Город пробужденный

46

Прошло два дня после странной, кроваво отбитой атаки римлян. Ветер все дул с суши, не позволяя флоту выйти в море, что почти доводило Эоноса до болезни, а всех остальных — тревожило. Ибо было совершенно ясно, что римские шпионы доносят консулу обо всем, что творится в городе, и наверняка постараются донести и о таком важном деле, как завершение строительства флота.

Но хватит ли удвоенной стражи и постоянной бдительности, чтобы помешать им выбраться за стены? А вернее — надолго ли их хватит?

На третий день самум начал стихать, но все еще дул слишком сильно, чтобы корабли могли выйти в море. Все моряки сходились в одном: такое продлится еще пару дней, после чего наступит штиль.

— Не буду я, верно, ждать восточного ветра! — терял терпение Эонос. — Пойду на одних веслах! У нас и так будет преимущество!

— Римляне спустили на воду те три триремы, что чинили у Тунеса! — предупреждал Фали, дерзкий малец, который на маленьком челне пускался в одинокие ночные разведывательные вылазки.

— Это им не поможет! О, Мелькарт, останови же наконец этот ветер и дай нам выйти в море!

Но в тот же день внимание всех было приковано к другому. Около полудня ветер донес до порта звуки труб, трубивших настойчиво, внезапно. В мастерских, в огромных кузницах, на верфях и складах на миг замерла работа.

— Из храма? Снова народное собрание? — стали спрашивать люди, но Макасс, проходивший в это время через площадь Ганнона, решительно это отрицал. Такого намерения не было, не случилось ничего такого, чтобы нужно было взывать к народу.

— А может, прибыло римское посольство? — предположил кто-то.

— Они получили по заслугам два дня назад и сыты по горло! Это возможно! — люди тут же радостно подхватывали такую новость.

— О, лишь бы они ушли и из-под стен, и из Утики, и оставили нас в покое, тогда можно их и впустить!

— Ну и дурак! А кто заплатит за столько сожженных селений?

— Мой виноградник под Убадом они уничтожили полностью! Должны мне заплатить!

— А у моего брата был дом и мастерская в Тубарбо!

— А сколько потеряли рыбаки, не имея возможности ловить? А купцы?

— О купцах не беспокойся! Эти уж свое вернули с лихвой!

— Верно! Вчера за бека оливы требовали на рынке полшекеля!

— А за гомор проса — драхму!

— Дочь соседки замуж выходит. Ну, хотели ей родители справить свадебный пеплос из виссона. И что вы скажете? Нет его! Во всем городе нет!

— И хорошей кожи на сандалии!

— И досок! У меня лестница рушится, а починить нечем!

— Конечно! Все забрали на строительство кораблей!

— А каменотесы только обтесывают снаряды для машин. О том, чтобы высечь хороший машебот, и слышать не хотят. Если кто умирает, хоронить приходится в глиняном гробу. Из тех, что массово обжигают рабы достопочтенного Бомилькара.

— Этот-то, небось, жалеет, что невольниц из глины лепить нельзя!

— Ха-ха-ха! Верно! Но уж это-то нет! Ты бы хотел такую? Твердую, да холодную?

— О нет! Должна быть мягкой и горячей! Ух, человек бы себе…

— Тихо! Слушайте! Трубы не со стороны храма!

— Тем и лучше! Столько этих собраний, что уже приелись!

— И от работы вечно отрывают! Заработать нельзя!

— Я не пойду! Что мне там!

— И я! Узнаю потом, что решили!

— Ни предупредят, ни жрецы не объяснят и не научат, как голосовать, — сразу собрание и все! Я там не геронт и не суффет, а всего лишь кузнец! Не мое это дело — во всем разбираться!

Весть, неведомо откуда пришедшая, вскоре достигла окраин города:

— Римляне атакуют! Всеми силами! Тащат машины!

А через некоторое время — общий, далекий, нарастающий крик:

— На стены! Все на стены!

Гасдрубал, наблюдавший с башни над воротами Ганнона за передвижениями римлян, обернулся, услышав приближающийся шум. Герастарт, быстро взбежав на площадку, тут же пояснил:

— Это народ, вождь! Толпы людей со всего города спешат к стенам. Хотят помочь в бою!

— Они только помешают! Разогнать! То есть — поблагодарить, объяснить…

Жрец Сихакар, присутствовавший на башне, приблизился к вождю и тихо прошептал:

— Соизволь поразмыслить, господин. Народ полон рвения. Стоит ли гасить такой порыв?

— Но какая-либо помощь народа не нужна! Гарнизона на стенах достаточно! Когда римляне начнут метать тяжелые снаряды, они долетят и за третий вал! Будут ненужные жертвы!

Жрец понизил голос:

— Неужели не нужны, вождь? Это одним лишь богам известно! А если по-человечески, то не забыл ли этот народ о войне? Не поблекла ли ненависть к Риму? Порой такие жертвы — очень болезненные, о, очень! — порой они могут быть необходимы! Чтобы остальные очнулись…

— В этом нет нужды! — сурово прервал его Гасдрубал, но жестом остановил офицера, уже готового отогнать толпу, и снова повернулся к равнине, наблюдая за передвижениями неприятеля.

Рядом с вождем стояли Кадмос, Баалханно, Мардонтос, Герастарт; все с любопытством смотрели вдаль. Сразу понять замысел римлян было трудно. С высоты башни в ясный день все было видно как на ладони, вплоть до римских валов. Лишь сам вал, казалось, дрожал и колыхался, но это было обычным явлением в неподвижном, раскаленном воздухе.

Солнце отчетливо поблескивало на остриях копий, и было видно, что вал густо усеян воинами, что все ворота открыты и из них вытекают плотные, мощные колонны. Ясно различались и медленно ползущие тяжелые боевые машины.

Мардонтос, после смерти Антарикоса командовавший машинами, обладал превосходным зрением и первым разобрал, что именно катится к стенам. Он не скрывал удивления.

— Это онагры. Самые тяжелые. Для каждого и сотни людей мало. Ну, уже видно, какие толпы их тащат. А это гелеполь! Для метания бревен. Ничего не понимаю! Таким машинам должны предшествовать более легкие катапульты, баллисты, подвижные щиты для лучников, и лишь когда все это перебьет или запугает гарнизон, можно подтягивать эти громадины, предназначенные для разрушения стен. Потом — тараны, толленоны… А они катят именно онагры, не установив предварительно более легкие орудия.

— Может, Сципион хочет попытаться взять город одной атакой? — пробормотал Герастарт.

Не любивший его Баалханно тут же возмутился:

— Если бы командовал ты, может, так бы и вел атаку, но Сципион не дурак! Он знает, что потеряет половину людей и ничего не добьется! Стены Карт Хадашта крепки!

— И хорошо известны римлянам! — прервал их Гасдрубал. — Нет, так они атаковать не будут! Но чего они хотят, я пока понять не могу.

— Откуда у них столько людей, чтобы тащить эти машины? — заинтересовался Мардонтос. — Смотрите, как быстро они все же катятся! Сотни людей должны толкать и тянуть!

— Как-то странно они построены! — подал голос Кадмос, молча наблюдавший за приближающимися колоннами. — Кажется, будто тех, кто работает, окружает плотный строй стражи!

— О, не делай вид, будто отсюда можешь разглядеть такие подробности! Впрочем, что тут странного? Согнали людей из всех деревень и селений, заставили работать, а теперь стерегут!

— Откуда согнали? До самого озера Мануба, до самых гор все бежали! Из Утики не возьмут, потому что этот город хотят расположить к себе милостью. А на юг не смеют двинуться из-за соседства Карталона.

Он внезапно умолк, словно пораженный какой-то мыслью, и, прикрыв глаза ладонью от солнца, внимательно вгляделся в сторону римлян.

— Вождь! — поспешно заговорил он через мгновение. — Мне кажется, я вижу… Каждую машину тянет толпа. Вокруг — плотный строй стражи. Что-то так мелькает… Теперь они сворачивают машины с дороги.

Теперь это видели все. Тяжелые туши, широко раскинувшиеся, со странными, торчащими надстройками, начали вытягиваться в одну линию. Между ними и стеной выстраивались в традиционную шахматную доску римские манипулы.

— Ничего не понимаю! — злился Гасдрубал. — Они остановились? С такого расстояния до нас не долетит ни один камень!

— А может, они хотят приближаться широким фронтом? — предположил кто-то.

— Или это какие-то новые машины, с большей дальностью, чем те, что нам известны?

— Похожи на самые обычные онагры и гелеполи. Кадмос, что там происходит? Они еще тащат машины к нам?

— Нет, вождь! — Кадмос перегнулся через стену, чтобы лучше видеть. — Остановились. Сгоняют тех, кто тащил. Бьют кнутами!

Он умолк, а затем добавил шепотом, голосом, полным изумления и ужаса:

— Убивают!

— Кого? Да, действительно! Убивают тех, кто тащил машины! Что все это значит? Клянусь Молохом и Эшмуном, что это значит?

— Натягивают! Тот большой онагр перед нами! Сейчас бросят снаряды! — возбужденно крикнул Баалханно.

— Ха, вот и проверим, как далеко бьют эти машины. Наши до них не достанут? — Гасдрубал обратился к Мардонтосу, который покачал головой.

— Даже до первых рядов не достанут!

— Римляне тоже об этом знают и держатся на безопасном расстоянии.

— Внимание!

Над наблюдаемым онагром что-то блеснуло. Но вместо огромного камня, какие метали машины этого типа, камня, который был виден в воздухе и о котором возвещал глухой гул, — этот снаряд лишь мелькнул в быстром, пологом полете. Он был, верно, нацелен на башню, где стоял штаб, ибо пронесся совсем близко и с грохотом ударился о зубцы второй, чуть более высокой, стены.

— Они метают металлические снаряды? — удивился Гасдрубал.

Герастарт добавил:

— Горшки, должно быть! Удар был глухой, не как от цельного снаряда.

— Отыскать мне этот снаряд и принести сюда немедленно! — приказал Гасдрубал. — Что это?

Стены Карфагена со стороны перешейка были тройными, мощными, несокрушимыми. Вторая — выше первой, третья — выше второй. В межстенном пространстве были заготовлены запасы камней, бревен, смолы, длинных копий, крюков на шестах — всевозможное снаряжение для отражения штурмов. Там же теперь дежурили резервы, готовые в любую минуту поспешить к угрожаемому месту. Ниши, откосы, укрытия защищали от снарядов.

И вот из этого межстенья донесся нарастающий гул голосов, крик, почти вой.

— Что это? Что там происходит? Эй, Кадмос, посмотри!

— Может, в этом снаряде были змеи? — предположил Герастарт.

— Откуда! Змей бросают только с толленона, с близкого расстояния!

Кадмос не успел исполнить приказ, потому что на башню уже взбегал бледный сотник из обслуги машин. Он нес какой-то предмет, завернутый в плащ, подбежал к Гасдрубалу и молча развернул ткань.

Вождь резко отшатнулся, но тут же овладел собой.

— Карталон! Голова Карталона! — хрипло выговорил он. Он не отрывал глаз от страшного зрелища. — Карталон! О боги, Карталон!

— Убит, верно, дня два назад. Голова уже посинела! — пробормотал Баалханно.

— Может, просто кто-то похожий? Может, это уловка, чтобы нас напугать? — попытался еще утешить себя Герастарт, но Гасдрубал тотчас возразил. Хоть и покрытое синими пятнами разложения, измененное, это, несомненно, было лицо Карталона. Его шлем, сплющенный с одной стороны от удара о стену, был всем знаком. Позолоченный, увитый искусно вырезанными дубовыми листьями.

— Схватили его, может, в какой-то вылазке… — с сомнением начал Баалханно. — Карталон всегда рисковал! Кто теперь принял командование после него?

— Зебуб и кабиры! — рыкнул Гасдрубал, указывая на римские позиции.

А там на какое-то время воцарилась тишина — вероятно, чтобы страшная весть успела облететь гарнизон и население города, — как вдруг заработали все машины. Теперь стало понятно, почему онагры стояли так далеко. Тяжелые, разрушающие камни не долетели бы до стен, но человеческие головы градом посыпались на укрепления. Летели головы уже посиневшие, смердящие, страшные — вероятно, отрубленные у павших в бою, — и головы еще теплые, брызжущие кровью. Их летели сотни и тысячи, то поодиночке, то скопом, в мешках и рогожах.

Не могло быть сомнений — армия Карталона была уничтожена.

— Это пленных из нашей армии заставили тащить машины, а теперь убивают их и швыряют нам их головы! — полушепотом, с какой-то страшной интонацией произнес Гасдрубал, глядя на две головы, упавшие на башню, между штабными офицерами. — О боги, довольно ли вам этой жертвы, или вы хотите римской крови? Хорошо! Вы ее получите! Всех пленных, что на галерах…

— Нет! — крикнул Кадмос. — Они пришлют новых! О, мести! Мести!

Не дожидаясь приказа или разрешения, он ринулся к лестнице и сбежал по ней. Кериза без колебаний прыгнула за ним. Вскоре его голос загремел в межстенье, быстро удаляясь к воротам Ганнона. А там, за вторыми, за третьими стенами, уже ревел шум, крик, набухала, нарастала волна страшной, отнимающей рассудок ярости.

— Вождь! — доложил запыхавшийся сотник. — Храбрый Кадмос велел открывать ворота! Созывает народ! Вооружает как может!

— А регулярные отряды?

— Соединяются с ним! Командиры не могут сдержать волнения! Огромный, всеобщий порыв! О, вождь…

— Кабиры сегодня безумствуют! — со вспышкой ярости прервал его Гасдрубал. — Баалханно, остаешься здесь! Остальные за мной, к воротам Ганнона!

Но он прибыл слишком поздно. Через открытые ворота во всех трех стенах выливалась ревущая, неистовствующая, почти обезумевшая толпа. Мужчины, женщины, подростки, старики. Гасдрубал пытался преградить им путь, остановить, но с тем же успехом можно было бы веткой пытаться остановить наводнение. Его не узнавали, не слушали, еще немного — и его бы сбили с ног и затоптали.

С трудом он протиснулся к лестнице, ведущей на вершину башни над воротами, и взбежал наверх. Стоявший там стражник, возбужденный, как и все, затрубил было в длинную нумидийскую трубу, но вождь гневным ударом выбил ее у него из рук и подскочил к зубцам. Голоса римских буцин, поспешные, нервные, были отчетливо слышны.

Вождь смотрел на битву сверху. Он видел ровные, почти презрительно спокойные движения римских манипулов, одновременный, сверкающий на солнце бросок пилумов, одновременное движение, которым воины выхватывали обоюдоострые мечи, гладиусы, сверкнувшие так, словно по рядам пробежало пламя. Он видел, как отряды принципов спешно вступают в бой, как нумидийская конница бьет вдоль дороги, прямо на открытые ворота. Он с отчаянием сжимал руки на каменном парапете.

— Магарбал! — поспешно отдавал он команды. — Стягивать сюда нашу конницу! Что есть духу! Герастарт, за резервами, что стоят у Тунесских ворот! Мардонтос, собирай обслугу машин, всех, кто там еще не обезумел и держится!

— Ворота закрыть?

Гасдрубал замялся. Разумеется, это была первая мысль. Закрыть, обезопасить город и лишь потом организовывать оборону. Но это означало бы гибель всех, кто вырвался наружу! Безумцев, достойных кары, но… но ведь охваченных столь понятным порывом!

Рассудок взял верх над гневом на самовольство. Он почти рыкнул:

— Для этого всегда есть время! Пусть… пусть эти там…

Он умолк, забыв, что хотел сказать. Ибо со своего места он видел нечто странное. Масса атакующих не пошатнулась под градом римских пилумов, она ударила в лоб, отпрянула, как от скалы, но не обратилась в бегство, а снова ринулась вперед, словно волна, что бьется о скалу. И он ясно видел, как она врывается в разрывы между манипулами первой линии, как обтекает их с флангов и тыла, не обращая ни на что внимания. Так никогда не осмелился бы маневрировать ни один вождь, командующий регулярными войсками.

Он видел отступление римских гастатов, атаку второй линии, сумятицу, отливы и приливы сражающихся масс. Он ясно видел, как нумидийская конница врубилась в атакующую толпу, которая, однако, не рассыпалась. Напор коней был остановлен, и картина боя тотчас изменилась. Всадников, облепленных со всех сторон, хватали за ноги, стаскивали с коней, душили, разрывали на части; они слабо защищались, отступали, пока конница не рассыпалась, беспорядочно обратившись в бегство.

В двух местах, где римские ряды отступали быстрее всего, сумятица боя достигла уже машин. Рухнул какой-то онагр, загорелись гелеполи.

— Вождь! — задыхался Магарбал. — Я привел конницу! Можно ли… можно ли ударить? Помочь народу?

— Ждать! Довольно и того, что те погибнут! — коротко ответил Гасдрубал.

Как раз в этот миг римляне немного продвинулись вперед и выровняли ряды.

То же самое он ответил и Герастарту, когда тот прибежал с вестью, что собрал тысячу человек.

— Смотри! Смотри сам, что творится! Это бойня, а не битва! Сколько уже погибло!

— Но они все еще сражаются! Сейчас бросить наших людей… в самую гущу!

— Безумие! Не успеешь! Триарии! Смотри, триарии бьют! Отступать! Трубить отступление! Изо всех сил! Обслугу к машинам! Прикрыть отход наших!

— Но, вождь! Триариев остановили! Смотри! Молох, не поскупись на милость! Наши идут вперед!

— Но здесь, о, здесь они отступают! Трубить! Всеми силами преисподней, трубить изо всех сил! Иначе никто не спасется!

Дисциплина взяла верх, и стражник над великими воротами затрубил в трубу. Неровно, хрипло, словно у него не хватало сил и пересохло в горле, но затрубил. Сигнал подхватили другие стражники, все громче, яростнее, настойчивее.

Внезапно подул долгожданный восточный ветер и донес эти звуки, отчетливые и понятные, до сражающихся. Солдаты регулярных отрядов, что пошли вместе с народом, кто вперемешку с толпой, кто инстинктивно сбившись в группы, услышали первыми. Внушенное послушание, дисциплина, приобретенная за два года службы, сделали свое дело. Солдаты начали отступать.

Этого хватило, чтобы боевой порыв толпы иссяк, а когда схлынуло безумное возбуждение, люди увидели, что почти безоружны перед наступающими римскими рядами, что земля вокруг усеяна телами сограждан, что триарии сражаются длинными гастами, холодно, спокойно, идя стеной.

В пылу сражения они не видели, что и на римской стороне лежат многочисленные убитые и тяжелораненые, что ряды их поредели, что в бой уже брошены последние резервы, что достаточно было бы еще одного-единственного усилия!

Отрезвление после недавнего исступления немедленно переросло в панику. Долетавший от стен настойчивый, призывный звук труб развеял чары, что пали на толпу и бросили ее в атаку. Теперь они дрогнули, очнулись, начали отступать. Еще мгновение — и вся толпа, с воплем почти таким же оглушительным, как и прежде, когда она требовала мести, — хлынула к воротам.

Они тут же запрудили проходы, спихивали друг друга в рвы, в панике дрались за доступ к воротам, топтали падающих и слабых, выли, скулили.

Кадмос и другие вожди с величайшим трудом сдерживали солдат регулярных отрядов и храбрейших из народа, медленно отступая и прикрывая бегство. Но погони не было. Второй легион, на который пришелся самый сильный удар, понес такие огромные потери, что был неспособен к дальнейшим действиям. В манипулах гастатов из шести шеренг осталась одна, в лучшем случае — две неполные. Погибли почти все центурионы первой линии, были ранены оба трибуна. От принципов и триариев не осталось и половины.

Сципион, который не присутствовал при приказанном им, но все же отвратительном убийстве пленных и метании их голов из тяжелых машин, встрепенулся при вести о внезапной атаке карфагенян, но не успел организовать третий легион, оставленный для обороны вала, и прежде чем из бегущей нумидийской конницы удалось собрать какую-то силу, бой в поле уже затихал.

— Вождь, мы взяли около двухсот пленных. Среди них несколько десятков женщин, — доложил хмурый и потрясенный трибун Марк Огульний, снова раненный. — Что прикажешь?

— Обезглавить, и головы немедленно бросить на стены! — холодно приказал консул.

Претор Тит Корнелий Косс, командовавший акцией по умерщвлению пленных и только что прибывший с докладом, тихо рассмеялся:

— Не торопись с этим, трибун. Каждую из этих пленниц уже насилуют целые толпы. Позволь нашим людям немного развлечься после такого боя. А вообще, вождь, не лучше ли было бы из этих пуниек создать лупанарий? Наши солдаты очень уж изголодались по женщинам.

— Пусть завоюют этот город, и у них их будет в избытке! Приказываю этих женщин обезглавить немедленно!

— Пленные! Есть пленные? — лихорадочно спрашивал Гасдрубал офицеров, прибывавших на вершину башни. Они сходились медленно, хмурые, сломленные.

— Их около двухсот! А могло быть несколько тысяч! — мрачно начал старый сотник, но вождь прервал его:

— Вести их в храм Молоха! На жертву! Умилостивить явный гнев бога! Пусть жрецы назначат день и требуют, чего захотят!

Кериза, вся в пятнах крови, еще с мечом в руке, протиснулась сквозь толпу офицеров. Она крикнула голосом, срывающимся от переутомления:

— Вождь! Меня послал Кадмос! Он умоляет… Еще можно… Если ударить всеми силами… Конницей!

— Он совсем обезумел! Отступать за ворота и закрывать! Немедленно закрывать!

Женщина овладела собой, глубоко вздохнула и отбросила волосы, падавшие на глаза. Она заговорила другим, непривычно грозным и спокойным тоном:

— Войско хочет знать, кто отдал приказ к отступлению! Еще мгновение, еще одно усилие, и римский строй был бы прорван!

— Я! — невольно ответил Гасдрубал и, сам того не заметив, начал оправдываться: — Триарии ударили! Понимаешь? Это была бы уже бойня, а не битва!

— Я знаю, что они ударили! Я сама убила двоих! Их длинные копья в толчее мало что значат!

— Ты не знаешь, что говоришь! Я спас тысячи, которые пали бы в этом бою!

Кериза смотрела страшным взглядом на побледневшего, потрясенного вождя. Она медленно проговорила:

— Я не скажу этого войску! Я скажу, что стражник ошибся! Что его уже нет в живых! Не может войско и народ проклинать вождя! Ибо ты, может, и спас сегодня жизнь тысячам, вождь, но как бы не оказалось, что ты обрек на гибель весь город! Этого не исправит жертва из римских пленных!

— Эта женщина сошла с ума! — ревностно выкрикнул кто-то из офицеров. — Дозволь, вождь, наказать ее примерно!

Но Гасдрубал лишь отвернулся и, мрачно задумавшись, двинулся к лестнице.