La Cumparsita… В ритме танго

Послесловие. Горовые… СемьЯ

Яся и Глеб… Горовые!

Три месяца назад мы с Дашей стали родителями: я во второй раз, а жена — в первый. Кумпарсита подарила жизнь крохотному, лишь по начальным медицинским показателям, мальчишке, которому дали очень гордое, но в то же время теплое имя — Глеб.

Горовой Глеб Ярославович, почти четыре килограмма здорового живого веса и пятьдесят два сантиметра человеческого роста, в прекрасный теплый день в конце июня громко запищал о том, что он, наконец-таки, родился и сейчас хотел бы знать, кто все эти люди, столпившиеся над ним с «линейками», «весами», «ножницами» и одноразовыми пеленками, и все, как один, как под одну гребенку, одетые в ужасные бело-голубые операционные халаты. Сын голосил и требовал свое. Мальчишка звал мать и ручонками, беспорядочно теребящими потоки стерильного воздуха, как слепец, полагающийся исключительно на тактильное восприятие, искал ее теплый, подрагивающий от мышечного спазма или сбившегося неровного дыхания вследствие большого напряжения, все еще большой живот.

Непростые самостоятельные роды и охренеть какая нервотрепка перед основным процессом. Жена «боялась подвести меня»! Так сама сказала перед тем, как отправилась в родильный зал. Она боялась… Боялась боли? Могу поверить только в это. Ее ведь первая беременность ничем хорошим не закончилась, зато серьезно навредила женскому здоровью моей любимой в целом. Но мы справились со всем, а значит, обещанную интернетом, двоюродной сестрой, также недавно ставшей матерью, и виртуальными подружками из форумов для беременных цыпочек боль от схваток и потуг переживем на раз-два-три. Я стопроцентно был уверен в своей кумпарсите и не думал о том, что где-то, что-то, как-то и когда-то может пойти не так. Мы были в хороших, уверенных и опытных руках, и к тому же, на протяжении всего срока не нарушили ни одного закона, выписанного нам профессионалами.

Я ни на секунду не отпускал ее руку, пока она страдала в легких схватках, затем, обняв за плечи и раскачиваясь вместе с ней в каком-то странном, почти сомнамбулическом танце, отвлекал, рассказывал неправдоподобные истории, травил ей байки из своей армейской жизни и костерил несправедливость мира, в котором «маленьким царицам» приходится испытывать жуткие мучения, а «красивому, но черствому» однорукому мужику все нипочем, словно он действительно бездушный киборг с протезом не только на верхнем отсутствующем предплечье, но и на сердце, и на несуществующей, с физической точки зрения, душе. Все слушал, но не прислушивался и не реагировал на слезы и стенания, выпущенные кумпарситой не со зла, а в предродовом бессознательном состоянии. Я слушал, слушал, слушал… И в чем-то даже соглашался с шепчущей об ощущениях постанывающей Дашей, но от своих обязанностей не отвлекался: я считал стремительно увеличивающееся количество схваток, запоминал время — их продолжительность и перерывы между, почти на корочку записывал периодичность и фиксировал нарастающую интенсивность, чтобы обстоятельно сообщить об этом лечащему врачу. Я убирался из ее предродовой палаты только тогда, когда жену осматривал ведущий гинеколог, отшучивающейся от кумпарситы, когда она задавала нехорошие или затрудняющие его ответы вопросы. Жена отпихивала меня, но затем тянула за руку и без конца твердила:

«Ярослав, не стой там. Пожалуйста, вернись к моей голове! Не смотри, не надо… Назад, товарищ!».

Даша нервничала и «застывала» в деятельности, поэтому приходилось убирать слабые попытки достучаться и донести до взбудораженного непростым процессом женского сознания, что:

«Я не враг и я нисколько не боюсь, не стесняюсь и не чувствую какую-то неловкость от того, что происходит с ней».

«Я хочу остаться твоей женщиной, муж, а не той, которая…» — пищала Даша, зажмуриваясь и закусывая нижнюю губу.

«Всегда ею будешь, la cumparsita. Ты моя жена!» — целуя ее влажные от слез щеки, тихо отвечал. — «Жена, рыбка! Любимая, родная, красивая…».

«Я немножечко боюсь…» — гладила меня по щеке рыбка.

«Все будет хорошо, моя Царица!» — трогая ее вспотевшую от напряжения кисть, с улыбкой обещал.

Я настоял на своем участии и полном невмешательстве в процесс. Стандартные партнерские роды и мое тихое безмолвное, но наблюдательное присутствие возле правого плеча жены вызвали, честно говоря, очевидное недоумение на лицах ее, да и моего отца тоже, но я хотел быть рядом с женщиной, которая многое перенесла ради меня и этого ребенка.

Серьезный сынишка, одаривающий слабым подобием начинающейся улыбки свою нежную мать… Сын, сильный человечек, сжимающий ручки в кулачки и морщащий лобик, когда собирается всплакнуть и напомнить миру о своем присутствии. Только с ней мой ребенок нежен, покладист и умиротворен. Ему так мало месяцев, но он уже знает, как важно поощрение для пока еще не очень опытной и уверенной в воспитательном деле мамочки, как необходима ей его безоговорочная любовь и чуткое внимание. Ему три месяца, а он уже по разуму и своим действиям уравновешенный и мудрый мужик лет сорока, не меньше…

Жена осторожно пританцовывает с сыном на руках, передвигаясь по детской комнате. Ночные бдения с вполне конкретной целью покормить и успокоить не совсем пока стабильное пищеварение грудничка не сильно, откровенно говоря, беспокоят мою Дашу. Мне кажется, что иногда рыбка даже с нетерпением ожидает вызова, сквозь сон прислушиваясь чутко к покряхтывающему писку, раздающемуся почти всегда в одно и то же время из детской рации, которую жена держит возле своей подушки, рисуя своим ноготком на белой гофрированной горизонтальными бороздами поверхности незамысловатые простые узоры в погоне за долгожданным чудом.

— Как вы? — мягко трогаю ее плечо и одновременно с этим целую детский лобик.

Глеб приоткрывает сонный глазик и зрачком, как лазерным лучом, сверкает.

— Тихо-тихо, сынок. Я ведь не забираю маму. Почему до сих пор не спишь?

— Его что-то беспокоит, Ярослав, — Даша переступает с одной ноги на другую. — Не засыпает, хотя уже и наелся, и срыгнул, и даже огоньки на улице посчитал, — жена кивает в сторону незанавешенного вытянутого по горизонтали окна. — Животик болит, детка? — кумпарсита кривится и тихо всхлипывает. — Господи-Господи… А вдруг это зубки?

— Рано для зубов, жена. Идем в кровать, — предлагаю ей. — Идем-идем, — обхватив ее за плечи, разворачиваю лицом к выходу из детской комнаты. — Там со всем разберемся.

— Я… Подожди, пожалуйста, — шипит и мягко упирается.

— С нами положим. Пусть побудет в компании родителей, раз требует к себе особого внимания. Старичок! — пальцем касаюсь носа-пуговки.

— Мне кажется, он знает, что завтра будет… — выдает предположение Дарья.

Возможно… Мы ведь всей честной компанией едем на море! Как будто на дорогостоящий курорт, но с простыми по составу и подаче удобствами и небольшими развлечениями, обещанными старшим поколением. Если честно, то мы намерены переменить обстановку, увидеть что-то новое, морским воздухом в полную силу легких подышать, да просто погулять в свободной от требований городской моды-суеты мешковатой одежде. У меня в запасе оказались выходные заслуженные дни, благополучно наложившиеся на декретный отпуск Даши. Алексей и Оля пригласили погостить в их доме на берегу все еще, не смотря на середину сентября, теплого моря. План достаточно простой, оттого и быстро выполнимый! Детвору они берут в свою гигантскую машину, а мы сопровождаем их транспорт, двигаясь следом и немного подотстав. Тесть неоднократно и крайне настоятельно рекомендовал мне поменять машину. Моя железная лошадка совершенно не подходит для молодой семьи с двумя детьми. Я задумался об этом, но пока воз и ныне там, да и детвора не требует, потому как редко в салоне моего «болида» бывает. Это вот первый раз, когда мы выбираемся дружной когортой на недельный отдых в комфортный по температуре бархатный сезон. Никто из младших моря не видал. Детишкам будет интересно, да и мы с кумпарситой наше время с пользой проведем.

У нас их двое с Дашей, а я ничего не перепутал и не оговорился. У нас с рыбкой есть мелкий сын и крохотная дочь! Яся… Ярослава Смирнова — наша старшая красотка. Совсем недавно мы закончили с оформлением огромного количества документов на полноценное опекунство с последующим удочерением малышки. Но все это время — беременность жены, тяжелый родовой и беспокойный послеродовой период, текущие вопросы, сбор справок и пополнение имеющейся уже сопроводительной, характеризующей нас исключительно с хорошей стороны, базы — девчушка проживала с нами, одаривая радостью всех окружающих ее людей.

«Она Смирнова, Ярослав?» — с каким-то странным придыханием шептал Алексей Максимович.

«Так вышло! Не специально…» — на его вопрос я пожимал плечами и утвердительно кивал.

«Пиздец какой-то! А вдруг девчушка — это…» — тесть настороженно оглядывался и мне о подозрениях шептал.

«Увы! Но она прекрасная общительная малышка и с рыбкой у них полное взаимопонимание, детская посильная помощь и даже взрослое сострадание» — я вспоминал, как несколько раз заставал чересчур умилительную картину.

Беременная жена после энергозатратных тяжелых дней перед основным действом нежной барыней отлеживалась на диване, подложив под щиколотку огромную кипу диванных подушек, а Яся, приложив ушко на мерно поднимающийся шар с непоседливой — что очень странно — на последнем сроке живой начинкой, проглаживала руки Дарьи и шептала:

«Мамочка-мамочка, а кто там у тебя живет?».

«Твой братик!» — посмеиваясь, отвечала рыбка.

«Вот это да!» — детка округляла глазки и в изумлении открывала рот…

Сняв один бортик с дневного манежа, находящегося в нашей комнате, подтаскиваю его к стороне кровати, на которой любит спать жена.

— Давай-ка непоседу и полуночника сюда, — протягиваю руку и принимаю сынишку на себя. Культей придерживаю спинку, оберегая все еще иногда гуляющую головку. — Вот так! — перекладываю ребенка в подготовленное место и подаю освободившуюся правую руку Даше. — Ложись в кровать, — подтаскиваю ее к себе и подталкиваю на матрас.

Она упирается, но все-таки идет. Снимает с плеч халат и остается в ночной майке на тонких бретельках и турецких шелковых шароварах, предназначенных для сна.

Слежу за тем, как Дашка умащивается на своем привычном месте, как загадочно улыбается, подмигивает мне, глубоко вздыхает и, подкатив глаза, поворачивается на бок, чтобы приобнять пристроившегося почти рядом с ней трехмесячного малыша.

Кажется, уровень критичности ситуации с никак не засыпающим Глебом снижается до «объективно спокойного» и даже «мирного».

— Я волнуюсь, Ярослав, — вдруг тихо говорит жена, монотонно водя рукой по животику все еще бодрствующего ребенка.

— О чем? — занимаю свое место и, повернувшись на тот же бок, здоровой рукой обнимаю вздрагивающую от этого движения Дашу.

— Это трудно объяснить…

Она странно съеживается и поджимает согнутые в коленях ноги почти к своему подбородку, при этом сильно выгибает спинку и задом утыкается в мой пах. Собой я в точности копирую женский контур, формируя нашими телами две склеенные в одном большом стручке человеческие фасолины.

— Я слушаю. Начинай!

Дарья глубоко вздыхает и утыкается лицом в подушку. Ее что-то беспокоит? Душевно или где-то физически болит? Я каждый божий день прошу жену об откровенности со мной, взращиваю по глупости утраченное доверие и прислушиваюсь к тому, как ровно бьется ее сердце и сверкают теплые янтарные глаза.

— Боюсь быть плохой матерью, Горовой. Я…

— Это глупости, — резко обрываю.

— Послушай, пожалуйста.

Надо помолчать?

— Давай сначала я, рыбка. А потом, если вдруг я не смогу остановить рост твоих сомнений, то слово перейдет к тебе. Согласна?

— Да…

Даша убирает руку от Глеба и, соединив ее с другой, молитвенно подкладывает под щеку на подушке.

— Тшш! — сжимаю женский бок и вдавливаю соседку в себя. — Дверь! Похоже, домовой, кумпарсита? — оглядываюсь на выход из комнаты и замечаю тонкую полоску неяркого света ночника, расположенного в холле на втором этаже. — Тшш, тшш, спокойно. Все свои, — шепчу, посмеиваясь, — что-то, видимо, случилось. Сейчас узнаем.

— Это… — Даша приподнимается, а я укладываю свою руку ей на плечо.

— Яся? — тихонечко, чтобы не напугать, зову девчонку.

Полотно медленно проталкивается внутрь, а в дверном проеме я замечаю темный невысокий силуэт заспанной куклы с растрепавшимися волосами и в теплой пижамке с каким-то странным зверем на груди.

— Ма-ма, — вытянув шейку, шепчет кроха. — Ма-мочка, — хнычет и кулачками прокручивает уголки глаз.

Даша дергается и скидывает мою руку.

— Иди скорее сюда! — зовет малышку.

Девчушка шлепает босыми ногами, спотыкается, затем останавливается, как будто бы сверяясь с нанесенной нейронкой картой местности, крутится вокруг себя, стоит на месте, затем прищуривается и тянет ручки:

— Папа? — зовет меня.

— Я здесь! — быстро отпускаю рыбку и присаживаюсь в кровати. — Иди смелее.

Подхватываю неуклюже забирающуюся на высокий матрас дочь, пару раз бережно подкидываю тельце вверх, и укладываю Ярославу между нами.

— Что случилось? — поправляю ей подушку и натягиваю одеяло на двух женщин, одна из которых несанкционированно оказалась в нашей с женой постели.

— Я испугалась, — Яся поворачивается на бок и макушкой упирается в спину Даши. — Мамочка… — целует оголенное место возле лопатки и сразу же накручивает на пальчик эластичную бретельку майки.

Кумпарсита поворачивается к дочери лицом и, бросив на меня испуганный взгляд, ручным захватом подгребает девочку к себе.

— Я рядом, детка. Рядом…

Откуда у жены странные сомнения и глупые предположения о том, на сколько баллов она хорошая и внимательная мать. Я слишком рано стал отцом, возможно это было весьма самонадеянно и неправильно, но мы с Викторией решили, что раз уж вместе необдуманно и плотски согрешили, то и последствия будем получать по факту на двоих. Не было тогда вопросов о хорошести, о качестве родительского гена или об отцовско-материнских инстинктах. Был живой, быстро растущий человек внутри юной женщины и огромная ответственность за новую впопыхах и лишь по неумению состряпанную драгоценную жизнь. Но, когда впервые я взял на руки Кирилла, своего старшего, сейчас уже совсем скоро совершеннолетнего сына, все колебания, растерянности и смущения улетучились сами собой:

«Я не плохой отец!».

Я знаю, что моя Дарья — самая лучшая в мире мать. Это видно! Такое трудно объяснить. Но я определенно замечаю, как рыбка с лаской и небольшим сочувствием в своих глазах рассматривает наших деток, когда купает, кормит, переодевает или выслушивает истории о том, как:

«А-а-а и я-я-я, уа-уа»

или

«Мой блатик — самый милый и класивый!».

Я помню, как жена волновалась при каждом запланированном посещении женского врача, как постанывала на ультразвуке, когда почти насмерть перепуганный сонолог замирал с датчиком в отчаянных попытках зафиксировать гимнастические упражнения Глеба, как она скулила, когда специалист с огромным стажем какую-нибудь «гадость» с ее точки зрения в беременную карточку писал, как тихо плакала и украдкой вытирала слезы, когда сын, наш маленький и влажный в тот эпический момент царевич, вольготно расположился на ее груди и скашивал на всхлипывающую рыбку открытый слегка безумный по выражению глаз.

Она великолепная женщина и отличная мать… Без сомнений!

— Даш, — обращаюсь к притихшей напротив меня жене, — ты уже спишь? — аккуратно дую ей в лицо, воздухом приподнимая завитые локоны, упавшие ей на глаза.

— Нет, — пару раз взмахнув ресницами, отвечает. — Смотри, — кивком показывает на сопящую между нами Ярославу, — заснула, кажется.

— Ты самая лучшая… — легким поцелуем трогаю ее висок.

— Время покажет, товарищ! — мило улыбается, несильно растянув свои красивые губы. — Только оно и…

— Не спорь со мной, — порыкивая, говорю. — Не надо этого, женщина!

Все равно ведь:

«Проиграешь!» — проговариваю тихо, почти безмолвно и про себя.

— Я и не спорю, — жена немного отклоняется. — Ты чего? Просто…

Она гладит спящую девочку по волосам, растопырив пальцы, прочесывает, как редким гребнем, темные шелковистые пряди ребенка, присматривается, настороженно изучает умиротворенное личико и подбородком бережно подгребает теплую детскую головку под себя, прислоняя дочь к своей груди.

— Я хочу спросить, — наблюдая за всем этим, на кое-что наконец-таки решаюсь. — Это можно? Не устала?

— Нет. Я слушаю, Ярослав.

В тот день, когда Даша сообщила о своей беременности, стоя со мной на кухне в этом доме, я осмелился на огромное количество неудобных вопросов относительно ее прошлого — задроченно считал, что имею на это долбаное законное право обиженного ее обманом мужа, транслировал, вероятно, не слишком умные или своевременные мысли о совместном будущем и спрашивал о наших дальнейших действиях в настоящем времени, но об одном все же умолчал. Не рискнул или чего-то испугался. Или это меня вообще не беспокоило в тот момент.

Я был счастлив узнать, что в своих дебильных подозрениях и предположениях по-козлиному, как недоразвитый, ошибся. Та дебелая шипящая стерва в белом халате решила, по-видимому, за что-то наказать меня и побыстрее выпроводить горе-несостоявшегося отца из своего кабинета, у двери которого я непреднамеренно, своей глупой просьбой, потом изумлением, потом допросом, слава богу, без особого пристрастия, охренительную очередь из пританцовывающих, в определенном смысле, круглых дам организовал. Перед наполненными то ли горькими слезами, то ли лишней кровью глазами стояли кривые буквы из каллиграфических прописей, созданных специально для медицинских воротил. Латынь и кириллические загогулины, выполненные твердой врачебной, тренированной на такую вот неразбериху, рукой, поистине несовместимы. А уж когда они накладываются на соответствующий контекст какой-нибудь истории, как это вышло у нас с кумпарситой, то любое предложение содержит крайне негативный оттенок и подтекст. Всегда! Определенно! Даже… Даже если его там априори нет!

Я счастлив был, что так сильно обманулся. А страсть той «медицинской белой дамы», с которой она выпирала меня из своей «избушки» сыграла мне, да и Даше с Ясей, на добрую руку. Я гнал в тот день машину, словно маршрут на старой гоночной трассе по-юниорски пролетал. Вот так хотел забыть те жуткие слова «о том, что»… У нас с любимой больше нет выстраданного и желанного ребенка!

Так стегал, пришпоривал и газом разгонял коней под продавленным копытами подвернувшейся мне на серпантине молодой косули капотом, что не заметил, как довольно быстро, не сбавляя скорости на поворотах, подобрался к центральному входу в детский дом, где тайком от жены проводил свободное от тренировок и работы время. Я посещал приют, о чем незамедлительно в тот же день признался подозрительно притихшей на переднем сидении в моей машине Даше. Не хотел, чтобы она считала меня… Вором, убийцей, насильником? Нет! Предателем, скрывающим от любимой женщины факт своего нехорошего деяния!

Так вот! Я не спросил у жены тогда… Постеснялся или проявил вежливость и такт? Поумнел и вынужденно терпение стал тренировать? Не спросил, не поинтересовался и сделал вид, что все забыл?

Впервые небольшое подозрение закралось в кабинете у куратора по усыновлению, затем приобрело форму и даже слегка окрепло, когда я увидел строящую песочные паски во дворе детского дома Дашу, сидящую на корточках рядом с неунывающей Ярославой, и окончательно я уверовал в положительном направлении, намерении и действии одного щекотливого вопроса в первый месяц после рождения Глеба.

После появления на свет сына я был прикован к дому. Нет, не цепями, конечно, а своим добровольным желанием быть рядом с ними, со своей семьей. Поэтому участвовал практически во всем, что творилось здесь и в том, что мне с опаской поручалось делать на стороне, вне этих стен, словно я был несознательным и вышедшим из доверия пацаном, который мог только за хлебом сбегать, да за пачкой сигарет с отцовским портмоне в кармане и по его же поручению с доходчивой инструкцией по батиной любимой марке. А тут мне выпала большая честь самостоятельно осуществлять семейные покупки, ездить в аптеку, пользоваться услугами интернет-магазинов и сливать баланс карточки в специализированных заведениях для новорожденных младенцев, даже заочно посещать первоклассного педиатра, рассказывая ему в красках, как сын поел, в каком настроении проснулся и какой сегодня у мальчишки был по цвету стул. В этом ничего криминального как будто нет. Обыденность и текучка, но не кадров. А вот то, что моя жена, как оказалось, ежемесячно и тайно, оставаясь неизвестным «попечителем» — как будто Робин Гудом в юбке, осуществляет странные платежи с одной и той же суммой «к своевременной оплате», да с определенной пометкой-уведомлением, сильно заинтересовало меня. Когда прикладывал вынужденно засвеченную перед моими глазами карту к терминалу, чтобы осуществить стандартный денежный платеж, много чего надумал и в качестве рациональных решений этой загадки в мозговых извилинах нашел. Не из жадности или скупердяйства, а из обычного мужского любопытства свои мозги третировал словами:

«Куда? Куда плывут немаленькие деньги Даши? За что и кому этот платеж? Ее шантажируют? Нехорошие людишки вымогают деньги? Или она играет в карты, а это ее стабильный, в силу невезения, проигрыш?».

Смешно и страшно, но я не решался спрашивать у Дашки, какие переводы я произвожу. Берег только-только, с большим трудом, установившуюся молочную кухню и ее покой. Мой сын мог осиротеть на маленькую, но все же налитую драгоценным питанием, грудь, если бы я решил в детектива поиграть. Однако мне любезно помогли с ответом — я кое-что через десятые руки разузнал. Так, например, мне стал известен тайный постоянный получатель небольших финансовых вливаний… Детский дом под номером 222*! До недавнего времени это место жительства нашей Ярославы.

«Так это была моя жена! Тот неизвестный финансовый благотворитель» — подумал я про себя, но подтверждения своей догадки так и не добился. Наверное, я смирился или закрутился в бытовых проблемах с маленьким ребенком и беспокойной женщиной, сдувающей с быстро подрастающего сынишки лебяжьи перья и пушинки…

— Ярослав? — рыбка дергает мое плечо. — Заснул, мужчина? — приложив кулачок к губам, тихонечко хохочет.

— Это была ты? — не моргая и не отводя взгляда, задаю вопрос.

— Где? Когда? О чем ты спрашиваешь?

— Ты осуществляла благотворительные платежи в городской приют для деток? Та женщина, куратор, все мне рассказала. Вернее…

— Ярослав! — шипит, выпучившись на меня. — Цыц, ай-яй-яй! Лучше темы не нашел? Тем более при детворе. Задавай свой вопрос, а то я усну, пока ты сформулируешь, — и демонстративно в широком зевке раскрывает рот.

— Это ты? Вот мой вопрос, кумпарсита. Другого не будет.

— Какая разница? — пальцами песочит мои волосы, упавшие на лоб. — Я или не-я…

— Скажи! — перехватываю ее кисть и убираю от своего лица. — В чем дело?

— Это важно?

— Ты? — подаюсь на нее, при этом своим напором подталкиваю Ярославу, которая от вынужденного направления носом утыкается в женскую грудь.

— Боже мой! Ах, ты ж, моя детка, — Даша бережно отклоняется и задом вынужденно двигается в манежик к сыну. — Тихо, товарищ, подрастающее поколение разбудим.

— Стоять! — обнимаю ее за талию и нижней частью тела прижимаю к себе. — Посмотри на меня, — добавив грозных красок в свой намеренно шепчущий голос, через зубы произношу. — Кумпарсита, Горовая! А ну-ка, быстро!

— Детей побеспокоишь, слишком нервный для ночного времени мужчина, — оскалившись, отвечает Даша, — тогда не успокоим дуэт из юных звонких голосов. Чего ты прицепился?

— Что за тайны, в конце концов?

— Не тайны.

— Я ведь не ругаю и не хвастаю своими дедуктивными способностями, Дарья. Но… В чем дело?

— Ни в чем. Не понимаю, это важно?

— Для меня — да! — тихо отрезаю.

— Сотни благотворительных организаций и добровольных пожертвований из разных уголков нашей страны. Угу? Как слышно?

— Идеально! — посмеиваясь, подтверждаю.

— Ежедневно, ежечасно, ежеминутно, ежесекундно. Чего ты, в самом деле… — внезапно застывает с приоткрытым ртом, так и не высказав до конца свою, очевидно, надменную, издевательскую над глупым мужем мысль.

— Ну-ну? — поднимаю подбородок и чего-то от женского истукана жду.

Похоже, рыбка осознала, с чего я это взял и к чему теперь веду. Ей надо бы поторопиться с нужным выводом и не будоражить слишком «нервного для ночного времени» мужчину. Если бы не ворочающаяся между нами спящая малышка, да наеденный и успокоившийся рядом с Дарьей сынок, я бы показал «инкогнито», как следует выказывать почтение и ублажать, чего греха таить, сильно изголодавшегося по страсти ее упрямством взбудораженного и возбужденного от опасной близости с желанным телом мужчину. Если уж нечаянно выплыла из подсознания, плотская и чересчур развратная мысль по отношению к строптивице, отбрыкивающейся от того, что я уже раскрыл, больше не нуждаясь в подтверждениях, то хочу заметить, что дико прусь и загибаюсь от никак не реализуемого животного желания, которое мы с Дашей пока не рискуем в полной мере демонстрировать в кровати. Сначала профилактически вынужденно береглись и соблюдали сексуальный пост в послеродовой период, а потом… Потом в постели, если честно, мы немного друг от друга отдалились. Горовая моментами постанывает и в открытую причитает, списывая мою типа холодность и отсутствующее возбуждение — о котором она ну ни хрена вообще не знает, — на то, что я, видите ли, присутствовал при рождении Глеба и теперь, мол, смотрю на кумпарситу, как на мать и «половую дырку», через которую просовывается голова и туловище ребенка. Устал ей объяснять, что до чертиков волнуюсь и боюсь ей навредить, и вообще, хотел бы увидеть полноценную справку от ее врача, в которой любезный доктор должен мне, как озабоченному женским здоровьем моей рыбки, описать все, что я могу с ней ночью под одеялом или без такого вытворять. Ее мудрый доктор что-то постоянно пишет, пишет, пишет… Затем осматривает и только головой качает. Поэтому мы выживаем с не в полной мере удовлетворенной женщиной на юношеских ласках и моем минете, но… Все как будто впереди! Мы точно не отчаиваемся. По крайней мере, уже три дня, как кумпарсита мне лукаво подмигивает, выказывая недвусмысленный намек на то, что:

«На море, милый друг, побудем вместе… Там есть старый маяк… Отец купил гостевой дом у Красовых, старых друзей нашей семьи… Сказал, что специально для нас… Попробуем, м? Хочу, хочу… Скучаю, Ярослав!» — я лишь глотнул и стал подсчитывать деньки, часы, и медленно тянущиеся минуты.

А теперь завис с одним вопросом. Соврал ведь, мать твою! По-моему, второй вопрос вдогонку к первому организовался:

«На хрена я вспомнил то, про что своим разумом и так дошел? Дарья, хихикая и измываясь, уплывает в самоволку, а у меня… Откровенный ноль в сухом остатке!».

Сейчас пора, по-видимому, прикладывать небольшую силу и добивать ее корявую защиту имеющимися железными фактами.

— Я платил за тебя. Припоминаешь? Неименная карточка, твоя жалостливая просьба — мой закон и своевременное исполнение. Я даже чеки о переводах тебе приносил, подтверждая электронное передвижение по как будто тайному, — двумя пальцами правой руки изображаю такие себе виртуальные кавычки, — счету. В конце концов, не государственные же деньги я отмывал, переводя их на счет городского приюта. Чем покроешь, Дори?

— Это деньги честные. Перестань! — борется со мной, пытаясь убрать мои фигурные знаки препинания. — Ничего такого… Блин, Горовой! Ты распоясался и стал много себе позволять.

— Так приструни меня, жена.

— Ударить? — прищурив глаз, предлагает странный выход из сложившегося положения.

— Раз на большее не способна, — хмыкаю.

— Отстань… — настойчиво пытается избежать ответа. — Давай спать.

— Ты делаешь прекрасное дело, Горовая. Не понимаю, почему скрываешь…

— Надо ляпать об этом на каждом углу и подворотне, Ярослав? Всем кошкам на ушко пошептать или, как более финансово стабильный вариант, выпросить у государственных мужей за свое дело медаль.

— Я ведь не об этом спрашиваю. Передергиваешь, язвишь, выкручиваешься? Ласки, что ли, хочешь?

— Яр… — крутится ужом на раскаленной сковороде. Корчит рожицы и то и дело подкатывает, словно находится в огромном нетерпении, глаза. — Ты… Господи! Не могу ей-богу. Спать хочу. Отодвинься, товарищ, мне нечем дышать. Ясю задавишь. Не напирай на ребенка, — упирается ладонями мне в грудь и, раскрыв веером пальцы, впивается ногтями в мою кожу и мышцы.

— Я тебя сейчас покусаю, женщина, если ты не прекратишь глупые игры в Монте-Кристо и, — шиплю, взглядом указываю на то, что она со мною вытворяет, — это тоже!

— М? Не нравится? Неприятно, Горовой?

— Это ты, жена!

Я ее теперь не спрашиваю, потому как, видимо, не добиться от нее простой обычной правды.

«Моя таинственная кумпарсита!» — шепчу, посмеиваясь и закрыв глаза.

— Да, — внезапно подтверждает, — это я. И что с того, любезный?

Она оказывала помощь сиротскому дому, не афишируя и не раскрывая себя, хотя в первый, и наверное, единственный — хотя теперь я в этом не уверен, — свой визит туда на персонал того заведения произвела далеко не лучшее впечатление. До сих пор в ушах стоит шепот этих классных теток и строгих дам о том, что у моей жены сильно задран нос и что поделом ей, за определенные нехорошие заслуги:

«Всевышний не дает ребенка суке! Заносчивая мымра! Ишь, как жопой крутит. А мужик хорош! Дурачок! Бросил бы пустую стерву и сочненькую, кровь с молочком, себе нашел. Ни кожи, ни рожи, да и тухес с кулачок!».

Я все прекрасно понимал и на хрен отключил мыслительную деятельность, оглох, ослеп и шел исключительно за скрюченной вынужденными обстоятельствами женщиной. Потом она устроила такое себе «представление», конечно. Но… Даша переволновалась в тот день и испугалась возможной неприязни от детского, искреннего на гадости и грубость, коллектива, которой, между прочим, ее от всей души окатили те мальчишки, не принявшие рыбку в строительный отряд по возведению какого-то подобия, вероятно, известной отечественной телебашни. Дети игнорировали кумпарситу. Сглупили маленькие! Зато улыбчивая и простая Яся вытянула свой счастливый билет…

— Даш? — опускаю взгляд и сильно сглатываю.

— М?

— Еще вопрос, позволишь?

— Конечно, — она перебирает волосы ребенка и смотрит на меня.

— Хочу, — киваю на темную макушку, — когда мы получим окончательные родительские права на эту крыску…

— Крыску? — жена перебивает и смеется. — Ты говоришь, как мой отец, товарищ. Крысеныш, крыска, маленькая мышь… Так отец называет всех особей женского пола слишком юного возраста. Как начал с крестницы, так остановиться до сего дня не может. Так нежность демонстрирует. Я вот только странно вскрылась рыбьей чешуей. Не знаю, почему…

Твой отец мультики любит — так, по крайней мере, когда-то мне Сергей Смирнов сказал. Шепнул почти на ухо, словно родовую тайну кровному врагу за чашкой кофе разболтал.

— Я нежно, — типа на ее замечание обижаюсь или оправдываюсь. Смешанные чувства, если честно.

— Я тебя перебила. Неловко. Продолжай, мужчина, — протянув ладошку к моей щеке, проглаживает кожу и направляется за поцелуем. — М?

Не дожидаясь второго приглашения, сам ее целую, предусмотрительно отстраняясь своим телом от малышки.

— Хочу дать Ясе свою фамилию. Пусть будет не Смирновой, а Горовой. Что скажешь? Тороплю события?

— Ей мало лет, Яр. Не знаю, как правильно поступить, если честно. Но…

Присматриваюсь к дочери, заложившей маленький пальчик себе в рот, дышу громко, но размеренно, покачиваю головой и ладонью здоровой руки прикрываю свое лицо.

— Она будет Горовой, Дари! Я опять ошибся. Это не вопрос, а простая просьба. Просьба о поддержке. Ярослава моя и твоя! Она наша крошка. Первый старший ребенок с тобой, кумпарсита, а Глеб — младший и второй. Не хочу, чтобы с возрастом у этих двоих, да и примкнувшего к ним великовозрастного Кирилла, пошли неудобные, бестактные вопросы о различиях в фамилиях. Ни к чему хорошему это не приведет.

— Согласна! — жена как будто своим телом прикрывает Ясю, а лбом упирается в основание моей шеи на сочленении с грудиной и замирает. — Устала-а-а-а, — по горячему воздуху, шныряющему по моей коже, осознаю, что рыбка в царство грозного Морфея отъезжает. — Завтра рано вставать. Не возражаешь? — как будто в последний раз поднимает голову и направляет на меня свой взгляд.

— Засыпай…

А я пока посторожу!

Детский дом под номером 222* — вымышленный объект. Любое совпадение с реально существующим на законных основаниях можно считать чистым совпадением и не искать в этом никакого тайного смысла.