La Cumparsita… В ритме танго

Глава 19 Смирновы…

Алексей

Как неуютно и по-отшельнически дико в этом месте. Передергиваю плечами — отвратительно, зловеще, до чертиков кошмарно, просто жутко. Прикрываю глаза и прислушиваюсь к немым, и в то же время резонирующим, звукам. Резонирующим? Я не ошибся? Нет! Немым? Их больше нет? Ни звука! Нет? Совсем! Адский вакуум и глубокая каверна. А по сути, обыкновенная двухэтажная добротная коробка с гостеприимным входом и остатками великолепной обстановки. Здесь есть камин… Огромная библиотека… Спальня моих родителей… Детские — моя, Серегина… Игровое помещение для внучек… Наши гостевые комнаты… Потайное место… И чердак!

Сука… Блядь…

Сжимаю руки в кулаки и кричу, что есть моей пока еще огромной силы:

— Оля-я-я-я!

Какого черта, спрашивается, с утра пораньше жене приспичило абонемент свой обновить? Нашла время! Читака, твою мать!

Звенящая тишина, пустота, похоже, сырость и подпольный червячок. Тараканы? Мыши? Крысы? Родительский добрый «очень милый» дом давно опустел. Только шаловливое эхо прошлого шастает по громадным комнатам, да шаркают по коридорам мои воспоминания о ярких и счастливых днях, когда здесь, на этом как будто человеком невозделанном пространстве, трещали нешуточные баталии, лилась незатыкающаяся болтовня и кипела жизнь. Люди в этом доме друг друга так любили, что такое никому не снилось, о таком можно лишь по-сказочному мечтать…

Сука… Блядь…

— Оля! — ору во всю свою луженную глотку.

— Я сейчас, — откуда-то, словно из прекрасного далёко, раздается чересчур спокойный голос моей жены.

Я ведь родился и вырос в этом месте, здесь же быстро повзрослел, в первый раз — так казалось мне тогда, — влюбился, и в этих укрепленных любовью, нежностью и вниманием ко всем стенах размочил счет по братским дракам с Серегой, а после этого, по всем законам жанра, отец развел нас по сторонам и выдал каждому наряд на выполнение хозяйственных работ, если память мне не изменяет, на долгих долбаных полгода. Ха! Всего лишь жалких шесть месяцев. Ах, как тогда мы жалобно скулили с Сержем, отдавая долг отечеству за выбитые друг другу зубы то ли на даче, то ли в родовом поместье маминого старшего брата. Отец… Отец… Отец… Где ты есть?

— Я все, Смирнов! — держа под мышкой книги, одалиска спускается по ступеням со второго этажа ко мне на первый.

— Это обязательно было делать именно сегодня, когда мы позвали в гости Ярослава и Царя?

— Я не понимаю. Задержалась или… Что с тобой, Алеша? — она подходит ближе, но странно замедляется и останавливается в нескольких шагах от меня.

— Ничего! Все чики-пуки, изумруд, — повернув голову куда-то вбок, сквозь зубы ей рычу. — Ты уже все?

— Леш…

Жена, похоже, снова движется — определенно чувствую ее дыхание и шевеление здешнего пространства. Наконец, подойдя ко мне вплотную, протягивает руку и осторожно трогает за плечо.

— Ты чем-то недоволен?

Она ошиблась! Недоволен? Чем-то? Я на хрен удручен… Есть такое слово в нашем великом и могучем? Надеюсь, что с описанием своего нынешнего состояния не ошибся. Не хотелось бы сейчас сверяться с маминым толковым словарем. Я, сука, зол, взбешен, расстроен. Родительский дом по-прежнему пустой. Здесь, как в могиле, а в этом месте так быть не должно. Не для того родители копили всю эту память, по крупинкам собирая мозаику своей семейной жизни, чтобы ее сейчас плесень с огромным удовольствием жрала или сжигал грибок, выплевывая споры в чистый воздух.

— Идем домой? — берет меня под руку и даже пробует тянуть. — Леш?

— Здесь пусто, — задираю голову вверх, рассматриваю чистый и высокий потолок, прищурившись, прочесываю периметр. — Для этого помещения такое состояние противоестественно. Понимаешь, душа моя?

— Леша, — прильнув к плечу щекой, жена неспешно начинает гладить мою руку, — идем, наверное, к нам. Дети скоро приедут. Я все…

— Это ее дом, Оля. Ее! Ее и только! Черт бы их подрал, — сиплю сквозь зубы.

— Я знаю. Тише-тише, — баюкает меня, как психованного пацана.

— Мать хотела бы, чтобы Дашка здесь жила. Какого хрена, в самом деле? Я…

— Алеша, я прошу тебя, — она становится передо мной, поднимается и тянется за поцелуем, не сводя глаз с меня.

— Я хочу отдать ключи. Слышишь? — сильно раздуваю ноздри и дышу открытым ртом, словно приступ астмы подловил.

Ни хрена не вижу! Одна лишь мутная картинка, мельтешащий квантовый процесс — неуловимые мельчайшие частицы, да четкий женский элегантный образ — силуэт моей красавицы, гордой неприступной одалиски.

— Пусть они живут здесь, — шепчу. — Ты с этим согласна?

— Конечно. Леш…

Она так близко, что это становится невыносимым. Моя жена везде, просачивается всюду: в глазах, в ноздрях, в разуме, навечно в сердце!

Сука… Блядь…

Спертый и тяжелый воздух… Слепящий свет, лучащийся из огромного количества незанавешенных окон… Реальные призраки счастливого прошлого… Живая память… И огромное желание ее здесь и сейчас взять!

Руками обнимаю доброе спокойное лицо, слегка приподнимаю, страшась свернуть ей шею, заставляю Ольгу встать на цыпочки и зашипеть, затем стремительно впиваюсь в розовые губы и напираю массой на все еще гибкое и стройное тело своей красавицы-жены.

— Оль, Оль, Олечка, — между поцелуями в щеки, в подбородок, в шею, как благодатную молитву, повторяю любимое имя, выговариваю по буквам четко, словно опростоволоситься или забыть боюсь. — Хочу… М? Ты слышишь, одалиска?

Пристраиваю нас к стене в огромном холле, давлю собой на маленькое тело, грубо задирая тоненькое платье. Ольга расслабляется, обмякает и, естественно, теряет из подмышки книги, взятые сегодня из домашней библиотеки, которую всю жизнь облагораживала моя затейница-мать.

— Ай! — звонко вскрикивает. — Лешка, перестань.

— Тшш, — прикусываю выступающую женскую, сильно будоражащую меня, ключицу, — пусть на полу лежат, ничего им там не сделается. Твоим героям-любовникам по земле кататься, что дурака валять.

Хозяином шурую по ее телу, сжимаю бедра, затем растягиваю их по сторонам, дергаю юбку платья, которая мешает.

— Можно это на хер снять? — рычу ей в ухо, подкладывая пальцы под бретельки.

— Не рви, пожалуйста, — с придыханием шепчет. — Еще домой идти. Здесь нет белья…

Надо отдать одалиске должное — умеет прямо на корню кайф обломать.

— Как скажешь, но…

Ольга задирает платье сама, демонстрируя свой женский треугольник, пока что замурованный в трусы и точеные бедра, от вида которых у меня, похоже, напрочь сносит башню.

— Не уйдешь, пока не дашь! — шиплю, рассматривая всю картину исподлобья. — Доходчиво сказал?

— Как обычно! — ухмыляется. — Да чтобы ты знал, я и не собиралась уходить, — прикрыв глаза, с блаженной улыбкой произносит. — Бери! — выгибается в пояснице, предлагая к намечающейся экзекуции трусы.

Меня упрашивать не надо, я тут же разрываю и сдираю на давая тряпке шансов на вторую жизнь. Затем подхватываю ее под задницу и заставляю своими ногами обвить меня.

— Вот так! — сильно упираюсь пахом ей в благожелательно настроенный лобок. — Обними-ка меня, душа моя. Просто и-д-е-а-л-ь-н-о! — в ухо ей говорю.

Ольга слабо стонет, зато руками орудует мощно. Она скребет с ожесточением по моим плечам, словно хочет заготовленной участи избежать.

— Леша, господи, погоди. Это как-то… — шипит с закрытыми глазами, — что мы здесь творим?

Да плевать! Нам хорошо и это главное.

— Помоги мне, — взглядом показываю, чтобы расстегнула мой пояс и ширинку.

Ну очень послушная одалиска, которой по два раза не надо повторять! Пока жена сопит и выполняет, я бесконечными поцелуями жалю ее кожу и облизываю неосторожно зубами потревоженные места.

— Прекрати это. Стоп, Смирнов. Неприятно, не хочу так, — выкручивается и пытается ногами на пол стать. — Отпусти же… Смирнов! — кричит мне в ухо.

— Замолчи! — рычу, не прекращая «неприятных» поцелуев. Перехватываю ее удобнее и еще сильнее впечатываю женский позвоночник в стену.

— Мне больно! Ай! — верещит, царапается и выдирается — и все одновременно. — Это грубо… Не хочу! Нет!

А вот это всегда срабатывает четко!

— Вот же стерва! — шиплю ей в шею и застываю, словно получил приказ.

— Смени-ка гнев на милость, и давай помедленнее, — задыхаясь, начинает говорить. — Тебя что-то беспокоит, да? И ты на мне срываешься? Что случилось, Алексей?

Видимо, я плохо спал — уже которую ночь подряд, — но ей об этом знать не надо. Такая муть мне снится, если честно, что людям боязно рассказать: то мы всей семьей на круизном лайнере, осуществляя кругосветку, тонем; то она, моя жена, агонизируя, погибает на больничной койке, жутко изгибаясь телом и прощаясь со мной душой; то Сергей орет, взывая к долбаной справедливости, которой он всегда лишен; то я ногтями его безжалостно терзаю, то его Женька горько плачет и о чем-то заклинает всех нас; то моя Даша, мой любимый Царь… Черт! А это самый страшный сон, душа моя! Об этом матери вообще лучше не сообщать.

Наша Дашка сильно кровью истекает. Детка страшно умирает, но с улыбкой на лице и с какой-то конченой надеждой в глазах молчит проклятой рыбой, не произнося ни звука, наслаждается тем, что знает и до гробовой доски намерена хранить. О помощи не просит, даже не протягивает руку и не зовет меня, лишь застывшим взглядом рассматривает свою стекающую на пол кровь, а затем, мерцая образом, куда-то исчезает.

Один раз мне приснился Ярослав…

Там все было очень прозаично. Он разбился на своей машине и ушел, оставив Дашку мужней сиротой. Хрень какая-то! Я никогда не страдал так называемым собачьим чутьем, но тем не менее. Каждый раз просыпаюсь в холодном поту и от недостатка воздуха почти задыхаюсь и хриплю:

«К чему все это? Твою мать, к чему?».

— Нет! С чего ты взяла? — поднимаю руку, чтобы прикоснуться к гладенькой щеке. Пальцами трогаю ее румянец, подушечками песочу кожу, затем прикладываюсь губами и добавляю к ласке свой язык. — Где было больно, душа моя? — как маленького ребенка отвлекаю.

— Что происходит, Лешка? — Ольга снова выгибается и крутится на моих руках.

— Ничего! Все очень хорошо, — отстраняюсь и лукаво ей подмигиваю.

— Уверен? — серьезно задает вопрос.

— Оль… — искривляю губы и мычу. — Ну-у-у…

— Идем домой, — она дергает ногами и умудряется их опустить на землю. — Даша с Ярославом приедут с минуты на минуту, а мы тут разгулялись…

— Дети взрослые, прекрасно понимают, что нас могло задержать. Оль… — все-таки застегиваю брюки и ремень, затем наклоняюсь к ней и заново терзаю шею цепочкой легких поцелуев. — Я успокоился и буду очень осторожен.

— Стоп! — обхватывает мою голову и убирает от себя. — Довольно! Плотское продолжим после.

— А когда? — вынужденно отстраняюсь и даю ей больше места для маневра.

— Этой ночью, вероятно. А впрочем, — прикасается кончиком указательного пальца к моему носу, — посмотрим на твое сегодняшнее поведение. Близость с женой, Смирняга, надо заслужить. В твоем случае, конечно.

Ну все, граждане, пиздец!

— Мать, а доживу ли я до того великого дня, когда постель с тобой перестанет быть наградой за, так называемую, «манеру себя по-человечески держать»? — изображаю на лице вселенскую печаль, кривляюсь и даже старой псиной подвываю.

— Тишина! — манерно прикладывает палец к своему носу, затем присаживается и подбирает разорванные трусы. — Я так понимаю с понятиями «аккуратность» и «бережливость» мой муж по-прежнему не дружит. Леш, в самом деле… — даже немного возмущается. — Так и не научился женское белье снимать?

— Наш уговор был исключительно на платье, — осматриваю Ольгу со всех сторон. — К общему виду вопросов как бы нет. Все швы и пуговицы на нужном месте, а там у тебя, — вытаскиваю маленькую тряпку из ее рук, комкаю, формирую «мячик» и засовываю теперь уже абсолютно бесполезный предмет дамского исподнего белья к себе в карман, — пусть хорошо проветрится. И для твоего интимного здоровья полезно. В конце концов, на улице начало лета, так что киской не замерзнешь. Перебирай шустрее ножками и бедра не сжимай. Помни об обещанной ночной постели с мужем…

Жена демонстративно подкатывает глаза:

— Да ты пошляк, Алеша. В этом весь Смирняга, да? Все нипочем! — Оля прыскает от смеха и продолжает строить из себя женщину совсем не легкого поведения. — Ты хоть бы постыдился, что ли. Ей-богу… Разврат! Кругом один разврат! В твои-то годы… Боже-Боже…

— И твой голый зад, — подмигиваю и с пошленькой улыбочкой облизываю губы.

— Лешка! — в ответ жена шипит и угрожающе выставляет перед моим носом пальчик.

— Спокойно, мать. Держи себя в руках. Настраивайся на продолжение, которое я намерен заслужить, — давлюсь словами, останавливаюсь, прокашливаюсь и серьезно продолжаю говорить. — Хочу, чтобы ты знала, одалиска…

— Угу? — удивленно поднимает бровь.

— Я буду очень стараться вести себя хорошо, — похлопываю ладонью по женской попе. — М-м-м, орех, по-видимому, поспел, трещит, поскуливая просится на порку? Вообще без проблем. Зашибись! Я…

— Ты замолчишь? — вертится и со своих ягодиц пытается сбить мои бессовестные руки.

— Все-все! Ты это… — кивком указываю ей на волосы. — Как-то причешись, что ли? А то вид растрепанный. Невооруженным глазом становится все очевидным…

— Господи! Смирнов! — почти визжит.

Пока она приводит себя в порядок и собирает с пола разбросанные книги, по-старчески кряхтит и на чем свет костерит меня за напор, который я ей тут непредумышленно организовал, я получаю сообщение на свой телефон.

«Пап, мы уже приехали. Стоим под воротами. А вы где? Дома никого» — спрашивает Даша.

«Уже идем, рыбка» — быстро набираю и тут же отправляю.

— Мать? — разглядывая экран смартфона, обращаюсь к Оле.

— А?

— Они уже у нас, — прокручиваю в руках свой телефон.

— Я готова, — жена вытягивается и ждет, пока я подойду и предложу ей локоть.

— Это мое первое задание на сегодня, я так понимаю? — подмигиваю и укладываю ее руку, несильно хлопаю по тонким женским пальцам и на тыльной нежной стороне ладони Ольги рисую «огурцы».

— М-м-м, задание? — удивленно изгибает бровь.

— Я начинаю себя, как джентльмен, вести, предвкушая обещанную за плюшки ночь любви, — целую ей висок, обняв другой рукой за голову. — Идем, мой нежный цветок, а то детвора там с ума под нашими воротами сойдет. Родителей кутята потеряли, твою сиську просят, под закрытыми дверьми скулят. Господи-господи, кто только мою жену не сосал! Девчонки и один подкинутый мальчишка, а также их…

— Да уж, Алексей Максимович, галантность, такт, уважительное отношение к женщине налицо.

— Мать-мать-мать, женщин нужно не только уважать, — оставшуюся часть своей глубокой мысли выдаю ей в ухо, — но и любить. Я тебя люблю, а ты?

— Сегодня — нет!

— Нет? — таращу взгляд.

— Идем! — повиснув на моем локте, живым грузом обмякает.

— Скажи вслух и очень громко! — двумя ногами упираюсь в землю, задом приседаю, и не спешу идти.

— Лешка, я тебя люблю всю жизнь, но иногда…

— Довольно! — запрокинув голову, смеюсь. — Люди, люди, люди, слышите? Царевна Несмеяна мне в любви призналась…

«Пап, вы где?» — с вопросом в наш разговор опять влезает Даша.

— Та-а-ак! — рассматриваю сообщение и тот эмодзи, который дочь поставила за изогнутым знаком вопроса. — Нам надо поторопиться. Изголодались, видимо!

— Вот и я о чем. Может, поспешим, любимый муженек?

Перед выходом из родительского дома еще раз с нескрываемой тоской оглядываюсь назад, осматриваю почти прощальным взглядом всю обстановку, глубоко вздыхаю, и опустив голову, раскрываю перед нами дверь.

— Леш… — Ольга шепчет, встав на носки и трогая губами мою щеку. — Постарайся не устраивать допрос ребятам. У них вчера был очень важный праздник. Мы пригласили их в гости не для того, чтобы…

— Неважно. Я просто хочу отдать подарок, Оль, — заканчиваю за нее. — Поздравить, обнять, посмотреть на нее и отдать ключи…

— И это тоже, но, — жена сильно сглатывает и тихо продолжает говорить, — не настаивай, пожалуйста.

— Не настаивай, не напирай, не командуй. Разве я лезу в их жизнь?

— Давай, сначала я поговорю, а потом ты.

— Подготовишь типа? — ухмыляюсь.

— Объясню, что это…

— Мой подарок! Не думал, что о таком просить, практически упрашивать нужно. У нее дурной характер, мать. Кое в чем она копирует меня, бабушку, но в основном…

— То есть, то, что тебе, любезный муж, не по нраву, то мой импринтинг?

— Да-а-а-а! Ты такая умная. Я прям боюсь тебя.

Она легко прищипывает меня за бок и как недоразвитому шикает, сверкая темным взглядом. Мы выходим из опустевшего без моих родителей дома и останавливаемся на широком, увитом глицинией крыльце. Жена отпускает мою руку, чтобы я мог закрыть дверь, посматривая в сторону нашего дома.

— Ты их видишь? — вожусь с дверным замком. — Где они и что там делают?

— Вижу. Стоят, обнявшись, возле машины Ярослава. Целуются, похоже, — отвечает мне.

— Так! Быстро прячь глаза. Не подсматривай, — посмеиваясь, угрожаю.

— И не думала даже. Ты сам спросил! Господи! — краем глаза замечаю, как вскидывает руки и ладонями, как будто чего-то испугавшись, закрывает рот.

Что там еще такое?

— Оль, что? — резко становлюсь серьезным и шиплю вполоборота.

— Красивые такие. Оба в белом. Леш…

— Что?

— Как ты думаешь…?

— Ничего не думаю, — бесцеремонно перебиваю, не даю ей договорить, отрываюсь от двери и, не поднимая головы, чтобы не смотреть на дочку с зятем, беру жену за руку и свожу по ступеням вниз. — Идем к ним.

— Ты, видимо, не доверяешь Ярославу? — отчетливо сквозит издевка в начинающемся предложении.

Доверяю? Доверяю — без сомнений! Но не стану ей об этом говорить. Обойдется! К тому же, если выскажусь, то рискую пролететь над запланированной ночной кроватью, как та фанера над Парижем. Предпочту по данному вопросу сохранить нейтралитет.

Мне нравится Ярослав Горовой. Однозначно! Как гонщик и как обычный… Посторонний человек. Но он женат на моей любимой Даше, с которой был знаком от силы две недели, а может, и того меньше. Два года назад у меня на языке вертелся всего один вопрос:

«А на хрена такая спешка, дети? Живите так! Я, как отец, благословляю вас на счастливый, но до особого распоряжения незаконный брак!».

Прекрасно помню, как они приплыли с томными, слегка блаженными, улыбками и в два голоса любезно сообщили, что решили пожениться. Меня аж перекрутило, сперва, конечно, передернув, от известий. Что я вру? В тот день я тупо чуть не сдох. Слюнями сочно поперхнулся, затем всплакнул, подвис мозгами — почти раскис, если бы не одалиска, то, вероятно, сегодня была бы иная, возможно, для кого-то и веселая, годовщина:

«Уже два года, как Алексей Максимович Смирнов покинул нас! Помянем молча, не чокаясь, стоя, вспомнив лишь хорошие моменты. Смирняга был крутым мужиком, великолепным сыном, добрым, любящим отцом, до внуков не дожил, но жене оставил пожизненное весьма достойное денежное содержание, двух дочерей родил…».

— Леш… — Ольга обхватывает мою кисть и перекрещивает наши пальцы.

Смотрю на наш с женой кулак и шумно выдыхаю:

— Что?

— Не спеши. Просто посмотри на них…

Не могу, если честно. Не в состоянии, не в силах! Но все-таки приподнимаю голову, прищурив взгляд, медленно обозреваю из-под насупленных бровей действительно красивую картину.

Уперевшись задом в капот своей шикарной тачки, практически уложив мою малышку спиной себе на живот, пах, бедра и колени, Ярослав под грудью держит Дашку, запрокинувшую голову ему на плечо.

— Рыбка поправилась, что ли? — сиплю сквозь зубы.

— С чего ты взял? — жена резко тормозит нас и разворачивает меня к себя лицом. — Леш?

— Она беременна? — спрашиваю напрямую то, что уже давно интересовало.

— Ты что? — безумно округляет глаза и сводит крепко зубы, кроша эмаль, разламывая контур. — Какая тебе разница, в конце концов? Не лезь туда, пожалуйста… Поверить не могу. У тебя какой-нибудь кризис старшего среднего возраста? Тебе-то что за дело, Смирнов?

— Вообще нет дела — одно недоумение на лице, душа моя. Это, если честно, положа руку на сердце. Зачем они спешили с этим? — выплевываю давно назревший, уже два года как, вопрос. — Могли бы для себя пожить. Как там говорят — «имхо», наверное?

Сейчас ведь, твою мать, совсем не палеолитный век, не средневековье, не дни суровой инквизиции, когда женщина, сучья ведьма, была по умолчанию не права, мужиком забита, толпой унижена и на костре религиозной братией сожжена. Так какого, спрашивается, рожна они летели в ЗАГС, словно Дарья в интересном положении была? Тогда я жадно мучил Ольгу просьбами, возможно, несколько бестактными вопросами, донимал ее попытками узнать у дочери, не нуждается ли она случайно в чьей-либо — моей, естественно, исключительно моей, — отцовской помощи, например. Я по своему недалекому недоразумению считал, что этот супер-Ярослав принудил Дарью к сожительству в законном браке, фиксируя и утверждая брачным актом свои права будущего отца. Сейчас вот по прошествии двух лет вроде бы смирился с новым статусом любимой рыбки, каждый вечер укладываясь в супружескую кровать, твердя одно простое предложение:

«Спокойно, батя, по всей видимости, там все же настоящая семья. О благополучии дочери не стоит переживать!».

Он гладит ей живот, затем рукой проводит под грудью Даши, губами трогает ее лицо, что-то даже шепчет в ухо, смешно выплевывает женский волос, который нечаянно прихватывает каждый раз, как мордой шурудит в ее густой копне.

— Смотри-смотри, — Ольга скашивает взгляд на них. — Скажи, что мило? Ну? А мне уже не терпится их обнять.

Ярослав отталкивается от машины, неторопливо поворачивает дочь к себе лицом и, наклонившись, целует мою рыбку так, что у меня от увиденного очень широко распахивается рот и на лоб глаза синхронным поводом ползут.

— Блядь! — квакаю. — Совсем стыд потеряли! Он ее сейчас…

— Не бурчи, Смирнов! — жена задушенно смеется. — Идем, пожалуй, к ним, пока он Дашку на капоте не разложил, а то у тебя приход случится на почве зависти и вынужденной голодовки. Помни о правилах поведения, Алексей Смирнов. Не смей терзать зятя. Он мне очень нравится.

Еще один пиздец! Для одного летнего утра как-то многовато:

«Вы, твою мать, любезные, не находите, что лихо издеваетесь надо мной?».

Но одалиска действительно обожает зятя. Да я тащусь с такого вывода. Ольга Климова? Климова-Смирнова? Моя Смирнова Ольга? Серьезно? Та, которая на пушечный выстрел не подпускала мужиков к себе, а в частности, меня, обжегшись перед этим в очень странном, почти фиктивном, браке с шизоидным служивым мужиком.

— Хорошо, что их никто не видит, — подвожу глаза и смеюсь. — По крайней мере, слава богу, Ксения сейчас в отъезде и не позавидует такому статусу своей сестры.

Жена зачем-то поправляет воротник моей рубашки:

— Выплеснулся? Сюрпризы отвалились? Ступень с остротами в атмосферу отошла? Ты, любимый, снова стал спокойным, милым и родным?

— Вполне! — шутливо честь ей отдаю.

— Поздравления, объятия, легкий стол, подарок, беседы по душам, прогулка? — жена транслирует в эфир нашу развлекательную программу на этот день.

— Порядок. Понял, принял, уяснил. Чур, я начну с него! — подмигиваю и головой киваю в сторону Горовых.

— Фигушки! Начнешь с любимой дочери, а к моему зятю не приближайся на пушечный выстрел. Я сама с Ярославом поговорю.

— Иди ты! — хмыкаю и кручу пальцем у виска.

— Спать, спать, спать… Секс со мной на горизонте! Угу?

Вот же стерва! Я ведь обещал ей хорошо вести себя. Уж больно за лаской соскучился. Не тешился любимым телом аж целых три дня — истосковался и почти засох. Знает королева шантажа, как меня сломать и уложить на две огромные лопатки, а грудину придавить ногой.

— Хрен с ним! Пусть паренек живет!

— Спасибо. Будь терпелив, Смирняга. Помни, что это дочь, дочь, дочь…

Да скажет тоже, одалиска! Как о таком вообще смогу забыть! У меня их две, да плюс Серегины бонусные красотки. Почти гарем!

Эх, отец, отец, отец… Закидываю голову, щурюсь от яркого солнца, улыбаюсь облакам и подмигиваю Небесам.

Подходим к Горовым и одновременно с Ольгой выдаем:

— Привет, ребята!

— Добрый день! — Ярослав выпускает Дашу и разворачивает дочь к нам с матерью лицом.

Чего-чего? Я, видимо, ослеп или ловлю какой-то зрительный приход? По-моему, детка плакала? Или что у нее сейчас с лицом? Присматриваюсь, возможно, даже щурю взгляд, стопорюсь глазами на слишком влажных, красных нервно дергающихся щеках.

Нет! Она не плакала… А я все опять не так, как надо понял, да? Даша ревела! Однозначно! Это вижу я, это видит Ольга, и это жутко раздражает, и, как следствие, будит ярость в сердце и без этого слишком беспокойного отца.

— Как дела? — шиплю, сосредоточиваюсь исключительно на моей малышке.

— Все хорошо! — она мне отвечает и тянет свою красивую улыбку, то и дело посматривая на Ярослава.

— Я… — жена желает что-то очень умное и вежливое сказать?

Мой ход, а Ольга обойдется. Ей слова не даю и ее опережаю, про себя сто тысяч раз, как долбаное заклинание, повторяю:

«Я буду вежлив! Вежлив… Спокоен… Тактичен… Улыбчив… Вдумчив… Возможно религиозен… Я все обидчику прощу, когда его убью…».

Все будет точно позже, а пока:

— Что у тебя с лицом? — набычившись, рычу, и суечусь глазами по раскрасневшемуся дочернему лицу.

— Пап…

— Ты плакала? — задаю вполне простой вопрос.

Простой же? Но Ольга дергает меня за руку и сипло чешет языком:

— Леш… Леш… Успокойся, пожалуйста.

— Что с лицом, Ярослав? — перевожу на него свой взгляд и жду, когда хоть кто-нибудь из них отомрет с ответом.

Он молчит, зато она стрекочет:

— Папочка, я могу все объяснить. Кирилл пришел шестым вчера на гонках.

— Кирилл? — присвистываю и зачем-то уточняю, хотя и так прекрасно знаю, кто это такой.

— Я переволновалась, расстроилась и проплакала целый вечер. Испортила нам с мужем праздник. Не знаю, что со мной произошло. Болела за мальчишку, а он занял всего лишь шестое место. Муж утешал меня, да все без толку. Вот так я наревела некрасивое лицо. У нас все очень хорошо, правда-правда, — дергает за руку собственного мужа и скрещенные с ним пальцы подносит к своему рту. Целует связку, прикасаясь губами к мужскому обручальному кольцу.

— Из-за шестого места сына Ярослава от первого брака? — всю характеристику мальчишки выдаю.

— Я… — суетится. Смотрит то на своего застывшего мужа, то на извивающегося в нервном припадке меня.

— Достойная причина, Даша. А если серьезно? Какого черта?

— Это правда, папа, — она заглядывает в глаза Ярославу, который смотрит на меня стеклянным взглядом и совершенно не моргает.

Хочет что-то мне сказать? Или каяться в грехах сюда пришел? Чего-то неспокойно мне? Кружится голова и жжет спину, тисками сдавливает грудину и что-то острое больно колит с левой стороны. Холодный пот, тремор рук и охренительная каша в голове. Это сердце? Инфаркт?

Расчесываю левую половину груди, прижимаю, разминаю, дергаюсь и ни хрена вокруг себя не вижу.

— Оль… — двигаю губами, но не слышу то, что говорю.

— Алексей, что с тобой? — слышу испуг в голосе жены.

— Папочка, тебе плохо? — дочь пищит.

— Алексей Максимович, — Ярослав подходит ближе и подхватывает меня под руки. — Осторожно…

Закрываю глаза и иду опять в тот старый, родительский дом!