Город пробужденный

2

Кадмос, должно быть, тоже завидел ее, потому что вдруг перемахнул через борт и бросился ей навстречу. Он весело смеялся, и белые зубы сверкали на его бронзовом от загара лице. Бороды он не носил, что, впрочем, было довольно обычно для молодых карфагенян, охотно перенимавших римские обычаи, хотя Рим и был их злейшим врагом.

Этот смех, смелая походка, а может, блеск глаз — все это разом лишило девушку уверенности. Она замерла, словно хотела отступить, но все же пересилила себя и медленно шагнула к лодке.

Положение карфагенской женщины, особенно из низших сословий, давно уже не походило на древние финикийские обычаи, что сковывали ее и подчиняли воле отца или мужа, хотя по сути законы не изменились, и консерваторы, особенно старики, призывали вернуться к старым нравам. Поэтому то, что девушка свободно разгуливала по рынку и порту, никого не удивляло, и рыбак приветствовал ее без всякого смущения. К тому же он несколько лет был моряком на тяжелых торговых галерах, повидал много стран и охотно перенимал чужие обычаи. Вот и сейчас он весело крикнул:

— Здравствуй, Кериза, дочь Макасса! Здравствуй, украшение улицы Каменотесов! Да что там улицы! Украшение всего города!

Заметив, как смутилась девушка, он и сам смутился и вдруг заговорил совсем другим тоном.

— Ты, верно, ищешь свежей рыбы, Кериза? Я так и знал. Мы ловили всю ночь, но улов был скудный. Однако я отложил кое-что достойное тебя: мурена, длинная как копье и толстая с мое бедро.

Кериза торопливо перебила:

— Мурена? Да такая огромная? Но… это слишком много для нас и… и слишком дорого.

— Слишком много? Ха! Неужели у такого мастера, как твой отец, пропал аппетит? Ну, и на это найдется управа. Пригласи меня сегодня на ужин. Вот увидишь, этой рыбки еще и мало покажется!

Рыба не была ни длиною с копье, ни толщиною с бедро, но ее хватило бы на сытный ужин для четверых мужчин, и в корзине Керизы она поместилась с трудом. Это тут же дало Кадмосу повод для новой просьбы.

— Слишком тяжело для тебя. Давай я понесу корзину и провожу тебя. Так будет безопаснее, а то много пьяных шляется.

— Я не боюсь! — попыталась воспротивиться Кериза, но когда рыбак, не слушая, подхватил корзину и зашагал в сторону площади Ганнона, она робко возразила.

— Может… может, пойдем другой дорогой? Там буянят пьяные нумидийские матросы…

— Уж лучше пусть они убираются с моей дороги! — выпалил Кадмос, но тут же помрачнел. Он знал, что нумидийцы ходят толпами, городская стража не вмешивается, разве что в крайнем случае, а затеять драку в обществе девушки могло иметь самые дурные последствия именно для нее.

Поэтому он нехотя добавил:

— Как скажешь. Придет и на этих варваров управа. О, боги, до чего дошло, что эти нумидийские псы так нагло ведут себя в нашем городе! О, правы те, кто кричит, что наш первый враг — Масинисса!

— Нет, нет! — смело возразила Кериза. — Старец Лестерос, мудрец, справедливо доказывает, что это Рим натравливает его на нас, чтобы нас связать, ослабить…

Кадмос удивленно взглянул на нее.

— Ого! Так ты уже рассуждаешь о политике? Да что, весь город с ума сошел? Куда ни пойдешь — везде споры да ссоры. А жизнь так прекрасна и коротка. Впрочем, неважно. Идем. Хм, не хочешь через площадь Ганнона? Ну, тогда, наверное, через Малку. Днем там безопасно.

— Как хочешь, Кадмос, — тихо ответила девушка. У Малки была дурная слава. С наступлением сумерек ни одна женщина не решалась забредать в ее кривые, темные улочки — это и противоречило обычаям, и было попросту опасно. Но сейчас был ясный день, да и присутствие Кадмоса придавало ей уверенности. Было даже как-то неожиданно приятно подчиниться этой сильной мужской воле.

Но уже через мгновение она об этом пожалела. Кадмос шел уверенно, — видно, он прекрасно знал закоулки этого квартала, — и вел ее кратчайшей дорогой к улице Каменотесов, что лежала между Бирсой и Тевсской брамой. Но он не подумал, что не всякая улица придется по нраву молодой девушке, а может, у него и не было выбора, потому что все улицы здесь были одинаковы. Достаточно сказать, что, едва они свернули за первый угол, Кериза невольно замерла. Впрочем, она тут же овладела собой и двинулась вперед с гордо поднятой головой, но с густым румянцем на щеках. Прямо перед собой она увидела огромный, всем известный знак, сообщавший прохожим, что в этом доме находится лупанарий, а стоявшие рядом в ряд высокие табуреты, на которых по вечерам сидели, завлекая прохожих, женщины, указывали, что заведение открыто и девиц хватает на любой вкус.

Сейчас табуреты еще пустовали, но уже в ста шагах они проходили мимо другого такого же дома, который был открыт. На первый, самый высокий, табурет как раз усаживалась великолепно сложенная негритянка, совершенно нагая, но увешанная немыслимым количеством колец, ожерелий из бронзы, меди и даже серебра. При каждом ее движении все это звенело и бряцало.

Завидев их, она весело расхохоталась, сверкнув белоснежными зубами, и крикнула:

— Эй, красавчик, силач, что я вижу? Ты с этой тощей щепкой? Да от нее никакого проку! Иди-ка лучше ко мне. Возьму недорого, всего-то два сикля. Не пожалеешь. Даже самум в разгар лета не так горяч, как мои ласки. Гляди, знаток, какая у меня грудь, какие бедра!

Кадмос даже не взглянул, лишь бросил пару слов на языке, которого Кериза не знала. Негритянка рассмеялась, но тут же умолкла и больше не приставала.

Тем временем какая-то старуха, до того сидевшая, сгорбившись, у подножия лестницы ближайшего дома, увязалась за ними и затараторила:

— Может, ищете укромной комнатки? Только я, которую зовут утешительницей влюбленных, мигом найду вам любую, какую пожелаете. Хотите — скромную, хотите — роскошную. Сам Клейтомах бывал у меня пару раз с одной дамой, что предпочитает оставаться неузнанной. И сам суффет Абибаал заглянул бы. А может, это твоя рабыня, юный господин? Тогда советую тебе: продай ее. Пока молода. Девки ведь стареют, ах, как быстро они стареют! Подумай, прекрасный муж, сколько ты теряешь каждый день. А ведь ее кормить надо, одевать. Я куплю. Уж такая я — люблю помогать. Себе в убыток, а помогаю. Хоть она и худая, и одна лопатка выше другой, все равно куплю, лишь бы избавить тебя, утешение женских глаз, от хлопот.

— Ну, можешь радоваться, — пробормотал Кадмос, когда старуха наконец отвязалась. — Раз она хотела тебя купить, значит, красота твоя и… все такое…

Он осекся, смутившись, потому что они снова проходили мимо лупанария, также отмеченного красным знаком. Здесь на табуретах уже сидели две девушки. Одна — с безразличным, скучающим видом, другая — съежившись, пытаясь сплетением ног, локтями и ладонями скрыть наготу тела и лицо, а главное — коротко остриженные волосы, позорный знак своего ремесла.

— О, новенькая?! — воскликнул Кадмос, на миг забыв, с кем говорит. — Эта старая Атия часто находит что-нибудь эдакое. Раз даже подсунула мне девственницу. Но и содрала за это! Может, и эта сейчас?.. Так стыдится… Хотя, может, притворяется? И такое бывает.

— Так оставайся и проверь! — гневно прошипела Кериза, пытаясь вырвать корзину из рук Кадмоса. При звуке ее голоса девушка на табурете вдруг вскинула голову и вскрикнула — не то от радости, не то от ужаса или стыда:

— Кериза! Ох, Кериза!

Табуреты были такими высокими, что сидевшие на них женщины возвышались над прохожими — чтобы их было лучше видно и они больше привлекали внимание. Девушка резко наклонилась, едва не упав, и тут же отпрянула, словно желая вжаться в стену. Густой румянец залил ее ярко накрашенное лицо.

— Херса! — воскликнула Кериза, узнав подругу. Еще полгода назад она была ее приятельницей, дочерью смотрителя больших цистерн. Но отец ее умер, а так как матери у нее не было, какой-то дальний родственник забрал ее в Тунес. А теперь она здесь, на этом табурете, перед домом позора… — Херса! Ты здесь? Что случилось?

Девушка метнула взгляд на дверь и торопливо, понизив голос, заговорила. В ее голосе звучала какая-то инстинктивная, хоть и беспочвенная надежда.

— Дядя продал меня, сказал, мол, ему тяжело меня содержать. Но это неправда. Он богатый, просто скупой. Продал меня одной бабе, что торговала травами и всем, из чего делают благовония. Знаешь, покупала лавсонию для хны, нард, миробалан, смолу дерева деллиум. А больше всего искала мандрагору. О, за большой корень хорошей формы можно получить даже талант золота. И вот пришел один такой старик и принес дивный корень. Вылитый человечек. Даже глаза были видны и злая ухмылка. Но он потребовал за него… меня. И та баба отдала. Ох, как охотно она меня отдала! А он сегодня привел меня сюда и…

— Продал тебя в лупанарий? — перебил Кадмос.

Какой-то толстяк, должно быть, мясник, потому что от него несло кровью и жиром, остановился и с любопытством прислушивался.

— Нет, только сдал внаем. О, Астарта, владычица наша, спаси!

— Подожди! — Кадмос, увидев ужас и отчаяние на лице Керизы, быстро принял решение. — Иди туда, за угол, и жди. Здесь… ну, здесь не место для девушки… Я попробую, может, что-то удастся сделать. А ты, — обратился он к Херсе, — слезай с этого табурета и веди меня к этой старой. Не бойся меня. А тебе нечего пялиться! — это было брошено мяснику, который подбирался все ближе. — Я беру эту девку на всю ночь. Ищи себе в другом месте.

Он не возвращался долго. В глубоких закоулках тесных улочек сгущался мрак, и Кериза уже начала беспокоиться, тем более что к ней все чаще приставали какие-то мужчины. Наконец из-за угла показался Кадмос, без слова вырвал корзину из рук девушки и зашагал вперед.

— А… а что с Херсой? Спаси ее, Кадмос! Я… я очень прошу! — Кериза была так взволнована, словно речь шла о самом близком ей человеке.

Рыбак что-то бормотал себе под нос и наконец взорвался:

— Ничего не поделаешь! Если бы ее продали, может, и удалось бы выкупить. Хотя и это дорого. Но так — и говорить нечего. Она должна приносить хороший и долгий доход своему хозяину и этой мегере, Атии. Ух, что за бес в бабьем обличье! Но я ей еще услужу. Зато теперь буду знать, куда водить пьяных нумидийцев.

— О, Танит! Значит, Херса…

— Ее уже этот толстый мясник утащил наверх, где у них кубикулы. Забудь о ней, и все. Не первая, не последняя. Обычное дело.

Кериза, немного запыхавшись, потому что Кадмос шел быстро, с трудом ловя ртом воздух, гневно проговорила:

— Бедная! Ах, какая бедная! Какой позор! И… и разве это по закону? Разве дядя мог ее продать?

— Не знаю, — Кадмос не обернулся и не сбавил шагу. — Я в законах не разбираюсь. По закону! По закону! Говоришь как дитя. У кого золото, у того и закон.

Он вдруг остановился, повернулся к Керизе и остро посмотрел ей в глаза. Он говорил быстро, страстно:

— Как ты сказала? Что это позор? Почему? Потому что она сидит нагая и завлекает мужчин? Так ведь не по своей воле! Хозяин велит, кнутом учит послушанию, вот и сидят. Какой тут позор! Если девка богата, в своем доме гостей принимает, золотом велит платить — ее зовут гетерой, ее уважают, сановники с ней советуются, женщины подражают ее нарядам. Если при храме, за большую плату, — зовется гедешот и почитай что жрица. А если вот такая, бедная, сидит нагая перед лупанарием — то она простибула. И в нее — грязью! Это, значит, позор! А девки бывают порой и умные, и добрые, и честные.

— Честные? Они?

— Я знаю, что говорю! Гончар тоже грязен, когда работает, но это не пятнает ни его мыслей, ни его чести. Была одна девка у того старого Никодема, что держал лупанарий за храмом Хусатона. Рабыня, каждый день сидела на табурете, а все же…

— Это та Метамира, в честь которой ты назвал лодку, — вдруг догадалась Кериза с непонятным для себя облегчением. Но тут же снова омрачилась, услышав ответ.

— Да, она. Я копил деньги, чтобы выкупить ее и жениться, но не успел. Я был в море, далеко, а тут какой-то сириец присмотрел мою девочку и купил. Я переломал кости этому Никодему, да что толку?

Он снова зашагал вперед, но продолжал говорить:

— Какой уж тут позор, если даже в храме Танит держат гедешотим. Никакое занятие не позорно, кроме… кроме как быть солдатом. Хотя и с этим по-разному бывает. Ну, поторопись, уже темно. Но мы, кажется, уже недалеко, да?

— Да, это уже наша улица. А вон там наш дом. Ты… ты войдешь со мной? Отец…

— Войду! — вдруг решился Кадмос. — Хочу познакомиться с твоим отцом. К тому же ты сама пригласила меня еще в порту.