес он его лично, ибо, как говорят люди, это его дитя. А значит, все в порядке.

— Бастард приравнен к законному ребенку? Ну, как хотите. Может, однако, такая жертва не была принята милостиво?

Кадмос прервал его:

— Вождь, это дела жрецов! Боги всегда благосклонны к тем, кто в бою окажется сильнее и смелее, так что давай говорить о битве.

Молчавший доселе Идибаал серьезно вставил:

— Те, кто отверг требования Рима, не отдали бы ни оружия, ни машин. Но ты знаешь, вождь, что это другие решали за них.

— Легко сказать! Я знаю лишь, что народное собрание вынесло мне и Карталону смертный приговор, а теперь то же народное собрание взывает ко мне о спасении, наделав столько глупостей!

— Народ хочет сражаться и верит, что под твоим командованием…

— Перестань! — гневно бросил Гасдрубал. — Ни один вождь не победит без армии! А тех сил, что у меня здесь, не хватит даже на нумидийцев! Мы отбиваем их, потому что они сражаются конницей, а та в горах мало полезна! Но если бы мы спустились на равнины, все бы изменилось! Безумие — мечтать о прорыве к городам, а что уж говорить об отражении удара консульской армии, объединившейся с силами Гулуссы!

Кадмос выпрямился.

— Мы прорвались сюда из города всего лишь несколькими людьми. Что же до битвы, то если стянуть из города клинабаров, рабдухов, храмовую стражу, если набрать добровольцев…

— Чем ты их вооружишь, когда все запасы отданы римлянам? И какая польза от добровольца, который даже щит носить не умеет? Вздор!

— Как это, вождь? Ты хочешь сказать, что не присоединяешься к решению народа? Что не примешь власть, не поведешь в бой? В бой, который будет, должен быть победным? За нашу свободу мы будем сражаться до последнего вздоха! Народ, жаждущий битвы, — это сила!

— Народ! Несколько крикунов, вопящих за других! Хотя никто их на то не уполномочивал! Я не верю в желание нашего народа сражаться! А наемников теперь не найти!

Жрец Биготон поспешно вставил:

— Милости богини и ее могущественного покровительства хватит на все.

Гасдрубал гневно прервал его:

— Я верю в богов, но знаю, что в делах земных лучше мыслить по-земному! А сейчас — я не вижу возможности победить!

— Ты боишься? — резко перебил Идибаал.

— Не за себя. Я с юности сражаюсь, и никто еще не видел меня испуганным. Но город! Я не стану подвергать город опасности! Если Советы решили выдать Риму оружие и даже перенести город, значит, иначе было нельзя.

— Советы? — Кадмос глубоко вздохнул. — Разве народное собрание не значит больше? А народное собрание призывает тебя, вождь, явиться, принять власть и спасти нас!

— Что за перемена? Ведь всего пару месяцев назад то же самое собрание вынесло мне приговор, и все скулили, как побитые псы, при одном упоминании Рима! Неужели люди так внезапно изменились? Как можно доверять народу?

Жрец Биготон быстро вмешался:

— Вождь, ты ведь знаешь, что мнение народного собрания всегда искажалось. Подкупленные люди, заранее подстроенные решения. Но теперь Рим перегнул палку. Народ знает одно — этих условий принимать нельзя.

— Народные собрания искажались? Я слышал такие обвинения. Но чаще всего люди шепчут, что это как раз вы, жрецы, настраиваете народ.

— Мы заботимся о том, чтобы честь бессмертных богов не пострадала, — тихо ответил Биготон. — Если в своем рвении мы и заблуждаемся, то боги простят.

— Но с людьми может быть труднее! — рыкнул Идибаал.

— На этот раз, вождь, поверь мне, народ говорил сам за себя, — серьезно закончил жрец.

— Не могу поверить! Слишком внезапная перемена!

— Нет, вождь! — почти кричал Кадмос. — Никакой перемены нет! Народ всегда верен своему городу! Просто он впервые смог говорить открыто!

— Повторяю: не верю! На этот раз он послушал, верно, не подставных людей от Совета, а каких-то других крикунов! Так было, есть и будет! Я не бросаю обвинений, не подозреваю, что те были подкуплены, возможно, они действовали под влиянием отчаяния и любви к городу, но всего этого мало! Недостаточно, чтобы бросаться в безумства!

— Так ты не двинешься, вождь, в Карт Хадашт, где тебя так ждут? Не примешь власть? Не поддержишь дух?

Гасдрубал с минуту молчал, устремив взгляд в огромную львиную шкуру, устилавшую землю в шатре. Внезапно он пнул оскаленные зубы огромной пасти и гневно воскликнул:

— С войском я не двинусь! Это трусливая банда, настолько разложившаяся, что держится лишь в этих укрепленных горных лагерях! Нам не пробиться через равнины! Но я поеду один! Предстану перед этим вашим народом и скажу! Пусть опомнится! Пусть не требует и не ожидает от меня невозможного! Кто отдал оружие и машины, тот пусть не говорит о битве!

Идибаал рванулся и грозно схватился за рукоять меча, но жрец Биготон поспешно остановил его. Он внимательно смотрел на вождя, ибо почувствовал в его словах не гнев и презрение к толпе, не расчетливое решение, а с трудом скрываемое отчаяние. Он быстро заговорил:

— Хорошо. В том-то и дело, вождь, чтобы ты прибыл в город. Народ ждет тебя. Нетерпеливо ждет.

— Едем вместе! Карталон, ты примешь здесь командование! Знаешь, что делать! Мы уже это обсуждали! Антарикос и Герастарт поедут со мной! Ну, Кадмос, веди!