La Cumparsita… В ритме танго

Послесловие. Муж и жена

Даша и Ярослав… Горовые!

Пять часов туманного осеннего утра… Полнейшее безветрие и стопроцентный штиль на водной глади… Сентябрьская все еще комфортная для оголенных тел прохлада… Старый, заброшенный и давно снятый с учета навигационных объектов маяк — высокое сооружение слегка неправильной цилиндрической формы с окрашенными в белый цвет почти бесконечными круговыми, башенными стенами, уходящими в поднебесье, пронзающее насквозь громоотводным шпилем храм собравшихся там на какой-то персональный утренник древнеславянских божеств, и крохотными окошками-бойницами, расположенными хаотично по прошитой простым узором шлакоблочной кладке. Огромный «слепой» прожектор, с давным-давно отсутствующей световой начинкой, и смотровая площадка с железными толстыми перилами, сделанными с одной лишь целью, обезопасить посетителей от несчастных случаев, каких тут никогда, слава богу, не было.

Сейчас на ней нас только двое — я и моя Даша, — устроившихся в тесноте, да не в обиде, на довольно-таки вместительном деревянном кресле-лежаке, обращенном на восток, навстречу острым солнечным нитям-лучикам, слабо просачивающимся через густую как будто бы молочную дымку. Могущественное, пока еще не слишком жаркое, светило «пальчиками» бережно касается густых бровей, частых темных ресниц и бледно-розовых немного влажных и искусанных в порыве страсти губ кумпарситы, затем облизывает ее слегка смуглую кожу красивого, расслабленного, одухотворенного или мечтательного лица, и щекочет ручки, чей упругий покров плотно усеян мелкими мурашками с вздернутыми по смирной стойке волосками, раскачивающимися от неспешных движений их хозяйки. Жена размеренно дышит и неторопливо, с небольшой оттяжкой, прильнув своей щекой к плечу, свернувшись в «сдобный» живой калачик на верхней половине моего тела, водит пальцем по медленно вздымающейся и раздающейся по сторонам груди. Укрывшись утепленным, словно специально для таких вот случаев, огромным одеялом, как мягкой, согревающей, такой себе интимной, потому что на две души, плащ-палаткой, встречаем только-только занимающийся рассвет.

— Спишь, жена? — медленно сжимаю раскинувшееся на мне женское тело. Прощупываю куда-то спрятавшиеся ребра, пальцами рисую простые узоры на бархатной теплой коже, как на живом холсте, специально задеваю мягкие четко обозначенные соски и каждый бережно прищипываю, а затем воздушно, не прикладывая грубой силы, потираю их. — Дари, ты здесь, пока со мной? М-м-м, пуговки восстали? Ты возбудилась, аргентинка, или замерзла?

— Здесь-здесь и нет, я не сплю. Грей лучше, муж. Не отлынивай и не шлангуй, демобилизованный контрактник-чувачок, привыкай к мирным будням, муженек, — отвечает хрипло. — Я просто смотрю вперед и пытаюсь заглянуть за линию горизонта.

— Что за тон, что за сленг? По фене ботаешь, рыбка? — смотрю сверху вниз на ее пушистую макушку.

— Говорю ведь на доступном языке? Ага? В чем дело, мужчина?

— Более-менее, — ухмыляюсь. — Не ожидал от служительницы муз и вообще чересчур эмоциональной натуры такого жесткача. Прошла, похоже, курсы? Мать двоих детей решила грубостью и пошлостью поразить меня?

— Училась у любимого дедушки, затем у отца и дяди. Даже бабуля внесла свою лепту. Показать, любимый? — шутливо замахивается, отставляя для пощечины приготовленную мелкую ладошку. — Быстро, резко, не давая шансов на спасение от кары. Лизь-лизь, как пламенем по коже. Ра-а-а-аз — ты даже сразу не сообразишь, откуда оплеуха щеку поразит. Так дедушка свои ощущения описывал, тайком рассказывая мне о чудачествах бабули…

— Плохая школа, кумпарсита. Я, по всей видимости, должен это исправить. К тому же, за непредвиденный огонек по моей роже я могу кого-то страшно наказать! — сжимаю поочередно сисечки и ниже опускаю руку. — Сейчас этим и займусь… Лежи спокойно, непослушная зараза!

— Не-е-е-е-ет! — визжит жена и стискивает бедра, сдавливая внутренней частью своих ног мою нахально продвигающуюся в теплое местечко руку. — Там все болит. Нет-нет, не хочу. Пусть заживет. Ты разодрал меня. Секс-гигант какой-то! Как так можно, а? — гундосит, надевая маску на лицо и странно изменяя тон своего голоса, изображает то ли обиженную, то ли по-прежнему неудовлетворенную, не испытавшую полноценной разрядки, женщину. — Му-у-у-уж?

— Ты ведь не жаловалась, когда я исполнял твои желания и типа силой брал тебя, — шепчу и все же укладываю свою ладонь на влажные, вспотевшие или возбужденные, сильно опухшие половые губы. Круговыми движениями растираю выступившую смазку и запускаю средний палец между складок. — Вот так… Тшш, горячая кумпарсита. Я делаю больно?

— Нет, — подается на меня, и сама «заглатывает» кончик пальца. — Не хочу, не хочу. Ну, блин, что ты вытворяешь…

— Хорошо, жена. Как скажешь! Ничего не буду делать, — убираю оттуда руку, но не далеко иду, а укладываю на сильно раскаленный то ли от страсти, или от нервов, возможно, от все-таки имеющегося возбуждения, или от нездоровой температуры, гладкий, словно вылизанный и вскрытый специальной патокой, лобок.

— Пожалуйста-а-а-а, Яросла-а-ав-чи-и-и-ик, — всхлипывая, как будто о милости канючит.

Раз просит, значит, надо выполнять. С наигранным вздохом возмущения возвращаю свою конечность ей под грудь.

— Что с языком, женщина, а? Он как-то странно на природе изменился.

Да и сама Дарья с началом беременности, потом при родах, даже в предродовой палате, затем в родильном зале и палате интенсивной терапии после, и еще немного дальше — не протяжении своего недавно начавшегося долгожданного материнства стала… Злее, что ли? Исключительно на язык, конечно. Несдержаннее и циничнее. Ей подколоть меня, чтобы потом обнять и специально нанесенные раны почти буквально зализать и пососать, ничего не стоит. Она язвительна и остра, но в то же время мила, чутка, эмоциональна, но иногда чересчур миролюбива. Именно такой я ее и полюбил, когда увидел в первый раз, который, между прочим, у нас с ней — по ощущениям и воспоминаниям — однозначно разный и индивидуальный.

— Что тебя не устраивает, любимый, и в чем, собственно говоря, дело?

— Все устраивает, но…

— Согласен ведь, что женщина должна уметь постоять за себя?

— Без вопросов! — хмыкаю. — Поддерживаю и вверх поднимаю обе руки. Культя, как ты понимаешь, при голосовании за полноценную считается.

— Я научилась отстаивать себя с помощью таких себе Смирновских курсов. Горовой, я ведь не раскрылась до конца. Вот это откровение, да? Тебя ждет масса приятных или неприятных — как посмотреть, конечно, — сюрпризов.

— А-а-а! — целую женскую макушку. — Спасибо, что предупредила. Я за три с лишним года так и не дочитал свою жену. Балбес, лентяй и тупой мужчина! Ты еще, оказывается, на небольшой довесок курсы по словесной самообороне прошла. Да где же я мог об этом вычитать? В приложениях, наверное? Хм… Я туда, конечно, не дошел. Там нет эротических картинок, кумпарсита. А я все-таки мужчина — люблю на сисечки и пошленькие позы под разным ракурсом поглазеть. А теперь вот, пожалуй, стоит с первой главы, типа заново, начать. Я так никогда не кончу…

— Тебе с этим помочь, мой горемычный?

Изнасиловать непокорную жену сейчас или подождать и выполнить свою угрозу немного позже?

— Обойдусь, — бережно прикусываю удачно подвернувшийся мне для этого ее затылок. — Но… Ты, значит, обучение свое давно окончила, вероятно, и выпускные экзамены сдала?

— Все на «отлично». Не беспокойся.

— Сергей принимал?

— Письменный — он, конечно, а устный — была, увы, вынужденная замена. Отец не смог прийти, поэтому мама слушала вполуха и, посмеиваясь, головой качала. По секрету мне сказала, что я своего дедушку перещеголяла в трехэтажности сложения обсценной лексики.

— Это что еще такое?

— По предмету «Русский мат для чайников» у меня в аттестате зрелости стоит твердая пятерочка, любимый. Просветить?

— Дашка, язык твой без костей? Ты распоясалась? Беременность, роды и материнство тебе к лицу, женушка. Продолжим, вероятно? Так когда мы там за третьей крошечкой пойдем?

— Чего? — не вижу, но точно знаю, как сильно пучатся сейчас ее кофейные глаза. — Не зазнавайся и отодвинься, муж. Той штукой ко мне вообще не прижимайся, не тыкай и не суй — хватит с меня. Я от прошлой ночи никак не отойду…

«Ведь было горячо, малышка-кумпарсита?» — закатываю глаза и про себя смеюсь.

Если честно, мы начали с ней свою «игру» еще в пределах городской, чопорной на плотское, черты, в нашем доме, когда остались наедине. После того, как отправили детей на море, передав их на поруки дедушке и непрерывно квохчущей бабушке, мы с Дашкой тут же уединились в комнате. Это, между прочим, была полностью ее вина! Помню, как махал рукой степенно удаляющемуся открытому багажнику гигантского пикапа Алексея, как закрывал, прокручивая потайной замок, входную дверь, как домушником-вором осматривался по сторонам и прислушивался, оттопырив уши, к странным звукам: кто-то очень наглый похотливо посмеивался и меня по имени женским шепчущим голосом куда-то звал:

«Яросла-а-а-ав!» — шипела Даша. — «Иди сюда, товарищ, и возьми меня…».

Поднялся на второй этаж довольно быстро — это безусловно. Годы тренировок и сексуальное желание выполнили роль того второго скрытого дыхания, которое вступает в соревновательную игру, когда от первого остался жалкий выхлоп, да капающая на пол вязкая слюна. Затем, уравновесив сбившуюся от такой пробежки громкую отдышку, распахнул в нашу спальню дверь.

«Твою мать, твою, мать, твою мать! КУМПАРСИТА!» — шептал и бегал взглядом по той картине, которую собой изобразила абсолютно голая жена, широко раскинувшая ноги в стороны и рассиживающаяся в такой призывной позе на самом краю нашей кровати. Она раскачивалась и терлась промежностью о простыни. Текла и соблазняла, оставляя нити смазки на темной шелестящей от ее движений ткани. Затем жена взяла в рот палец и почти орально трахала себя. Где я был и что испытывал в тот момент? Хм! Подпирал, по-моему, жопой дверь и дергал член в такт ее волне, надрачивающей то ли хлопком, то ли шелком, то ли поплином или гребаным сатином возбужденную киску.

Что означает выражение «на ее сочном теле не было ни единого лоскутка» позавчера я в подробностях узнал, произведя почти «морфологический разбор» каждого уголка ее фигуры. Моя кумпарсита устроила такое представление, от которого я не смог, конечно, отказаться и… Брал Дашу как будто это был наш последний раз! Сначала на кровати я загонял в нее по яйца член и трахал, трахал, трахал, полностью выходил и проталкивался на всю длину, долбил и не давал малышке передышку, а потом подлавливая, почти украдкой и на одних инстинктах голодной на дорогое удовольствие твари, свое наслаждение, щурясь и вглядываясь в ее глаза, хриплым голосом стонал о том:

«Люблю, люблю, люблю тебя… La cumparsita! Жена-а-а-а! Моя-я-я!».

Она постанывала, изображая жертву сексуального мучения, и тут же впивалась в мою кожу острыми ногтями. Скребла, шипела и кусалась, а затем кричала:

«И я люблю… Тебя! Мой Ярослав…».

А после… После нашей спальни, неспешных игр в скользкой душевой кабине, незапланированной разнарядки на кухонном столе и легкой петтинг-пятиминутки на какой-то полочке в просторном холле прихожей, жена шепотом спросила:

«Как тебе наш целомудренный секс, мужчина?».

Теперь ведь исключительно с моей защитой. Барьерный способ, нелюбимый мужиками презерватив, который с женщиной, недавно ставшей матерью, стал обязательным условием ее лечащего врача. Я ни хрена вообще не обсуждал. Какие могут быть тут разговоры, тем более что:

«Было мегакруто, кумпарсита!» — прикусывая ее шею, отвечал. Затем одергивал задравшуюся короткую юбку и любезно подавал разорванные трусы, отводя глаза, как нашкодивший в женской бане девственный мальчишка.

«Благодарю, любимый. Но ты, похоже, с ручной силой перебрал! Не похоже, а несомненно. Блин, Ярослав!» — Даша громко прыснула и швырнула неразборчивую тряпку мне в лицо. — «Ты не против? Я не могу принимать таблетки, потому что…».

Жена кормит моего сына, по-видимому? Я в этом все равно ни хрена не понимаю, а против латекса вообще не возражаю. Надо будет, надену двойную броню и начну выметаться оттуда при малейших попытках на скорое семяизвержение с целью подстраховки и бережного отношения к половой системе своей женщины.

«Я взял на море пачку, детка. Готовься! Разного цвета, причудливой формы и толщины резины, словно эксклюзивные покрышки для этой секс-машины. Всякие пупырышки и звездочки, хлястики и хоботочки — с одной лишь целью, чтобы выбить из тебя дух. Дух какого-то дебильного противоречия и все еще живущих в твоей головушке сомнений. Марафон пока бесплатный — он еще в физической обкатке и не вышел по техническим причинам в подписной тираж для мамочек с повышенным либидо. Праздник секса, так называемое застолье, шведский стол по камасутре, кумпарсита, для тебя начнется там» — погрозил ей пальцем и, как белый, но в какие-то мелкие розовые крапинки, то ли шелковый, то ли еще какой, старательно, моими рученьками, разлохмаченный до нитки, флаг вверх поднял. — «Что прикажешь принести, чтобы покрыть твою потерю? Панталоны? М-м-м! Я ведь и их к хренам порву. Надень-ка поворозку, которую не жалко потерять или можно будет узелками связать и сделать вид, что так и было до приложения этих рук».

«Я поеду без трусов, товарищ! Раздвину ноги и буду… Туда-сюда, туда-сюда, Горовой! Поездка будет очень жаркой, муж!» — облизнув призывно губы, затем спрыгнув с этой покосившейся полки и повиливая задницей, с поля моего верхнего и нижнего зрения убралась жена.

И что? Что из этой жаркой поездки мы вынесли полезного? Поняли — все, все-все, без исключения, — что пунктуальность и обязательность вообще не наше главное достоинство и даже не третьесортный конёк. Когда жена проветривает киску, развалившись на переднем сидении, слегка раздвинув ноги, я, видимо, по мановению исключительно стабильной эректильной, слава богу, не дисфункции, не третирую машину простой командой «газ в пол», а, как озабоченный задротыш, смотрю на то, что детка вытворяет, изучая, как бы между прочим, осенний пейзаж за своим окном, приговаривая, как развратную до жути мантру:

«Хочешь, хочешь, хочешь… Отымеешь на морском бережке, мой озабоченный дружок. Потерпи, мужчина, и внимательно смотри вперед! Нас ждут маленькие дети… Муженё-ё-ё-ё-ёк!».

Каков итог? Мы задержались с Дашей на уверенных четыре часа с прибытием сюда. На море «Горовые» приперлись с колоссальным опозданием, хоть и стартовали с чемпионской поул-позишн. Хорошо, что Даша «накрутила», предварительно опустошив свою грудь, домашний тормозок для Глеба и передала питание взрослому, как оказалось, «все прекрасно понимающему» поколению. Однако, Алексей, то ли специально, по такой себе задумке, то ли в действительности, по-настоящему, взаправду, каким-то обиженным тоном, почти сквозь зубы мне вещал:

«Комнат нет, сынок! Все занято прибывшими раньше и без опозданий крохотными созданиями! Дом ведь не резиновый, а на вас, с рыбкой, не было рассчитано».

Вот и все! Так мы и разместились с кумпарситой — предполагаю и убеждаюсь окончательно, что все это было специально организовано, — на маяке, в служебном помещении у подножия этого сооружения, переоборудованном под комфортное жилое место, рассчитанное на полноценную семью. Тут только мы с Дашей, да еще пару часов находившийся, пока собирал свои немногочисленные пожитки, совсем недавно отчаливший и вынужденно вернувшийся в город, Костя Красов, единственный сын когда-то жившего в этом месте слепого смотрителя, Петра. Моя любимая жена пищала и обнималась с мужиком того же возраста, что и она, представляя нас друг другу и возрождая, реанимируя своими улыбками и подмигиваниями, то ли непреднамеренно, то ли, блядь, по гребаной замутке, незатыкающуюся ни при каких условиях мою конченую ревность:

«Котенька, познакомься, пожалуйста, это мой любимый муж… Костя Красов, архитектор и отличный друг! Ярослав, ну-у-у-у?».

«Горовой! Приятно познакомиться» — обхватив голозадую жену за талию, пожимал крупную ладонь молодому чуваку. — «Он женат?» — зачем-то у нее спросил потом, когда мужик дал газу и свалил, оставив нас за полноценных хозяев этой Царь-горы, возвышающейся над морем-океаном.

«Овдовел, по-моему. Я, если честно, не всё знаю, в каких они были законных отношениях и как долго, но женщины с ним больше нет…» — Даша хихикнула и, привстав на цыпочки, прикрыв ладошкой губы, проговорила загадочным голосом мне в ухо. — «Он всю жизнь был в нашу Юльку влюблен. Такие страсти тут бушевали, когда Сережа привозил свою романтически настроенную банду в дом к отцу. А она, видите ли, выбрала Святослава… Кстати, он не связывался с тобой? Хотя бы! Мне очень больно на нее смотреть. Ее сынишка так и не узнает своего отца, Яр…» — Даша всхлипнула, а я, негромко рыкнув, притянул ее к себе и зажал у самой подмышки, неспециально задрав сильно юбку и оголив красивый круглый зад.

Мудрый канул и пропал, словно испарился или разложился, поэтому я вынужденно отрицательно покачал головой и грозным шепотом добавил:

«Дори, нет! Мне очень жаль…»…

— Итак, внесем, пожалуй, ясность, женщина, — специально дую ей в макушку, накидывая пружинящие волосы на выпуклый широкий женский лоб.

— Пожалуй, — бухтит и дергает рукой, сбрасывая то, что я специально и старательно воздухом накладываю ей на чело.

— Когда ты намерена стать матерью в третий раз, аргентинка? Доступно сформулировал? Жду ответа!

— Яр… — она поскуливает и как будто пятится назад, сползая по моему телу, словно вниз по лестнице спускается с вот только-только покорившегося пика назад. — Не надо об этом… Рано, и потом, наши детки очень маленькие, я, наверное, не смогу. Мало опыта и…

— Я пошутил, но…

— Давай, если ты захочешь, — со слабым писком начинает говорить, — годиков через…

— Не будем пока об этом думать? М, кумпарсита? Такой для всех отличный вариант. И потом, должны хотеть двое — ты и я, мой половой партнер и спутник по кровати.

— Я ведь не отказываюсь, мужчина. Просто мне нужно время на восстановление и…

— Так что там по поводу твоей чудной болтливости, — обрываю и возвращаюсь к случайно всплывшей старой теме относительно ее неженственного языка. — Ты на гормональных слегка болтливых и не контролирующих твою немного томную и сексуальную речь препаратах, любезно выписанных нашим мелким сыном? Что там шкалит в этот раз? Окситоцин?

— Дурак! — бьет кулачком в плечо. — Это вообще тут не при чем! Ты хоть знаешь, когда он зашкаливает, что с женщиной происходит?

Не знаю! Не уверен! Видимо, забыл! Но впечатлен тем, что она, похоже, в курсе. Где я слышал это слово, что так неосторожно в разговор ввернул?

— Убираю первое предположение. Тогда, пожалуй, серотонин? Кушаешь бананы, макароны и повышаешь уровень гормона счастья? Или это…

— Ты, блин, меня достал, — шипит и впивается в бочину пальцами. — Разорву, Ярослав!

— Так бы сразу и сказала. Тестостерон, ребята. Я узнал его всплеск по агрессивной форме изложения и брызжущей слюне. Это, по всей видимости, только он. Еще адреналин, наверное! Стрессуешь, аргентинка? Желаешь любимого сожрать?

— Ты ведь первый начал, товарищ Горовой, — хихикает и носом проводит по моей груди.

— Хочешь небольшую рекомендацию?

— Валяй, любимый.

— Пока находишься в декрете, напиши словарь личной фени, чтобы я тоже понимал, когда ты шутишь, когда серьезно говоришь, а когда надменно издеваешься. Мол, мой недалекий муж…

— Тебе, — уперевшись одной ладошкой в мою грудь, приподнимается и смотрит мне в лицо, — все станет ясно по моему тону голоса. Толковость выражений не нужно понимать.

Как животину тренирует, заставляя децибелы различать?

«У-у-у, мерзавка!» — порыкиваю и резцами несильно прихватываю кончик ее дергающегося в какой-то странной экспрессии носа.

— Ай-ай-ай! — отмахивается, прячется и еще ниже опускается, своей щекой лаская мою грудь.

— Стоп-стоп, давай-ка, рыбка, хвостиком назад! — останавливаю ее движения. — И все же, мне очень интересно, как твои успехи в тренируемой дальнозоркости? — теперь целую обводок, видимо, специально открытого для этих целей ушка. — Что видишь на горизонте, на котором сосредоточилась уже битых полчаса?

— Ничего не вижу, к тому же, ты меня этим, — пытается сбросить с себя мою руку, — отвлекаешь. Наверное, надо бы проверить зрение. Ярослав, прекрати, — пытается привстать, но я не отпускаю.

— Там просто ничего нет, женщина. Не выдумывай. У тебя зоркий глаз. Настолько зоркий, что даже страшно иногда.

— Это еще что означает?

— Только то, что у тебя стопроцентное зрение и нет проблем с четкостью изображения. Не крутись, все равно не отпущу.

— Интересно, как там наши дети? — Даша возится, локтями упирается мне в живот, проталкивает свои ноги между моими немного разведенными по сторонам, укладывается удобнее и, обхватив мою правую ладонь, мирно покоящуюся у нее под грудью, перемещает как раз на свое оголенное полушарие. — Приласкай и поцелуй меня, — она ерзает попой там, куда сейчас не следует вообще соваться, а не то, что необдуманно и так прилившую кровь к члену своими ягодицами на полную мощность разгонять, и тут же поворачивает ко мне лицо с уже прикрытыми глазами и вытянутыми губами. — Ну? — приподнимается и еще сильнее подается на меня. — Чего ждешь, товарищ Горовой?

— Хочешь ласки, женщина? — ухмыляюсь.

— Издеваешься, мужчина? — рыбка приоткрывает один глаз и с пренебрежением вздергивает верхнюю губу. — Напрашиваешься на бабулин способ?

— Он ей помогал добиться полового снисхождения со стороны твоего деда? Пощечина способна чудо сотворить и вздернуть член, как мачту? Кроме силовой отдачи, думаю, больше ничего в ответ не прилетит, жена. А что, если я не хочу тебя, рыбка? Пропало желание, своим нахрапом ты оскопила меня. Мы устали с парнем дарить усладу твоей киске, войди — а здесь без пошлости, любовь моя, — в сложившееся положение и потерпи хотя бы до третьего звонка в обеденную, послеполуденную сентябрьскую жару. После супа я возьму тебя на этой же площадке, всматриваясь тоскующим за какой-нибудь утратой взором, полосуя ничего не давший аргентинке горизонт, непрерывно удаляющийся и доказывающий этим, свою недостижимость, призрачность, так называемую почти фантомность. Каково? План годный, кумпарсита? Такой фасон берешь?

— Ты сам понял, что наворотил, товарищ? Я любви хочу. Хочу, хочу, хочу, — приподнимается и громко шепчет в ухо, — трахаться… Понимаешь?

— Я чувствую романтику этого места, а ты? Только плотское и низменное в мозгах рисуешь? Что это за «трахаться» из женских нежных уст? Да уж, курсы даром не прошли. Фи-фи, этакая пошлость… — по-дьявольски смеюсь.

— Короче, все? Ты издеваешься? С сексом завязали, я полагаю? Пачка с резинками как-то слишком быстро истощилась, не находишь, милый друг? Или ты сдулся плотью, мужичок? Я приложу ручную силу и отстегаю по щекам этого мужчину. Бабушка — мудрый и счастливый человек. Так что… Заодно и проверим, Ярослав, каких бонусов получит ею переданная мне по наследству для щетинистой мужской щеки увесистая оплеуха. Чего ты хочешь, чего желаешь добиться, м? Заставляешь меня умолять тебя? А? — она шурует под собой и, без сомнений, в нужном направлении задевает мой член. Одной рукой обхватывает ствол, очень медленно, почти пытая, сжимает и, натягивая кожу, полностью «оголяет» меня. — Хм… Так в чем тут дело? С тобой уже все ясно, муж! Какие есть проблемы, несговорчивый на ласку человек? Что мне нужно делать? Подчиниться или подчинить? Я могу и жестче, стоит пару раз забыть про зубы, и…

— Обойдусь! Жесть не люблю. Занятие любовью, кумпарсита…

Она перебивает молча, только издевательски закатив, демонстрируя белки, свои глаза.

— Подумай лучше, злой мужчина. Могу и отлупить. При случае… Вижу-вижу по глазам, — она проводит пальцами по моей скуле, — что хочешь жестче.

— Не хочу!

Мать твою! Да кем я только не был! Она все эти прозвища на ходу рожает? Плодовитая малышка на щадящий и не жалящий подъ. б для мужика. В кого она такая? Хотя… Там вся семья смешными прозвищами живет и не гнушается:

«Одалиска — мать, жена, она же Несмеяна, смешная ХельСми для младшего Смирнова и ласковая „душа моя“ — персонально, лишь для Алексея»;

«Сережина чикуита, чика, кастроитянка, островитянка, революционерка, команданте, кубинка, шоколадка… И, конечно, Эухения!» — крутое имя, между прочим, которое жутко бесит Женю, а мне вот кажется, что ей этот испанский вариант очень идет. К лицу кубинке такой себе транслит грозных предков-конкистадоров. Она ведь наполовину иностранка, занесенная добрым ветром из Гаваны, что на Острове Свободы в Атлантическом океане.

И чему тут удивляться, спрашивается? Моя жена — талантливая и усидчивая ученица, несколько лет назад выбравшая и вышедшая замуж за меня. Я могу ее изобретательностью и фантазией гордиться. Так, что я там пытаюсь ей доказать?

— Хочу понять и, безусловно, отыскать то место, где спряталась та кнопка с требованиями о сексуальных удовольствиях, на которую я, видимо, нечаянно нажал, тем самым запустив программу «Ненасытная кумпарсита — высший уровень наслаждения вам обеспечен. Ни в чем себе не отказывай, Ярослав». Ее заклинило, что ли? Не пойму. Заводской брак или чья-то, — смеюсь, — например, папина недоработка. Ты темпераментная жена!

Даша любит секс. Очень! Мы с ней в этом идеально совпадаем. А сейчас, после вынужденного воздержания, Царица, как в последний, словно перед казнью, раз ублажает меня. Видимо, истосковалась, нагуляла аппетит, вот и объезжает возбужденную, почти огненно-красную лошадку, иногда постегивая ремешком меня, чтобы не отвлекался и не сбивался с темпа при каждом проникновении.

— То есть?

— Что непонятного, жена?

— По-твоему, я требую ласки и секса, а ты в этот момент чувствуешь себя использованным?

— Ну-у-у-у… Да!

— Ярослав! — пищит она.

Хватит разговоров! Моя дама сердца хочет секса… Ей, видимо, того, что было вот только несколько часов назад под мягко выделанной волчьей шкурой на широком топчане в хорошо протопленном помещении внизу, не хватило:

«У-у-у, ненасытная моя рыбина!».

У нас с женой, по-видимому, нахваленный и мною случайно для нее разрекламированный настоящий сексуальный марафон.

Мы потные и грязные, взлохмаченные, с почти симметричными засосами на своих телах и засохшими потеками различных жидкостей на влажной коже, целуемся, как больные и плотским озабоченные, на смотровой площадке, развалившись на неудобном деревянном пляжном кресле, раскрывшись и обнажив свои тела, подставляясь утренней прохладе и кусающим нас поцелуям восходящего солнца, почти купаясь в его жалящих лучах.

— Яр… — жена приподнимается и, перекинув свою ногу через корпус, седлает мое тело, надменным взглядом, рассматривая меня. — Хочу тебя сейчас, не дожидаясь какого-то третьего звонка, пока ты сподобишься увидеть что-то дельное на горизонте! Как слышишь меня?

Раскидываю руки и предлагаю себя для плотской экзекуции, с которой, очевидно, не получится уже спетлять:

— Идеально! На здоровье, кумпарсита…

Жена раскачивается, откинув голову назад и уперевшись маленькими ладошками с расставленными слишком вытянутыми пальчиками в мою грудь. Скребет и глубже загоняет ногти в кожу, когда мягко опускается на пах. Двигается, двигается, двигается… Заводится и разгоняется. Потом опять почти прыжок и мягкое приземление, придавливающее мои яйца к скулящей, почти воспаленной и болезненной от нашей близости, промежности. Жена, абсолютно не щадя и не считаясь с болью, почти размазывает меня по собственной горячей коже.

Она щекочет крупно завитыми прядями красиво выгнутую поясницу и что-то под нос себе таинственное, но мелодичное и красивое бормочет. Глубоко и плотно, жарко и строптиво. Какие очевидные глупости про сниженную чувствительность от натянутой на мужской член резинки выдают эгоистичные козлы. Я, сука, чувствую абсолютно все: как она насаживается и тут же обтекает своей плотью выступившие вены на стволе, как всасывает и накачивается мной при каждом продвижении наверх, сопровождая после этот выпад ритмичным приземлением и ерзанием по плоти, повторяя кошачью инсценировку при окончательном броске на жертвенного поглупевшего мышонка.

— М-м-м, — жена слабо стонет и трепещет ресницами, — да-а-а, м-м-м, да-а-а-а… — поджимает ножки и вытянутыми носками забирается на мои бедра, еще шире раскрываясь и вбирая своей плотью меня. — Вот та-а-а-к…

— Дашка-а-а, — дергаюсь и выталкиваю сильно грудь вперед. Дугой выкручиваю свою шею и утыкаюсь лбом в шезлонг. Ни черта не соображаю пару минут, а потом привыкнув и подстроившись под новое положение, возвращаюсь разумом, заново фиксируя ощущения от того, как плотно соприкасаемся мы с ней разгорячёнными телами.

Красивое, немного пополневшее, не пришедшее пока в свою сухую, немного изможденную, форму, и оттого ставшее еще женственнее и желаннее, смуглое, сверкающее, переливающееся в бликах солнца, искрящееся, словно дорогая рыбья чешуя, по росту маленькое тело выгибается и плавно подается на меня немного вниз, а затем, как будто бы подныривая, вперед. Ее груди прыгают, подскакивают, курносо вздергивая идеальные соски, и почти гипнотизируют меня, как золотистым медальоном, простым раскачиванием. Вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз… Туда-сюда, назад-вперед:

«Детка, я ведь за тобой не успеваю. Остановись и подожди меня! Дай отдых, чтобы сделать необходимый сердцу, мозгу, да и легким, воздуха живительный глоток!».

Простые, оттого сильно завораживающие, расшатывающие на хрен всю здоровую нервную систему и пробирающиеся кусучей мошкарой под верхний слой кожи, просачивающиеся прямо в кровь, отравляющие разум, закорачивающие синапсы и напоследок коронованные эмоциональным замыканием, почти животные движения. Те самые движения, которые сопровождают физическое выражение любви сильного мужчины и красивой женщины. Прикладываю правую ладонь и полностью скрываю полушарие под живым ковшом. Сжимаю, раскатываю на внутренней стороне своей кисти теплую и податливую железу, аккуратно сдавливаю темно-розовый сосок и выпускаю белый пузырек.

Почти парное молочко… Живая влага женщины, недавно ставшей матерью. Питательная субстанция для нашего сынишки. Я щурюсь, давлюсь и громко сглатываю жадную слюну:

«Сейчас хочу слизать и пососать жену. Приклеиться к ее груди, понюхать ареолу, взять в рот, пупырышки вокруг сосочков кончиком языка пересчитать, затем втянуть и двигать челюстями, насыщаясь тем, что мой сынок из нее в себя при очередном кормлении берет».

Она течет внизу, обильно испуская свой секрет, и сверху соки топит, соблазняя и подталкивая меня к чему-то нехорошему. Любимая мотает головой, словно находится в горячке и не понимает, что происходит не только с ней, но и с окружающим нас миром, который, похоже, включает основательную несознанку, свидетельствуя нам своим завороженным видом на открытой всем ветрам назло смотровой площадке.

— Еще-е-е, — шепчет, никак не попадающая в свой персональный рай малышка. Даша хнычет и по-детски изгибает губы, специально выставляя обиженную нижнюю для поцелуя.

Я привстаю, сажусь и проталкиваюсь еще немного глубже. Хрипим и ноем на два голоса синхронно и как будто задушевно. Я грубо и с непроизносимым вслух грязным матом, который бубню себе под нос, считая погружения и пошло чмокающий звук, когда отхожу назад, а кумпарсита — тонко, резко и выгнув шею, обнажая чересчур натянутые жилы то ли для глубокого, с затяжкой поцелуя, то ли для укуса, на которой я запросто могу осмелиться, потому как больше ни черта не соображаю. Жена, похоже, довела меня и подталкивает перейти жирную непересекаемую черту… Включить животное желание и бешеный размах и отключить к херам влюбленного в нее мужчину? Осмелюсь или пожалею маленькую кумпарситу?

Обхватываю одной рукой за талию, фиксирую и никуда не отпускаю. Раздвинув ноги, толкаюсь мощно внутрь Даши, развивая почти сверхзвуковую, по человеческим понятиям, скорость. Жена ахает и утыкается лицом в плечо, но стойко шепчет:

— Еще…

На бешеных толчках к красивому финалу приходим с ней одновременно. Дышу открытым ртом, прохаживаясь носом и оскалом выставленными зубами по нежной коже женской шеи, а Дашка вылизывает мне плечо, почти по-матерински приговаривая:

— Спасибо, спасибо, дорогой…

— Ну что скажешь, Яр? — ступая босыми ногами по влажному у побережья мелкому песку, с подкатанными до середины икр светлыми домашними штанами, скрестив пальцы на своем затылке и растопырив локти по сторонам, спрашивает Алексей меня. — Дом отдыха устраивает или пусть Красов еще немного постарается?

— То есть? — поддерживаю под головку спящего сыночка, устроенного в каком-то вещевом мешке специально для детей на моей груди.

Смотрю под ноги и завороженно улыбаюсь, следя за тем, как накатывающая на берег пенная волна облизывает песок и вместе с собой пропускает его через мои пальцы. Песчаный берег, кое-где мелкая галька и расколотые маленькие рапаны — пляж для детских или нежных кожей человеческих натур. То, что нужно для семейств с маленькими детьми и повизгивающими женщинами, плавающими в морской пучине исключительно вольным стилем, королем-царем — не путать с кролем, или по-собачьи, на худой конец.

— Костя — строитель. Вернее, он отличный дизайнер, архитектор, каменщик, монтажник, плотник… Короче, мастер на все руки. Тут многие заказывают такие себе дома отдыха на целую семью. Он на этом построил свой хорошо зарекомендовавший в особом сегменте рынка бизнес. Лишь по старой крепкой дружбе, в память о недавно ушедшем из жизни отце, да и моих с ним великолепных отношениях, парень, скажем так, профессионально ублажил меня.

— Сколько мы должны за это наслаждение?

— Нисколько, сынок. Сезонное присутствие и оздоровление моих внучков — о большем не прошу. Детей хочу видеть здесь всегда. Польза от морского воздуха хорошо известна. А у нее, — тесть кивает на две женские и одну детскую фигуры, идущие впереди нас, при этом четко попадает на спину моей Дарьи, — много тайн, Горовой. Не удивлюсь, если где-то покоится тетрадочка с приведенными корявым детским почерком перечислениями. Найти бы и пройти рыбий инструктаж. Ознакомиться с полным пакетом Дашенкиных секретов.

А это еще что означает?

— Ее планы, тайны, нереализованные мечты, разбитые и даже не вышедшие к отметке «СТАРТ» собраны вот здесь, — он приставляет указательный палец к своему виску, изображая самоубийственный ствол ручного пистолета. — Она моя дочь, ты мой сын, а я привык баловать своих детей. Не смей мне ничего и никогда про сучьи бабки говорить. Даже не вздумай заикаться. Ясно, Ярослав?

— Вполне.

— Меня так воспитал отец, а мать отшлифовала то, что он не настрогал. Я строю свою империю…

— Мы ведь Горовые, Алексей.

— Я фамилии ни хрена не различаю. Тупой в генеалогии, наверное! — он сильно пожимает плечами, а я на его последнем предложении и даже во всем внешнем виде тестя почему-то странным образом угадываю себя.

Мои слова и мысли, желания и такой же незатыкающийся запал. Мы вроде бы не кровные с ним родственники, но в рассуждениях чем-то схожи. Вот такие ситцевые чудеса!

— Она не взбрыкивает и не каверсует? Послушная жена? — высвободив одну руку, опускает на прикрытую легкой шапочкой головку Глеба, гладит крупным пальцем лобик и несколько раз нажимает на подрагивающий сморщивающийся от свежего морского воздуха детский носик.

— Жалоб нет, — усмехаюсь.

— Отличненько! Значит, слава богу, зашибись! — Смирнов останавливает нас и, тронув меня за локоть, плавно разворачивает к себе. — Яр…

— Да? — шепчу, разглядывая улыбчивое лицо Алексея.

— Она очень счастлива с тобой. Я ничего не спрашиваю, никуда не вмешиваюсь, просто лишний раз в этом убеждаюсь. Сейчас, — он поворачивает голову в ту сторону, в направлении которой от нас стремительно удаляются красивые фигуры наших жен, — я вижу дочь из самых лучших для нее времен. Поверь, — он громко сглатывает, давится то ли влагой, то ли кислородом, — мы странно потеряли Дари-Дори… Я до сих пор не понимаю, как она могла… Ты понимаешь?

— Да.

— У нас долбаный культ в семье. Все ведь от родителей зависит? Да? Да! Так вот, дети для Смирновых — святое и неприкосновенное. Табу, табу, табу! Бляха, закрытый вольер с диковинным на прокорме зверем, понимаешь? Максим, мой батя, Царствие ему Небесное, за то, что старшая любимая внучка натворила, мог запросто разодрать ее, забыв о родственности и общей крови, лишь наступив гигантской лапой на худую ручку, а за вторую, не прикладывая особых усилий, потянуть. Отец бы… М-м-м! Не могу сказать, но… Он не изверг, просто мать и мы с Сергеем — вся счастливая жизнь для Смирного Максима. Его сердце и упругие артерии… Империя взяла свое начало от него! Я продолжаю его дело, а Серж таскает камни и цемент, рисует кладку и оформляет придомовой ландшафт, и блядь такая неприкаянная и на голову больная разряжает периодически накаливающуюся обстановку. Я, как отец, а Серый… Моя мать! Даже цветом глаз вышел в прекрасную женщину…

— Смирный? Что это значит? — прищурившись, переспрашиваю.

— Производная от фамилии, обычный позывной на службе. У них, в их любимых пожарных частях, так было заведено. Смирный, Задира и хромой угрюмый, но мудрый Проша — Смирнов Максим, Шевцов Юра и Прохоров Андрей. Пиздец, мать твою… Ладно-ладно. Короче, характер у бати был далеко не смирный, но на маму и нас с братом Максим Сергеевич руку никогда не поднимал. Вырастил задротов, видимо, на свою голову. Яр, моя рыбка не выдержала бы того, что с ней мог сделать батя, если бы дожил до тех дней и, не дай Бог, обо всем узнал.

— Я понимаю, — качаю головой, глубоко вздыхая.

— Дети… Дети — святое, что-то расчудесное и божественное. Ради них все затеваем, ради них живем и ради них же погибаем. Она… Су-у-у-у-ка! — грубость шипит, смахивая слезы, выкатывающиеся из глаз. — Кто сглазил мою рыбку, а может… Ты не узнавал, ее заставили или силой сделали…

— Алексей, она ошиблась. В силу возраста и влюбленности не в того козла. Досадная ошибка, которая чуть не стоила ей жизни. Я думаю, что Даша об этом пожалела в ту же минуту, когда лишилась малыша… — замолкаю и пропускаю нехорошие слова. — А потом казнила и самолично жестоко наказывала себя. В угол же не могла поставить — кого, куда и как долго? Вот и стегала нехорошими воспоминаниями себе душу и закрывалась от мира, прячась под маской неприступной грубой и прожженной стервы. Жена бежала, но от памяти далеко убежишь. Прошлое наступало и лизало ее розовые пятки…

— Держи ее крепче, Горовой. Держи своей бионической рукой. А надо будет я выкую для стервы цепь…

— Я держу, Алексей. Все будет хорошо. Не волнуйтесь.

— Смотри-смотри, — указывает на просыпающегося, видимо, от вынужденной остановки Глеба. — Сейчас, кажется, парень даст нам прикурить, — Смирнов с присвистом негромко хохочет. — Идем-ка догоним шустрых женщин, а то… Я не молочный, Яр. А ты? Что мальчугану предложим, когда он широко раззявит рот?

— Та же бадья.

Ускорившись и раздавая шире шаг, за несколько секунд нагоняем шушукающихся о чем-то Дашу с Ольгой Сергеевной и прислушивающуюся ко всему этому Ярославу.

— Привет, — шепчу, трогая жену за руку.

— М-м-м, — вздрагивает кумпарсита и тут же изменяет удивление на милость. — Привет-привет. Обнимешь, мужинёк? Глебушка? — мне пожелание отдает, а сыну дарит яркую улыбку.

— Ага… — обхватив искусственной рукой талию, подтягиваю ее к себе и укладываю на бок, при этом замечаю то же действие тестя по отношению к краснеющей жене.

— О чем с папой говорили, Ярослав? — приподнимаясь на носочки, говорит мне в ухо.

— О тебе, женщина.

— М? Очень интересно. И что?

— Все то же, кумпарсита. О том, как плохо ты училась в школе и о странных отношениях с Сергеем. Что это такое «мой зених», например?

— Ревнуешь? — улыбается и подмигивает.

Охренеть как! Я болен и физически, и эмоционально. Мое чувство собственности, видимо, ничем не перебить. Всегда и всюду буду чувствовать свою неполноценность, какую бы херню ортопеды-протезисты для меня не изобрели.

— Очень, la cumparsita.

— Не стоит, мужчина. Я ведь люблю только тебя. Остальных просто уважаю. А Сережа…

— Доверенное лицо и великолепный дядя?

— Да!