La Cumparsita… В ритме танго

Глава 34 Горовые…

Ярослав

Кирилл радуется первой маленькой победе, как ребенок. Всего-то? Больше ничего не надо в жизни семнадцатилетнему амбициозному мальчишке? Третья позиция и аплодисменты взбудораженной толпы?

— Доволен, Горовой? — тренер хлопает меня по плечу.

— Пока не знаю. От него зависит, — киваю на сына, скачущего на одной ноге, потому как травмированная ступня пока не позволяет сделать полноценный шаг.

— Ты хоть гордость за своего подопечного испытываешь, Ярослав?

— Есть немного, — неохотно улыбаюсь.

— У тебя проблемы, что ли, с этим? — «Карл» поворачивает ко мне лицо и, вытаращив зенки, вглядывается, словно ищет тайный смысл в моих словах. — Или себя в его годы вспоминаешь? Тяжело порадоваться за мальчишку? Оттай, козел! Какого черта, в самом деле?

— С чем проблемы и что не так? Вспоминать свои семнадцать не желаю. Я этот период благополучно перерос. К тому же прекрасно помню, как вкалывал на пит-стопах под началом грубых и слишком ушлых механиков, да машинное масло в нужную канистру заливал. Вот и весь мой стаж в те же семнадцать-восемнадцать лет. Но я, безусловно, радуюсь, радуюсь, Петрович. По-своему, конечно. Без вопросов!

— То есть просто не показываешь? — словно заигрывая со мной, он подмигивает и жутко скалится.

— Мне что, визжать и биться в судорожных конвульсиях? Я рад и все, это сын пусть ликует. Его персональный праздник, его достижение, его заслуженная награда.

— По-моему, ты завидуешь талантливому и успешному отпрыску. Угу? И потом, в успехе парня есть персональные проценты, Яр. Он ведь не только твой сынишка, но еще и воспитанник, твоя точная профессиональная копия. Его манера езды изначально отцовская, то есть твоя!

— Нет, — по-моему, слишком грубо отрезаю.

— Нет? Не соглашаешься? А с чем конкретно, старик?

— Кирилл сам по себе, «Карл». Не нужно сравнивать и проводить какие-то за уши притянутые параллели. У него своя судьба, свои цели и надежды в жизни. Я просто поспособствовал его появлению на свет. Жена сделала все, что от нее тогда зависело. Он рос, набирался личного опыта и становился человеком. Куда же без последнего?

— Горовой, ты, твою мать, в порядке или башкой где-то по пьяни приложился?

— В абсолютном! Чувствую себя парящим орлом, хоть, — поднимаю бионическую руку и выставляю перед его носом, — и с одним крылом.

— Тихо-тихо. Что с тобой, дружище? — он возвращается на свое место, закладывая крупные ладони в карманы гоночного комбинезона, рассматривает только-только начинающую сереть бесконечную даль, равномерно погружающуюся в ранние осенние сумерки.

— Все нормально, — опускаю голову, медленно переступаю с пятки на носок и выравниваю линию. — Отлично все.

— Как Даша? Она приедет сегодня? Я что-то давно ее не видел, — Алексей Петрович задает вопрос. — Когда жена рядом с тобой, ты становишься похожим на вполне адекватного человека и даже демонстрируешь на публику свои великолепные зубы. Улыбчивая девочка хорошо на тебя влияет, сынок. Где она?

— У нее все хорошо, — стараюсь спокойно реагировать и не показывать своего волнения…

Хотя в действительности я не знаю, как она! Жена не дает о себе знать, даже больше ничего не пишет и не зовет меня. Не нужен, стало быть, или Даша истощилась и устала выклянчивать прощение, которое я не в состоянии ей дать. Потому что она ни в чем не виновата, и уж тем более передо мной. Сейчас, про прошествии почти двух недель с момента нашего нехорошего разговора, я понимаю, что тогда сглупил и поддался на какую-то эмоциональную провокацию, устроив кумпарсите почти допрос с пристрастием. Я измывался над женой, штудируя моральную сторону, человеческую составляющую, очень нехорошего вопроса. Вцепился намертво в то, что было много лет назад. Ее личная жизнь, ее взвешенное или не очень мудрое, но в чем-то судьбоносное решение, ее хрупкое маленькое, по собственной воле искалеченное, тело, и очевидные последствия для моей семьи.

«На хрена и какого черта я узнавал подробности, выспрашивая имя и фамилию отца того ребенка?» — хотел бы спросить у себя тогда.

А вот сегодня понимаю, что наша ссора абсолютно беспочвенна и, вероятно, бесперспективна и совершенно неактуальна, надуманна и весьма противоречива. И мне, в действительности, плевать на инициалы малолетнего козла, которому не предоставилась возможность продемонстрировать свои отцовские качества в полной мере. Так что же больше всего меня заело в тот момент тогда? То, что она такое сотворила с собой или то, что сразу мне не рассказала, когда все только начиналось и мы вступили в острую фазу обсуждения по поводу появления на свет детей так называемым альтернативным способом? Скорее всего, последнее! Но я ведь и не спрашивал напрямую, как будто играл с собственным сознанием в искусственные, придуманные мыслительные прятки. Наверное, просто не желал знать, не интересовался и все пустил на самотек, старался наши отношения не усложнять?

«Да какая, к черту, разница?» — на бесконечном повторе выдаю животрепещущий вопрос.

У всех есть прошлое. Очень грязное, в чем-то даже пошлое, а иногда тяжелое и невозможное. С этим нужно научиться жить. Но… Почему она не открылась мне, как своему мужу? Боялась осуждения или того, что я не пойму. Ведь так все и вышло на самом деле…

— Ты куда? — Алексей Петрович трогает меня за локоть.

— Домой поеду. Надо отдохнуть, — прикрыв глаза, громко выдыхаю.

— Праздновать не останешься? Вот это да! Как же так, Ярослав? Это ведь твой триумф. Парень вышел в призеры благодаря своему упорству и твоей работе. Ты тренируешь будущего чемпиона. Запомни мои слова.

— Спасибо, — благодарность говорю себе под нос и в пол, рассматривая носки своей обуви.

— Горовой! — раскрытой ладонью «Карл» прикладывает мою спину строго по позвоночному хребту.

— Да? — вполоборота спрашиваю.

— Ты выиграл гонку, Ярослав. Что скажешь?

— Я знаю, но нечего сказать.

Внимательнее присмотревшись, замечаю в толпе ликующих людей свою бывшую жену, улыбающуюся и, как безжизненное тело, вешающуюся на плечо Андрея. Мать радуется за своего ребенка, смеется, пощипывает паренька за щеки, взъерошивает его волосы и что-то, не глядя мальчику в глаза, негромко произносит, запрокинув голову, как будто в атмосферу. Вероятно, поздравление или душевные слова о том, как сильно им горда? Она же мать — и это истина, вне всяческих сомнений!

— Побудь с ними.

— Вынужден отказаться и откланяться. Я точно не останусь. Правда, слишком много дел, — вру безбожно.

— Которые нельзя отменить ради такого повода?

— Увы, — откидываю в сторону свои наушники и мягко прикрываю крышку ультрабука. — Увидимся послезавтра, «Карл», — протягиваю здоровую ладонь для прощального рукопожатия.

— Ну, будь здоров, сынок!

Крадучись, то и дело оглядываясь на шумную толпу, уже раскачивающую Кирилла на руках, выбираюсь из тренерского шатра и направляюсь в командную раздевалку, чтобы переодеться, сняв с себя рабочую одежду.

Я не соврал, что не останусь на чествование новоиспеченных чемпионов, а вот о неотложных делах немного умолчал. Какие дела и зачумленная суперзанятость, когда я приезжаю в свой опустевший после ухода Даши дом с одной лишь целью — переспать и переодеть несвежую после дневного ношения рубашку. Не могу находиться в огромном помещении, в котором больше нет ее, хотя я все еще чувствую легкий женский запах на нетронутой подушке, замечаю кое-где смешные безделушки, забытые по неосторожности, в спешке или специально, с определенной целью, чтобы окончательно добить меня. Сейчас мое жилище похоже на заброшенный завод, которым когда-то окрестила это место дорогая проститутка Кони, когда впервые делала минет, снимая нервное напряжение дефективному козлу, проплатившему тугой кредиткой оральное удовольствие с оговоркой «только для постоянных и своих исключительных клиентов».

«Привет! Даша, как ты? Увидимся, кумпарсита?» — рассиживаясь на низкой лавочке в подсобном помещении, набиваю так называемые вопросы для затравки никак не клеящегося разговора. — «Вернись, пожалуйста, домой» — печатаю в быстром темпе следующее сообщение, не давая ей ни секунды времени на сосредоточенный, сильно взвешенный ответ.

Пора заканчивать с этим! Сколько может тянуться наша размолвка, если мы по документам состоим в законном браке?

Даша прочитывает сообщение, но ничего не отвечает — я вижу, как система транслирует две линии о том, что послание доставлено и фактически доведено до сведения избранного абонента.

Не хочет, видимо, разговаривать со мной? Абсолютный игнор и надутые, словно косметически отрегулированные, чрезвычайно недовольные женские губы.

«Прости меня» — шустро набиваю жалостливую просьбу.

Нажимаю кнопку с намерением отправить извинение и опять ничего не получаю в ответ.

Так вот и проходит наше с ней общение. Сначала я изображал из себя обиженного и обманутого героя, а сейчас вот по закону бумеранга отхватываю вполне заслуженный кармический прилет. Все без обид и исключительно за дело.

С недавних пор мой телефон стал абсолютно бесполезен, и я серьезно задумался, чтобы отказаться от все чаще раздражающей связи с внешним миром и просто отключить его.

В левом верхнем углу экрана я наконец-то замечаю значок уведомления о чьем-то принятом мной извещении. Неосторожно прикладываюсь искусственной рукой о деревянный край лавки, вздрагиваю и выпускаю из руки смартфон, роняя его на пол.

«Нам надо расстаться, Ярослав. Мне очень жаль, но ничего не выйдет» — сообщение от приложенной случайно грубой силы самовольно открывается и транслирует свой жуткий груз.

Расстаться? То есть разбежаться? Что, когда и куда угодно, только бы не сражаться и не спасать свое?

«Причина!» — кривляюсь и дрожащим пальцем печатаю ответ.

И снова абсолютное молчание. Да что ж такое, в самом деле? Это абсолютно не смешно!

— Даша! — рявкаю в микрофон, дождавшись подтверждения установления связи на том конце телефонной линии.

— Да, — отвечает мне жена.

— Назови причину, будь любезна.

— Разве того, что между нами было, недостаточно?

— Мне нет! — грубо отрезаю. — Ничего не было! Какого черта? Что ты придумываешь?

— Я придумываю?

— В парах бывают скандалы, кумпарсита. Это и есть взрослые и серьезные отношения, чертов брак и семейные, мать твою, эксцессы. Недопонимание может возникнуть и через не один десяток прожитых лет вместе, но это же не повод, чтобы зайцем бегать, — делаю глубокий вдох и задерживаю дыхание. — Ты наказала меня! Я все понял и осознал…

— Мне очень жаль!

— Я не дам развод, — выплевываю намерение. — . Будет суд, кумпарсита. Слышно или по буквам повторить?

— Ярослав, не злись, пожалуйста.

Не злиться? Она просит меня успокоиться, вероятно, смириться и принять, как данность ее гнилую блажь?

— Не дам, Даша. Готовься к противостоянию.

— Нас ведь…

— Нам любезно дадут время на обдумывание, на примирение, на разрешение конфликта. Не день, не два и даже не неделю. Месяц, два, а возможно, и полгода. Готова?

Перечисляю все варианты, которыми родное государство сполна наградит молодую пару, прежде чем выдаст официальный документ о расторжении неудавшегося брака.

— Ты обидел меня, — еле слышно шепчет.

— Я не отрицаю этого. Но хочу загладить свою вину, рыбка. Слышишь?

— Очень больно. Ты… — Даша всхлипывает и шмыгает носом, — ведь оставил меня. Ушел, громко хлопнув дверью. Ни разу не оглянулся.

— Извини-извини-извини меня. Можно я приеду, и мы поговорим?

— Нет! — кричит сквозь слезы. — Я к тебе не выйду. Ты зря потратишь время. Не смей!

— Даша, это неправильно, — продолжаю увещевать наигранно спокойным тоном слишком возбужденную в эмоциональном плане женщину. — Неправильно и очень однобоко. С твоей стороны…

— Я виновата. Да, да, да! Все знаю! Вот такая я жестокая женщина, которая не заслуживает ничего хорошего, а только порицания и бесконечных допросов с вашей, мужской, стороны. Сколько можно мне об этом говорить, напоминать и вскрывать только затянувшиеся раны? Я тебе призналась! Все рассказала! Что еще ты хочешь? Я не смогу вернуть то, что погибло не один десяток лет назад… Пусти!

Похоже, она там с кем-то борется, потому как в свой динамик я слышу очевидную возню и бормотание с мышиным писком:

«Папа, папочка, нет, нет, отпусти, пожалу-у-у-у-йста-а-а-а…».

— Добрый день или вечер, Ярослав! — мужской сосредоточенный голос вдруг здоровается со мной.

— Здравствуйте, Алексей Максимович, — уставившись стеклянным взглядом в стену, двумя пальцами растираю себе бровь.

— Неудачное время для задушевных бесед, — хмыкает мой тесть.

— Согласен, — спокойно поднимаюсь и, расправив ноги, неспешно направляюсь к выходу из раздевалки.

— Встретимся вечером? Найдешь для меня время?

— Где?

— Я подъеду через пару-тройку часов. Будешь дома?

Вскидываю руку и рассматриваю шевеление минутной стрелки.

— Да, конечно.

— До встречи, там и поговорим, — отец прощается и отключает связь.

Все кончено? Жена настойчиво хочет развода? Пищит о расставании и кричит о том, какой я несговорчивый козел. А у меня вечернее свидание с ее папашей?

— Пап… — мальчишеский голос останавливает меня уже возле машины на парковке.

— Угу? — не оглядываюсь на сына, вожусь с дверным замком двери автомобиля.

— Ты не останешься? — Кирилл подходит со спины ко мне, обнимает длинными руками, сжимает и заваливается всей массой на меня. — Мы решили отпраздновать в тесном кругу. Что скажешь?

— Без меня, старик. Нужно ехать, — прижимаю рычажок и открываю свою дверь.

— Ты не рад? — сын отстраняется и становится рядом. — Что-то случилось? — краем глаза замечаю, как он всматривается в мой профиль, как ищет несостыковки и какие-то несовпадения с моим состоянием и реакцией на чересчур волнительное событие.

— У меня дела, сынок.

— Пап?

— Что? — обратив к нему свое искореженное злобой лицо, рявкаю, что есть моей голосовой силы. — Что еще нужно?

— Я могу помочь? Ты расстроен чем-то…

Помощь от сопливого мальчишки с женщиной, которую я до безумия люблю и которую, по-видимому, смертельно обидел? Его помощь с моей Дашей?

— Нет, — сильно сглатываю и отворачиваюсь от своего ребенка. — Мне нужно домой. У меня встреча…

— С Дашей?

— Что ты хочешь, Горовой? — забираюсь в салон машины, пока вожусь с ремнем, прислушиваюсь к тому, что сын пока не говорит. — Ну? Скорее формулируй! Время деньги!

— Отец, я хочу быть с тобой, а ты…

— Извини, — прикрыв глаза, через зубы произношу. — Мне, действительно, некогда. В запасе есть только три часа. Всего лишь три…

Мальчишка топчется возле широко распахнутой двери водителя, переминается и судорожно перебирает пальцами. Кирилл сминает жесткую, почти фольгированную, ткань своего комбинезона, оттягивает на бедрах брюки, а затем теребит собачку на огромной молнии.

— Ты молодец сегодня! Победа чистая, — пытаюсь успокоить нервный импульс у ребенка, который сам же вызвал несколько секунд назад.

— Но ты, по-моему, не рад? — шепчет мальчик. — Третье — не первое, да?

— Рад, сын, рад! Отличный результат в жестоком противостоянии между достойными соперниками. Иди сюда, — отставляю правую руку и только верхней частью тела поворачиваюсь к нему.

Младший быстро наклоняется и просовывается ко мне в салон:

— Я люблю тебя, отец. Только тебя!

— Не обижайся, — говорю ему на ухо, в то время как живой рукой терзаю жесткий, но немного влажный мальчишеский затылок. — Мне пора, Кирилл! Встретимся на тренировке?

— Хорошо. Я буду ждать. Удачи, папа! А Даше огромный привет и «чмоки-чмоки» в щеку. Расскажи ей, что я занял третье место. Пусть она лайкнет фотки и репостнет событие, если ее, конечно, это не затруднит. Кстати, ты так и не подписался на меня, а Дашка со мной френдит по полной программе.

Утвердительно киваю головой, подмигиваю и искривляю губы.

— Обязательно, Горовой! Я подпишусь, клянусь. И все передам Даше…

Как только увижусь с ней!

Большая скорость, грудной, почти грассирующий голос моей машины, стабильный неподвижный руль, мягкий ход и слишком низкая посадка для случайных выбоин и бордюров особо крупной величины… Накручиваю круги по безлюдному сегодня серпантину. Дорога чистая и без случайных одноразовых попутчиков. Я плавно разгоняюсь до предела и то и дело прикрываю глаза. Рассматриваю темное и влажное полотно сквозь ресницы. Я засыпаю, сладко млею и хочу увидеть сновидение…

Я встретил свою Дашу, когда уже не думал о том, что смогу кого-то полюбить. Грозная, неулыбчивая для меня, зато смеющаяся для кривоногих и блатных клиентов, маленькая девочка с завитыми темными волосами, подобранными в высокий хвост. Она настоящая красавица — моя неприступная кумпарсита, аргентинский огонек…

Золотой босоножек с тонким каблучком в виде изящной узкой рюмочки, пластиковая защита, надетая на темную набойку, частые тугие ремешки, впивающиеся в немного смуглую кожу танцевальной ножки и высокий, сильно выгнутый подъем. Даша вытягивает носок и, невысоко подняв свою красивую конечность, рисует словно диковинным спирографом чудной узор. Она вращается, а я слежу за тем, как двигаются ее губы, проговаривая музыкальный счет, как прикасаются женские ладони к несильно раздающейся груди, как двигаются ее бедра, как колышутся за чересчур глубоким декольте идеальные полушария, растирая о парчовый лиф идеальные соски. Жена танцует, царапая прозрачным пластиком капот Камаро. Смеется детка, щурит взгляд и закусывает нижнюю губу. Даша поднимает руки и тянет лямки ярко-алого платья вниз. Оголяет свою грудь, дразнит, приглашает, завлекает, соблазняет и… Убивает телом! Я так ее хочу…

Не отрываясь взглядом от танцовщицы, вращающейся на носу моей машины, живой рукой отстегиваю карабин своего ремня безопасности и откидываюсь головой на подголовник водительского кресла. Медленно убираю правую руку с рулевого колеса, которой принудительно снимаю левый хват. Громко выдыхаю и плотно закрываю глаза.

Свет! Слепящий, яркий, безобразный и стерильный… Снимаю габариты, отключаю фонари и мягче, но сильнее давлю на газ. Машина рыкает, словно сглатывает бензиновый, застрявший в металлическом горле, ком, и резвее рвется в бой.

Дашка, Дарья, Дари-Дори, рыбка золотая… Жена запускает руки в свои распущенные блестящие кудрявые волосы, приподнимает пружинящие локоны, встряхивает головой и по-цыгански передергивает плечами. Дразнится и в неприступность со мной играет.

«Ярослав!» — шепчет кумпарсита, облизывая губы, демонстрирует свой язык.

«Я слышу…» — спокойно отвечаю, наклонив голову на правый бок.

«Потанцуем, муж?» — теперь вполоборота разговаривает со мной, показывая открытую, свободную от лифа платья спину. Красивая ровная выемка, бороздка позвоночного столба, гуляющие от движений острые лопатки и маленькая родинка посередине.

«Да!» — киваю головой.

«Люблю тебя!» — подмигивает и демонстрирует свой красивый фас.

«И я люблю тебя, la cumparsita…» — бубню, как будто напевая давно забытый, стершийся из памяти мотив.

Мотор рычит и скалит зубы, а спрятавшиеся под капотом кони гонят Шевроле, которым сейчас никто не управляет. Я расслабляюсь и мычу мелодию, которую неоднократно слышал на Дашиных занятиях. Вожу живой рукой, словно дирижирую и отстукиваю неровный аргентинский ритм.

Преграда на дороге. В один момент живая, а через несколько секунд неподвижная и мертвая. Я ощущаю глухой удар! Затем пронзительный визг, животный стон и жалобное нытье! Жуткий металлический скрежет! Холостые воющие обороты, странный шепот и мертвый хрип! И, наконец-то, конечная, наверное, смертельная остановка… Переворот, кульбит и бесполезное железо всмятку?

Даша трогает мои волосы, перебирает пальцами странно слипшиеся космы, прикасается подушечками к родинкам на моей щеке и губами пробует каждую на вкус.

«Ответь!» — облизывая кожу, произносит кумпарсита.

«Что?» — пытаюсь приоткрыть глаза и окатить мерзавку полным взглядом.

«Ответь, любимый. Телефон звонит. Это папа…».

Голова раскалывается, словно встретилась с кузнечным молотом и огромной наковальней. Правая рука висит, как плеть, а вот левая… А левой, похоже, все равно, ее со мной ведь больше нет! Настраиваю резкость, щурюсь и присматриваюсь, и тут же замечаю блеклый сигнал своего смартфона, который завалился между пассажирским сидением и дверью с той же стороны.

Боль разрывает тело надвое и крошит оставшиеся пока на месте его части. Я, видимо, попал в аварию? Похоже на то. Вожусь на своем месте, вглядываясь в полутемную обстановку. Электроника все еще жива и ярко светит бирюзовым, машина тонким писком сигнализирует мне о том, что она жива и почти не пострадала, зато подушка безопасности так и не раскрылась после нанесения удара — что странно, если учесть силу соприкосновения рулевого колеса и моей башки. Телефон разрывается жуткой трелью и все еще требует внимания к себе.

С какой-то по счету попытки поднимаю настырный гаджет с пола и, клюнув пальцем в нужный сенсор, хрипло говорю:

— Алло!

— Ярослав, добрый вечер, — шипит Смирнов.

— Да? — скривившись, выпрямляюсь, отрываю голову от совсем непострадавшего руля.

— Где ты?

— В дороге, Алексей Максимович, — раскидываюсь на своем месте.

— Я жду тебя. Все нормально? Нужна помощь?

— Я буду через полчаса, — отвечаю и тут же сбрасываю звонок.

Толкнув ногой свою дверь, неуклюже выбираюсь из салона и осматриваюсь по сторонам. Машина с чем-то столкнулась — я ведь почувствовал удар, нашла преграду на опустевшей трассе или это было божественное благословение и отмашка для нового марш-броска с Дашей?

Пару раз наклоняюсь, затем поворачиваюсь, кручусь вправо-влево, растягиваю живую руку и проверяю гильзу на культе. Кроме легкого сотрясения, я ни хрена не приобрел. Громко хмыкаю! Порядок!

«Сдохнуть тоже не так просто, Горовой!»

Что за черт? Я различаю кровь… И много… Слишком жирно… Очень плотно! Почти живая река ярко-алой жидкости на капоте автомобиля. Вдавленный «нос» и мелкие звездочки-расщелины на лобовом стекле.

Я не разбился, но кого-то все-таки… Угробил, проявив халатность и безалаберность на дороге за рулем почти гоночного автомобиля! Убил живого человека? Не могу в это поверить. Стопроцентный бред или очередной галлюцинаторный приход.

Осторожно, не спеша обхожу машину. Там спереди что-то еще сильно бьется и пищит, хрипит и, никак не умирая, агонизирует. Твою мать! Косуля? Огромной силы взрослое животное бьет всеми четырьмя копытами и плачет обреченными слезами, с тоской посматривая на меня.

Сука, сука, сука! Блядь!

Я встретился с грациозным животным, пока фантазировал о Даше и испытывал свою судьбу. Косуля сильно бьется и никак не умирает. Она кричит и судорогой вытягивает тонкие конечности. Я должен это прекратить!

Добить живое? Или пусть живет? Живет? А разве это жизнь? Мучения, агония, судорога и стопроцентный паралич. Но… Она жива и глазками взывает к милосердию. Меня мутит и крючит. Это слишком люто — я не смогу!

«Я не могу! Нет, нет, нет…» — когда-то так же шептал, когда прицеливался, разглядывая взрытые воронками от «навесных снарядов» неглубокие окопы очередного противника. Я не убийца, а обыкновенный человек, который не способен на такое. Кстати, поэтому из армии ушел. А Дашка… Моя Дашка изощренно изгалялась надо мной, подкалывала и унижала, когда пыталась соскочить с назначенных свиданий. Рыбка провоцировала и строила догадки, скольких я убил и сколько раз вообще стрелял, пока отслуживал контракт. Не помню, сколько, если честно! Однако я стрелял и убивал, но только лишь по долгу службы, а не за так, потому что испытываю наслаждение, фиксируя противника в прицел с крестом, на четвертины разрезающий идеальный оптический круг!

Косуля дергается как будто бы в последний раз, и наконец-то затихает. Взбрыкнув и вытянувшись, красивое до столкновения с моей машиной животное все же испускает дух.

Господи, как это страшно! Правой пятерней прочесываю себе волосы, вцепляюсь крепко, оттягиваю и с корнем лохмы вырываю:

«Я убил красивое живое! Конченый урод!».

Пока вожусь с моментально окоченевшим телом взрослого оленя, краем глаза замечаю странное шевеление в кювете, который носом бороздит автомобиль.

«Есть кто еще живой?» — иду в том направлении, в котором наблюдаю слабое движение.

Там притаилась испуганная малышка! Коричневая крошка! Детеныш, совсем ребенок, сосунок, мелкий косуленок, ребенок мною убитого животного… Похоже, я сбил молодую особь, недавно ставшую матерью. Добавилось грехов в копилку, за которые, по всей видимости, мне вовек не рассчитаться.

Животное, скрутившись бубликом, то и дело вскидывая головку, слепышом принюхивается, слабо попискивает и обреченно опускает нос, так и не дождавшись материнского теплого языка на своей головке.

Что, сука, хуже? Смерть или брошенное совсем мелкое беспомощное живое существо? Я дергаюсь в исключительном припадке, решая за какие-то минуты кучу нравственных неразрешимых до определенного момента загадок. Перегруз по многозадачности, а я так, по-видимому, больше не могу.

Сжимаю бионическую руку и вырываю произведение медицинского искусства как будто с корнем. Возможно, собственная боль приведет меня в чувства и заставит мыслить здраво, без сентиментальных экивоков. Закидываю навороченный протез в машину, и неуклюже подбираю перепуганную внезапно осиротевшую по моей вине малышку.

— Поедем-ка со мной, кроха, — располагаю детеныша на пассажирском сидении рядом с собой. Прикрываю тельце пледом и осторожно хлопаю по вздрагивающему брюшку. — Не бойся, все будет хорошо. Тшш! — приставив палец к носу, слова успокоения шепчу…

Я пошутил, испытывая шок от боли, когда пообещал Смирнову, что буду дома через полчаса. Про себя смеюсь, пока неторопливо добираюсь до назначенного места встречи. Подкатываюсь мягко, выключив скорость и фонари, въезжаю на гаражную дорожку и торможу, уткнувшись искореженным автомобильным носом в задницу здорового иссиня-черного блестящего, словно увешанного стразами, пикапа Смирнова.

— Что произошло? — тесть подходит к моей двери и, уперевшись двумя руками в открытое окно, грозным тоном задает вопрос. — Где твой протез, Ярослав? Какого черта? Авария? Ты как?

— Да, — медленно стаскиваю свой ремень безопасности и корчусь от периодически накатывающей к моим надбровным дугам острой боли.

— Тебе бы в больницу, друг ты мой любезный, — Алексей помогает открыть мне дверь и даже подает руку, от которой я, естественно, отказываюсь.

— У тебя… — он кивает на вмятины на капоте, замечая крупные следы крови.

— Это косуля, Алексей Максимович. Я убил косулю. Так уж вышло. А там, — кивком указываю на соседнее кресло, — маленький ребенок.

— Что? — Смирнов бережно отталкивает меня и всем своим огромным телом протискивается в салон. — Твою мать! — похоже, тесть раскрыл того «ребенка». — С этим разберемся! Проблем вообще не будет. Детеныш не ранен? — тут же тянет руку в задний карман своих джинсов и достает оттуда телефон. — Похоже, нет, — разговаривает сам с собой. — Доброй ночи, Ксю-Ксю! Папа вызывает детку. Просыпайся и не ворчи, малыш, — слышу, как здоровается в телефон и даже о чем-то с ней шутит.

Пока я глупым, словно затуманенным, взглядом рассматриваю окружающую обстановку, Смирнов разговаривает с Ксенией и обсуждает с собственным профессиональным ветеринаром возможный план лечения.

— Будь готова. Жди у старого дома, скоро подъедем, — он завершает свой звонок и внимательно рассматривает меня. — Что с тобой, Горовой? — жестко обхватывает мои щеки и крепко фиксирует гуляющую из стороны в сторону башку как раз напротив себя. — Голова кружится, болит?

— Немного, — искривляю рожу и шиплю. — Отлежусь и будет все в порядке. Все будет нормально.

— А машину вести сможешь, зять? Где твоя навороченная конечность?

— Там, — взглядом указываю место в салоне, куда забросил свой протез.

— Давай-ка поднажмем, любезный. Во-первых, доставим пациента к доктору как раз вот по таким тяжелым случаям, а во-вторых, — он тяжело вздыхает и укладывает огромную ладонь на мое здоровое плечо, — Дашка ждет ребенка, Яр.

— Ребенка? — вздрагиваю и поднимаю на тестя влажные, сейчас, наверное, жутко уставшие глаза. — Она беременна?

— Понимаю, что не мои слова, да и обстановка не располагает, — он ярко улыбается, совсем как она. Вернее, у нее улыбка, как у Алексея. — Горовой, забери свою жену и обживайте вместе с этой рыбкой чрезвычайно комфортабельный дом. Она меня задрала, Ярослав! Ей-богу! С ней тяжело. Как ты с ней жил два года…

— Я ее люблю, — не задумываясь, отвечаю.