Город пробужденный

27

— Вождь, — говорил несколько дней спустя озабоченный Макасс, — плохо дело. В городе такая дороговизна, какой и старики не помнят. За маленького ягненка купцы просят восемь, а то и десять сиклей. За каб оливкового масла — пять. За сто гоморов проса — шекель. Что будет дальше? Народ начинает дивиться.

— У меня нет времени заниматься всем. Такие мелочи…

— Это не мелочи, вождь. Есть-то надо каждый день. Запасов ни у кого нет. Народ привык, что на рынках всегда было вдоволь еды. Теперь ему странно, что всего так мало. А от удивления до ропота и недовольства — один шаг.

Он вздохнул, с минуту поколебался и наконец решился добавить:

— И учти, вождь, что у тебя много врагов, которые только и ждут. Пока они молчат, но когда осмелятся шептать, а потом и говорить вслух, могут быть беды. Голодный люд охотно слушает, да плохо соображает.

Гасдрубал нетерпеливо шевельнулся.

— Так вот он каков, этот великий порыв народа? Уже остывает? Трудности ведь понятны. Невозможно подвозить продовольствие, когда римляне стерегут все дороги. Чтобы их отбросить, мне нужно войско. Я его создаю, обучаю, почти не сплю и не отдыхаю. Чего же вы еще хотите?

Макасс с почтением склонил голову.

— Вождь, народ благословляет твое имя. Народ не остывает в своем порыве, но голод сильнее всего.

— Нет никакого голода. Всего в избытке.

— Но цены, вождь, какие цены!

Гасдрубал уже начинал терять терпение.

— Ну, цены выше, так всегда бывает во время войны. Ты же не хочешь, чтобы я устанавливал, сколько должна стоить пшеница, а сколько — репа. А народу нет нужды роптать. Всякий, кто хочет работать, может за день заработать столько, сколько раньше не зарабатывал за неделю, строя орудия и корабли, куя оружие.

— Правду говоришь, вождь. Даже у нас, каменотесов, нет времени высекать машеботы, мы делаем снаряды для онагров. Платишь ты щедро, это правда… Но… но что с того, господин? Человек зарабатывает много, но и купцам платит много. В конечном счете все деньги осядут у купцов.

— Я не философ и не купец, я — военачальник. Если все так, как ты говоришь, значит, так тому и быть. Хотя, я думаю, ты ошибаешься. Купец в такие времена тоже должен платить больше. И погонщику мулов, и морякам, что привозят товары. Так что то, что он накопил, снова возвращается к людям.

Макасс покачал головой, с сомнением цокнув языком. Через мгновение он начал снова:

— Господин, ты сказал, что купец платит морякам. Вот об этом я и хочу поговорить. Потому что творится что-то странное. Мне говорил Эонос. В море не видно наших галер. У наших богачей огромные флотилии, в порту всегда было такое движение, а теперь — ничего, пусто.

— Римляне?

— Нет, вождь. Эонос высылает лодки далеко. Римлян нет. Рыбаки из-под Сабраты и Такапе говорят, что флот, который там крутился, отплыл к Сицилии. Путь свободен, а все равно никто не приплывает.

— Что ты об этом думаешь?

— Эонос утверждает, что богачи боятся, что ты заберешь лучшие галеры, вооружишь их и включишь во флот.

— Разумеется, я так и сделаю. Но только крепкие, быстроходные…

— Как раз в последние дни в порт вошло несколько галер, но лишь старые, неповоротливые посудины.

— Значит, все-таки входят.

— Да, вождь. Но с каким грузом? Белый мрамор, годный разве что на надгробия, да греческие вазы, арабские благовония, а если что-то нужное, например, дерево, так это стволы цитрусовых деревьев, пригодные для резной мебели, и больше ничего. Привезли также невольников…

— Это сейчас очень нужный товар.

— Не таких, вождь, не таких. Галера Бомилькара привезла с Делоса отборных девок, годных лишь в любовницы, да мальчишек, что на пирах у богачей осыпают гостей цветами.

Столько омерзения и презрения было в голосе старого каменотеса, что Гасдрубал невольно рассмеялся.

— А ты откуда знаешь, что происходит на таких пирах?

Макасс выпрямился, оскорбленный.

— Конечно, я там никогда не был, но ведь рабы рассказывают.

Гасдрубал с тревогой подумал: «Рабы ближе к народу, чем народ к богачам». Но такими делами он не занимался. Он лишь спросил:

— Хорошо, хорошо. С чем же ты пришел, Макасс?

Старый каменотес растопырил ладонь, словно это помогало ему думать, и принялся поочередно перечислять, загибая пальцы:

— Во-первых, продовольствие. Оно должно непременно подешеветь. Каждый, у кого есть галеры, пусть его привозит. Во-вторых, цены. Пусть никто не смеет поднимать цены. В-третьих, невольники. Пусть никто не привозит этих, для забавы, а только сильных, для работы. В-четвертых, флот. Прикажи, вождь, богачам стянуть свои галеры в Карт Хадашт. Здесь мы отберем годные для войны и переделаем, а остальные пошлем за товарами, нужными для жизни и битвы.

При перечислении остался один выпрямленный палец, и Макасс с минуту задумчиво смотрел на него. Наконец он пробормотал:

— А в-пятых — все хорошо. Должно быть хорошо.

Иного мнения был Эонос, когда вождь в тот день явился в Котон, военный порт, где уже начали строить новый флот.

— Людей у меня достаточно, хороших людей. Плотников. Мне даже рабы не нужны. Но дерева мало. И плохое. А я знаю, что было хорошее — исчезло. Спрятали. Вытащат, когда захотят, и цену поставят, какую вздумается.

— Как твои триремы, Эонос?

— Да строятся. Будут, я думаю, поворотливыми.

— А боевые мостки ты ставишь?

Эонос на мгновение задумался и наконец покачал головой.

— Нет, не думаю, что это будет хорошо. По-иному сражается дисциплинированный римлянин, хорошо чувствующий себя в сомкнутом строю, и по-иному — наш воин. У нас успех в бою решает быстрота, порыв, самостоятельность. Наш воин перемахнет через борт, ворвется в одиночку, ударит, как пантера на буйвола, но в строю он теряет пыл и легко может уступить.

Гасдрубал слушал внимательно и наконец кивнул.

— Может, ты и прав. Но скажи мне, как наши судовладельцы сговариваются со своими галерами, что те где-то кружат с грузом, а в порт не заходят?

Эонос и на это ответил без раздумий:

— Наверняка выплывают им навстречу на легких лодках и где-то в море, когда из порта уже ничего не видно, поворачивают их и отдают приказания.

— Как же они могут выплывать, если цепь натягивают с наступлением сумерек?

— Этого я уж не знаю. Но наверняка какие-то способы есть.

— Надо это выяснить. А пока строй галеры из того дерева, что у тебя есть. А я велю поискать спрятанные запасы. И поторопись! Единственный шанс — опередить римлян.

Он ушел из военного порта спокойный и сдержанный, но у главного въезда его уже ждал взволнованный Антарикос.

— Вождь! — кричал он, не дожидаясь вопроса. — Я только что послал человека во дворец. Как же мне строить орудия, если нет дерева? Я знаю, что у бывшего геронта, Бодмелькарта, полные склады. Я посылал к нему. Он говорит, что есть, конечно, но только пальмы. Как же мне строить осадные орудия из пальмовых стволов?

— А почему бы и нет?

— Но ведь никто еще так не делал! Кедр или дуб! Только из этих деревьев можно построить что-то прочное!

Гасдрубал улыбнулся.

— Никто еще, по крайней мере в Карт Хадаште, не собирал войско из купцов, пекарей и каменотесов. А мы собираем. Попробуй и ты делать орудия из пальм. Они гибки и прочны.

— А если сломаются?

— А ты пока пробуй. Первые орудия должны стоять у входа в порт. Там грозит наибольшая опасность.

— Знаю, вождь. Здесь и стояли самые тяжелые. Но я расставлю их по-другому. Онагры и гелеполи здесь, по бокам, а на выступах стен — карробаллисты и фаларики. Если флот не сгорит, то у самого порта его сокрушат снаряды онагров. А еще здесь, на набережной, я поставлю легкие катапульты. Если кто прорвется и дойдет до самой цепи — здесь ему и смерть.

— Хорошо. Но поторопись!

Он возвращался через город пешком, наблюдая за людьми и жизнью города, все более хмурый. Сколько же дел требовало решения. Вот, вольноотпущенник какого-то богача скупил, не торгуясь, все оливковое масло, какое только было на рынке, и равнодушно уехал, а народ бунтует и кричит. Можно ли запретить такое? Как? Каким правом? Можно ли вообще вмешиваться в дело столь неприкосновенное и независимое, как торговля? Что было бы, если бы купцы, оскорбившись, прекратили торговлю?

Его узнавали, то тут, то там раздавались крики, какая-то девушка бросила охапку цветов, и весть о его появлении понеслась по улицам, опережая вождя:

— Гасдрубал! Рошеш шалишим Гасдрубал идет от порта к стенам!

Весть долетела и до огромной кузницы Седьяфона, и когда Гасдрубал миновал улочку, на которой она находилась, ему внезапно преградила путь толпа людей. Все были одеты лишь в эксомисы или набедренные повязки, все опаленные, покрытые сажей, такие грязные, что трудно было различить цвет их кожи. Они опустились на колени на мостовую и моляще простерли руки к вождю.

Гасдрубал остановился. Многолетняя привычка военачальника в первом порыве велела ему отогнать эту грязную толпу. Но он вспомнил о новых обычаях и сдержался. Сквозь грязь и сажу он разглядел на лицах коленопреклоненных то тут, то там клеймо — знак рабства, и гневно спросил:

— Что это за люди и чего они хотят?

Ответил жрец Биготон, который незаметно присоединился к скромной свите, сопровождавшей вождя.

— Это оружейники, рабы, которые хотят просить тебя, вождь…

— О чем?

— Благоволи их выслушать. О, этот, кажется, говорит по-пунийски.

— Хорошо, пусть говорит.

Раб внезапно встал. Он принял красивую воинскую осанку, сделал движение, словно ударяя рукоятью меча о щит. Он заговорил на удивление смело:

— Великий вождь Карфагена! Мы благодарим богов, что ты соизволил взглянуть на нас и остановиться. Ибо уже много дней мы мечтаем об этом счастье.

— Чего ты хочешь? И от чьего имени говоришь?

— От имени этих моих товарищей. А о чем я осмеливаюсь просить? О, вождь, мы, рабы, знаем, что происходит. Мы знаем, что Карфаген готовится к битве с Римом. Я скажу как есть, что на сердце. Никто из нас не любит Карфаген, но еще больше мы ненавидим Рим. А значит…

— Кто ты и кем был? — Гасдрубалу понравилась осанка, смелая речь, открытое лицо раба.

— Зовут меня Гонкитос. Я македонянин. Я был лохагосом. Меня взяли в плен, продали вам, и вот уже пять лет я лишь кую оружие, вместо того чтобы им владеть.

— А эти, другие? — Гасдрубал указал на остальных рабов, все еще стоявших на коленях.

Гонкитос поспешно ответил:

— Такие же, как я. Здесь греки, македоняне, италики, галлы, иберы, лузитаны. Все проданы римлянами в рабство, все ненавидят Рим, как гарпий, кабиров или фурий.

— Чего вы хотите?

— Господин, ненависть во сто крат умножает силы. Даруй нам свободу и оружие, и не будет синтагмы, равной нашей. А таких, как мы, в городе много. Бывших воинов, готовых в любую минуту на все.

Гасдрубал задумался. Действительно, бывшие рабы, освобожденные и вооруженные, — это было бы готовое войско, тогда как добровольцев нужно еще долго и мучительно обучать. Но это рискованно. Отряды из вооруженных рабов? Не хуже ли это наемников? Нет, ведь они сами просятся на службу. За свободу. Вот именно. Но как это провести по закону?

Жрец Биготон, казалось, читал мысли вождя, ибо подошел ближе и шепнул:

— Вождь, нынешним владельцам можно заплатить.

— А если они не захотят продать этих людей?

— Будут должны, если ты издашь такой закон.

Гасдрубал гневно нахмурил брови и резко обратился к жрецу:

— Хочешь ли ты этим сказать, Биготон, что я могу издавать законы, посягающие на святыню собственности?

— Можешь, вождь.

— Вот как? А если я объявлю, что сокровища храмов нужны городу?

— Завтра ты получил бы все золото. Великая жрица, пречистая Лабиту, и так уже повелела нам, жрецам, собрать что можно и тебе, господин, отнести. Прикажешь — отнесем даже священные сосуды, даже великую чашу, на которой покоится священный Абаддир.

— А если я прикажу, чтобы ваши жрицы отдавались солдатам?

— Они исполнят это, а богиня решит, смогут ли они после этого жить.

Гасдрубал изумленно взглянул на него.

— Так ты говоришь, что я могу этих людей освободить и принять в войско?

— Ты можешь в Карт Хадаште все, — спокойно ответил жрец. — Можешь, и, несомненно, сделаешь это. Ты велел забрать на нужды города все запасы дерева, канатов, железа, бронзы, можешь и освободить рабов.

Он наклонился к его уху и прошептал:

— Но я осмелюсь посоветовать тебе, господин, не освобождать их сразу. Пообещать, что свободу получит тот, кто отличится. И… и приставить к ним женщин. На тех же правах.

— Зачем?

Жрец слегка улыбнулся.

— Всегда лучше знать, о чем будут говорить в этих отрядах. А этих женщин, если позволишь, — приставлю я.

— Хорошо. Но я хочу, чтобы это распоряжение утвердило народное собрание. Пусть Макасс и Лестерос созовут его на завтра. Но пусть не знают, по какому делу.

— От меня не узнают, — сухо произнес жрец.