La Cumparsita… В ритме танго

Глава 32 Смирновы…

Женя

Самовлюбленный интеллектуал, гений, позитивный умственный дегенерат, социопат, а также хам, наглец, беспринципный персонаж, циничный гад, настоящий самодур и эгоистичная сволочь… Увлеченный, увлекающийся или изображающий из себя невесть что мудак… Разбивший мое сердце, втоптавший бьющиеся в агонии кусочки в собственную грязь… А также муж и отец двух моих любимых дочек!

— Добрый день, Евгения! — с кривой ухмылкой, как бы между прочим, говорит Смирнов и проводит шершавыми пальцами по моей прохладной коже. — Дрожишь, чика? — приблизившись почти вплотную, шепчет мне на ухо. — Тшш, тшш, перестань, — баюкает, как взбудораженного ребенка. — У Вас закончились занятия? — и тут же резко отстраняется, не сводя с меня глаз, громко задает вопрос так, чтобы вся кафедра услышала и об этом тоже знала. — На сегодня все? Гранит особо точной науки сжеван, как эластичная пастила?

Он же знает все. Знает, знает, знает… Сволочь озорная!

— Добрый день, Сергей Максимович, — вытягиваю руку и пытаюсь в сторону отойти, сбавляя градус его бесцеремонного напора, пространно говорю стандартное приветствие, особо не вдаваясь в тембр своего голоса и его подачу, но завороженно слежу за тем, как точно двигаются мужские губы, артикулируя и повторяя все то — слово в слово, — что я в ответ произношу. Копирует меня и провоцирует скандал, заводит и нервирует. Профессионально интригует? Манипулятор чертов! — На сегодня все. Я закончила, но… — последнее шепчу и опускаю голову, пряча от него свой взгляд.

— «Но» вообще не будет, чика, — обманчиво спокойным тоном говорит. — Больше никогда, жена!

— Ты, — вздернув верхнюю губу, шиплю ему в лицо, — что себе позволяешь? Отодвинься! Се-ре-жа…

— А ка-кие пла-ны на оста-ток дня, Евгения Францисковна? — Сергей присаживается, упирается своими согнутыми коленями в мои ноги, и медленно задает вопрос, разглядывая меня как бы снизу, то ли исподлобья, то ли из подземелья или глубокого колодца, то ли из крайне неудобного положения для высокого человека, согнувшись в несколько раз, прищурив глаз, иногда подмигивая, медленно облизывая губы и закусывая одну из них. — Чем намерены теперь заняться?

— Сергей Максимович, позвольте вклиниться и помешать. Вы же пугаете собственную жену. Доцент Смирнова дрожит, словно речь толкает перед высшей аттестационной комиссией. Такое впечатление, что решается ее дальнейшая судьба, как первоклассного педагога, наставника и просто замечательного человека и чрезвычайно красивой женщины. Прошу Вас, убавьте обороты, проявите ласку и понимание, дорогой друг. Неужели Вы этого не видите и даже не замечаете? — посмеиваясь, высказывает предположение наш сильно возрастной коллега того же пола, что и муж, вальсируя в пространстве преподавательского помещения. — Жень, он ведь не отстанет. Выкажи здравомыслие, уважение, такт и одари своей милостью. Последнее исключительно для нас. Смилуйтесь, ребята! Ваши отношения — все еще до конца нераскрытая тема для коллегиального обсуждения на Ученом совете института. Смирнов влюблен в тебя, а ты в него — это аксиома еще со времен твоей матери, дорогой наш несговорчивый дружок. Со времен Антонины Николаевны, как заведующей этой кафедрой. Так старшая Смирнова когда-то всем здесь по секрету рассказала. Слава Богу, что не взяла с каждого слово об этом предусмотрительно молчать, а то бы мы тут загнулись от объема наслаивающихся тайн и лишней конфиденциальной информации. Так что? Одна на двоих гордая известная фамилия, я так понимаю, и уже общий законный статус. Угу? Весь педагогический коллектив факультета выражает неподдельную радость по поводу наконец-таки свершившегося факта и ожидает, проявляя просто-таки титаническое терпение, щедро накрытый стол по случаю законности события. Не мешало бы проставиться, Серега. В конце концов, такой торжественный и важный случай, и потом… Раз в жизни! Один раз, всего лишь раз цветут сады в душе у нас… — даже издевательски что-то напевает.

— Заткнись, — прикрыв глаза, вполоборота, угрожающим шепотом рычит Сережа. — Какого хрена ты лезешь к нам… — внезапно осмелев, кричит тому, кто пошел против того самого неуправляемого Смирнова.

С одной-единственной целью, чтобы предотвратить никому ненужный скандал на рабочем месте и в рабочей обстановке, руками закрываю только-только намеревающийся выплюнуть очередную гадость рот и поворачиваю мужское лицо к себе.

— Не кричи, пожалуйста, — упираюсь своим лбом в его переносицу, — ты не дома. Тише, тише, тише, Серый. Не заводись и не раздувай тут щеки. Вы не оставите нас наедине? — теперь мягко обращаюсь к бесцеремонному коллеге, все же проявляя уважение к его сединам и огромному опыту работы. — Не возражаете, если мы поговорим с глазу на глаз?

Он поднимает руки, трусливо сдается и, по-моему, все еще свыкается со своим перманентным состоянием нестабильности и недосказанности, а также таинственности и открытого издевательства над чувствами других, когда дело доходит до разговоров со Смирновыми, криво улыбаясь и подмигивая, все-таки отходит он нас.

— М-м-м, Ж-ж-же… — Сергей выкручивается, пытаясь снять мою печать.

— Пожалуйста, — морщусь, словно от головной боли, — на полтона тише. Не возражаешь?

Смирнов останавливается в движениях и медленно кивает головой в знак своего согласия.

— Вот и хорошо, — убираю руки от его губ, но не от лица. Я глажу слегка заросшие любимые скулы, большими пальцами трогаю контур мужских щек, а кончиками указательных задеваю длинные ресницы.

— Сереженька…

— Жень, я тебя прошу, — пытается поцеловать меня, да все без толку. Смирнов вхолостую губами ловит воздух. — Сколько можно? Все кончено! Мы состоим с тобой в законном браке. Ты не можешь отвертеться…

Последний факт страшит меня. Как я необдуманно попалась на тот же самый крюк под названием «брак с Сережей», с которого несколько лет назад успешно слезла с минимальными для психики последствиями?

«Счастливая ли я? Везучая? Фартовая? Успешная?» — такие вот вопросы засели в голове у меня и никак не покидают место своей, похоже, постоянной дислокации.

Кто-то скажет: «Безусловно, да. Ты жена талантливого, но, увы, непризнанного гения, Сереги 'СМС» Смирнова!«. Кто-то посочувствует: 'Быть замужем за самодуром — то еще везение и весьма сомнительное удовольствие». Кто-то просто улыбнется, как моя невестка, Олечка Смирнова, а кто-то, как моя покойная свекровь, покачав из стороны в сторону головой, но с выставленным вперед подбородком, сочувствующим, но все-таки надменным, тоном произнесет:

«Женечка, ты его судьба. Сын выбрал тебя, полюбил, женился, присвоил и подчинил. У тебя с ним двое замечательных детей, прекрасный дом, достаток, уверенность в завтрашнем дне и женское счастье. Вы красивая пара, дети…».

Дети, дом, достаток, красота? А главное, уверенность с Сережей? Что это такое и с чем ее едят? Хотя… Смирнов бывает же надежным, когда дело касается его семьи, то есть брата, детей и обожаемых племянниц. А что там по моей персоне? Я жена непризнанного вундеркинда, мужчины-катастрофы в полноценные девять баллов, а иногда ходячего недоразумения с отпечатком глупой и досадной неудачи на одухотворенном, но все же мужественном лице.

— Дашка ждет нас. Ты ведь помнишь, чика? Танцы, ужин, ночь…

— Я не хочу, — все-таки освобождаюсь от его ручных оков, но не потому, что с этим справилась и у меня вроде бы все получилось, а потому, что Смирнов убрал руки, отступил и «это все» позволил. — Тебе не надоело танцевать и молодость изображать?

Я подхожу к общему шкафу с верхней одеждой, открываю дверцу и вытаскиваю свой плащ.

— Позволишь, дорогая? — Смирнов следует за мной и любезно предлагает помощь и, не дав мне ни одной секунды на размышление, не дожидаясь ответа, вытягивает из моих рук одежду, осторожно встряхивает и раскрывает плащ, приказывая мне взглядом повернуться к нему спиной.

— Спасибо, — просовываю руки в рукава, передергиваю плечами и осматриваюсь по сторонам, неспешно поправляю пояс, оглаживаю лацканы и поднимаю заднюю часть воротника. — Не понимаю, зачем мне это все… — бурчу под нос.

— Лешка с ХельСми будут, возможно, Ярослав почтит собой, — говорит в мой затылок. Я размякаю, опускаю плечи и глубоко вздыхаю — чересчур тепло и обманчиво спокойно, но…

— Что? — округляю глаза, прокручиваюсь и обращаюсь к нему лицом. — Что ты сказал? — шиплю, изображая ненаигранное неудовольствие. Я раздражена, возмущена и ловлю накатывающее беспокойство.

— Отметим наше официальное свидетельство, жена. Я подумал, что раз мы все выяснили, и ты меня не убила за такое себе самоуправство, то…

— Сереж… — скулю и искривляю губы. — Отметим то, что ни для кого уже не секрет? Мы развелись с тобой по обоюдному согласию — ты не возражал…

— Я тогда ошибся! Ошибся, ошибся, ошибся. Ты можешь это понять, в конце концов? Что за несговорчивый дурной характер?

— … а несколько недель назад, по-моему, снова соединили наши руки. Исправили твою досадную ошибку? Правда, это смешно…

— Не надо мне о правде заливать, чика, и уж тем более о смехе! Смеха ради мы получили расторжение брака. Поэтому… Правда и долбаный юмор никогда до добра меня не доводили. Только откроешься или улыбнешься, как обязательно двумя ногами в дерьмецо войдешь. Не смешно, Женя! Больше и ни капли! Ты поняла?

— Конечно.

Хмыкаю и обнимаю руками его лицо. Сергей щурится и, как довольный лаской, вниманием и поглаживанием кот, глупо улыбается.

— Хочу закрыть гештальт, чикуита, — спокойно произносит.

— Гештальт? — улыбнувшись, переспрашиваю.

— Потанцевать с женой. Мечтаю о танго со своей чикуитой.

— Мы с тобой, — на одну секунду замолкаю для того, чтобы губами прикоснуться к кончику его носа, — аж целых два раза танцевали и все на нашей свадьбе. Забыл? Склероз, мой дорогой?

Уверена на все сто процентов, что этот мужчина ничего вообще не забывает!

— Первый раз ты была в не совсем подходящей форме, команданте. Извини, но беременный большой живот тебе мешал, сильно выпирал и заставлял меня держаться дальше на полметра от тебя. А во второй, мне кажется, ты так в полной мере и не осознала всю серьезность складывающегося положения. К тому же, была, по-видимому, уже беременна второй мерзавкой.

— Мерзавкой? — аккуратно бью кулачком в его плечо. — Ты думай, что говоришь!

— Она засранка, чика, — ярко улыбается и почти смеется. — У нашей Нии проблемы с самоопределением и отношением с окружающими ее людьми. Она… Короче, Тонька до сих пор не вылезла из младенческих штанишек. Ее увлечения, мягко говоря…

— Смирнов! — четко общую фамилию воспроизвожу.

— Я! — опустив руки по швам, выставив грудь и вытянувшись по стойке «смирно», своим уверенным и твердым голосом на мой мягкий и спокойный отзывается.

— Ты говоришь о своей младшей дочери! Прояви уважение к женщине…

— Как о таком можно забыть, Женечка? В том-то и беда! Ее бы отлупить ремнем, да по гладкой, вероятно, розовой жопе, да жалко тоненькую кожу. Все-таки родная кровь. И потом, она ведь умелая манипуляторша. Между прочим, то, что ты теперь со мной в законном браке находишься, в некоторой степени ее непосредственная заслуга. Какую религию она исповедует? Не просветишь, если, конечно, владеешь информацией? Она святая непорочная дева, праведница, ревнительница законов божьих, законница, справедливая фемина или все-таки…? Только бы грубость не назвать. Я ведь не знаю, что с ней делать и как остановить порывы, которыми она нас каждый новый день вознаграждает. Ей-богу! Смирнова младшая кого угодно сведет с ума, при этом круто пристыдив и унизив, сровняв человеческую самооценку с дном. У нее что, персональный вызов довести меня? — подмигивает мне и укладывает огромные ладони на мои плечи. — Фух! Больше ни слова об Антонии! По ней плачет исправительный работный дом с особо строгим режимом и злым надсмотрщиком. Я доплачу ее избраннику, лишь бы он ее от нас забрал и наградил обязанностями по дому. Таков мой план! Клянусь, что в полной мере реализую намеченное согласно только что перечисленным подпунктам. Ну, а сегодня будем танцевать, жена? Будем-будем, — ловит мой недовольный взгляд и тут же сообщает, — отказов я не принимаю. Танго — танец страсти, вертикальное выражение того, что я хотел бы сделать с тобой по горизонтали и в кровати. И поверь, — подмигивает, — я это сделаю…

— Мой черед?

— Еще желаешь высказаться?

Ну, как на такого чудака можно злиться?

— Поверь, Смирнов, я и с первого раза осознала, что брак с тобой будет очень трудным предприятием. Твоя мать желала мне счастья и всячески оттягивала наш союз, или…

— У мамы были персональные многоходовки, Женечка. Не хочу тебя расстраивать или даже обижать, но она сделала все, чтобы ты, чикуита, куковала рядом с ее непослушным младшим сыном. Я знаю, что говорю! К тому же, брат со мной полностью по этому вопросу, в кои-то веки, согласится.

Сжимаю руки в кулаки, поднимаю плечи и демонстрирую ему свои отбеленные зубы. Еще немного и я, по-видимому, зарычу и вопьюсь своими острыми клыками этому мерзавцу в шею.

— Что за манеры, Смирнов? Перебиваешь жену?

— Затыкаюсь-затыкаюсь-затыкаюсь, — пальцами показывает, что как будто бы на молнию запечатывает свой рот и полностью готов меня дослушать.

— Ты, видимо, решил усложнить мне задачу и добавил… Танго в наш союз? — ухмыляюсь. — Румба — танец страсти. Специально путаешь, да?

Брак с этим человеком стал практически каторжным и до скрежета зубов мучительным! Но без Сергея моя жизнь была бы однозначно бедной, вернее, пресной, скучной или постылой.

— Прости, что снова втянул тебя.

Это что-то новенькое! Отхожу и выставляю свои руки себе на пояс:

— Долго тебя ждать? — грозно задаю вопрос. — Я уже запарилась, а ты все чешешь языком. Он у тебя без костей, Серый?

— Минут десять, не больше, — как будто расцветает, оживает, подмигивает и тут же тянется за своим пиджаком. — Но все же маленькое пожелание. С именем будет сейчас поосторожнее, кубинка! — сипит через зубы, демонстрируя мне спину.

Да уж, с этим «Серым» я погорячилась много лет назад!

Какой с ним брак, какая семейная жизнь с человеком, у которого восполняемая из каких-то сверхсекретных источников энергия бьет через край, и каждый божий день меня ждет персональный праздник? С таким мужчиной очень тяжело, а временами… Невыносимо! Наверное, это все-таки любовь, раз мы столько лет, даже без официального свидетельства и законного подтверждения, сожительствуем под одной крышей…

— Как дела у Юльки, чика? — не отвлекаясь от дорожной обстановки, спрашивает Сережа. — Я, если честно, стесняюсь интересоваться у взрослой дочери, как она себя чувствует в непростой период. Пусть Хулита не обижается, но я беспокоюсь, хотя напрямую и не задаю вопросов. Жень? — кидает на меня быстрый взгляд и тут же возвращается глазами на дорогу. — Что за день? Сплошные пробки и лихачи…

— Все хорошо. По сроку — удовлетворительное состояние и матери, и ребенка. Юла чувствует шевеление малыша, но все еще испытывает тошноту. Ей помогают, Серый, — протягиваю руку к мужу, чтобы прикоснуться к его щеке. — Не волнуйся и спокойно спрашивай. Юльке нужна поддержка, раз Святослав ее бросил.

Последнее в голове до сего дня уложить не могу. Просто я не в состоянии поверить, что этот парень, который с младых ногтей был вхож в наш дом, так нехорошо впоследствии поступит с нашей старшей дочерью. Что между ними произошло? Почему они расстались? А главное, почему он не возвращается и не дает о себе знать, ни телефонным звонком, ни электронным письмом, ни каким-нибудь смайлом в мессенджере? В чем причина абсолютного молчания? Это жесткий игнор или все же невоспитанность?

— Мы этого не знаем, чика. Пока они не выяснили отношения, поставим все на паузу. Пусть детка выносит ребенка, родит и успокоится. Мы ведь ей поможем. Жень? Не нагнетай, не нагнетай. И потом, возможно…

— Он погиб, Сережа? — шумно выдыхаю и костяшками своих пальцев провожу по его теплой коже. — Его убили… Убили молодого парня. Или… А если он попал в плен? Или все-таки они окончательно расстались… Этот вариант мне больше нравится, если честно. Не хочу думать о плохом. Понимаешь?

Муж сильно вздрагивает и, повернув на несколько секунд ко мне лицо, губами трогает мои блуждающие рядом с ним пальцы. Сережа целует кончик указательного, облизывает безымянный и грубо всасывает средний, хрипит и постанывает, словно вкусом наслаждается.

— Прекрати, — пытаюсь вытащить конечность. Пока я рассуждаю о серьезных вещах, Сергей думает, как, впрочем, и всегда, о плотском. Выкручиваюсь и настойчиво тяну руку на себя. Однако теперь это становится весьма проблематичным, потому как Смирнов прикусывает мякоть и бьет кончиком языка по пульсирующей, наполнившейся кровью, упругой выпуклости. — Сережа-а-а-а… — непроизвольно, похоже, в силу исключительно животных инстинктов облизываю губы и свожу вместе бедра. Потираю внутреннюю часть, амплитудно ерзаю в своем кресле и все-таки закидываю ногу на ногу. Смирнов хмыкает и выпускает мою руку, затем, сверившись с зеркалами и убедившись в отсутствии живых помех справа и слева, включив какие-то мигающие огоньки, видимо, аварийные сигналы, тормозит возле посадочного тротуара.

— Что ты делаешь? — рассматриваю обстановку за окном и ничего не вижу, вероятно, испытывая нехороший зрительный эффект от пошлых действий Сережи.

— Иди ко мне, — он отстегивает сначала свой ремень безопасности, а затем, не глядя вниз, отщелкивает карабин моей лямки.

— Ты что? — выпучиваю глаза, в то время как Смирнов тянет меня через консоль к себе на колени. — Смирно-о-о-в, — скулю, но все же раздвигаю ноги. Обхватываю его внизу, а руки забрасываю за мужскую шею.

— Теперь поговорим, несвободно свободная кубинка? — пальцами песочит мочки моих ушей, одновременно с этим приближая свое лицо ко мне.

— М-м-м, — пытаюсь отклониться. — Не напирай. Там люди ждут, у нас нет времени на эти игры.

— Недотрогу строишь? — язвит Сергей.

— Я тебя сейчас ударю, милый! — дергаюсь на его коленях, своей промежностью задевая чрезмерно возбужденный пах.

— Ударь! — ухмыляется. — Одни угрозы, шипение и наигранная ненависть… Любишь же, чикуита?

— Наигранная? — цепляюсь за выдуманный, как по мне, эпитет.

— Ты играешь, Женька! Строишь недотрогу! Изображаешь обиженную женщину, хотя давно меня простила и жаждешь ласки и внимания. Так я окажу ее — нет проблем! Что-то от четырех проведенных пар я членом застоялся…

— Я ударю, Серый, ей-богу, если ты не прекратишь! — рычу, руками упираюсь в мужские плечи и выгибаю спину в попытке вывернуться и слезть с колен сильного в несколько раз относительно моей физической составляющей взбудораженного близостью мужчины. — Поехали! Дома сексом займемся, там членом и разойдешься…

— Обещаешь? — Смирнов сжимает мою талию и не позволяет ни одного лишнего движения. — Давай, революционерка! — дергает, как живую куклу. — Обещай, клянись, божись, будь верна идеалам своей партии. Ну?

— Да… — шевелю губами и прикасаюсь к его щеке резким, как будто жалящим или клюющим поцелуем.

— Ура, ура, ура-а-а-а! Я все-таки своего добился… — плотоядно скалится, а затем тянется за поцелуем в мою шею…

— Как твои дела? — пока застегиваю свои босоножки, разговариваю с сидящей на диване в танцевальной раздевалке Дашей.

Бледненькая, похудевшая, как будто изможденная девочка внимательно следит за мной.

— Все нормально, — не сводя с меня глаз, она раскачивается на своем месте из стороны в сторону, добавляя какое-то странное, словно страдальческое выражение, на свое лицо.

— Плохо себя чувствуешь, детка? — встряхиваю ноги, поднимаюсь и одергиваю свою одежду. — Приболела?

— Есть немного, Женечка. Омлет стоит вот здесь, чересчур противно! — поднимает руку к шее под самый подбородок и показывает точное месторасположение еды, от которой, видимо, у Дашки стойкое несварение. — Уже вечер, время ужина, а я даже не обедала. Не смогла ничего пропихнуть внутрь. Все идет незамедлительно наружу, что не попробую. То запах бесит, то вкус претит. Боже мой, я очень есть хочу, но не знаю, чем можно из более-менее съедобного отравиться. Это мои расшатанные нервы. Теперь вот еще пищевое расстройство внезапно обострилось.

— Давно?

— Не знаю. Не заметила, когда. Но, — Дашка громко и очень жалобно стонет, — не могу так больше, еле ногами передвигаю.

— Ты, — шепчу и глазами указываю на низ ее живота, — нет? Не это… Понимаешь? Может быть…

Даша громко всхлипывает и закрывает двумя руками раскрасневшееся лицо.

— Детка-детка, — быстро подскакиваю к ней, присаживаюсь у ее сильно сведенных вместе ног и пытаюсь оттянуть импровизированную маску из маленьких, но вытянутых худых кистей. — Я ерунду спросила? Что ты? Или все-таки права? Господи! А Оля знает? А Ярослав? А папа?

— Я не беременна! — она почти бросается на меня, обнимает и шепчет в ухо. — Не беременна, не беременна, тетя… Если бы, если бы… Я так молю об этом! Конечно, мамочка все знает. Я больше не стану… — Даша резко замолкает и странно застывает в своих движениях.

— Что? — тем же мягким шепотом ей в ухо задаю вопрос. — Что не станешь, дорогая?

— Ничего! Не обращай, пожалуйста, внимания, — она вдруг отстраняется, почти отталкивает меня, и быстро вскакивает на ноги. — Идем? — сквозь слезы улыбается и даже невысоко подпрыгивает, бодрится и наигранно хорохорится. — Улыбаемся, родная. Где наша яркая улыбка, тетя? Там ведь твой Сережа ждет и уже немножечко волнуется. Помни, что это не генеральный смотр или чемпионат, а просто ваш с ним вечер. Он забронировал зал, Женечка. Исключительно для вас, в ваше полное распоряжение. Мы немного с вами потанцуем, а потом…

— Спасибо, рыбка, — целую ее в щечку и тут же вытираю след своей помады. — Прости-прости.

— Не страшно, тетя, — Даша двумя пальцами растирает кожу и убирает мой «губной налет».

Господи! Ну, что это будет за танцевальный вечер? Эти уроки танго, на которые муж необдуманно несколько лет назад подписался просто для того, чтобы потешить любимую племянницу, на самом деле оказались необыкновенным настоящим увлечением, избавиться от которого не так-то просто. Он втянул меня и обрек совместными занятиями на непраздное времяпрепровождение по вечерам или все же я не сильно рьяно этому сопротивлялась и позволила затащить себя в секту любителей аргентинского танго. Вся здешняя обстановка, светло-коричневый паркет, мягкая обувь, элегантная одежда, танцевальный запах, Дашкино любезное и внимательное преподавание, а также ее редкие мастер-классы или показательные выступления с профессиональными партнерами, видимо, произвели на меня неизгладимое впечатление и я, как говорят, втянулась. Втянулась основательно, но не для выступлений, словно тут намечается гранд-финал с огромным денежным призовым фондом, а исключительно для своего удовольствия.

— Добрый вечер, — мы входим с Дашей в зал, в один голос приветствуя всех, здесь и сейчас собравшихся.

Она сразу отступает от меня, как будто оставляет в одиночестве на авансцене, и направляется к своему рабочему месту. Облокотившись двумя руками на деревянные брусья хореографического станка, поставив одну ножку на носок, крутой дугой выгнув ее подъем и вверх оттопырив пятку, племянница, по-видимому, готовится преподать нам всем безумно дорогой урок страстного латиноамериканского танца. Я щурюсь, словно в лучах эстрадных софитов пытаюсь рассмотреть всю обстановку, но в то же время стараюсь навести слабенькую резкость, чтобы привыкнуть к освещению и публике. Она весьма немногочисленна. Я сразу замечаю улыбающегося мужа рядом с собой и, конечно, Лешу с Олей, стоящих в обнимку друг с другом возле немного грустной, словно задумчивой или погруженной в свой собственный мир Даши. Им киваю головой и шепчу:

«Привет-привет, ребята! Спасибо, что пришли!»,

а Сергею предлагаю свою правую руку.

— Все хорошо? Ты доволен, Смирнов? — оглядываюсь по сторонам. — А Ярослав…

— Вполне! Горовой будет немного позже, чика, — шипит и прислоняется своей щекой к моей макушке. — Разрешите пригласить Вас, красавица…

— Я не возражаю, — не даю ему договорить, заливисто смеюсь, забрасывая голову.

Муж быстро выводит меня на середину зала, одной рукой обнимает за талию — и ни на миллиметр ниже, а в свою вторую вкладывает мою ладошку и несколько раз ее бережно сжимает.

— Готова, Смирнова?

Мельтешу глазами по его серьезному, но расслабленному лицу, и краем глаза замечаю, как те же самые движения делают Оля с Лешей. Старший Смирнов кривляется, но все-таки выходит на паркет и обнимает свою жену точно так же, как это делает со мной Сережа. А вот наша Дашенька стоит одна, сведя сзади свои странно бледненькие, тоненькие ручки. Она опускает голову и, по-моему, что-то шепчет в пол, проговаривая только ей одной известную молитву, и разглядывая при этом свои аккуратные точеные ножки и окрашенные в яркий цвет ногти мелких пальцев.

— Где, черт возьми, Горовой? — сквозь зубы задаю Сергею вопрос. — На нее больно смотреть. Она плохо себя чувствует? Что, в конце концов, здесь происходит?

— Будет позже. Тихо-тихо, я действительно ничего не знаю, — он слегка наклоняет голову и подается на меня вперед. Сережа аккуратно упирается лбом мне в бровь и прокручивает место соприкосновения, словно подыскивает подходящую для нас двоих позу.

— Погнали, чика? — выдыхает где-то возле глаза.

— Я готова! — скашиваю взгляд и подмигиваю улыбающейся мне Олечке.

Шаг, шаг, шаг! Один, второй, третий, затем спокойное вращение, мягкий заброс ноги, негуляющее колено, острая пяточка, вытянутый носок, звонкий удар, невесомый каблучок и быстрый поворот… Даша слишком пристально следит за нами и молчаливо следует параллельно нашему движению, однако в пару все-таки не вмешивается.

— Что-то произошло у молодых? — шепчу Сергею.

— Я не знаю, — он мне отвечает, напирая телом, заставляет двигаться задом наперед. — Вот так, — вращает меня и, подхватив на руки, прижав к своему боку, выполняет персональный поворот со мной фактически «на его шее».

— Ах! — только и говорю, рассматривая лицо мужа с высоты, на которую он меня поднял, исполняя рисунок танца. — Уронишь…

— Никогда!

Красивый, спокойный, но в то же время страстный, очень говорливый танец, две долгие и уверенные в сроке пары на блестящем паркете, тихий женский смех и медленная, но очень чувственная музыка, чудной испанский говор, словно птичий клекот, обмен партнерами, родственные рукопожатия и тихие поздравления с новым статусом. Мне бы улыбаться, радоваться и наслаждаться, но я, как проклятая слежу за Олей, которая, заглядывается на Дашу, которая периодически жалким, больным, измученным или слишком изможденным взглядом посматривает на пустой, как будто бы проваленный, вход в танцзал. Племянница волнуется. И это чересчур заметно! Такое неуверенное состояние подмечаю не только я, но и Сережа, да и, конечно же, ее родители.

— Они поссорились? Разлад в семье? Что произошло? — спрашиваю у Алеши, когда мы точно так же кружим с ним по огромному пространству зала. — Бедная…

— Надеюсь, что просто не пришли к взаимопониманию, но скоро осознают смехотворность ситуации и вырулят на нужную полосу. По крайней мере, я на это очень надеюсь. И потом, хватит уже ссор на одну семью. Горовые перестарались со скандалами. Оба хороши, Евгения…

— Леша?

— М?

— Она плохо себя чувствует? Ты ведь это тоже видишь? Даша болеет? — щекой прислоняюсь к его плечу и всматриваюсь в тонкий силуэт племянницы, отвернувшейся сейчас от нас к стене с огромным, в пол, зеркалом. Даша смахивает слезы и косо смотрит на все еще широко зевающий черный выход. Ждет мужа, который никак не придет?

— Я этого не знаю, Женя. Но она живет у нас, а мы о ее здоровье позаботимся. Не волнуйся, пожалуйста…

«Господи! Ну, наконец-то!» — произношу про себя и отталкиваюсь от мощной фигуры старшего брата Сергея.

— Ярослав пришел! — киваю в соответствующую сторону.

Смирнов медленно поворачивается и видит то же, что и я. Откровенно говоря, это немного странное видение! Ярослав с двумя букетами цветов топчется в проеме и, похоже, не торопится или не решается войти внутрь.

— Добрый вечер! — все-таки осмеливается, вымученно улыбнувшись, со всеми здоровается и уверенно переступает порог.

Даша вскидывает руки и закрывает себе рот. Ей плохо? Или это странная радость от слишком долгого ожидания такого себе чуда?

— Невесело, черт возьми! — мой муж подходит к нам и, придерживая женский локоть, подводит Ольгу. — Что за драма, твою мать, между ними происходит? Помочь, Леша?

— Давайте лучше выйдем? — шепчет Оля, посматривая на свою дочь и стоящего за ее спиной сильно опоздавшего и, похоже, в той же степени провинившегося мужа.

Почти на цыпочках, крадучись и уставившись глазами в пол, мы ровным строем проходим мимо молодой пары. Не дышим, не кашляем и не издаем ни звука. Четыре пары глаз определенно в пол и чрезвычайно отрешенный вид с отключенными или переведенными в авиарежим чувствами. Почти, но…

— Женя! — Ярослав окликает меня и останавливает смешную как будто траурно шествующую процессию. — Это Вам! — зять протягивает мне букет и бережно целует в щеку. — Поздравляю Вас! Сергей, — быстро пожимает руку мужу и произносит те же поздравительные слова, — рад за Вас. Счастья вашей семье.

— Вас ждать, Даша? — не обращая внимания на его слова, через плечо Ярослава спрашивает у своей дочери Алексей.

Племянница вполоборота ему тихо отвечает:

— Да, папа. Через несколько минут…

По-моему, здесь все непросто, а вечер нужен был не столько нам с Сергеем, сколько этой молодой паре, которая испытывает свой брак на повышенную прочность, тренируя износостойкость?

— Волнуюсь за нее, — шепчет Оля, бегая глазами по моему лицу. — Жень, это слишком, даже для меня. Я чувствую все: как она страдает, как у нее не все хорошо, как у нее болит и никак не заживает. Я даже знаю где, когда, какая боль, какая интенсивность и на сколько баллов, словно сама кровью истекаю. Ты понимаешь?

— Я понимаю. Но…

Мы с ней резко замолкаем, исподлобья посматриваем на курящих в стороне от нас мужчин, громко дышим и, по-моему, подбираем друг для друга нужные и подходящие слова для очевидно бесполезного утешения.

— Она ушла, Женя! — громко всхлипывает невестка. — Ушла сама, от Ярослава. Бросила его! Господи! Уже неделя, как она живет у нас. Это больно и так противно! — оттягивает свой пушистый воротник и оголяет шею. — Я чувствую все, что переживает мой ребенок. Это… Это… — она икает и безобразно хрюкает. — Я прохожу через ад. Котел, вилы, черти, жар — все, как по канону. Только вот не понимаю, если я готова нести за все ответственность и признать свои ошибки и жизненные промахи, то за что эти страдания моему ребенку. М? Как ты думаешь…

— Тихо-тихо, — пытаюсь обнять Ольгу. Она отходит от меня и спиной тут же упирается в крыло огромной машины Алексея. — Осторожнее! — предостерегаю ее и пытаюсь отодвинуть очень тонкую, но жилистую фигуру такой же Смирновой, как и я. — Поговори со мной, родная. Давай…

— Мы не знаем, что там произошло, но поздно вечером с отцом открыли дверь для любимого ребенка, который горько плакал, кутался воробышком в легкую курточку, стоя на пороге под моросящим осенним дождем. Она… Боже мой! — Ольга громко всхлипывает и стонет. — Такая маленькая, жалкая, раздавленная, несчастная. Как он мог отпустить ее, а? Как, скажи, пожалуйста? Если там уважение и любовь, то… Господи! Я ни черта не понимаю.

Мужчины все это, конечно, слышат и одновременно поворачивают головы в нашу сторону. Алексей пренебрежительно морщится и прячет взгляд, а мой Сергей закусывает нижнюю губу и что-то предлагает брату. Я только слышу, как он негромко произносит:

«Я могу поговорить с ним, Леш! Нет проблем! Я объясню… Если это важно или необходимо…».

«Не надо, Серж! Пусть разбираются с этим сами. Если ни хрена не выйдет, значит, разойдутся. В конце концов…» — не стесняясь в выражениях, старший отвечает.

— Причина хоть есть? Что детвора не поделила? — растираю плечи Ольги и вожу головой, повторяя в точности траекторию ее блуждающего по обстановке взгляда.

— Есть, конечно. Но…

Она вскидывает руки и с мукой на своем лице на полуслове застывает. Я медленно поворачиваюсь назад и вижу полностью одетую Дашу, выходящую из центра, а за ней Ярослава, который что-то в спину горько плачущей племяннице негромко произносит.

— Оля! — преграждаю ей дорогу, она пытается меня обойти и встретить Дашу. — Не надо. Стоп!

— Это неправильно, Женя. Так не должно быть. Глупость, ей-богу. Зачем? Зачем она сказала, ведь Леша ее предупреждал.

Сказала? Похоже, есть какая-то тайна или огромный камень преткновения, о который споткнулись эти двое несговорчивых ребят. Ярослав что-то тихо говорит, протягивает руки к Даше, которая вырывается, брыкается и лишь ускоряет свой шаг. Она почти бежит к нам, вернее, девочка летит к своему отцу и дяде.

— Я хочу домой! — пищит Алеше.

— Даша…

Ярослав останавливается в нескольких шагах от нас и больше никуда не двигается.

— Даша! — лишь негромко произносит.

— Не вышло, — слышу, как племянница как будто в воздух говорит, ни к кому конкретно не обращаясь, затем широко, почти размашисто, распахивает пассажирскую дверь отцовской машины и коряво, очень неуклюже, забирается в салон грозного высокого автомобиля.

Жуткая картина… Одна разбитая красивая, юная семья, и мертвые надежды…

— Чика? — Сережа трогает меня за локоть. — Ты как?

— Она беременна, — зачем-то шепчу ему на ухо. — Я в этом уверена…

— Жень, — муж оттаскивает меня и прижимает к своей груди, — не надо. Ты кое-что не знаешь, поэтому…

— Она беременна, Сережа. Скажи об этом Ярославу.

— Откуда такая уверенность? Это ведь не шутки, команданте. Тут не тот случай, чтобы в ведьмовство играть. Поехали-ка домой.

Не знаю, если честно, но мне кажется, что я в точности через такое же состояние когда-то с первой дочерью прошла. Как донести свое бесплотное глупое предчувствие, чтобы быть хоть кем-то, наконец, услышанной? Грустная Ольга, хмурый и серьезный Алексей, и уничтоженный Ярослав, как будто бы отвергнутый муж нашей Даши. Так просто разбиваются, казалось бы, уверенные семьи: из-за глупой недосказанности, обыкновенного недопонимания, из-за отсутствия доверия или…Из-за лишней откровенности!

— Сережа, скажи хотя бы…

— Едем, чика! Много впечатлений, а ты, похоже, устала.