La Cumparsita… В ритме танго

Глава 25 Горовые…

Ярослав. Фантомные боли III

Своими собственными глазами наблюдаю, как из-под изувеченного не одним касанием с закаленным дорожным покрытием этой гоночной трассы корпуса болида, схватив под тонкие мальчишеские плечи, вытягивают моего сына. Яркий шлем, красно-белый комбинезон, алые перчатки и специальная спортивная обувь. Мужское своеобразно вытянутое безжизненное тело, непропорционально длинные ноги, худые, словно изможденные, руки, и его огромная голова, скрытая под, казалось бы, надежной защитой странным образом раскачивается по сторонам. Это смерть? Так выглядит костлявая старуха с косой?

«Кирилл, с тобой все в порядке? Горовой, как ты? Прием?» — непрерывно, словно заведенная механическая обезьянка, долдонит в рацию Алексей «Карл» Петрович, мой старый добрый и надежный тренер. — «Ты жив, Кир? Ответь, прием-прием?»

Сын не реагирует на вызов и ничего не сообщает о себе ни жалкими стонами, ни свистящими вздохами, ни скулежом или раненым мычанием. В своих наушниках я слышу лишь жуткий скрип, кошмарный грохот, мертвецкий, наводящий страх и ужас шелест, и шепот приближающейся смерти, грозно восседающей на белом коне. Тот самый блядский белый шум — чудовищные помехи, подобие радиосвязи между миром мертвых и пока еще живых людей. Так не должно быть! Есть в этом что-то нереальное, иррациональное, однозначно глупое и жутко несправедливое. Слишком рано, просто рано, однозначно рано… Я свидетельствую на кончине собственного ребенка? Пиздец! Судьба, ты чересчур жестока. За что юному мальчишке был вынесен такой ужасный приговор? Если есть в чем-то моя вина, то мне за все и отвечать. Весьма изощренно, изобретательно и несправедливо ты караешь невиновного, заставляя виноватого за его мучениями наблюдать.

«Возьми меня, а сына оставь!» — кого-то или что-то заклинаю в свой микрофон. — «Что там? Почему все замолчали? Кирилл, это папа! Прием?»

«Ярослав, спокойно, парень!» — мужская рука увесисто прикладывается к моему плечу, пару раз сжимает, затем сильно встряхивает и осторожно толкает. — «Тихо-тихо. С ним еще работают…»

Тренер утешает, заглядывает мне в глаза — уже сочувствие предусмотрительно выражает, а это означает, что Кирилл не выжил! Да? Мой почти семнадцатилетний сын погиб. Младший Горовой разбился на той же самой трассе, на которой несколько лет назад его отец совершил свой «победоносный» кульбит. Мы оба потеряли все… Да кому я вру? Я всего лишь руку, а мальчишка — только-только начинающуюся жизнь!

Твою мать! Резко просыпаюсь, подскакиваю на кровати, при этом больно толкаю Дашу в бок, она громко ойкает и стонуще всхлипывает:

— А-а-ай!

— Прости-прости, рыбка, — ерзая задницей, аккуратно отодвигаюсь от скрутившейся у моего бока в идеальный бублик хнычущей жены, ковыляющим движением поднимаюсь выше, к самому изголовью. Уперевшись спиной в деревянные брусья кровати, пальцами живой руки провожу по обезображенному жуткой болью лицу спящей то и дело вздрагивающей женщины. — Дашенька, я не хотел. Слышишь?

— М-м-м, — мычит и, прислонив ладошку к своей мордашке, прячется от меня.

Это чертов сон! Третью ночь подряд мне снится смерть моего единственного ребенка. Похоже, в тот день, день его жуткого и неудачного заезда я получил к тому же ударную дозу крайне неприятных воспоминаний, а не только шквал жалящих пощечин от своей бывшей жены. До сих пор в ушах стоит вой голосящей Виктории о том, что я исключительная бездушная, жутко упрямая сволочная тварь, уничтожившая не одну прекрасную жизнь. Сначала нагло и специально обрюхатил ее, испортив тем самым только-только начинающуюся учебу в высшем заведении и возможную карьеру, которая ожидала ее по окончании университета, бездумно наградил ребенком восемнадцатилетнюю школьную любовь, тогда казалось, что всей жизни, а три дня назад чуть не лишил ее того нелюбимого «подарка». Она истошно вопила, словно странным образом оглохла — если честно, я ни слова не понимал из того, о чем Виктория кричала, фактически выплевывая свои претензии мне в лицо, — и одновременно с этим лупцевала по щекам меня, а моя жена, моя Даша, испугавшись одичавшей женщины, у которой в тот момент старший и случайный сын балансировал между жизнью и смертью, забилась в угол тренерского шатра жалкой мышью и при каждом звонком ударе женской ладони по моим щекам вздрагивала и слабо причитала:

«Пожалуйста, пожалуйста, только не умирай!».

Ни хрена себе замес организовался в тот момент! Чужая баба сандалила женатого мужика так, словно имела на это безоговорочное право, а Дарья, у которой на правом безымянном пальце золотой карт-бланш на безоговорочное владение этим полуинвалидом, в сторону отошла, словно поддерживала бабское дурное рвение. Рыбка специально демонстрировала лояльность Вике, так сильно боялась материнского гнева, или неосознанно предавала меня? Ее муж еле оттащил свою жену и звонкой оплеухой отрезвил рвение Виктории. Она резко заткнулась, глотнула слезы, зажевав обидой, и затравленным зверьком смотрела на нас с Андреем, пока мы терпеливо ожидали сообщений от команды спасателей, вытягивающих из-под груды искореженного металла мальчишку, от физического состояния которого зависели жизни четырех взрослых людей и одного несмышлёного грудничка. Мелкий сильно рисковал остаться без драгоценного материнского молочка, если учесть тот факт, что Виктория кипела от ярости, то можно смело утверждать, что детская смесь в ее груди… Сварилась и сбежала! Она искусственно перевязала себе грудь всего лишь через несколько месяцев после рождения второго сына? И в этом тоже моя вина?

Это была отменная фантасмагория на глазах практически всего тренерского коллектива «Хекстел-моторс». Великолепная игра, да и роли невероятно задушевные! Очень атмосферно, феерично, страстно и весьма эмоционально, как нынче модно говорить. Атмосфера чересчур искрила, трещала и электризовала небольшое помещение, сильно подогревала кровь у крохотной группки сильно озабоченных людей — у толстокожего папашки, обманутой жестокой тварью мамы, степенного отчима, нового мужа бездушно преданной жены, и у маленького испуганного ребенка — моей спрятавшейся в свой кокон, как в рыбью икринку, Даши…

— Ярослав… — жена кулачком одной руки растирает глаза и закидывает голову, чтобы посмотреть на высоко сидящего меня. — Что с тобой?

— Да, детка? — киваю ей в ответ.

— Который час? Что происходит? Уже пора вставать? — она упирается своим локтем в матрас, медленно приподнимается и испуганно оглядывается по сторонам.

Тонкая, как будто воздушная, ночная сорочка, крученые бретельки-макаронины, слепящий белый цвет и выбитое кружево по краю чересчур глубокого декольте. Маленькая женская грудь дергается, как у цыпленка, шарики-соски топорщатся и подмигивают мне из разворота невесомой тряпки, а сама Дашка похожа на всклокоченного, не выспавшегося совенка — у рыбки на лице гуляет очень очумелый взгляд!

— Слишком поздно! Не надо просыпаться, ложись обратно и давай на боковую, — медленно поворачиваю голову и обращаю свой взгляд на электронные часы, стоящие на моей прикроватной тумбе. — Всего лишь два тридцать ночи! Вот, смотри! — указательным пальцем правой руки указываю на яркие салатовые цифры, разграниченные друг от друга мерцающим двоеточием. — Давай-ка назад, греби на свое место, жена.

— А ты тогда почему не спишь? — Дашка все равно подсаживается ко мне и утыкается гибким телом в мое здоровое плечо. — Опять? — вскидывает взгляд, суетится, читает мое ментальное сообщение, пытается выразить сочувствие, но последнее сделать ей не позволяю. Жена жалеет, а это без сомнения очень плохо для меня.

Поэтому я запечатываю рот моей Горовой здоровым и уверенным поцелуем, настырно и довольно сильно терзаю нежные губы и не даю ей ничего сказать. Жена спросонья слабо упирается, лишь тоненько постанывает, однако все же умудряется зевнуть и что-то даже членораздельное промычать.

— Ты избавляешься от меня? — шепчет, когда я разрываю наши губы. — Хочешь побыть один? Мне спуститься вниз, Ярослав?

— Даже и не думал. Попробуй только, — прикасаюсь губами к гладкому и прохладному лбу. — Не смей так делать, Даша. Странно и, если честно, страшно выглядит и ощущается точно так же.

Мне до жути надоело почти еженощно просыпаться в гордом одиночестве. Неоднократно заставал ее жалко развалившейся на диване, стоящем на первом этаже в общем помещении. С каким-то жутковатым, нездоровым видом, словно зачумленная эмоциональным приходом, Дарья слепо пялилась безумным, сильно влажным взглядом в высокий потолок и круговыми движениями, как будто успокаивала накативший приступ, гладила свой лобок, словно сама себя удовлетворяла. На все мои вопросы о том, что с ней происходит или что ее так сильно беспокоит, ответ был стабильно постоянным:

«Обыкновенное несварение желудка, я сильно переела, Ярослав!».

Желудок? Непосредственно возле женского лобка?

«Как скажешь, рыбка! Не возражаешь, если я побуду здесь и поддержу тебя?» — задавал вопрос.

Она утвердительно кивала, а я усаживался рядом, кривобоко располагался на полу, иногда в неудобном положении дремал, закинув голову к ней на грудь, точно так же, повторяя все ее движения, поглаживал ужасно горячий женский живот, шептал, вероятно, непотребные слова, и умолял встать, а когда она сдавалась, и мы поднимались в нашу спальню, там укладывались, долго ласкались и разморенные нежностью наконец-таки засыпали друг у друга на плече.

— Ты меня целуешь, словно затыкаешь, теперь еще укладываешь спать, а сам сидишь торчком. Ярослав, все свидетельствует о том, что ты пытаешься меня приспать…

— Не ошибаешься, Дашка. Тебе нужно отдохнуть. А у меня голова не отключается, рыбка, понимаешь? Одно и то же, да по десятому кругу.

— Ты волнуешься за сына? Он не звонил тебе?

— Пока нет.

— Так позвони ему сам, — с улыбкой предлагает.

— Даш, я не знаю, что ему сказать.

— Неправда.

— Что? — ухмыльнувшись, изумляюсь тому, как она с уверенностью, хоть и сквозь дрему, произносит очень странное предположение.

То есть, я еще и вру, по ее мнению? Она недоговаривает мне, как вариант себе, а я всего лишь себе и паровозом сыну. Ей соврать точно не смогу! Не те у нас с ней отношения.

— Ты все знаешь, товарищ, но боишься вслух произнести, — степенно продолжает, чуть ли не загробным важным голосом, вещать.

— Боюсь? Ты серьезно, Даша? Спишь, похоже? — ехидно задаю вопрос.

— Ты боишься, что он не станет тебя слушать. Я права? — мягко и весьма елейно произносит.

Она была в таком же положении, видимо? Жена права? Ей, видимо, советовали, хотели сделать лучше и полезнее, а рыбка лишь хвостом вильнула и в нейтральные воды собственного мнения уплыла? Права ли Даша? Нет, едва ли!

Кирилл Горовой — шестнадцатилетний мужчина, к тому же с моим, если верить Вике, стоическим, весьма тяжелым и непокорным характером. Трудно будет достучаться до самоуверенного пацана, если он башкой упрется в то, в чем видит в недалеком будущем себя. Печенкой чую, что даже крепко возненавидит, по-сыновьи проклянет и отречется от меня, как от своего недоделанного отца. Все сразу, мгновенно и одновременно! Скоропостижно я перейду из разряда «великолепный папа» в касту «неудачник, непонимающий собственного ребенка». А я там уже когда-то был, не желаю к этому ни при каких условиях возвращаться.

— Дарья, ложись-ка спать, пока я силой не завалил тебя, — наигранно грожу.

— Ну вот опять! — недовольно бухтит.

— В чем дело, Горовая? — шиплю в ответ. — Считаю до трех! Раз…

— Бога ради, товарищ! — ворчит и квохчет. — Что за отношение?

— Два… — размеренно отсчитываю минуты до ее предполагаемого позорного «конца».

Она, покряхтывая, сползает вниз, дергает ногами, смешно укладывается на бочок и подбирает молитвенно сложенные ладони себе под щеку.

— Доволен? — рычит, почти не раскрывая рта, рассматривая из-под ресниц меня.

— Глаза, Даша! Не щурься, будь добра.

— Тренируешься в гипнозе, дурной товарищ?

Может рот ей завязать?

— Раз… — опять грубо начинаю свой отсчет.

— Да, пожалуйста.

Дарья закрывает глаза и шумно выдыхает. Знаю, что не спит и даже не пытается заснуть. Пусть молча полежит, а я пока поразмышляю.

Что Кириллу следует сказать после того, как мы чрезвычайно продуктивно поговорили о его судьбе с горько, но все-таки бесшумно, плачущей Викторией, сидя возле его больничной палаты в то время, как врач проводил осмотр и выдавал свое заключение о повреждениях, которые сын получил в результате аварии на треке?

И да — есть очень обоюдоострый выступ в наших только вот наладившихся очень зыбких отношениях. Я чересчур волнуюсь, что больше не увижу сына, а Вика сдержит старое обещание и выкопает давно зарытый по взаимному согласию топор нашей неоконченной, слишком вялотекущей, войны. Когда-то мы с ней негласно договорились об общем нехорошем прошлом при заинтересованных свидетелях не вспоминать, а просто стать обыкновенными родителями, хоть и живущими порознь, для быстро подрастающего и очень любопытного Кирилла. Мальчишка ведь не виноват в том, что мы не смогли ужиться вместе, а только лишь травили друг друга весь тот короткий срок, когда делили общую жилплощадь и собирали финансовый на будущее капитал. Я неуверенный, возможно слабый, молодой отец без золотых вложений, а она задуренная бытом юная мать. Мои отлучки и походы за военной славой, потом спортивная неудачная карьера, жалкие подработки в ремонтных и экспериментальных мастерских конюшни, подобие каких-то значимых достижений и вполне закономерный развод — наша с Викой жизнь, которая для кого-то правильного не стоит ломаного гроша, а для нас — совместная четырехлетняя короткая эпоха и прекрасный взрослый сын.

Страшусь, что не смогу поговорить с Кириллом, а вот за возможное скорейшее окончание его гоночной карьеры — как это ни странно, абсолютно не боюсь! Мне ни хрена не жаль, и даже наплевать на это, а ему придется с этим фактом, выразив свою покорность, в скором времени смириться. Если честно, то я немного даже рад. У Кирилла, вне всяческих сомнений, есть определенные успехи на трассе и в профессиональном пилотировании болидом, в наличии сверхбыстрая реакция и даже небольшой талант, охренительное рвение и лошадиная работоспособность, но мы с ним слишком близкие родственники, а я, видимо, учитывая этот факт, задрочено к пацану предвзят. Требую многого, ругаю и не даю расслабиться… Я тренирую сына, словно объезжаю молодого жеребца. Возможно, Даша была права, когда просила быть с мальчиком помягче, показать, что это не предел его возможностей, рассказать больше о себе, своим примером что-то показать. Тогда я фыркнул и практически заткнул жену, а сейчас уже ни к месту и ни ко времени мое недовыказанное, слишком запоздалое, словно кающееся, рвение.

— Ты плохо себя чувствуешь? — Дарья снова оживает и перегибается через меня, прищуривается и внимательно рассматривает сейчас освобожденную от гильзы культю.

Несмело протягивает свою руку с намерением прикоснуться к кожному мозолю, я резко убираю левую конечность и по-звериному рычу.

— Какого черта?

— Извини, но… — она застывает надо мной. — Тебя что-то беспокоит?

— Все нормально, — прикрыв глаза, не разжимая губ, произношу. — Укладывайся, пожалуйста. Оставь меня в покое, Даша.

А вот тут я нагло и весьма самоуверенно обманываю собственную жену. Рука нестерпимо болит третьи сучьи сутки. Не затыкается транда ни на минуту — ноет, что-то режет, выковыривая острой пикой мышцы, кромсает жилы, полосует кожу, кость изнутри расцарапывает оставшуюся мышечную массу. Мой обрубок сильно воспален и даже жутко чешется. Отчаянно хочу впиться зубами в гнилое мясо и вырвать то, что сильно беспокоит и не дает спокойно спать. Под чистую удалить оставшиеся нервные клетки, кислотой выжечь сухожилия и ампутировать однозначно бесполезную культяпку под самую ключицу. Я, безусловно, такую довольно специфическую боль могу перетерпеть, когда в моей фантазии царит порядок. Мне не в первый раз! Есть замечательное средство, снимающее болевой эффект и заставляющее здраво на жизненную ситуацию смотреть. Крепко стиснув зубы и больно прикусив себе язык, как правило, я очень осторожно переворачиваюсь на другой бок, спиной к сладко посапывающей жене; затем очень медленно, с растяжкой, подтягиваю колени к своей груди, скручиваюсь и, как собака палку, закусываю наволочку подушки, посасываю тряпичный мягкий уголок, словно женскую сиську терзаю лаской, скулю в перо и вату, и тихо плачу про себя. Работает всегда!

Помню, как после ампутации в первый раз пришел в сознание и не глядя на свою уже отсутствующую руку проорал врачам, любезно навестившим меня в реанимационной палате, что не отказался бы от ударной дозы обезболивающих препаратов, так как терпеть такое просто невыносимо, а для меня — персональная исключительная пытка. Рука совсем не слушается, но я определенно чувствую ее. Она адски болит, зудит, изощренно мучает меня и слишком громко заявляет про себя. После этого меня посетили невролог, физиотерапевт, анестезиолог и какой-то очень милый невысокий человек, впоследствии оказавшийся ортопедом-новатором, любезно вызвавшемся поэкспериментировать с бионикой на моем клиническом примере и в моем лице. Я онемел, когда увидел, чем на самом деле владею после спасительной операции и что осталось от руки по факту.

«Этого не может быть!» — шептал я, повторяя долбаную частицу «не». — «Я чувствую боль, фиксирую мозгами шевеление пальцев, да я вращаю кистью и пытаюсь зацепить стакан, который мне любезно предлагают взять!».

«Мозг помнит — слишком мало времени прошло, нейронные связи все еще на старом месте. Вы просто не привыкли! Руки однозначно нет — авторитетно заявляю! Это фантомные боли, Ярослав!» — таков был врачебный одноголосый ответ.

Моя левая рука отсутствует, а боль — фантом, как будто голова играет с телом в прятки? Мозг издевается над тем, что после операции осталось? Разум потешается над несознательным хозяином культяпки?

«Как долго это будет продолжаться?» — сквозь слезы я спросил у тех скучающих в моей палате специалистов.

«Временами, периодически. Это не физическая проблема, Ярослав! Вам необходимо с этим сжиться и смириться. Проблема не в отсутствующей руке, а…».

«В моей голове?» — помню, как сально ухмыльнулся в тот момент. Ко всем моим проблемам, мне предстояло не только научиться с этим жить, но еще и свыкнуться с тем, чего в моей комплектации больше нет.

«Все рука или только половина? Я не вижу и не понимаю через этот эластичный бинт» — рычал и возмущался, дергаясь, как паралитик, разлегшийся на физиотерапевтической кровати.

«У Вас нет кисти и предплечья» — спокойно заверил тот невысокий ортопед, разглядывая рентгеновский снимок моей руки.

А количественно? Одна восьмая, десятая, шестнадцатая? Половина? Сколько им довелось оттяпать, пока я под наркозом спал?

«То есть пальцы в девку загнать не смогу?» — нервно пошлость выдал вслух.

«У Вас остался половой член, правая полноценная рука и ядовитый язык! Последний орган — весьма подвижен, между прочим. Отдыхайте, пациент. Вам нужно поспать. Что скажете?» — с весьма обыденным вопросом обратился к своим коллегам, видимо, самый главный из всей этой медицинской шайки врач.

«Вы обещали, что оставите…» — задушенно шептал им вслед.

«Успокойтесь, Ярослав, и постарайтесь сделать это без специальных седативных препаратов, не хотелось бы пичкать Вас после общего наркоза успокоительным, вколов лошадиную дозу транквилизаторов. У Вас здоровый, молодой и сильный организм, но даже его ресурсы не безграничны. Мы Вас не обманули, а оставили столько, сколько надо. Вашей жизни больше не угрожает некроз тканей верхних конечностей и тотальная интоксикация организма. Поправляйтесь! Поспите, Вам нужно больше отдыхать и настраиваться на протезирование. Процесс продолжительный, затратный и физически, и эмоционально, но, несомненно, выигрышный. Качество Вашей жизни значительно повысится. Мы хорошо продвинулись в таких вопросах. Вы нам верите?».

Да я уже один раз доверился. А как после оказалось, словно хряк пошел под очень острый тонкий хирургический нож!

«Иди ты на хрен, добрый эскулап!» — пургу рычал и сам не понимал, что говорил тогда. Чуть фляга не засвистела в тот момент, а сам я элегантно не вышел не в ту дверь. А потом ко мне добрался… Папа! И снова понеслась… Насущная проблема отсутствующей руки, как тот постоянно возвращающийся покойник, снова влезла в наш «общий чат». Отец старательно отвлекал меня и транслировал выигрышность моего вынужденного положения. Кстати, целомудренно напоминая о возможности наладить разладившиеся отношения с Викторией, которая мелькала в моей жизни под статусом «сука, бывшая, забравшая моего ребенка и лишившая его отца»…

На простой вопрос о том, много или мало там осталось, я до сих пор затрудняюсь что-либо внятное ответить. Уверенно талдычу об одной второй, об обыкновенной половине, а Дашка про живые три четверти тонко верещит. Пытается частичку отвоевать? Я ей, конечно же, не противоречу, она, похоже, лучше меня считает дробные единицы. Да и какая теперь, по сути, разница, если на самом деле уже десятый год я ношу навороченный протез, первый экземпляр которого мне оплатили спонсоры конторы, на финансовое благо которой я сейчас усиленно тружусь. Зарабатываю им корпоративные очки, тестирую новейшие разработки, изобретаю что-то новое, воспитываю подрастающее поколение профессионалов, и вместе с этим рискую жизнью собственного ребенка. Последнее никогда не прощу себе!

— Даша… — с застывшим взглядом отстраняюсь от нее.

— Ты куда? — она всем телом тянется за мной.

— Полежи сама, пожалуйста, — откидываю одеяло, опускаю на пол ноги и поворачиваюсь к ней спиной.

— Ярослав? — жалобно пищит.

— Я тебя прошу, Даша. Скоро вернусь, — через зубы ей произношу.

— Не уходи, пожалуйста.

— Спи! — вполоборота грозно отрезаю.

Слышу, как она позади меня сильно возится: что-то куда-то тянет, потом кряхтит, посапывает, стонет и жалобно скулит.

— Даша, пожалуйста, — уставившись в огромную совместную фотографию, сделанную на нашей свадьбы, шиплю и заклинаю, насупив грозно брови.

— Извини, — всхлипывает, а затем смешно икает, — и-и-и, меня.

Ничего не отвечаю! Хватаю свои домашние штаны, через голову натягиваю холодную, немного влажную футболку на верхнюю половину своего тела и стаскиваю с тумбы свой телефон, зубами, по-собачьи, выдираю зарядный провод, и быстро оглянувшись на отвернувшуюся от меня Дашу, пулей, выпущенной из слишком длинного ствола, покидаю наше жилое помещение…

Кирилл попал в аварию — и только! Такое сплошь и рядом происходит на той трассе. Это фишка, это драйв, кайф, ширка, закономерно получаемая от сверхскорости, которую развивает эта техника, чутко прислушиваясь к механике, бесперебойно стучащей под обшивкой скоростного аппарата, на асфальтированной дороге. Ничего такого, честно говоря. Я столько раз сам попадал в весьма нехорошие, иногда пикантные ситуации. Попадал я, но не мой ребенок, не моя плоть и кровь, надежда и опора — мой единственный сынок.

Знаю, что слишком поздно. Понимаю, что бестолково и по-детски выгляжу. Осознаю, что невежливо, в чем-то даже глупо и бессмысленно мое желание. Действую на бессознательном уровне, поддаваясь почти животным, но в чем-то все же человеческим, немного цивилизованным, инстинктам, вслух, но очень тихо, повторяю странным речитативом комбинацию простых цифр и автоматически набираю заученный телефонный номер сына, сидя на каменном сыром полу в своем гараже, обмотав воспалившуюся культю холодной влажной тряпкой. Не вижу, что вытворяю пальцем на сенсорном экране, потому как боль браконьерски жадно топит, акселерируя кровь, блуждающую в моих звенящих от напряжения жилах, и заставляет отвлекаться от того, что делаю. Плюс семь, девять четыре девять, пять четыре, три… Возможно, восемь?

«На абоненте „Сын“ у инвалида установлен скоростной набор — счастливая цифра семь, чумной болван! А ты, по-видимому, ко всем имеющимся физиологическим прелестям по уму дурной?» — останавливаюсь в простых движениях и про себя шиплю.

— Алло, — после десятого гудка отвечает сонным голосом разбуженный своим обеспокоенным отцом Кирилл. — Пап, это ты?

— Извини, старик. Разбудил? Привет-привет! — шепчу, согнувшись пополам.

— Что-то случилось? У тебя странный голос. Па?

Представляю, как он растирает переносицу, зевает, посматривая на часы, затем садится в своей кровати и включает неяркий свет, вероятно, ночник или телефонный фонарь.

— Как ты себя чувствуешь? — криво улыбаюсь и сиплю в эфир простой вопрос.

— Все хорошо. Пап, что с тобой? Ты заболел? Жуткий голос. Ты меня пугаешь.

Хрен его поймет! Несколько дней сам не свой. То ли поймал эмоциональный приход, то ли сам себя спецом пытаю?

— Кирилл, как нога? — зажав телефон между плечом и ухом, освободившейся правой рукой растираю скрипящую жгучей болью левую неполную конечность.

— Пока еще лежу, но сегодня днем уже пробовал вставать. Передвигаться не столько тяжело, как неудобно, но вполне возможно, если сильно постараться. Подпрыгивая и не прикладываясь стопой к полу, чудно бродил по дому, снимал себя на камеру, вел прямой эфир, и в сеть фоточки выкладывал. Меня охотно лайкали, отец. Ставили сочувствующие реакции и желали скорейшего выздоровления, похоже я покорил всемирную паутину. Подпишись, кстати, на меня. Потом, конечно, маме с Игорем помогал, пока Андрей был на работе.

— Как твой братишка? — перебиваю сына, усмехаюсь и отвлекаюсь от основной темы разговора.

— Да что ему сделается, па? Он только ест по расписанию и по нему же гадит. Мерзкий тип и очень голосистый дрыщ. Визжит, как девочка, когда я беру его на руки. Растягивал ребенка на кровати, пока мама убирала за ним. Прикинь, писюн у клопа есть, значит, точно парень. Если бы сам не рассмотрел стручок и мелкие орешки, никогда бы не подумал, что это будущий мужик. Слащавый, па, как жалкая девчонка. Он слишком симпатичный, как для мужчины. Видимо, кровь Андрея мамину не смогла перебороть. Гены, гены, гены… Ему бы мышцы посильнее подкачать!

Какой глубокомысленный анализ в три часа ночи мы разводим с Кириллом, обсуждая мужскую составляющую очень маленького ребенка. Я громко хмыкаю и, откинув голову назад, хорошо до звенящего звука прикладываюсь затылком о крыло своей машины. Сын изучает анатомию по причиндалам младшего единоутробного братишки? Вот же подрастающее новое поколение! Лучше бы девочку себе нашел, красивую покорную зазнобу сердца, которую бы потом своей женой назвал.

— К тебе на руки Игорек идет? — интересуюсь этим, чтобы продлить наше общение. Все-таки сейчас глубокая ночь и всем пора отдыхать, но мне не спится, и я намеренно раздражаю пространными разговорами собственного сына.

— У микроба нет особого выбора, отец. Я его старший брат, ему придется смирится с тем, что только я задаю правила игры в нашем доме, а мелюзге обкаканной следует подчиняться, пока он не научится сам себе зад бумагой начисто вытирать.

Жестко, братец! Даже очень… Теперь отрезанную руку чересчур знобит и жутко дергает. Скриплю и морщусь, транслируя в эфир задушенное:

— Ох, чтоб тебя! Да, бля-я-я-я-ядь!

— Пап? — Кирилл, похоже, настораживается. — У тебя там все в порядке? Ты сильно ругаешься. Что с тобой?

— Все хорошо. Неудачно телом приложился об угол кухонного стола. Я тут чай пью, сынок. Не спалось, вот я и решил слегка развеяться. Извини, что вынужденно разбудил тебя.

Нагло вру парню и, по-видимому, своим поздним телефонным звонком не только бесцеремонно и умышленно растормошил травмированного ребенка, но и поднял с кровати свою любимую жену или неспециально, сам того не желая, вызвал ее персональный интерес к тому, что со мною здесь и сейчас происходит. Даша босиком, подергивая пальчиками подол своей коротенькой ночной сорочки, стоит в дверях, соединяющих гараж с жилым пространством. Бегает глазами, взглядом суетится по моему лицу и скрученному возле Камаро телу, переступает с ноги на ногу и пытается слинять к себе восвояси. Поздно! Ведь я ее уже заметил. Теперь ей не сбежать!

— Кирилл, вынужден прощаться, — подмигиваю Даше и поправляю спадающую влажную повязку со своего плеча.

— Спокойной ночи, па. Созвонимся завтра? — сын, позевывая, спокойно произносит в трубку.

— Обещаю, старик. Пока! — прощаюсь с ним и быстро отключаю связь. — Даша, чего ты встала? — спокойным голосом обращаюсь к стыдливо переминающейся с ноги на ногу жене.

— У тебя болит рука? — теперь она уверенно заходит внутрь и останавливается перед моей фигурой, разглядывая с высоты своего не слишком высокого роста меня, жалко скрючившегося у автомобильных колес.

— Есть немного, — ухмыльнувшись, откидываю на пол телефон и двигаю его носком подальше от себя. — Иди спать, рыбка. Все нормально. Я скоро приду.

— Не могу без тебя, — шепчет и присаживается на корточки передо мной. — Ты позволишь? — протягивает к левой сейчас терзающей меня руке свою ладошку.

— Там все без изменений, Даша. Ее нет, но она о себе громогласно заявляет. Не надо…

Она настырно раскручивает тряпку и откидывает импровизированный бинт назад.

— Господи! — резко ойкает и руками быстро запечатывает себе рот. Качает головой, выказывая мне сочувствие, всхлипывает и прикрывает глаза.

По-видимому, моя культя сегодня слишком жутко выглядит. Транслируемый ужас на лице у Даши полностью подтверждает мое хиленькое, выдвинутое наобум предположение. Култышка радиоактивно воспалена, горит и ультрафиолетово сверкает, испуская гамма-излучение, непоправимо и почти смертельно обжигает. Ядовито алая, температурная, обжигающая конечность! Я осторожно отстраняюсь и не позволяю Даше прикоснуться к ней.

— Не надо! — тихо заклинаю.

— Она пылает, Ярослав. Ты корчишься от боли. Вызовем скорую помощь?

— Нет, — быстро отрезаю.

— Чем тебе помочь? Подскажи, пожалуйста. Направь меня. Это же не дело.

Такое нездоровое и болезненное мое состояние Даша видит за время нашего с ней брака в первый раз. Наверное, сейчас я должен успокоить и заверить, что в скором времени все будет нормально. Про срок бы только не соврать. Об этом тот умный доктор предусмотрительно мне не сказал тогда.

— Все само пройдет. Ничем тут не помочь, рыбка! Рука болит и точка! Но не критично, а я в полном и абсолютном порядке, — пытаюсь улыбнуться, и степенно, стараясь сдерживать свои порывы, отвечаю.

— Там заражение, товарищ? Скажи мне правду, муж. Почему она такого ужасного цвета?

— Натер культеприемной гильзой, рыбка. Пот, плюс постоянное ношение, плюс ты все время вешаешься на протез, да я ни в чем себе не отказываю, сильно напрягаю руку, тренирую жесты, устраиваю собственные соревнования на выносливость, вот и результат. Сам виноват!

— Ты издеваешься? Натер? Какого черта! А до этого…

— Видимо, подрос немного. Схожу в больницу, ребята подгонят под…

— Ярослав! — обеими руками хватается за свою голову и запускает пальцы к себе в волосы. Сильно тянет, пытаясь выдрать локоны.

— Ну-ну! — хватаю ее за ручки. — Не страшно. Я перетерплю, жена. Это обыкновенные…

— Фантомные боли? — шепчет Даша.

У меня очень умная жена! По-моему, я даже горделиво нос задрал.

— Да, — с глубоким вздохом подтверждаю ее предположение.

— Подожди! Я сейчас…

Она подскакивает и вылетает из гаража. Я криво и неуверенно поднимаюсь, отряхиваю домашние штаны, не спеша разминаю ноги, вращаю головой, хватаю с пола телефон и мягким шагом следую из полутемного гаражного помещения в общую комнату на первом этаже. Даша суетится по дому, звонко шлепая босыми ножками по полу. Хлопает, как капитошка, мелкими носками по ступеням лестницы, что-то под нос себе бормочет, периодически посматривает на меня, глубокомысленно качает головой, негромко возмущается, похоже, даже сочно материт меня, а затем вдруг резко останавливается, внимательно разглядывая то, что держит двумя руками перед собой.

Чего она там в нашем уютненьком скворечнике интересного нашла?

— Есть такая теория, Ярослав, — она вдруг поворачивается ко мне лицом, а я вижу то, на что она зачарованно вот только две минуты назад смотрела. — Это обыкновенное зеркало! У тебя болит, но ты не видишь, что и как? Да?

— Ты права, — утвердительно киваю головой.

— Ты не видишь и не можешь прекратить это, потому что здесь, — указательным пальцем прикасается к своему виску, — по-прежнему сохранен контроль над тем, чего больше нет?

— Да, что-то вроде того, — растягиваю губы в улыбке. Даша говорит почти теми же словами, что и тот врач.

— А если ты увидишь…

Она серьезно? Моя Даша — фантазерка?

— Зеркало? Предлагаешь на себя посмотреть? — с издевкой спрашиваю и задом падаю на диван. Морщусь от периодически накатывающей на меня боли, беззвучно матерюсь, закусываю нижнюю губу и просто-напросто терплю.

Даша приближается ко мне и откладывает зеркало в сторону. Садится рядом и берет мою правую руку, гладит пальцы, губами прикасается к тыльной стороне, затем несмело трогает мое обручальное кольцо.

— Прекрати! — громко рявкаю и пытаюсь остановить ее намерение снять кольцо с моего пальца.

— Нет! — выдергиваю кисть. — Нет, я сказал. Обойдешься…

— На время, Ярослав. Это нужно сделать. Я не верю в приметы, но не хочу, чтобы оно оказалось на твоем левом безымянном пальце. В зеркале твоя правая рука станет левой, понимаешь?

Что? Это как?

Дарья все-таки с небольшим усилием, преодолевая сопротивление и выслушивая мой ругательный скулеж, стаскивает кольцо и тут же надевает себе на большой палец, несколько раз прокручивает вокруг фаланги, снимает, снова надевает, прыскает и лучезарно улыбается.

— Попробуем?

Я не совсем понимаю, что она предлагает, но все равно утвердительно киваю.

Даша устанавливает зеркало возле моей отсутствующей руки таким образом, что…

— Твою мать! — я дергаюсь и подскакиваю на диване.

У меня две руки! Я вижу обе верхние конечности, шевелящие пальцами.

— Даша…

— М? — она внимательно следит за положением зеркала и за отражением моей руки.

— Спасибо! — тянусь к ней за поцелуем.

— Ты как? — подставляет щеку, в которую я ее по-детски вынужденно клюю.

На седьмом небе… Боль точно шепчет, но «не орет» о своем присутствии и задушевно «не голосит» о нашем вынужденном знакомстве.