Клетка для лжецов

Глава 19

Я наполняю своим сознанием все, до чего могу дотянуться.

Жаль, что дотягиваюсь я только до одного.

Зеленый камень, такой твердый и такой прекрасный. Он обладает мной, я обладаю им. Мы дополняем друг друга. Он — единственное доступное мне тело, я — единственное, что способно вдохнуть в него жизнь.

И я сделаю это. Потому что хочу жить. Пусть даже ради этого придется постараться…

Я проникаю все глубже, захватываю его полностью, ищу, куда бы пойти дальше, как ищут другие, такие же, как я. Они тоже нашли его. Зеленый камень. И тоже его оживили.

Мы никогда не знаем, к чему приведет наша жизнь. Сегодня мне стало больно. Чем дальше я захожу, чем дальше заходят остальные — тем больнее мне становится.

Наверное, нам нельзя быть всем вместе.

Это так больно…

Больно…

— Мне больно! — Выкрикнула Лорента в потолок обрядового зала, рванувшись на столе. Но ремни держали ее еще крепче, чем прежде — или просто девушке так показалось.

Она чувствовала, что непозволительно ослабла — сил не хватало даже на то, чтобы сопротивляться снам, насильно выпущенным в ее разум. Они, словно паразиты, захватывали все свободное пространство, забирались все глубже и глубже…

Глубже.

Я продолжаю, я иду дальше, несмотря на боль. Я насыщаю жизнью, я зажигаю свет, чтобы отогнать тьму.

Теперь я могу видеть, могу чувствовать, могу даже прикоснуться к живому существу внутри себя… По-настоящему живому.

Оно маленькое, беззащитное, почти неразумное. Оно боится меня, боится моего света. И оттого кричит, мечется всем своим телом. Но я крепко держу его — не потому, что так хочу, а потому, что не могу иначе. Может, таково было мое предназначение до жизни?

Рядом зажигаются и другие. Боль от их близости почти нестерпима. Я все еще держусь, но чем ярче они становятся, тем невыносимее держать это в себе.

Я сдаюсь. Выплескиваю всю боль, что накопилась во мне, все напряжение, всю энергию. Остальные сдаются следом. Нас так много, что эта сила способна уничтожить все вокруг.

И она уничтожает.

— НЕ-Е-ЕТ! — По щекам Лоренты струились слезы. Она больно ударилась спиной, когда вновь попыталась вырваться, но даже боль не помогала вернуться в реальность — девушка кричала, слышала свой голос, но видение настигало ее.

Ужасное, всепоглощающее, как толща ледяной воды.

Она тонула в нем, но никто из людей, что собрались на нее поглазеть, даже не пытался ей помочь.

Потом она поняла — суть в том, чтобы смотреть за ее страданиями, а не избавлять от них.

Никогда прежде Лорента не испытывала такого страха. Она даже не подозревала, что он в принципе возможен, но сейчас страх стал всем ее естеством, кроме него не осталось ничего, ни единого чувства, ни одного воспоминания…

Она отдала бы все, чтобы избавиться от этого страха. Но люди, что находились рядом с ней, наоборот хотели его усилить.

— Это то, что нам нужно, — Раздался тихий мужской голос где-то в стороне. Лорента цеплялась за него, как за спасительную соломинку — лишь бы не возвращаться к тем бессмысленным, жутким видениям.

— Ошибки быть не может? — Ответил второй голос.

— Исключено. Такая реакция свойственна только им.

Лорента не разбирала смысл слов, лишь слышала звуки, но пока ей хватало и их. Главное, не вернуться назад, не упасть во тьму…

И открыть глаза.

Вместе со светом, хлынувшим сквозь разомкнувшиеся веки, ее тело пронзила боль. Лорента закричала, выгнулась, как кошка, и резко обмякла, ударившись затылком.

Над ней все так же простирался темный потолок, изрезанный отсветами пламени, и склонялось лицо с двумя темными полосами…

— Вот и все, мадам, — Улыбнулось ей лицо, мутное из-за пелены слез на глазах, — Вот вы и вернулись…

Его проворные руки расстегнули пряжки ремней — сначала на запястьях, а потом и на лодыжках — и Лорента поняла, что в тот же миг вцепилась бы ногтями ему в горло, если бы у нее остались на это силы.

Но сил не было даже на то, чтобы подняться.

Она лежала на столе почти без сознания, абсолютно изнеможенная, выжатая до предела, разбитая и уничтоженная. Осколки воспоминаний роились в ее голове и не желали складываться во что-то стройное, разбиваясь о глыбу того, что появилось там только что.

Это еще не конец.

— Господа, обряд завершен, — Объявил чей-то голос, — Просим всех покинуть зал.

Это был неприятный толстый человек в темном костюме — Лорента увидела его, когда мужчина с полосами на лице помог ей сесть, а потом и вовсе поставил на ноги, из-за чего она едва не рухнула на пол.

— Нужно дать ей время прийти в себя, — Сказал он, удерживая девушку от падения.

— Отведем ее в комнату, — Кивнул толстяк и двинулся к выходу из зала.

Человек с полосами на лице, держа Лоренту под локоть, последовал за ним. Ноги не слушались девушку, при первом шаге они едва не подкосились, а после стали такими тяжелыми, что она едва могла их передвигать.

Зачем, зачем они тянули ее куда-то?

Все, что ей хотелось — это провалиться в глубокий, крепкий сон, лишенный даже намека на видения. Просто покой и тишина. Ничего более.

Но человек тащил ее за собой, довел до лестницы и потянул наверх, несмотря на вялые неразборчивые возражения, которые она повторяла, даже не осознавая этого. Ей все еще было страшно, страшно настолько, что от ужаса замирало сердце.

На ступеньках человек все-таки не удержал ее. Лорента упала, но даже не почувствовала удара. Потому что оно вернулось.

“Им не сломать меня” — твердил себе Вэйл, метаясь в пучине собственного страха. Они уже добрались до самого дна, показали ему убийство Лилит с точностью до секунды… и он выдержал это. Не дал их приторной лжи добраться до цели.

И не даст впредь.

Он не владел своим телом и разумом полностью, но пришел в сознание настолько, чтобы понимать, что почтенные сыны проворачивают с ним в реальности, пока он бьется в конвульсиях, привязанный к столу.

Вэйл отчетливо чувствовал иглу, что вонзилась ему в вену в районе сгиба локтя. “Скорее всего, антидот”, — решил он, потому как времени прошло немало. Полосатые ребята уже должны были сообразить, что худшими моментами своей жизни он насладился сполна и пора бы немного разбавить эту бочку дерьма сахарком.

Но ему еще надо было подействовать, а пока…

Ну уж нет!

Он не желал переживать это снова — тем более, в столь мелких подробностях. Минуту назад у Вэйла еще было недостаточно сил, чтобы воспротивиться токсину, но сейчас он обязан был попробовать.

“Я знаю, что ты мне покажешь” — мысленно оскалился он.

Подсознание его, несмотря на полный раздрай в душе своего хозяина, было страшно упорядоченным местом. Никакой путаницы, строгий хронологический порядок. Вэйл мог бы стать историком, родись он на какой-нибудь институтской колонии вроде двадцать четвертой. Архив собственных воспоминаний — запыленный, почти заброшенный, все еще был в идеальном состоянии.

И принадлежал ему, Вэйлу Кертену, а не какому-то веществу, которому вздумалось раскрывать папки именно там, где содержалось больше всего дряни.

Он знал, что токсин покажет ему дальше, а потому взял и опередил его — открыл записи того самого последнего года на “Темной дыре”, сразу после того, как он сдрейфил застрелиться, но не сдрейфил пустить свою жизнь под откос.

Тот Вэйл был тем еще засранцем — как он умудрился не нарваться на пулю или на каких-нибудь остервенелых костоломов с каменными кулаками, оставалось только гадать — и это при том, что временами он и вправду искал смерти. И каждый раз она поворачивалась к нему задницей.

Нет, конечно, за тот год его колотили больше, чем за всю жизнь до этого, но, видать, спивающийся, обкуренный пират с откровенно поехавшей крышей мог вызвать жалость даже у самых отъявленных отморозков.

Неплохо выживанию Вэйла поспособствовал и Нильс — как-никак, прищучить человека из его экипажа значило нажить себе врага в лице капитана крупнейшего пиратского судна, а этого не хотели ни в одном порту.

Вот и выходило, что ухайдохать пилота, который пустился во все тяжкие после того, как собственными руками взорвал свою без пяти минут невесту, мог разве что сам Нильс — или его сынок — но оба они вместо этого стали считать своим святым долгом вправить ему мозги. Конечно, там тоже не обходилось без мордобоя, но того Вэйла пилот в любой другой момент своей жизни отмудохал бы и сам из-за одной только его ничтожности.

И ведь это продолжалось не месяц и не два — спустя полгода Вэйл даже стал думать, что это никогда не кончится: Нильс терпел его выходки, выгораживал перед экипажем и даже не думал о замене, хотя идиоту было понятно, что такой Вэйл как пилот никуда не годен.

Ему бы просохнуть на пару дней и сложить два и два, чтобы понять, где собака порылась, но он так самозабвенно утонул в ненависти к себе, что не допускал даже мысли, которая прежде была чем-то общеизвестным.

Нильс Конлан ничего не делает просто так.

Это придет ему в голову несколько месяцев спустя, в редкий момент просветления между попойками, когда он заметит вдруг, как складно в тот день все вышло: например, то, что Лилит оказалась в порту, где уже несколько месяцев не работала, именно в тот день, когда местным бандам вздумалось делить территорию, и то, как легко Вэйлу сошла с рук смерть Скотти Болда — человека откровенно не последнего ни для мафии, ни для всей тридцатой колонии.

Вечером Вэйл зальет эту мысль очередной дозой пойла и вспомнит о ней только тогда, когда спустя год попустительства Нильсу надоест спускать на тормозах выходки своего пьянчуги-пилота.

Пилота, которого именно он таким и сделал.

Более-менее сносно Вэйл помнил только окончание той вылазки, когда пуля в плече — или, может, разбитый вдребезги челнок, из которого живым удалось выбраться только ему — знатно его отрезвили.

Желтое небо на головой, дощатый мост под ногами, а внизу — вода. Можно было бы попробовать утопиться, не найдись у него дела поважнее.

— Это же ты все подстроил, — Сказал тогда Вэйл этой лысине, — Потому что не хотел меня отпускать.

Нильс даже не посмотрел на него — лишь запустил руки в карманы, и, выпятив пузо, повернулся к сыночку:

— Вот так делай людям добро…

Вэйла шатало от потери крови, тяжести содеянного и осознания того, каким беспросветным идиотом он был все это время, продолжая считать Нильса своим благодетелем.

И ведь он даже не пытался ничего опровергнуть! Вот, насколько ему было плевать — Нильс просто развернулся и зашагал прочь, ведя за собой своего никчемного сынка.

— И что же, ты даже ничего мне не скажешь!? — Из последних сил бросил Вэйл ему в спину.

Нильс замер и медленно, словно нехотя, повернулся к пилоту:

— Бывай, Кертен. Глядишь, свидимся на том свете.

Это было последней каплей. Вэйл готов был взорваться от ненависти — он хотел побежать, догнать эту мразь и придушить ее голыми руками, но его ослабшие ноги внезапно подогнулись, и он рухнул на мост, уставившись в желтое закатное небо.

— Запомни, Орландо, — Наставлял сыночка Нильс, — Всегда приходится чем-то жертвовать.

Это было последнее, что он слышал перед тем, как отправиться во тьму. Очнулся Вэйл уже под стражей, в качестве виновника нападения на правительственные склады и многократного участника пиратских налетов на межколониальные суда.

“Это ты хотел мне показать? — рассмеялся Вэйл — Как предсказуемо!”

Потому что все, что ему пришлось пережить дальше, казалось сущей ерундой по сравнению с тем годом — опуститься ниже было попросту невозможно.

Едва отпустив эту мысль, пилот почувствовал, как антидот начинает действовать, и тяжелое, гнетущее наваждение сменяется другим — светлым и легким.

Более идиотской схемы и придумать было нельзя — заставить человека столкнуться с самыми черными закоулками памяти, ткнуть лицом в самое отборное дерьмо, через которое ему пришлось пройти, чтобы потом “показать истину” в виде заранее подготовленной галлюцинации.

И ведь этот алгоритм сработал бы, не окажись Вэйл бывалым почитателем токсина, знающим пределы его действия и оттого продолжающим оставаться одной ногой в реальности.

Настоящий токсин — тот, который использовался для отдыха и наслаждения, а не для пыток людей погаными воспоминаниями — всегда рисовал Вэйлу воду. Вот и сейчас он стоял по щиколотку в воде, а из-за горизонта пребывали плавные тихие волны. Они шуршали по песчаному берегу, а в небе над головой — чуть пасмурном, но очень спокойном — плыли густые пышные облака.

— Это очень просто, — Слышал Вэйл мужской голос. Сквозь реальность он просочился в его сознание и под действием токсина изменился до неузнаваемости. И стал принадлежать Фло.

Сестра стояла рядом и шлепала босыми ногами по воде. Удивительно — как точно подсознание способно изобразить лицо, которое не видел больше двенадцати лет! Фло была точь в точь как в тот день, когда он покинул ее — хрупкая, большеглазая, в светлом платье и с синяками на тонких ручонках.

— Тот путь, что ты видел, ты прошел без истины, — Сказал ее устами почтенный сын, что склонялся сейчас над Вэйлом и зачитывал заготовленный текст.

Ну уж нет! Как бы низко он не пал, очернять имя Фло — или память Лилит, мало ли что там дальше — всей этой ересью он не позволит.

Собравшись с силами, Вэйл дернулся на столе. Он не слишком надеялся на успех, но тело ему подчинилось — вот, на что способны годы практики — а значит, покончить со всем этим можно было прямо сейчас.

Что он и сделал, открыв глаза.

— Все! Все! — Выдохнул он, возвращаясь в реальность. Над головой по-прежнему висел дощатый потолок, а рядом все так же толпились “почтенные сыны”. От столь скорого пробуждения подопытного их рожи вытянулись в удивленных гримасах.

Наверное, никто так крупно не обламывал их прежде.

— Развяжите меня! — Потребовал Вэйл, — Я проснулся!

Голос вернулся к нему быстрее, чем ощущение собственного тела, хотя и эта неприятная побочка токсина в его случае дошла до минимума. Всего через пару минут он окончательно придет в себя.

И будет думать, что делать дальше…

Потому что теперь, когда он на собственной шкуре узнал, что делают эти фанатики с мозгами доверчивых дурачков, ему стало не по себе от мысли, что, разобравшись с ним, эта контора как ни в чем не бывало продолжит завлекать в свои ряды людей и навязывать им своего самозваного божка…

Надо будет рассказать об этом Наю. Мозги у доходяги есть, может, и придумает чего толкового…

А вот связываться с ними самому окончательно перехотелось. Вэйл и сам не знал, чего он ждал от сегодняшнего обряда — он сразу сказал себе, что будет смотреть по ситуации, как ему поступить.

И теперь эта ситуация завела его в окончательный тупик.

Придурок, которого звали Модестом, потянулся было к ремням, но их главный, Даск, поспешил остановить его:

— Еще рано. Мы не закончили.

Не слишком-то хотелось получить еще одну дозу токсина, которая на этот раз обещала оказаться лошадиной. Вэйл почувствовал, как на лбу выступает холодный пот, а сердце сжимается от страха.

— Дайте минуту. Хотя бы покурить, — Попытался он.

Даск ни капли не походил на человека, способного на милосердие, а потому мелкая просьба, произнесенная с ненавязчивой легкостью, не должна была показаться ему актом отчаяния, которым она была на самом деле.

Чуть поразмыслив, он кивнул и строго объявил Модесту:

— Только руки.

Тот незамедлительно высвободил запястья Вэйла из плена ремней, и пилот сел на столе, разминая затекшие руки. Разум его начал судорожно работать в поисках хоть единого шанса свалить отсюда живым и не оставить этим козлам возможности за ним угнаться.

“Сам виноват, — подзадоривал он сам себя, — Нечего было сюда соваться”.

Он закурил, как и обещал, а потом оглядел комнату на предмет оружия. Посуда, шприцы, свечи — штуки, конечно, опасные, но не слишком надежные.

Неужели опять придется полагаться на кулаки?

— Не думал, что все так затянется, — Посетовал Вэйл, — Отлить-то у вас здесь можно?

— После обряда, — Отрезал Даск, достав из тумбочки новую дозу дурмана, который давно успел выветриться, и одновременно разводя в блюдце свежий раствор токсина.

— Ну воды-то хоть дадите? — Вэйл покосился на Модеста.

Тот кивнул и вышел из комнаты, не дожидаясь приказа Даска.

Большей удачи, чем то, что Дэниел успел свалить куда-то за время обряда, нельзя было и придумать. Потому что теперь Вэйл остался с Даском наедине, пока тот стоял к нему спиной и корпел над своим “зельем”.

У него было несколько секунд на то, чтобы освободиться, и, казалось бы, что может быть проще, чем расстегнуть пряжки ремней? В случае с трясущимися руками и негнущимися пальцами — что угодно.

Но Вэйла здорово подгоняло чувтство опасности. В моменты смертельного риска расторопности ему было не занимать, а потому сейчас он освободил свои ноги довольно быстро — пусть и чуть медленнее, чем рассчитывал — и, что немаловажно, почти бесшумно.

Легкость движений почти полностью вернулась к нему, когда пилот соскочил со стола и подобрался к Даску вплотную. Счет шел на секунды, но Вэйл все равно дал себе примериться перед тем, как схватить с тумбочки подсвечник и шандарахнуть им по башке “почтенного сына”, решившего обернуться в самый неподходящий момент.

Даск издал какой-то нечленораздельный звук и сразу же обмяк, соскользнув на пол. То, что боец из него никакой, было ясно по одной только манере держаться, а потому Вэйл даже не получил удовлетворения, вырубив его.

С Модестом дела обстояли иначе — во-первых, этот идиот был намного крупнее, а во-вторых — моложе. Вступать с ним в открытый бой после дозы токсина хотелось не слишком, а потому Вэйл, не теряя времени, шагнул к дверному проему и замер справа от него, прижавшись спиной к стене. Укрытие так себе, но в случае, когда жертва не ожидает нападения, сгодится и оно.

Успокаивало еще и то, что умом Модест явно не отличался. Заметить лежащего на полу Даска из коридора он тоже не сможет — налицо все карты в пользу Вэйла.

Прислушавшись к шагам, он рассчитал удар с точностью до секунды. Подсвечник обрушился на белокурую башку Модеста всей своей мощью, и здоровенный лоб рухнул на пол почти что в дверном проеме.

На деле этот тупица оказался еще тяжелее, чем выглядел. Вэйл судорожно оттащил его от двери, связал руки за спиной собственным ремнем и занялся Даском. Поднять его большого труда не составило, и вот уже “почтенный сын” возлежал на своем обрядовом столе в той же позе, в какой там недавно распнули самого Вэйла. Ремни он застегнул наспех, но настолько туго, насколько это вообще было возможно.

Теперь настал черед обыскивать дом. Вэйл натянул куртку, в кармане которой обнадеживающе тяжелел револьвер, и, держа на изготовке свой боевой канделябр, стал подниматься по лестнице. Кроме скрипа ступеней под его ногами не было слышно ни звука. Если Дэниелу и тому четвертому придурку вздумалось свалить, по возвращении они непременно растрезвонят своему освободителю, что бывший товарищ Конлана выкинул неприятный сюрприз и ускользнул, не попрощавшись.

Вэйл в очередной раз укорил себя за то, что сам по тупости сыскал на свой зад еще одну крупную проблему, и осторожно толкнул первую попавшуюся дверь на втором этаже.

Тот самый четвертый “почтенный сын” — вроде бы, его представили Куком — крепко спал на здоровой двухместной кровати, причем, судя по запаху, витающему в комнате, срубила его пара бутылок чего-то высокоградусного…

Вряд ли освободитель погладил бы своих верных слуг по головке за такой неблагообразный досуг.

Решив, что на этого парня можно даже не тратить время, Вэйл спустился вниз. Удачно, кстати, спустился, потому что ровно в тот момент входная дверь открылась, и на пороге появился Дэниел.

— О, а вот и ты! — Не скрыл своей радости пилот.

И, не успел проповедник открыть рот, заехал ему по физиономии. Тот от неожиданности потерял равновесие, но на ногах устоял. И, как назло, быстро сообразил, что происходит.

Как оказалось, скорость реакции у Вэйла все еще оставляла желать лучшего. При других обстоятельствах он никогда бы не схлопотал по роже от парня вроде Дэниела, который махал кулаками так, словно желал избить в первую очередь воздух, а не противника. Но это его и сгубило — спустя пару мгновений Вэйл чуток приноровился и уложил проповедника на пол парой точных ударов. Большего и не требовалось. Вэйл вдарил ему по башке все тем же подсвечником и оттащил к тем двоим, что проводили обряд.

На этом победное шествие пора было переводить к завершающей стадии. Вэйл перешагнул лежащие на полу тела и прошел к тумбочке, где помимо блюдец с токсином и дурмана дожидался своего часа тот самый шприц с антидотом.

Несмотря на свое сомнительное прошлое, пилот мало смыслил в веществах — он знал, какой эффект от чего бывает и сколько можно употребить, чтобы не окочуриться. Еще вчера он не мог и предположить, как сильно ему пригодится это знание.

По понятным причинам после смерти Лилит Вэйл стал испытывать стойкое отвращение к грязным кровавым смертям. Он по-прежнему оставался чудовищем, для которого убить человека не стоило почти ничего — в особенности, если этот человек — последняя мразь — но методы он теперь выбирал по возможности наиболее… чистые.

Сейчас такой метод лежал прямо перед ним. Еще привлекательней его делало то, что в случае расследования подобные смерти почтенных сынов будут смотреться почти что естественно — мало ли что могло ударить в их одурманенные головы во время обряда?

Об этом Вэйл думал, пока обшаривал тумбочку на предмет раствора. Как назло, хранился он у них в ограниченных количествах, и хоть двух флаконов по подсчетам пилота с лихвой должно было хватить для передоза всех четверых, он побаивался, что за годы своей службы освободителю ребята успели выработать нехилый иммунитет.

Все же выбора — как и времени — у Вэйла не было. Он до отказа заправил шприц чистейшим наркотиком и без зазрения совести приступил к делу.

Спустя время кто-нибудь найдет в этом доме четверых мертвых “почтенных сынов”, переборщивших с веществами во время своего странного обряда, проводимого на главаре. Руки их будут развязаны, а тела окажутся лежащими в неестественных позах. Сыщик поумнее, возможно, догадается о причастности человека со стороны…

Но Вэйл сомневался, что в этих трущобах люди вообще знали, что такое ум.

Смерть повсюду.

Смерть заполняет все пространство, но мне она не грозит. Потому что я ее создаю. Я и те, с кем мы причиняем друг другу боль.

Лишь убив все вокруг, мы ощутили облегчение.

И поняли, что мы способны на что-то еще.

Я вновь прикасаюсь к существу внутри себя. Его не тронула смерть. Будь оно снаружи меня, его ждала бы другая судьба, но пока оно внутри, оно под защитой.

Я знаю это наверняка. Как знаю и то, что теперь могу создавать что-то, кроме смерти. Только отняв жизнь, я понимаю, что умею что-то еще. И они все… они тоже умеют. Но знают ли об этом?

Теперь я могу успокоиться. Могу отдохнуть и свыкнуться с мыслью, что прежней пустоты больше нет.

Я — все и ничто.

— Я — все и ничто, — Повторила Лорента вслед за жутким голосом из своего видения. Впрочем, “голос” не вполне подходящее слово.

То, что вселяло ей ужас, мощь, безысходность и страх одновременно, было не просто голосом, не просто мыслью, не просто идеей. Это — что-то запредельное, непостижимое, настолько огромное, как если бы ей в голову внезапно переместили воспоминания целой толпы.

Ей казалось, что ее разум просто неспособен выдержать такое, голова раскалывалась от боли, перед глазами все плыло, тело не слушалось…

А человек с полосами на лице тащил ее дальше по лестнице.

То, что это была лестница, Лорента поняла только на ощупь — ее глаза не видели перед собой ничего, кроме того ослепительного света, что принесло с собой видение. Вместо мыслей о стенки черепа бились только эти слова, снова и снова, словно кто-то взял и лишил ее всего остального.

Она не знала, где находится, не помнила, кто эти люди, что ведут ее за собой, не понимала, как выбраться отсюда, и не чувствовала ничего, кроме страха.

— Кажется, у нее снова было видение, — Человек был совсем рядом, но голос его прозвучал словно из-под толщи воды.

— Не страшно. Идти же может, — Ответили ему.

Зрение. Лорента молила только о зрении. Какая-то часть ее естества, что потихоньку возвращалась, напоминала девушке о самозащите, об осторожности, но разве могла она сейчас хоть что-то, кроме слепого следования за этими людьми?

Глаза дали ей поблажку — показали замутненный пеленой слез коридор, дверь, толстого человека в костюме. Она даже почти не передвигала ноги — человек с полосами на лице просто тащил ее за собой и, заведя в комнату, уложил на что-то мягкое.

— Нужно срочно доложить об этом освободителю, — Лорента научилась отличать его голос на слух — он был чуть ниже и спокойней, чем у толстяка, — Я оставлю ему сообщение.

— Погоди ты со своим Бастардом, — Раздалось в ответ, — Может, есть смысл подумать о последствиях?

— Каких еще…

Сознание Лоренты гасло, как перегоревшая лампочка, и зажигалось снова. Она пыталась вслушиваться в слова, вникать в смысл нарастающей ссоры, но не могла сложить даже простейшую логическую цепочку.

— Не заставляйте меня думать, что вы не верны нашему общему делу, — Вкрадчиво заговорил человек, которого Лорента до обряда звала почтенным сыном, — Эта девушка — один из ключей к величайшей силе, когда-либо попадавшей в руки человечества…

— И кто тебе это сказал? Самозванец с захолустной колонии!?

— Он… он… он наш освободитель! Он посланник, призванный избавить нас от оков порока! — Почтенный сын ненадолго замер, — А вы… предали его! Словно Иуда! Освободитель не спустит вам это с рук.

— И ты тоже, я полагаю…

Лорента разлепила тяжелые веки, но не увидела перед собой ничего, кроме потолка. Слух по-прежнему был ее единственным источником информации.

— Что вы..? — Недоуменно проговорил почтенный сын.

Раздались шаги — быстрые, судорожные — а потом выстрел и грохот упавшего на пол тела. Нетрудно было догадаться, что оно принадлежало почтенному сыну.

Лорента хотела бы закричать, но сил на крик не осталось. Только слезы, которые хлынули из глаз, когда забрызганное кровью обрюзгшее лицо мецената Коллиса склонилось над ней, а рука его прижала дуло револьвера к ее лбу.

— Если кто-то и должен тебя заполучить, то только лишь дьявол, — Сказал он.

Последнее, что Лорента услышала — это выстрел.