La Cumparsita… В ритме танго

Глава 20 Смирновы…

Алексей

«Папочка, папочка, папочка… Не умирай, пожалуйста. Я так тебя люблю… Папулечка, вернись!» — знакомый детский голосок очень жалостливо, заезженной пластинкой повторяет просьбу.

— Дашка-Дашка, Дори, перестань, — шепчу с закрытыми глазами. — Тихо, моя рыбка. Ну-ну! Я не умираю, малышка.

— Пап? — чувствую прикосновение нежных, очень мягких, и прохладных губ к своей щеке. — Папулечка, ты как?

Бывало и получше, безусловно.

— Все нормально, рыбка, — подбородком упираюсь в женскую макушку, вдыхаю любимый запах и рукой обнимаю женское тело, разлегшееся на мне, словно на полатях. — Где мама?

— Они там, с Ярославом во дворе, готовят стол, а я тут, с тобой. Ты как?

— А мы где? — обвожу глазами комнату, скашиваю взгляд на Дарью, прокашливаюсь и зажимаю двумя пальцами почти до потемнения в мозгах и слабости во всем огромном теле свою переносицу. Натираю кожу и широко зеваю. — А-а-а-ах!

— В вашей комнате. Папулечка? — бережно отталкиваясь от моей груди рукой, детка поднимается и как будто свысока разглядывает меня.

— Угу? — перевожу на нее глаза.

— Ты нас так напугал. Что у тебя болит?

И сам немного сдрейфил, если честно, но сейчас — однозначно ничего, как будто даже отпустило. И такое, мать твою, спокойствие и расслабление, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Я под препаратами, что ли? Наркотиками накачали доктора?

— Дари-Дори, — посмеиваясь, хриплю, — ты вроде бы не из пугливых пав. Что за пошловатое дребезжание в коленях? Чем медицинским потчевали меня родные?

— Ничем! Ты наотрез отказался от врачебной помощи. Такой упертый, что просто 'господи! Па-а-а-п! — подскакивает и, поджав ноги, как пляжная девчонка с ретро-фотографий, подкладывается холодными ступнями мне под бок. — Ты, ты, ты! Я прям не могу! — шипит и свои руки в кулачки сжимает.

— Все нормально, Царь. Спокойствие и тишина. Я еще не умираю — не дождетесь, звери. Так маме и передай, — прыскаю от смеха.

— Пап! — дочь с возмущением почти кричит. — Ты! — подбирает, видимо, щадящее мое самосознание ругательство. — Да что ж такое? Блин горелый! Тьфу!

— Чего ты мехи здесь раздуваешь? Как ты, лучше мне скажи? — уперевшись двумя локтями в матрас, пытаюсь встать, подтянуться и отползти «вверх по течению» — к изголовью кровати.

— Я-то замечательно, а вот ты… — за мной вытаскивает подушки и обкладывает ими верх постели, заодно и головой качает. — Очень сильно напугал, напугал, напугал, просто-таки до чертиков. Мама горько плакала, папулечка, — шепчет и глубоко вздыхает.

Вот же маленькая стерва! Решила лаской и вниманием задолбать?

— Ольга, видимо, похоронила мужа. Ха! Я ей жару дам, — с угрозой в голосе наказание для жены серьезно обещаю.

— Отец! — Даша ставит руки на пояс и сверлит карим буром.

Змея, ей-богу! Если ей по носу не щелкнуть, то она сейчас еще раздует мелкий капюшон! «Клевый гадик» — честное, благородное-преблагородное слово — царевна-кобра без храброго мангуста у ее мелких ног. Эпитет-то какой я подобрал своему собственному ребенку. Зашибись! Похоже, я сильно постарел и выбрал амплуа «Смирнов-позер»!

— Я очень плохо спал, малышка, немного устал, еще мать твоя с утра немного завела-взбодрила, пропилила — безусловно, а потом, под занавес показательной программы в этом доме, — подбородком на нее киваю и указываю пальцем на заплаканные и опухшие глазенки, — еще и это! Как будто Ольги мне мало было! Даш…

— Я тебя не обманула, папа. Вчера действительно был жуткий день. События друг на друга навалились — наша с мужем годовщина и неудачный заезд Кирилла. Все слишком переволновались, возбудились и были не в себе, натянутые, как канаты, нервы звенели трелью, а мой Ярослав, — выпячивает нижнюю губу и подкатывает вверх глаза, — строил из себя откровенного засранца с собственным ребенком. Это было некрасиво…

Интересное у девочки определение! Я, видимо, забыл отдельные параграфы книги по устройству домашнего быта. Надо бы семейный и родительский кодексы, ту самую ядреную матчасть, обновить. «Засранец с собственным ребенком» — однако! Это однозначно «пять»! Где такое она вообще нашла?

— Эта гонка пацана стоила тебе испорченных нервов, истерики и опухших красных глаз? — ухмыляюсь и выказываю слишком хлипкое предположение. — Ты на клоуна похожа, Даша, с растекшимся гримом. Красный нос, лоснящиеся щеки, словно осами искусана была, губы, почти как трубы, и твой засунувший, сама знаешь куда, язык Ярослав. Мне кажется…

— Мне очень стыдно, папа. Однако он вообще в моих слезах не виноват. Разнервничалась и устроила скандал я, а муж меня просто утешал.

— Простил, надеюсь? Мы, мужики, ваши эти слезы не очень уважаем, если честно. Вы часто переигрываете, детка.

— Ярослав меня простил, — дочь надувает губы, а затем почти сразу растекается в искренней улыбке. — И это была не игра.

Отлично, феерично, атмосферно — типа я спокоен и умиротворен! Одной проблемой стало меньше, кроме того, конечно, что мое растрепанное сердечко стало себя тише вести. Убеждать нас не надо, рыбка! Мы определенно были тому первыми свидетелями. Случайно посетили бенефис! Он, «засранец с собственным ребенком», мою дочь своими поцелуями… Почти загрыз!

— Так я его и не обвиняю. Я ведь просто спрашиваю о причине растрепанного вида своей дочери, на хрена в молчанку было играть?

— Мы поругались с ним, — опускает взгляд, шевелит ресницами, рассматривает руки, разглаживающие свои белые джинсы на тонких бедрах и острых, сейчас сильно выступающих коленях. — Сильно! В первый раз… — конкретный срок семейного скандала тайным шепотом мне сообщает.

— Сильно? — прищурившись, повторяю вслед за ней. — И в первый раз? Ты сейчас серьезно…

Лапшу мне на уши развешивает старшая дочурка?

— Да, — корчит рожицу и головой утвердительно кивает.

Изменю слегка предыдущую формулировку:

«Ну очень клевый и весьма брехливый гадик! К тому же, слишком изворотливая чертовка!».

— А до этого дня, стало быть, вы с ним жили душа в душу? — ерзаю задом по матрасу, усаживаюсь в изголовье и беру за руки Дашу. — Иди-ка, мелюзга, сюда.

Она приподнимается, мягко переставляет ножки и плавно опускается, прижимаясь боком ко мне.

— Я…

— Не надо ничего мне объяснять. Поругались-помирились — не мое дело. Но…

— Это, видимо, с непривычки. Понимаешь? — рукой обхватывает мой корпус, а щечкой прикладывается к медленно двигающейся на вдохе-выдохе груди.

С непривычки?

— То есть? — забрасываю руку и обнимаю Дашкино плечо, теснее прижимая к себе.

— Шестое место, отец! Ты представляешь? — в голосе я слышу изумление. — Всего лишь шестое!

Цифра «шесть»! Вполне представляю, что это такое — раскрытый навесной замок для тех, кто дружит с головой, в фантазиях реальность затирая. Я даже «девять» в голове вращаю. Как-то две гребаные циферки ходят рядом, сплетясь хвостами, как та пошленькая и очень жаркая поза из хорошо известной камасутры. Кстати, как там приближающаяся наша с одалиской ночь запланированной любви? Приплыли! Зашибись! По-моему, я дожился! Отвесить матом или промолчать? Я жду, слюнями бешеной собаки истекая, постельных потягушек с женщиной, с которой тридцать с лишним лет прожил.

— И что?

— Даже не третье, пап! — таращит на меня глаза. — Не призовое! Ты, правда, что ли, не понимаешь?

— И что? — упорствую в недоумении — я ни хрена не понимаю.

— Ты серьезно? — поднимает голову и немного даже отстраняется.

— Какая разница, Дарья? Третье или шестое, первое или седьмое…

— Он не победил и даже не приблизился к пьедесталу, — с нотками обиды в голосе мне отвечает.

Повторюсь, пожалуй:

«И что? Это повод? Та самая причина?».

Что ее так, твою мать, заело и взбесило? Занятым местом, что ли, измеряется людское положение? Ты на первом — человек, а на шестом — попадаешь в «неприкасаемые души»? Ну знаете, ли… Гребаный пиздец!

— Это стоило того, рыбка? Я не требую развернутого ответа. Просто скажи — «да» или «нет».

— Отец… — как будто бы что-то важное обдумывая, начинает говорить.

— Да или нет, Дашка! — прихватываю подбородком женскую толкушку. — Выбирай быстрее и закончим на этом, а то у меня еще один сердечный приступ на горизонте машет ручкой.

— Это важно для Кирилла, пойми. Он ведь этим результатом был почти убит.

— Почти убит? Значит, все же не смертельно. М-м-м! — поджимаю губы. — Ты подумай. Ай-яй-яй! Даша-Даша… Какой-то взрослый детский сад, ей-богу. Привыкла к постоянству и комфорту. Ты задницей с первым местом, что ли, срослась? Как тебя муж такую терпит? Бедный-бедный Ярослав. Я изумлен теперь тем, что вы с ним поругались «сильно» и всего лишь «первый раз». Заканчивай загоны городить там, где это абсолютно не нужно.

— Не нужно? — изумляется и за мной негромким эхом повторяет.

— Если так болезненно реагировать на все, то это не обыкновенная жизнь, а сплошная нервотрепка. Если я правильно понимаю специфику такой, как бы помягче сказать, спортивной работы, то гонками они просто зарабатывают на жизнь. Отработал и домой. Все! А дальше будет новый день и новая тренировка. Вчера — шестое, сегодня — третье, а завтра — первое. И типа наслаждайтесь, дети, ведь это ненадолго, а вероятнее всего — больше никогда не повторится. Такая вот лотерея! Но тем это и прекрасно.

— И?

— И? — кривлю Дашу.

— Прекрасно падать, с надрывом подниматься и снова падать, да?

— Еще раз повторяю, это жизнь! К тому же, вечных призеров не бывает, рыбка. Тебе ли этого не знать. Помнишь тот чемпионат, который ты в восемнадцать лет пропустила?

По-моему, Дарья странно замирает и прекращает на груди моей дышать.

— М? Даш? — дергаю плечом, словно бужу свою уснувшую соседку.

— Да, конечно, — как будто через слезы отвечает.

— И что? Небо на землю упало?

— Я тогда не выиграла и потеряла все.

— А-а-а! Все-е-е! Ты подумай! Господи, детка… Ты в том конкурсе даже не участвовала. По-моему, ты кое-что забыла?

— Нет. Сменим тему? — горячим дыханием обдает мне шею.

Резко? Двинем на полной скорости в другую сторону? Ну, зашибись! У Дари-Дори стопроцентно скверное настроение, чужая жизнь под кожу, в тоненькую вену, просроченным лекарством тонкой струйкой затекла. Жжет детке жилы и сильно будоражит память. Хорошие дела!

— Как скажешь. Ладно, — губами трогаю гладкий немного влажный лоб.

А на хрена я про неприятное всем мощно всколыхнул кровь? Да хотелось просто привести пример, который был бы ей понятен, но, видимо, с разъяснениями переборщил. Похоже, наша Даша — почти Кирилл, но только в узенькой юбчонке, к тому же замужем за его отцом.

Тогда, четырнадцать лет назад, мы страшно всей семьей переживали за то, что Дашка странно проморгала самое грандиозное в своей профессиональной области, конечно, соревнование. У нее и с настроением в то время были сильно ощутимые проблемы — то непрекращающиеся слезы, то просто гомерический смех, то «я хочу», то «не смогу — решила бросить», а на финал… Она в десятку лучших даже не попала в конце сезона! Так пара — наша Даша и юноша с перекачанными у танцевального станка ягодицами и странно вытянутыми носками — и разбилась. Ребята разбежались по углам, а белобрысый кент с мерцающей пудрой в тонких волосах эффектно бросил мою рыбку и в другую гавань на промысел уплыл. Как сейчас, помню, пацан довольно быстро новой пассией увлекся — еще одну попрыгунью на каблуках нашел и по блестящему паркету под руку повел. Дочь, конечно, переживала сильно — сломанная, как тогда казалось, танцевальная обещающая ей персональные золотые горы, карьера, да вдребезги разбитые детские мечты. Вот, что было! Страшно вспоминать, но через всю эту херню мы всей семьей прошли! Нас наша Даша протащила…

Однако, положа руку на сердце, я очень радовался такому результату, на который Дарье было откровенно наплевать. Ведь дочь находилась рядом с нами, да и в наших семейных компаниях стала чаще бывать. Все-таки бесконечные репетиции, принудительная голодовка с одной лишь целью, чтобы в эти чудо-платья влезть, ее чересчур изматывали, а подковерные игры более талантливых конкурентов моей детке мешали спать. Я остро чувствовал тогда, что Дарья скроена по персональным выкройкам-эскизам и у нее отсутствует та самая профессиональная подлость или неблагородная сноровка, по которой в таких кругах принято судить — «подставь подножку, стань непревзойденной примой в первую линию, которая не для слабаков, и солируй на костях других».

Она гордилась тем, что в свои восемнадцать скромных лет имела не абы какие титулы, но, к огромному сожалению, чем похвастаться малышка не могла, так это тем, что настоящих преданных друзей у моего ребенка не было в тот момент. Вот именно за это мне, как ее отцу, обидно и по сей день. Она всегда и везде по-честному и в рамках установленных правил, норм и человеческих законов соревновалась с разукрашенными и одетыми в павлиньи перья танцевальными противниками, а иногда и сама с собой, лезла из кожи вон и гордо, слишком высоко, задирала нос, подчеркивая низким, почти что угрожающим, тембром голоса и всем внешним видом, что она — Смирнова, почти аристократическая голубая кровь!

Не было друзей — ну что ж! Зато огромный круг знакомых и почитателей таланта — и все это в какие-то несчастные восемнадцать лет. Однако за своей кипучей деятельностью рыбка никогда не забывала про немаловажную личную жизнь. Еще бы! С такой-то внешностью и родом деятельности. Мы с Ольгой знали о том, что у нее были серьезные отношения. Ведь были же? Конечно! От осознания сего теперь мне даже страшно — Дарье было только восемнадцать лет. Очень скрытная эмоциональная малышка! Крутилась на своем длинном хвосте, как начинающая ведьма на метле. Сестры не общались в этом плане, поэтому четырнадцатилетняя Ксю-Ксю не владела тайной информацией от долбаного слова «совсем». Мы шушукались с одалиской, пытались раскрутить дочь на откровенность, приглашали в гости молодую пару, но все без толку. Не парень, твою налево мама, а какой-то Мистер Икс! «Шут, циркач», несчастный мим, влюбленный в девочку Пьеро и тайный, неуловимый нашим взглядом, вероятно, молодой поклонник! Ну не старый извращенец, наконец?

Таинственный женишок выгуливал крохотную рыбку свободными вечерами, приглашал ее на пикники в крайне редкие в суровом расписании танцовщицы выходные дни. Все было и, как говорится, слава богу, хотя бы за то, что наша Дашка слишком одинока, нам с матерью не приходилось переживать. Правда, мы так и не дождались официального представления этому молодому человеку, с которым Царь проводила все свободное от тренировок время, примерок и выездов на выступления. Я точно помню, что был какой-то парень, который ее сильно увлек. А потом? Расставание, возможно? Измена? Вот же мразь! Наверное…

— Не выиграла — согласен, но с потерей — нет, — хоть и обещал сдвинуть неприятный камень преткновения, но все равно о преувеличенной ценности продолжаю говорить.

— Я потеряла все, отец! — не поднимая головы, рычит в ответ. — Пожалуйста, с меня этого довольно, хватит…

— Как скажешь, как скажешь.

Замолкаю! Не стану больше с этим спорить — ей виднее. Похоже, я непреднамеренно наступил на девичий кровоточащий мозоль или неаккуратно пнул задетое надуманной потерей самолюбие.

Дочь помалкивает и методично водит пальцем по моей рубашке — вправо-влево, вверх-вниз; оттягивает маленькие пуговицы, просовывает пальчики в петлицы, проглаживает то правый, то левый борт.

— Дашка? — слежу за ее действиями, присматриваясь к длинным завитым подрагивающим темным ресницам.

— У? — по-утиному вытянув губы, нудит.

— У нас ведь все хорошо? — шепчу и пытаюсь заглянуть в ее лицо.

— Вполне, — с глубоким вздохом отвечает, звучит так, словно надоедающему с бесконечными вопросами ребенку устала по сто пятьдесят раз одно и то же повторять.

Слышу, как где-то рядом мычит мобильный телефон уведомлением о принятом сообщении.

— Чей? — приподнимаю голову.

— Мой. Это, вероятно, мама или…

— Твой Ярослав, — закатываю, как настоящая ревнивая «обиженка», глаза.

— Господи, отец, — выказывая недовольство, шелестит. — Ты, как ребенок. Ревнуешь, да?

Нет! Но… Он ведь старшую дочь у меня увел. Ярослав Горовой, до которого мне, если честно, было абсолютно фиолетово до встречи с моей Дашкой, сейчас находится на специальном отцовском контроле. А как долго? На всю счастливую совместную жизнь. Дари считает это ревностью, я предпочитаю другое слово — повышенное внимание и небольшой почет. С последним не ошибся. Он самого Царя сумел завоевать, к тому же, за весьма короткий срок. За это Ярославу бонус и чуток свободы от беспокойного отца — на кое-что я смогу закрыть глаза, лишь бы с подаренной в горячке волей муженек на заигрался и в загул не ушел, поэтому я «не сплю» и одним зорким глазом мониторю весь процесс! Безусловно, есть каверзные вопросы к парню, на которые я до сих пор не получил вразумительных ответов.

Первый, например! А что это за хлев, в котором они живут с Дашей?

Второй, естественно! Он непосредственно вытекает из того, что выше всплыл вверх дном:

«А как долго, Ярослав? Пойдут же дети. Где поставите манеж? В гараже или рядом с вашей супружеской кроватью? Где мой первый внук начнет ходить? По каменному полу, рядом с твоей шикарной машиной, ладошкой до блеска натирая бока Камаро, целуя губками крылья, а задом полируя фонари? А игровая для моего первого наследника у вас есть? Что с кухней? Со спортивной стенкой для мальчонки, например?».

Для мальчонки? Да! Да! Да! Мне кажется, у Дашки с Ярославом будет много деток. Двое — тот самый необходимый минимум для Горовых! Сын и дочь. Возможно, погодки. Хотя я вполне допускаю и десятилетний разрыв. Бабы… Бабы жутко надоели. Если честно! Я от дочерей быстро постарел и от мужественности, даже нецензурщины, отвык. Поэтому:

«Ярослав, зятек, бей в цель исключительно мальчишкой, а дальше… Дальше, как пойдет! На возможный, после мальчика, конечно, пол нам будет однозначно похер! Будем с Ольгой рады двойне, даже тройня для нас вообще не потолок! Мы к сложностям всегда готовы, потому что мы… Смирновы!».

Третье вопросительное предложение, наверное! А может быть, помочь ребятам с ипотекой? Не вопрос, конечно — с этим нет проблем. Хотя тут сразу всплывает тот четвертый, от которого у меня остро колит в бычьем сердце и голова по ночам болит от тяжких дум и размышлений о том, как тактично кое-что иное детям преподнести. А на хрена им долг, кредит, кабальная ипотека вообще? У меня же есть наш старый дом! Пусть в нем живут и не морочат голову ни себе, ни людям. А если я вступлю в коварный сговор со сватами, например?

Сергей от родительского наследства сразу отказался, сославшись на достаточное, как для его семьи, количество недвижимости, которой он владеет почти единолично. Там еще Женька в паре с ним волочит лямку. Так старое, но теплое, памятное, оттого душевное, жилье целиком и полностью перешло под наше с Олей хозяйское крыло.

Дарья рукой шурует в своем заднем кармане и, наконец, вытягивает свой гаджет, с индикационной лампой на абсолютно черном корпусе.

— Что там пишут наши половины? Скучают?

Рыбка разворачивается и теперь укладывается затылком на мою грудь.

— Тебе не тяжело? Я не давлю? — повернув ко мне голову, держа на вытянутых руках свой смартфон, спрашивает.

— Нормалек. Не томи — читай уже.

Она листает переписку, с нескрываемым блаженством на лице просматривает сообщение, затем потирает щеки, словно смахивает слезы, отключает экран, глубоко вздыхает и говорит:

— Нас уже заждались, па. Надо бы вставать. Ты как?

Все! Труба зовет — я типа полежал и справился с проблемой.

— Абсолютно согласен, — пытаюсь подняться.

— Погоди, — Дарья снова переворачивается, подкладывает под подбородок сложенные друг на друга мелкие ладошки. — Па?

— А?

— … — молчит, сглатывает, дергая головой, прикрывает веки, дышит носом, затем странно раскрывает рот.

— Даш? — спешу и подталкиваю ее с вертящимся на языке ко мне вопросом.

— Пап, подожди. Я должна удостовериться, что с тобой все хорошо…

— Это лишнее, а я здоров, детка. Здоров! — еще раз громче подтверждаю. — Но с внуками сильно не затягивайте и поторопитесь, — ухмыляюсь. — Скажи ему, что я хотел бы взять на руки вашего ребенка определенно до того, как меня разобьет какой-нибудь маразматический удар, — она широко распахивает глаза и полосует диким взглядом. — Дашка, это правда. Все мы смертны, ты же…

— Па… — рычит, оскаливаясь.

Теперь меня прорвало и несет! Идет, по-моему, вполне естественная «хана»!

— Вам с Ярославом нужен ребенок. Извини… Я лезу не в свое дело, прекрасно это понимаю. Но, Дашка, — замираю, подбирая нужные и весьма тактичные слова, — вы два года вместе, а я все слушаю про этого Кирилла, из-за которого у тебя непотребный вид и с которым лично у нас, Смирновых, никакой родственной связи нет. Сколько парню? Шестнадцать, кажется. А вам? По тридцатнику уже ведь есть. Самое оно — пора! — дочь дергается, шипит, то и дело вскакивает и прячет взгляд. — Послушай-послушай, только не ерепенься, не ершись, малышка. Ну, посмотри сюда. Ты ведь не останешься одна, если тебя какой-то нехороший момент пугает. Просто знай, рыбка, что мы всегда поддержим!

Стараюсь не настаивать, но о своем огромном желании, по-моему, я должен ей сказать? И что я, старый дурень, натворил? У Дарьи слезы на глазах и перепуганный до умопомрачения, почти безумный, вид. Она пытается заплакать, но вместо этого лишь глубоко и шумно, с каким-то странным импульсом вздыхает.

— Даш?

— А-а-а? — отзывается охрипшим голосом как будто тяжким горем давится. В горле у ребенка огромный ком, по-моему, стоит.

— Ты не беременна, рыбка? Прости меня, — чувствую, что краснею и даже дергаю лицом, волной гоняя свой язык по внутренней стороне щеки. — Я…

— Нет, — кратко отвечает и встает с постели. — Идем? — вполоборота обращается, поправляя пояс джинсов и вспушивая воздушные крылышки на белоснежной почти прозрачной летней кофте.

Я, видимо… П-е-р-е-с-т-а-р-а-л-с-я! Выказал заносчивость и ненужное любопытство. Значит, Ольга не затрахает сегодня, оседлав, зато по-матерински на века с гордым видом проклянет меня.

Иду за дочерью с поникшей головой, с улыбкой на губах рассматриваю ее босые пяточки, шлепающие по деревянному покрытию, втихаря посмеиваюсь над хлопающим завитым хвостом, еще над тем, как мило она раскачивает своим задом, задавая темп продвижению на первый этаж, в наш двор, за праздничный, сегодня затянувшийся по времени, стол.

Должен вам сказать, что иногда чрезвычайно выгодно болеть! Этот вывод подтверждает наш подготовленный для праздничного обеда солнечный двор. Зять с тещей чудно постарались. Нечего добавить — молодцы! Накрыли на четыре взрослые персоны, расставили простое угощение, даже разожгли мангал и не забыли нас позвать. Жили бы Горовые рядом, чаще бы встречались в нашем совсем не маленьком дворе. Дайте повод — мы бы семьями собрались на барбекю или чумовые шашлыки.

— Ярослав? — трогаю его за правый локоть.

— Да? — он поворачивается и с каким-то долбаным участием осматривает меня. — Все нормально, Алексей Максимович? Как себя чувствуете?

Просто зашибись! Еще раз повторяю:

«Черти, не дождетесь! Однозначно не сегодня! В конце концов, я еще мальчонку на руках не подержал!».

— Жить буду, зять, — искривляю губы, затем прыскаю и сально ухмыляюсь. — Отойдем?

— Конечно.

Идем за угол, по направлению к задней двери, со ступенек перед которой хорошо просматривается родительский дом.

— Закурить есть? — хлопаю ладонями по своим карманам. — Пиздец! Вытащили девчонки сигареты.

Бабы… Бабы… Нам нужен хоть один малюсенький мужик!

— Бросаю, — прямо мне в глаза говорит. — Сегодня без никотинового допинга. Так что, нет!

Врет зять и не краснеет. Закалка и богатый опыт! Ну и хрен с этим. Значит, так поговорим.

— Смотри, — рукой указываю в нужном направлении.

Он поднимается по ступенькам и смотрит, куда я некультурно пальцем тычу. Прищурившись, глазами изучает черепичную крышу того строения, о котором я намерен с ним поговорить.

— Что там?

— Это дом моих родителей, Ярослав, — с откуда ни возьмись шипящим звуком в своем голосе отвечаю.

— Очень близко, совсем рядом, — спокойно улыбается, переступая с ноги на ногу. — Вы соседи…

— Были когда-то давно. Я не об этом с тобой сейчас хотел поговорить, — взъерошиваю сильно пятерней себе затылок.

— Я Вас слушаю, — он опирается плечом на перила крыльца и скрещивает длинные ноги, отставляя одну пятку вверх.

— Я хотел бы подарить тебе и Дашке этот дом, Ярослав. По случаю вашей второй годовщины. Он пустой и очень ждет хозяев. Уверен, что для молодой пары собственное жилье, тот угол, о котором трындят со всех сторон, важный аргумент в расширении состава семьи. Рано или поздно вы станете родителями. Ты же…

Вижу, как у зятька выпучиваются глазки, словно проглотил родимый земляного червячка, попавшись на крючок безмозглой донной рыбкой, как судорожно дергается его сильно выпирающий кадык и как сжимается, поскрипывая, темный пластик в жуткий нечеловеческий кулак. Он мне башку размозжит, интеллигентно стряхивая жижу со своих весьма подвижных, но все-таки искусственных пальчиков? Забьет культей и Дашку заберет. Попался, мальчик!

— Спасибо, Алексей Макс…

— Ярослав, послушай! — обрываю намечающийся отказ.

Какого хрена? Что я, сука, натворил? Мне на колени перед этими дураками стать?

— У нас есть дом. Мы с Дашей…

— Вы в гараже живете, парень. В комфортабельном, естественно, для твоего крутого Шевроле, но абсолютно непригодном для ваших будущих детей. Ты засунул Дашку в авторемзавод с большой кроватью на втором этаже. Я же предлагаю…

— Возможно! — он сильно отталкивается от бруска и с подскоками спускается с крыльца на землю. — Идемте, наверное, за стол, Алексей.

— Да послушай ты, — хотелось бы добавить емкое «балбес», но с этим я пока держусь. — У нее же есть наследство, Горовой! — шамкаю сквозь зубы, разглядывая широкую спину зятя, запакованную в белую рубашку с подвернутыми на три четверти рукавами. — Моя мать оставила приданое для первой внучки. Она вышла замуж за тебя. И что теперь? Вы отказались от подарка два года назад. Показали свой характер — молодцы! Ты извини, конечно…

— Нас женщины заждались. Идемте-идемте! Не будем давать им повод, — лицом поворачивается ко мне, размахивая рукой, приглашает присоединиться к давно накрытому праздничному столу. — Это очень щедро, Алексей, но…

Пошел ты на хер, гордый хрен!

Похоже, мать ни черта не постаралась с обработкой, пока я отлеживался от накатившего на меня сердечного прихода на постели с Дашкой. Она, вообще, с ним разговаривала или тупо кости мыли мне? Не сдох ли, не бзднул, не поперхнулся, не рыгнул, не выплюнул колючку? Охренеть!

Недолго молодые продержались… Чтоб их всех! Пару часов на природе, плоские, абсолютно без теплого подъ. ба шутки, поглаживания да детская игра в гляделки… Есть сучья мысль, что Дарья под столом своей ножкой гладила несговорчивого Ярослава, уж больно он ей скалился, зато мне в горло теплый хлеб не лез, не то, что сочное мясо, любимый картофан и Ольгин сладкий стол…

Глаза слезятся и блядски дергаются губы. Я набиваю сообщение Сереге:

«Серый, надо поговорить!».

Отправляю и жду его ответ. Десять минут, пятнадцать, двадцать, тридцать, сорок… Сука ты такая! И ты, сопливец, охренел? Вижу ведь отметку о прочтении. Что за гребаный звездец творится в этом доме!

— Сергей! — рявкаю в трубку.

— Здорово! — запыхавшись мне отвечает. — Я получил…

— И не ответил? — зажмурившись до искр глаз, хриплю.

— Был занят с Женей, извини.

Отличный повод! Мне, скажи, козел, зачем такая информация, когда моя Ольга дует губы и строит из себя родительницу, у которой зять-тиран украл дочурку? Он, сучок, забрал, а отдуваться воздержанием мне?

— Ты…

— Мы под воротами, Леха. Женьку к ХельСми пристрою и подойду. А ты где? М?

«На нашем старом месте, братец! Поднимайся ко мне на крышу, только вниз не смотри» — издевательский ответ для своего братца, у которого охренительные проблемы с высотой, прокручиваю в голове.

— Леш? — по его голосу мне кажется, что Серж надо мной смеется. — Ты пока не в том возрасте, чтобы так чудить. Так, куда мне, сокол ясный, подгрести? Выпил, что ли?

— На нашу крышу к матери, Сергей, — укладываюсь спиной на разложенную подстилку на красной черепице дома.

— Окей!

Иностранец хренов!

— Поторопись, — я отключаю вызов. Таращусь ввысь, считаю небесные тела и загадываю до хрена желаний, разыскивая одну-единственную падающую звезду.

«Внуков хочу!» — через ресницы наблюдаю резкий белый хвостик падающей небесной странницы.

Значит, сбудется? Скорее бы уже…