Город пробужденный

11

Зал был прохладным, ибо окна его выходили лишь на север, да и те в часы зноя были занавешены тяжелыми голубыми полотнищами. Теперь занавеси были раздвинуты, и с моря тянул свежий, бодрящий ветерок.

Никто из геронтов не сидел на своем месте. Все были возбуждены, беспокойно расхаживали по залу, собирались в группки, то взволнованно о чем-то шепчась, то ожесточенно споря. То и дело кто-нибудь выглядывал из окон, словно прислушиваясь, то и дело кто-нибудь подходил к тяжелым занавесям у дверей, заглядывал в коридор и, бранясь, отступал. В коридорах стояла лишь неподвижная стража клинабаров, а вестей не было никаких.

Три одинаковые галеры с красными парусами и белыми носами обогнули видневшийся отсюда мыс Камарт и медленно шли к порту. На голубой, неподвижной глади моря они рисовались отчетливо.

— Смотри, Бомилькар, — геронт Эшмуназар, лучший знаток моря, заметил их первым и тронул стоявшего рядом толстяка, который что-то поспешно считал на табличке, — смотри! Пусть Мелькарт отнимет у моих кораблей свою милость, если это не твои биремы.

— Мои, — со странным безразличием ответил тот.

— Ты не рад? В нынешние времена, когда три судна в целости возвращаются из дальнего плавания? Тебе следовало бы принести щедрые жертвы богам. Ты посылал за рабами в Гадес?

— Не только в Гадес, — пробормотал всегда осторожный торговец рабами. Но через мгновение он с горечью выпалил — Эшмуназар ведь специализировался на торговле деревом, возил кедры из Ливана, дуб из Македонии, пинии из Кампании, но рабами не торговал, а потому не был конкурентом: — Чему мне радоваться? Тому, что мне привезли новый товар? Что с того? Ты знаешь, Эшмуназар, сколько мне пришлось заплатить сегодня ночью этому Сихакару? Ну, ты-то знаешь за что. Груза и десяти галер не хватит, чтобы покрыть такие убытки. Да пожрет Зебуб этого Масиниссу! Ибо только он виноват! Если бы он не напал, Сихакар не орал бы об опасности, не призывал бы к жертвам из детей.

— Ты на Масиниссу не наговаривай! — тут же вспылил Эшмуназар, один из главных столпов пронумидийской партии. — Мы еще мало что знаем. Может, это не он начал, а наши военачальники? Такое уже бывало. Да хоть бы и он, что с того? Стоит нам лишь заключить с ним союз, и тогда вся Африка поднимется против Рима. Ай, что бы это была за мощь! Египет перешел бы на нашу сторону, верно, и Сирия, а может, даже Македония, которая до сих пор воюет с Римом.

Ожесточенный, горячий спор оборвался внезапно: занавесь резко отдернулась, и Гидденем, несший в тот день службу, по обычаю возгласил:

— Достопочтенные шофетим грядут! Благоволите приветствовать их со своих мест, о достопочтенные!

Они входили поспешнее, чем то подобало их сану. Первым — Гасдрубал, на которого в тот день выпадала очередь председательствовать в Совете, за ним — Абибаал, оба с длинными голубыми посохами в руках. Далее — Сихарб, сопровождавший суффетов на народных собраниях, седой и худой, словно иссушенный, Абдастарт, председатель Совета Ста Четырех, Сихакар, верховный жрец Молоха, Магдасан, верховный жрец Эшмуна, Биготон, замещавший верховную жрицу Танит, Лабиту, жрец храма Мелькарта, Геркх и Баалханно — командир гвардии клинабаров.

Все были хмуры, взбудоражены, озабочены; одни лишь жрецы сохраняли непроницаемые лица, тщательно скрывая свои мысли под маской самообладания.

Гасдрубал взошел на возвышение, яростно стукнул своим голубым посохом, хотя в зале царила необычайная тишина, и тотчас же начал говорить. Он был взволнован и не пытался этого скрыть.

— Достопочтенные! Мы принесли странные вести. Да что там, худшие вести. Народ… народное собрание…

— Они настояли на своем! — возбужденно перебил его Сихарб.

— Говорю я, достопочтенный Сихарб.

— Говори скорее! — тут же раздались крики в зале. — К чему эти вступления? Мы сами рассудим!

— Какое право народ имеет говорить? Что значит «явил свою волю»?

— Гасдрубал! Скорее!

Суффет гневно ударил посохом о пол.

— Тсс! Как мне говорить, когда вы кричите, будто сам Сципион стоит под стенами?

— Сплюнь это имя!

— Тьфу, тьфу! Еще в недобрый час помянул!

— Нельзя так! Кабиры слышат!

— Тихо! Тсс!

Шум понемногу утих, и Гасдрубал наконец смог продолжить. За это время он овладел собой и, вопреки обыкновению, говорил без витиеватых сравнений и отступлений.

Вот вести: народное собрание согласно на великую жертву из детей, если жрецы считают это необходимым для умилостивления богов. С радостью и гордостью народ слышит, что детей жертвуют первейшие роды. Однако он оговаривает, что если какая-либо благочестивая мать, пусть даже из самого бедного квартала, захочет добровольно отдать свое дитя — оно должно быть принято наравне с теми, что из родов суффетов, геронтов и вождей. Народ также благодарит покровительницу города, бессмертную Танит, за то, что она устами своей жрицы изрекла свою волю и ускоряет в этом году священную ночь.

— Что, что? Священная ночь? Когда?

— Ха-ха-ха! Смотри, какая мина у Сихакара! Половина жертв мимо его храма пройдет!

— Эта Лабиту умна! Хо-хо, что за женщина!

— Но сюда явиться не соизволила. Прислала этого Биготона.

— Посмотри на него. Ничего не прочтешь на этой одутловатой роже. Это он, верно, ей и нашептал.

— Он? А ему-то что со священной ночи? Ха-ха-ха!

— О, это он по доброте душевной! Ха-ха-ха!

Но гул умолк, потому что суффет уже не стучал посохом, а колотил им об пол, и даже всегда робкий Баалханно призывал к спокойствию.

Через мгновение Гасдрубал смог продолжить.

— Итак, народ поддержит деяния жрецов, и милость богов должна снизойти на Карт Хадашт. В этом убеждении, а также считая, что Масинисса подло нарушил условия договора и напал на нас, народ постановил всей силой ударить на Нумидию, отразить нападение и даже отвоевать земли, утраченные после последней войны. Всю Эмпорию, города Туггу, Тевесту, Тибилис…

И снова яростный шум прервал суффета.

— Что, что такое?

— Народ хочет войны? Народ первым призывает к удару? Это владельцы латифундий из долины Баграда подкупили крикунов!

— Такого еще не бывало! Советы постановляли, а собрание лишь утверждало!

— Так не может быть! Что народ знает о войне, о политике?

— Не признавать постановлений! Созвать новое собрание! Что это значит? Мало мы платим нашим людям?

Суффет Абибаал поднял руку, и поскольку громче всех протестовали его сторонники, шум утих. Но слова осторожного суффета не успокоили возмущенных. Он говорил, заикаясь и не глядя на собравшихся.

Постановление собрания имеет силу. При том волнении, что царит в городе, созывать новое собрание бессмысленно. Да и народ прав. Пришли новые вести. Гасдрубал-шалишим остановил нумидийцев на склонах священной горы кеугитанов и тотчас поспешил в Тигнику, на зов Карталона, которому угрожают главные силы Масиниссы. Наверняка они уже сражаются. Теперь нельзя откладывать решение. Разве что… разве что сдаться Масиниссе!

— Да, да! Это самое разумное! — раздались голоса, но сторонники проримской партии тут же их заглушили.

— Никогда! С Масиниссой не может быть ни мира, ни союза!

— Вы хотите отдать Масиниссе плодороднейшие земли! Чтобы он уморил нас голодом, как только ему вздумается?

— Так говорить — измена!

— Подкупленные! Измена!

— Рим нас поддержит! Сейчас самый подходящий момент, чтобы покончить с Нумидией!

— Нам не дозволено вести никаких войн без разрешения Рима! Безумцы, вы забыли об этом?

— Мы лишь защищаемся! Это дозволено!

— И мы свободное государство, а не данники Рима! Тот пункт мирного договора — позор!

— К тому же на нас напали! Только это и важно!

Баалханно поднял руку, прося слова. Когда суффеты кивнули, он заговорил:

— Достопочтенные, народ требует еще большего! Народ требует, чтобы клинабары, и часть рабдухов, и храмовые стражи, и ненужные люди из обслуги машин — чтобы все немедля двинулись к Тигнике на помощь…

Суффет Гасдрубал тотчас же прервал его:

— Это безумие! В городе… ну, город не может остаться без защиты! К тому же, пока эти силы соберутся, там уже все решится в битве.

— Как скажешь, достопочтенный! — с хмурым лицом, но покорно согласился командир гвардии. — Однако свежие силы нужны даже после великой победы. А если по воле богов, чего я и помыслить не смею, там придется тяжело…

— Не о чем говорить! Это невозможно! — отрезал Гасдрубал, а жрец Сихакар тут же добавил:

— После таких жертв боги будут на нашей стороне!

Когда они уже расходились, Сихакар шепнул жрецу Биготону, молчавшему все это время:

— Это твое дело. Я прекрасно знаю. Это ты направлял толпу.

Жрец богини Танит поднял глаза на разгневанного соперника и спокойно ответил. Тонкий, женский голос скопца не лишал его слова весомости.

— Ты ошибаешься, святейший. Я лишь порой напоминаю народу, что он — высшая власть в Карт Хадаште.

— Смешно! Им всегда правили мы. Мы, жрецы!

— Однако сегодня он явил собственную волю.

— Неправда! Кому-то просто нужно было затеять смуту. Только кому и с какой целью?

— Уж точно не нам, святейший. Танит — богиня не войны, а любви. А сегодня народ решил сам.

— Я видел, кто кричал. Все те, с кем ты постоянно водишься.

— Я беседую с каждым, кто ко мне приходит.

— Хорошо же ты их учишь! Сегодня это стало ясно!

— В чем же, святейший? Ведь народ поддержал твое требование о жертвах. Увидишь, многие матери из простонародья добровольно принесут своих детей. Народ истинно благочестив.

— Я говорю о войне. Неслыханно, чтобы наш народ рассуждал о войне!

— Все по воле богов, святейший! Мы сделаем все, что в наших силах, чтобы покровительница города была к нему милостива.

— Вы лишь напрасно сеете смуту. Война — дело Молоха. В такой час народу лучше молить о милости именно этого грозного бога!

— Я все же думаю, святейший, что и покровительство Танит пригодится. Непременно пригодится.

— Это не ты так думаешь, Биготон, а Лабиту. Признаюсь, я не всегда ее понимаю.

— Она лишь повторяет то, что шепчет ей бессмертная Танит, — серьезно закончил Биготон.