Клетка для лжецов

Пролог

“Живем, покуда храним. Храним, покуда живем”

Девиз дома Фелиссен, Ас-Тесвас

Сколько себя помнила, она всегда отзывалась на кличку Лоло. А помнила она себя лет с трех — у Лоло была отличная память. Другое дело, что так ее называли не все — в основном лишь те, кто был с ней рядом каждый день: гувернантка Акси, ее дочь Тэла и бабушка. Родители же больше предпочитали звать девочку по имени. Сразу видно — скучные взрослые. Хотя Акси тоже была взрослой. И бабушка…

Может, дело было вовсе не во взрослости? Раньше Лоло об этом не задумывалась.

А сейчас, кажется, в самый неподходящий для этого момент — вдруг взяла и задумалась.

Она бы даже спросила об этом у бабушки, но та сейчас была занята: стояла в дверях ее захламленной игровой комнаты и что-то строго выговаривала отцу. Лоло не слушала их разговор — по крайней мере, сначала. Это уже позже, когда она заметила вкрадчивый тон взрослых, их испуганные взгляды по сторонам и резкие, разрезающие тишину голоса, ей стало по-настоящему интересно. Ведь всегда хочется знать, что имеют в виду родители, когда говорят “это взрослые дела”.

— Это ты привел их в наш дом! — Бабушка, ни на шутку разозленная, даже позабыла про все свои манеры и “дворянское воспитание”, как она его называла, и ткнула отцу пальцем в грудь, — Ты и выпроваживай! Чтобы духу их не было в моем доме!

— Мам, я обещаю, я клянусь… — Папа поднял на бабушку почти заплаканные глаза, — Это был последний раз. Нужно просто отдать им, что они хотят…

— Отдать!? — Бабушка почти кричала, — И что же из нашего хранилища им можно отдать?

— Да любую безделицу! — Отец попытался перешагнуть через порог, но бабушка преградила ему путь, — Любой хлам этих Древних!

Рука его устремилась в указательном жесте куда-то за спину Лоло. Так как девочка упорно делала вид, что не подслушивает, оборачиваться она не стала. Собственная игровая и так была ей прекрасно знакома. Папа показывал на странную лампу, стоящую в углу. Если верить рассказам бабушки, у Древних она работала без проводов и электричества и светила так ярко, что с легкостью бы заменила десяток уличных фонарей. По мнению Лоло, такое чудо было больше похоже на сказку — тем более, что лампу на ее памяти ни разу не зажигали.

— Да как ты смеешь!? — В голосе бабушки послышались визгливые нотки, — Ты хоть представляешь, какую историческую ценность ты собираешься отдать простым головорезам!?

— В том-то и дело, что историческую! Всего-навсего бесполезный хлам, ставший мусором после Предела!

— Вон отсюда, — Голос бабушки вдруг стал тихим, но настолько твердым, что Лоло едва его узнала, — Расплачивайся с ними чем хочешь, но если хоть одна вещь из моего дома пропадет, я лично предам тебя суду за уничтожение Древности.

Лоло еще никогда не видела отца таким потерянным. Вообще-то, сколько она себя помнила, он всегда был человеком легким и веселым — голос его день и ночь разносился по всему дому, а с губ никогда не сходила улыбка.

Таким она его и запомнила — вечно улыбающимся краснолицым человеком с тонкими, изящно подкрученными темными усами и в костюме, что всегда казался чуть коротковат и маловат.

Но сегодня он был совершенно другим — испуганной тенью самого себя, неуверенным, потерянным сыном своей твердой непреклонной матери. Лоло могла лишь предполагать, что виной всему его “игры”, потому как ей, всего-навсего ребенку, не рассказывали о том, что отец “влез в кучу долгов и связался с какими-то проходимцами”. Все это девочка знала лишь потому, что любила подслушивать — особенно, когда взрослые собирались в гостиной у камина, и женские голоса — мамы и бабушки — звучали громче и отчетливей мужского, неизменно лепечущего какие-то оправдания. Обычно, после этих бесед бабушка закрывала лицо руками, бормотала что-то вроде “это я виновата, что упустила тебя” и запиралась у себя в комнате на весь остаток дня.

Но сегодня все было серьезней, чем обычно. Папа не просто снова “влез в долги” — он ждал каких-то людей, видимо, тех самых “проходимцев” и хотел отдать им… Древности!

Он не мог не знать, что для бабушки не было ничего важнее Древностей. Глаза ее загорались огнем, а лицо озарялось улыбкой, когда Лоло спрашивала у нее про эти странные вещи из причудливого материала под названием “пластик”. Стекло, железо, дерево, камень — все это было знакомо девочке, но пластик… Странная легкая штука любого цвета, вездесущая, ломкая и удобная одновременно — она была почти в каждой вещи Древних. Даже странно, что они не строили из него дома…

Впрочем, Лоло так мало знала о них, что не могла говорить наверняка. А вот бабушка — она знала о них все, словно собственными глазами видела их погибший мир.

— Я уж думала, что я последняя из настоящих Фелиссенов, — С облегчением улыбалась она каждый раз, когда замечала неподдельный интерес внучки к Древностям, — А оказалось, что ты пошла в меня, а не в отца.

Поэтому сейчас, несмотря на всю жалость к отцу, Лоло чувствовала правоту бабушки. Никакие долги не могли стоить тех вещей, что хранились в их доме. И никакие “проходимцы” не имели права их забирать.

Бабушка захлопнула дверь прямо перед папиным лицом, и, тяжело вздохнув, прижалась к дверному косяку и осела на пол. Она закрыла лицо руками и всхлипнула, словно от слез.

Лоло всего пару раз видела ее плачущей — и плакала бабушка исключительно после ссор с папой. Даже причина этих ссор всегда была одна и та же: Древности. “Ты давным-давно распродал бы величайшие ценности человечества за бесценок, чтобы прогулять и проиграть эти деньги за ночь!” — в сердцах кричала ему бабушка, и, если раньше Лоло не воспринимала эти слова всерьез, то сейчас она поняла, что так оно и было.

Оставив часы, механизм работы которых девочка тщетно пыталась постичь, она поднялась с ковра, на котором сидела, и тихонько подкралась к плачущей бабушке.

— Не надо, ба, — Лоло тихонько осторожно ее за плечо, — Не плачь.

Отняв дрожащие руки от лица, бабушка пристально посмотрела на нее покрасневшими заплаканными глазами. По виду ее растрепавшейся прически можно было понять, насколько не заботил ее сейчас внешний вид, о котором обыкновенно бабушка пеклась почти так же сильно, как о Древностях.

— Не буду, Лоло, — Едва слышно прошептала она, утирая слезы, которые, наоборот, потекли еще сильнее.

— Папа не отдаст им ничего. Он тебя боится.

Это оказалась плохая попытка успокоить бабушку. В ответ на заверения внучки она лишь горько покачала головой:

— А их он боится еще больше.

— Почему? — Девочка понадеялась, что хотя бы сейчас бабушка поговорит с ней “по-взрослому”.

— Потому что это страшные люди, Лоло, — Утирая слезы, бабушка взяла ее за руку и заглянула в глаза, — Они ни перед чем не остановятся ради денег. А в этом доме — целое состояние.

— Ты про Древности?

Бабушка кивнула:

— Эти вещи видели прежний мир, видели Солнце, настоящее Солнце, представляешь!? На свете есть люди, способные убить за них.

— И папа им задолжал?

Бабушка тяжело вздохнула и потупила взгляд:

— Порой мне кажется, что твой папа задолжал всему миру.

— И что же нам делать?

— Спасать то, что можно спасти. И сидеть тихо-тихо.

И Лоло сидела. Дрожащими от волнения руками она снова и снова пересобирала часы из мелких шестеренок, изящных медных стрелок и круглого золотистого циферблата, наблюдая за тем, как бабушка снует по коридору туда-сюда, выволакивая из комнат Древности одну за другой и перетаскивая их в подвал.

Это были настоящие Древности — не чета той лампе, что стояла в игровой. Здесь были и картины, написанные за несколько веков до Предела, и какие-то неведомые экраны, и много чего еще — но среди всего этого по-настоящему важна была только Нефритовая Клетка. Лоло не надо было видеть ее воочию, чтобы понять, что этот огромный, в половину ее роста, сверток из плотной ткани — это и есть главная жемчужина бабушкиной коллекции, вещь, добытая кровью и потом ее далекого предка, Себастьяна Фелиссена, давшего своим потомкам право называться дворянами — “Хранителями” — и жить в одной из лучших колоний.

Бабушка — совсем хрупкая и худенькая женщина — тащила эту невообразимую ценность в подвал в одиночку, не подпуская к себе никого из слуг. Папе тоже хватило ума не показываться ей на глаза.

Лоло даже выглянула из комнаты, чтобы посмотреть в спину бабушке, медленно скрывающейся в паутине лакированных резных лестниц с Клеткой в руках. И как раз в этот момент в парадные двери их дома раздался стук.

Отец подлетел ко входу так быстро, словно стоял за углом в ожидании. Жестом отогнав дворецкого, он самолично распахнул широкие двустворчатые двери, и на пороге появились странного, даже немного угрожающего вида люди в дорогих черных сюртуках и шляпах. Лоло все трое показались совершенно безликими — разве что того, что в центре, можно было заподозрить в плохом зрении из-за пенсне на кончике крючковатого носа.

— О! А вот и хозяин собственной персоной! — Бесцеремонно перешагивая через порог, воскликнул этот центральный, — Надо же, какая птица снизошла до нас!

Из-за лестницы, да еще и со второго этажа, девочке было видно только отцовскую спину, но даже сзади ей показалось, что папа ни на шутку испугался — это действительно не шло ни в какое сравнение с тем, что он испытывал перед бабушкой.

— Ну, чем порадуете, ваше благородие!? — Хохотнул незнакомец в пенсне.

— Вот, — Отец протянул ему какой-то сверток, — Через неделю соберу еще.

— Опя-я-ять! — Всплеснул руками мужчина, — Я просил тебя завязывать с этой песней, разве нет?

— Я выплачу свой долг до последнего номинала, — Отчеканил отец, — А теперь уходите.

— Ты не понял что ли? — Незнакомец приблизился к нему вплотную, — Или дураком прикидываешься? Мы пришли сюда не за деньгами, Фелиссен. Знаем, у тебя есть кое-что получше…

Угрожающее давление человека в пенсне заставило отца попятиться. Теперь Лоло видела лишь его напряженное плечо, но зато ей открылся прекрасный вид на двоих незнакомцев, что с жадностью пересчитывали деньги, отданные им в уплату долга.

— Я… я не имею права, — Запинаясь, выговорил отец, — Это собственность Колонии…

— Лоло! — Окликнул девочку испуганный голос.

Бабушка появилась словно из ниоткуда — должно быть, вышла из подвала другим коридором, увидев, что к ним нагрянули гости.

— Живо в комнату! — Бросила она, буквально заталкивая девочку обратно в игровую.

Последнее, что слышала Лоло, прежде, чем бабушка скользнула следом и заперла за собой дверь, было фразой:

— Я не собираюсь тут с тобой нянчиться. Клетка — и мы в расчете.

У девочки сердце оборвалось в груди. Они знали не просто про Древности — они знали про Клетку!

— Бабушка! — Лоло рванулась к двери, но встретила на пути цепкую хватку бабушки, что сковала ей руку, — Мы должны что-то сделать! Иначе папа отдаст им Клетку!

— Не отдаст, — Глаза бабушки смотрели куда-то в пустоту, — Он не знает, где она.

Следующие минуты прошли для Лоло, как в тумане. За закрытой дверью она не слышала всего, что происходило в доме, но до ее ушей все-таки доносились обрывки грубых фраз и грохот из коридора и соседних комнат.

Они искали Клетку. Искали ее везде, расшвыривая в разные стороны мебель, книги, безделушки, пачкая и ломая все в их прекрасном доме. Они не брезговали даже Древностями — то, что не казалось им сколько-нибудь стоящим денег на черном рынке, тотчас разбивалось жестоким ударом о стену.

— Говори! Говори, где чертова Клетка! — Расслышала девочка крик из соседней комнаты — маминой спальни.

В ответ послышался лишь отцовский неуверенный лепет. И следом — женский визг. Выстрел.

До этого момента Лоло не знала, что револьверы стреляют так громко — она даже содрогнулась от этого громоподобного звука.

И все равно отцовский крик оказался громче.

К тому моменту, как до девочки дошло, что произошло в соседней комнате, в их дверь уже колотили ногами. Бабушка, сама белая, как полотно, прижимала внучку к груди, строго-настрого запрещая ей плакать. А все потому, что она понятия не имела, что это такое — слышать, как убили твою мать.

Лоло пыталась сдерживать свой ужас, но было слишком поздно. Дверь их комнаты поддалась, и девочка вся обратилась в страх.

Человек в пенсне шагнул в комнату так, словно он был хозяином в этом доме. На начищенных до блеска ботинках застыли слишком темные и слишком яркие для воды капли. На светло-сером костюме отца, которого остальные двое буквально втащили в комнату — они и вовсе напоминали абстрактную багровую картину.

— А вот и хозяйка всего этого великолепия! — Представил бабушку своим приспешникам незнакомец в пенсне, — Мадам Фелиссен в компании молодой наследницы!

— Прошу, умоляю — нет! — Взвыл отец, вмиг растерявший весь цвет своего обыкновенно румяного лица, — Не трогайте их!

Вот они сидели в кресле, точнее, в кресле сидела бабушка, а Лоло — у нее на коленях. И вот — блестящий, начищенный револьвер целится девочке в голову. Рука у незнакомца прямая, как палка, и твердая, как алмаз. Он не промахнется. И не отступит.

— Н-н-не-е-ет, — Простонал отец, оседая на пол.

— И как таких ничтожеств до сих пор земля носит!? — Возмутился убийца в пенсне, резко разворачиваясь к отцу, что распластался на ковре без чувств.

Лоло увидела, как поднялась его рука, сжимавшая револьвер, а уже в следующее мгновение ей на глаза легла ледяная бабушкина ладонь.

Девочка не видела, как умер ее отец. Но слышала.

Точно так же, как слышала она сердцебиение бабушки, на глазах у которой убили ее сына. Лоло уловила, как на мгновение застыло ее сердце, чтобы потом застучать быстро-быстро, как у испуганного зверька.

Одно лишь сердцебиение и выдавало то, что бабушке страшно.

В остальном же ее твердое лицо не выражало ничего, кроме незыблемой решимости — такой, от которой даже самой Лоло стало жутко.

Как бы девочка не любила бабушку, в этот момент она поняла, что та позволит ей умереть, но не выдаст этим головорезам местонахождение Клетки.

— Не терплю слюнтяев, — Бросил человек в пенсне, отворачиваясь от окровавленного тела отца, застреленного прямиком в живот, — Другое дело — пообщаться с деловым человеком.

Дуло револьвера снова нацелилось Лоло в лоб. Незнакомец широко улыбнулся и призывно качнул головой:

— Говорите, мадам — где вы прячете Клетку?