Город пробужденный

8

Хотя Макасс и объяснял, и доказывал, что Кадмос не может вернуться раньше чем через семь-восемь дней, Кериза уже на пятое утро не выдержала и отправилась в порт. Но там никто ничего не знал и никого не волновала судьба какой-то биремы, ибо как раз в это время лодка из Утики привезла вести, которые заинтересовали всех и сильно встревожили купцов. Говорили, что Масинисса послал весь свой флот к Геркулесовым столбам, сговорился с пиратами с Балеарских островов и попросту перекрыл пролив и пути на запад. А ведь как раз со дня на день ожидали возвращения большого флота Клейтомаха из похода в Туманные моря. Он послал шесть галер — сила немалая, чтобы успешно отбиваться от пиратов, но против нумидийского флота это ничто.

Тут же стали вспоминать, кто ведет эти галеры, кто на них служит, и тревога росла среди моряков и их семей, ибо у многих там были близкие или друзья. Вспомнили и о триреме Сихарба, которая в месяц Тибби не вернулась из плавания, хотя шла всего лишь в Неаполь с пшеницей, и о необычайных бурях, что разметали флот Эшмуназара у Крита, и о диковинных огнях в небе, что видели рыбаки, и о морских чудовищах, о которых рассказывал старый Муттон.

— Пьяница! Болтает что попало! — попытался кто-то возразить, но его тут же заглушили криками. Нельзя пренебрегать такими знаками. Боги разгневаны, это ясно.

— У большого гелеполя сломалась главная балка, как только его попытались испытать.

— Глупости! Кто строил? Люди Седьяфона! Разве он хоть что-то сделал на совесть? Поставил старое, трухлявое дерево…

— Уж ты-то знаешь! Отборный кедр.

— А в храме Мелькарта баран, предназначенный в жертву, вырвался и убежал.

— О, это еще худший знак! Если Мелькарт не принимает жертв, значит, на море творится что-то недоброе.

— Нужны жертвы!

— Как же? Он ведь их не принимает!

— Значит, нужны другие! Или другим богам! Жрецы должны все объяснить.

Кое-где молодежь нехотя бормотала что-то при упоминании жрецов, но большинство с радостью подхватило мысль: жрецы должны все объяснить и подобающими жертвами отвратить злую судьбу.

Но прежде чем кто-либо решился идти в храм, в порт вошла военная галера и быстро, насколько это было возможно в переполненной гавани, устремилась к Котону. Какой-то старик, стоявший на носу, издалека кричал, торопя; тяжелые цепи с лязгом и плеском упали в воду, и галера исчезла в высоких воротах стены, отделявшей военный порт от торгового.

Но ведь она проходила мимо лодок и кораблей, а у каждого матроса или солдата в порту были знакомые или девушка, так что времени хватило, чтобы обменяться новостями. Вскоре весть облетела весь порт, ее повторяли с возмущением, удивлением, недоверием:

— Масинисса захватил Тене, Ахоллу, Тапс!

— Неправда! Не Масинисса, а его сын, Миципса!

— Мастанабал, не Миципса!

— Не ври! Я лучше знаю! Миципса! О, это жестокий пес и наглый захватчик!

— Ахоллу он не занял! Город обороняется!

— Неправда! Обороняется Лептис!

— Боги! Что это значит? Война? Но ведь мир! Чего хочет этот Масинисса? Кто ему позволил?

— Чего он хочет? Чтобы города, что платят дань нам, платили ему! Целое племя кеугитанов благоволит ему, а не нашим вельможам, у которых там поместья!

— О, эти умеют выжимать седьмой пот!

— Да пожрет их Аид! Но почему война? Почему молчат боги? Столько жертв приносится…

— Уж ты-то много приносишь! Одной Танит пожертвовал голубя, который уже издыхал!

— Клевета! Это ты несешь жертву только тогда, когда что-нибудь украдешь!

— Тсс! Не время сейчас для ссор! Ай, ай, война!

— Что ты стонешь? Великое дело — нумидийцы! Великий вождь Масинисса! Наши доблестные войска без труда разобьют эту шайку! За что мы им платим? Ай, ай, как много мы платим!

— А какие у нас вожди! Гасдрубал и Карталон! Сам Ганнибал не был их величественнее! Тут нечего бояться! Наши победят!

— Но когда? У Масиниссы есть флот! Как теперь выходить на лов? Эти десять наших посудин никого не защитят!

— Они перехватят все наши галеры!

— О, Мелькарт, храни наших мореходов! Столько людей в море!

— А я вам говорю — покупайте масло, муку, бобы! Потому что все подорожает!

Кериза вспомнила слова Гасдрубала, и ее охватил страх. Значит, случилось то, что предсказывал военачальник. Он ведь говорил, что те города нечем защитить. А остров Керкина лежит близко к берегу, прямо напротив Тене!

Она принялась проталкиваться к какому-то юнцу, который перекинулся парой слов с матросом с проплывавшей биремы и теперь, окруженный толпой, повторял услышанные новости, которые в его устах обрастали фантастическими подробностями.

Кериза несколько раз дернула его за плечо, прежде чем он наконец сердито обернулся. Но, увидев прелестную девушку, тут же просиял.

— Ты чего-то хочешь от меня? Я к твоим услугам. Но, может, отойдем в сторонку? Зачем нам столько свидетелей?

Кериза не ответила на глупое приставание, лишь лихорадочно спросила:

— Тот… тот матрос, с которым ты говорил, ничего не сказал о Керкине? Об острове Керкина, что близ Тене?

— Близ Тене? О, захвачена! Конечно, захвачена! У тебя там кто-то есть?

— Нет! Не на острове! Только… только они поплыли туда…

— Тогда не жди их возвращения! Либо убиты, либо в нумидийском плену! Я вижу по твоему лицу, красавица, что у тебя там был возлюбленный. Воздохни к великой Танит и покорись ее воле! Ибо это явно воля богини, что твой любимый отправился прямо в пасть Молоху, но зато теперь ты встретила меня. Как тебя зовут? Со мной ты легко забудешь о том, другом, наверняка недостойном тебя.

Но и юнец был так взбудоражен новостями, что, когда Кериза без слова вышла из толпы, он не пошел за ней и тут же о ней забыл, продолжая отвечать на сыпавшиеся со всех сторон вопросы.

Кериза остановилась в устье ближайшей улицы и, сжав обеими руками пульсирующие виски, пыталась собраться с мыслями. Все побережье захвачено! И остров Керкина! У Масиниссы есть флот! Та галера ничего не подозревала! Возможно ли, что она спаслась? А может, Абдмелькарт, такой осторожный, позаботился о своем корабле?

Не раздумывая, она поспешила в сторону Мегары, где стоял дворец богатого красильщика. Она едва не столкнулась с двумя жрецами — красные плащи выдавали в них служителей Молоха, — которые, оживленно о чем-то шепчась, почти бежали по улице. Они тоже не обратили на девушку никакого внимания, поглощенные своими делами.

— Та жрица Танит слушала с большим интересом, — пыхтел старший, тучный.

— Она стояла в стороне, за толпой, так что вряд ли многое могла расслышать.

— О, крики были громкие! А кстати… это неправильно. Жрицам Танит не подобает так разгуливать по городу. Это умаляет их достоинство и уважение к девственным служительницам богини. Другое дело — жрецы.

— Верно говоришь, святейший. Мы — другое дело! Мы должны всегда быть среди людей, слушать их чаяния и скорби…

— Чтобы быть первыми. Лишь бы святейший Сихакар был дома!

— Будет! В этот час он всегда еще дома. Только не всегда в благодушном настроении.

— Боги послали ему сегодня ночью хорошенькую девку, и он доволен. Может, и захочет нас выслушать!

— Лишь бы жрицы Танит нас не опередили! О, они тоже умеют пользоваться такими случаями!

— И все жертвы достанутся их храму!

— О, поспешим! Лишь бы великий Сихакар был доступен!

Опасения ревностных вестников были напрасны: верховный жрец велел тотчас же впустить их и предстать перед ним. И хотя он зевал и под глазами у него залегли синие тени, он все же милостиво улыбался. Улыбка эта, правда, тут же исчезла, когда он услышал новости, но ночное распутство не притупило ни быстроты его решений, ни ясности суждений.

Не раздумывая, Сихакар хлопнул в ладоши и приказал молодому жрецу, который появился тотчас же, бесшумно, словно возникнув из-за занавеси:

— Вели подать мне торжественные облачения! И лектику с лучшими бегунами. А также пошлешь гонца на Бирсу, во дворец суффетов. Пусть доложит, что я еду и желаю говорить с обоими суффетами вместе. Очень важные дела!

С легкой улыбкой он обратился к двум жрецам, прибежавшим из порта.

— Жрица Лабиту умна. Она наверняка тоже отправится к суффетам. Но пока она, как всякая женщина, будет одеваться и наряжаться, я уже буду на месте. Иногда полезно знать женские слабости.

— Истинно так, святейший! — оба низко поклонились, не позволяя себе ни усмешки, ни какого-либо особого тона, хотя знали, как знало и полгорода, что верховный жрец живо интересуется женскими слабостями. Число иеродул — рабынь для служения в храме — было велико, и среди них не было дурнушек. И менялись они часто.

О том же, хоть и немного иначе, думал и Сихакар. Впервые за долгое время он не велел нести себя через площадь, где торговали рабами, — хотя подкупленный вольноотпущенник геронта Бомилькара донес ему утром, что в тот день его господин будет продавать большую партию невольников, среди которых есть несколько поистине прекрасных девушек, — а приказал нести себя кратчайшей дорогой на Бирсу.

По пути он обдумывал речь и вошел в покои, где его ожидали оба суффета, с лицом, облеченным в величественную серьезность, хотя в глазах и застыл страх. Он начал тотчас же, даже не присев:

— Горе тебе, Карт Хадашт, возлюбленный город! Горе тебе! Ибо разгневаны бессмертные боги за прегрешения народа твоего! Ибо грозит тебе гибель от подлейших варваров, ибо даже моря, всегда покорные тебе и служившие тебе, становятся злы и грозны!

Суффет Абибаал, недолюбливавший верховного жреца Молоха, так как тот всегда резко выступал против пронумидийской партии, пренебрежительно перебил его:

— Святейший, мы здесь одни.

— Да. Мы одни. Вы, правящие городом, и я, блюдущий святую веру. И потому я говорю: горе тебе, Карт Хадашт!

— Что это? Значит ли это, что горе городу, потому что именно мы им правим? Такого оскорбления шофетим не слышали со времен…

— Спокойно, спокойно, — смягчил суффет Гасдрубал. — Достопочтенный Сихакар не то имел в виду. Но, святейший, соблаговоли говорить короче. Герусия уже собралась и ждет нас.

— Пошлите им известие, что я здесь и обсуждаю с вами великие дела, и они подождут. Я даже советую им ждать терпеливо!

— Но, святейший, дела и впрямь важны! Масинисса…

— Я пришел с делом более важным!

— Что может быть важнее? — возмутился Абибаал. — Через три-четыре дня этот пустынный шакал может стоять под нашими стенами!

— Наших стен еще никто не брал и не возьмет! Но за этими стенами творится зло! Здесь таится великая опасность!

— Какая? Шпионы? Ох, это неважно!

— Нет, не то! Наш собственный народ! Нужно смотреть, что делает народ, нужно слушать, что он говорит!

Оба суффета рассмеялись.

— Только это? О, мы знаем об этом прекрасно! У нас много глаз и ушей, как говорят в Персии.

— Плохо же они вам служат. Ибо я знаю, что толпа ропщет! Она чует тревогу, чует немилость богов, но не знает, где искать спасения! О, достопочтенные шофетим святого Карт Хадашта, народ уже шепчется, что, может, нужно другим богам приносить жертвы! И это ваша вина! Уже стоит в порту храм Аполлона, уже есть святилище Исиды, уже есть свой Меркурий, хотя это бог простецкий и жрецы у него — простаки! Мы допустили, чтобы народ узнал, что кроме наших существуют и другие боги, а это может породить сомнение, не могут ли те, другие, быть могущественнее.

— Святейший! Герусия ждет!

— Пусть ждет! Даже хорошо, что она собралась! Вы тотчас же внесете предложение: город в опасности, боги разгневаны, нужны великие жертвы!

Абибаал недовольно поморщился. Обычно в минуты смятения он любил теребить бороду, а то и прикусывать ее кончик, но сегодня он уже был облачен для торжественного заседания Совета, а потому воздержался. Ведь к парадному одеянию полагалась и особая укладка бороды, для которой цирюльник искусно вплетал в нее немало конского волоса. Это придавало сановитости, но к такой бороде нельзя было прикасаться.

Поэтому он лишь вертел в руках свой посох — знак власти суффета — с навершием в виде белой конской головы на синем древке и все нетерпеливее постукивал им по полу.

— Великие жертвы? — перебил он жреца. — Ты хочешь, святейший, успокоить толпу, потребовав великих жертв? Да она же взбунтуется еще сильнее!

— Достопочтенный шофет мыслит по-земному, по-купечески! Он измеряет жертвы на вес золота! А мы, жрецы, иначе! О, совсем иначе! Величие жертвы зависит не от ее цены, а от чувства, что сопутствует ее принесению! Это величие нельзя ни измерить, ни взвесить! Я тоже думаю… нет, я требую иной жертвы! Такой, которая ничего не будет стоить народу, но которая займет его, соберет у храмов, у нашего храма, а также напомнит ему о безграничном могуществе Молоха!

Гасдрубал наконец догадался.

— Святейший! Неужели ты хочешь жертвы из детей?

Жрец выпрямился, и лицо его стало величественным и грозным.

— Именно! Так шепнул мне Тот, чье имя лучше не произносить, верховный Баал, всемогущий Эль! Он требует великой жертвы! Ста детей из первейших родов города!

Отвернувшись от Абибаала, он подмигнул второму суффету. Тот все понял и серьезно склонил голову.

— Тяжкой жертвы требует Молох. Давно уже не приносили такой. Вы призывали народ к подобным жертвам лишь тогда, когда городу грозила величайшая опасность.

— А разве сейчас он не в опасности? Масинисса под стенами, а в городе ропщет народ! Так должно быть, ибо такова воля Молоха! Когда народ увидит, что дети из первейших домов приносятся в жертву, он поймет, что те, кому много дано, многим и жертвуют ради спасения города! Посему говорю вам: никто не отступит! Твоя сестра, Абибаал, отдаст дочь, твой зять, Гасдрубал, — сына.

Он снова подмигнул, и суффет спокойно склонил голову.

— Да будет так, как ты говоришь, святейший. Мы тотчас же объявим об этом герусии, а также нужно будет созвать народ на великое собрание.

— Сперва герусия должна что-то решить насчет войны, — возразил хмурый Абибаал. Он уже понял, что именно его сторонникам, членам пронумидийской партии, будет велено отдать детей в жертву Молоху. Но чего добивается этим жрец? Примет ли он выкуп? И зять Гасдрубала, Седьяфон, должен отдать сына? Что это значит? Неужели городу и впрямь грозит что-то серьезное? Но что? Масинисса? Он бы не стал его злить, забирая в жертву детей его сторонников! За этим что-то кроется!

— Святейшая и пречистая великая жрица бессмертной Танит, Лабиту, желает говорить с достопочтенными суффетами! — торжественно доложил офицер клинабаров.

Сихакар едва сумел скрыть улыбку.

— Знаете что, достопочтенные? Позвольте мне принять великую Лабиту. А вы спешите. Герусия и так ждет уже довольно долго. А Лабиту, хоть и очень мудра и очень набожна, но все же женщина. А когда такая начнет говорить… Ну, мы ведь понимаем друг друга, не так ли? Идите через эту дверь, а я уж объясню почтенной, что она опоздала. Что вы уже уехали. Совещание проходит в храме Эшмуна, так? Ну, туда она не пойдет. Но я ей все объясню.

Должно быть, он прибавил от себя немало, да и радость свою, видимо, скрыл не слишком тщательно, потому что Лабиту вышла из дворца с виду спокойная и с милостивой улыбкой, но, едва опустив занавеси своей лектики, мгновенно преобразилась и принялась теребить золотые кисти своего квефа — покрывала, которым жрицы скрывали волосы.

Через мгновение она отдернула занавесь слева и прошипела:

— Капурас!

Шедший рядом с лектикой вольноотпущенник тотчас приблизился.

— Что прикажешь, госпожа?

— Капурас, тот негодяй слева, сзади, идет не в ногу. Мою лектику трясет так, что я и мыслей собрать не могу!

— Воистину негодяй. Что прикажешь, невеста богини, с ним сделать?

— Ты высечешь его в моем присутствии, да так, чтобы кровь брызнула!

— Будет исполнено, как ты велишь, госпожа!

Лабиту немного успокоилась и уже могла рассуждать здраво. Сихакар торжествует! И даже не допустил ее к суффетам! Так? Что ж, посмотрим! Он там что-то выдумал, чему-то радуется, но все это — ничто перед властью и мощью Танит! Что значат все его обряды перед священной ночью? А значит, нужно объявить священную ночь! Неважно, что еще не время. Богиня может явить свою волю и назначить другой срок. И она явит свою волю, это точно!

Да, но народ верит, что после священной ночи наступает пора благоденствия. А если Масинисса будет побеждать? О, тогда Танит снова явит свою волю и укажет виновных! Но до этого еще есть время. Главное сейчас — чтобы священная ночь была отпразднована так бурно, так торжественно, радостно и страстно, чтобы люди думали только о ней. Это можно устроить. Может, лишь купить пару новых рабынь для гедешотим? Нет, сперва только для иеродул. Потом самых ловких и верных можно будет возвысить.

Она снова отдернула занавесь.

— Капурас!

— Слуга твой слушает, госпожа!

— На невольничий рынок!

— Слушаюсь, госпожа! Но осмелюсь заметить, что уже поздновато. Всех, кто получше, наверняка уже раскупили.

— Кто знает. Часто торговцы приберегают лучший товар напоследок. Вели поворачивать!

— Слуга твой слушает!

Но Капурас, как оказалось, хорошо разбирался в торговле рабами, ибо на рынке и впрямь не было ничего интересного. Люди еще толпились у помостов, на которых продавцы выставляли свой товар, и шли ожесточенные торги; было даже немало женщин и девушек на продажу, но все это были лишь работницы, а не тот изысканный товар, что был нужен Лабиту. Последних двух, кажется, скифянок, судя по их белой коже и светлым волосам, в тот самый миг, когда жрица прибыла на площадь, купил вольноотпущенник Сихакара.

— Опять он меня опередил! — со злостью прошипела Лабиту, и Капурас, должно быть, услышал, потому что вдруг наклонился к лектике и прошептал:

— Госпожа, соблаговоли выслушать ничтожные слова твоего раба!

— Говори.

— Госпожа, я, кажется, догадываюсь, что твоя святость ищет сегодня на рынке. Увы, ничего нет! Но, госпожа, когда нет нового карбункула или цианоса, можно поднять из грязи хоть калаит, очистить его, и он станет прекрасен.

— Как это понимать?

— О, госпожа, когда на рынке нет рабынь, годных в иеродулы, их нужно искать в ином месте. Не в сараях крупных купцов-богачей, ибо те сразу же взвинтят цену, как за девственниц. Но ближе. А вернее, да простит меня невеста богини, — ниже. Здесь, в Малке, есть много заведений, хм, в которых исполняется воля Астарты, хотя имя богини там и не упоминают. Там можно найти порой… ну, не жемчуг, но все же полудрагоценные камни.

— Но у них же острижены волосы!

— Что за беда, госпожа, что за беда? Квеф все скроет. — Он понизил голос. — А если хорошо поискать, можно найти такую, что за освобождение и возвышение будет очень благодарна и усердно отслужит. Гедешот для нее — ведь это большая честь, чем для сборщика пошлин в порту стать суффетом.

— Говори правду, Капурас. У тебя есть кто-то на примете?

— Одна, госпожа! Но если будет на то воля твоя, найду и еще!

— Кто же она?

— О, мудрейшая! Пунийка, обиженная родичем…

— Хорошо. Сегодня до заката она должна быть у меня. Насчет остальных я решу позже. Вели нести лектику в храм.