La Cumparsita… В ритме танго

Глава 27 Смирновы…

Как в детском садике, ей-богу! Возможно, «мальчик» из младшей группы после манной каши, поданной в качестве основного блюда за ужином, с огромным нетерпением ожидает маму с папой, которые обещали пацану прогулку в иностранном луна-парке? Парень отрабатывает долгожданную поездку в навороченный Диснейленд? Вряд ли, вряд ли, а я ошибся и поторопился с выводом. Похоже, здесь все еще намного проще. Кое-кого старческий маразм уже нагнал и приступом разбил. Того, с кем две недели назад договаривался о встрече, замечаю сразу. Такого представительного субъекта было бы трудно не заметить, а тем более стильно одетого денежного мешка, находящегося то ли в странном расположении духа, то ли примеряющего на себя игривый новый образ, то ли по причине только-только начинающегося склероза, забывшего с утра употребить разноцветные пилюли для улучшения памяти, стабильной работы мозга без электрического «дисконнекта», и от тремора в руках, ногах и шамкающей нижней челюсти.

«Качели?» — да иди ты на хрен, милый друг!

«Подвесные огромные лодки на крутых цепях?» — да чтоб ты в водную пучину с игрушечного судна амором пошел, старый ты, козел.

Наблюдаю, как «моя запланированная встреча» мягко, почти как балерина, опускает скрюченные в неудобном положении длинные ноги на землю, взбивая импровизированный ил, каблуками останавливает движение морского транспорта, пришвартованного к вертикальной перекладине огромными литыми кольцами, отпочковывается и направляется к другому детскому аттракциону. По-видимому, это будет карусель? Определенно, да! Или, как возможный вариант, «петушок с колесиком»…

— Привет! — схватившись рукой за окрашенное в белый цвет металлическое лошадиное ухо, останавливаю только-только начинающийся разбег яркой «канители».

— Привет, Серега! — он мне отвечает, сияя белозубой улыбкой, разглядывая исподлобья, поверх темных, практически черных, солнцезащитных дорогих очков.

— Ты в детство погрузился? — ногами упираюсь в землю и держу качель, не давая ей сделать еще один оборот. — Так все плохо? Тебя быт задрал? Устал от жизни?

— Вроде нет, я всем доволен, — плечами пожимает. — Если честно, пока тебя ждал, сильно заскучал, — сладко потягивается и широко зевает, а затем вдруг прыская от смеха, поднятые руки резко опускает.

— Я вроде бы не опоздал, — вскидываю руку и рассматриваю свой циферблат. — На десять минут раньше подгреб.

Что в моем разрезе очень странно! Как правило, я не самый пунктуальный черт, если это, конечно, не касается свиданий с женщинами и расписания занятий со студентами. Сейчас оговорился, безусловно. Правильнее сказать, если это не касается запланированных и давно обещанных теплых встреч исключительно с моей большой семьей.

— Ты нет, это я рано пришел. Присядешь? — он хлопает рукой по заднице стреноженной рядом с ним вороной кобылы, копытами прибитой к деревянному полу.

— Ты издеваешься? — прищурившись, задаю вопрос.

— Стоять не хочу, Серж.

— Ноги не держат? — ухмыляюсь.

— Есть немного. Окажи любезность, вырази свое почтение, прояви интерес и посиди со мной, СМС.

Внимательно рассматриваю чересчур холеного мужика, у которого все в жизни замечательно сложилось. Он подмигивает мне, следя за мной по пластиковому контуру через свои модельные очки, затем протягивает руку к еще одной кобыле, предусмотрительно убирает черную пластиковую папку, лежащую на ней, и двумя руками, как «свою прелесть» или случайно найденный клад, или манну, свалившуюся с небес к нему на землю, крепко прижимает к себе.

— Получилось? — кивком выказываю заинтересованность в документах, которые содержатся в этой обложке.

— Обижаешь! — гундосит, выставляя губы.

— Спасибо, старик. Я могу посмотреть? — умащиваю зад в седло и расставляю ноги по бокам кобылы.

— Только не пришпоривай ее, — с ехидством в голосе подначивает модный черт.

— Давай уже сюда! — ему в ответ рычу, выказывая охренительное нетерпение, вкупе с явным недовольством.

— Прежде чем, — с каких-таких делов он отворачивается от меня и закрывает папку собой, — я передам тебе все это, хотелось бы еще разок услышать…

— Блядь, Гриша! — рявкаю, по всей видимости, не тот ответ, который этот сука-Велихов, чертов хрен и престарелый по молодым понятиям адвокат, рассчитывал от меня услышать.

— Итак, — он снова скалит зубы и уменьшает свой транслируемый звук, — подтверди, любезный старый друг, что Женя согласна на все это по доброй воле, находясь в трезвом уме и неразмытой памяти, иначе моя следующая встреча состоится уже с ней, на которой твоя непокорная благоверная начнет сочинять иск с требованием признать тебя невменяемым, как следствие, полностью недееспособным, и со слезливым обращением к какой-нибудь государственной чьей-то чести о настоятельной рекомендации выдать запретительный ордер, чтобы оградить себя от надоедливого мудака. Километра полтора, не менее, я думаю, будет вполне достаточно. Смирнова выдохнет, а ты свой непокорный дух в порядок приведешь. На хрена было разводиться, если…

— Мы тебя тогда спросить забыли, чудило. Давай сюда! — тянусь за тем, что сокрыто в черной пластиковой штуковине.

— Я весь внимание. Слушаю, затаив дыхание, Смирнов! — Гриша странным образом становится чересчур серьезным.

— Это нарушение закона? — не отвечаю на то, о чем он меня спрашивает, зато с придыханием и странным пиететом в своем голосе задаю другой вопрос.

— Безусловно, Серж, — в знак подтверждения своих слов головой кивает. — Так, конечно же, не делается. Брак — это добровольное рабство. Рабство, но все же по обоюдному согласию. «Да» — «да», объявляю вас, соколята, мужем и женой, и сердечно поздравляю. «Нет» — «нет», мы разбежались кто куда, по разным сторонам. Но есть еще один великолепный вариант. Мой, если честно, любимый: «да» — «нет» или «нет» — «да». Тут такая начинается игра, я тебе должен сказать. А впрочем, ты давно не мальчик, я уверен, что все еще находишься в том самом курсе, как раз на острие игры.

— Ты не устал вещать? — шиплю ему в лицо.

— Этот конкурс с весьма игривыми элементами называется «Колечко-колечко, отомри мое сердечко». Уламывать избранную вторую половину надо, понимаешь? — по тону его голоса я ощущаю как будто нескрываемое издевательство и даже легкое пренебрежение. Он меня совсем не уважает?

И это откровенное издевательство, по всей видимости, сейчас он репетирует со мной!

— Ты все-таки свою жену ломал, Гришаня?

— Не ломал, Серега, не ломал. Я настойчиво Наталью добивался. Это диаметрально противоположные понятия, любезный.

— Напомнить как? — прищуриваю взгляд и все еще выказываю определенное рвение в получении официальных долгожданных документов на свою чикуиту. — Сейчас что? По боевому настроению вижу, что у нас, похоже, общее острие игры.

— Не смешивай несовместимое, Смирнов. Компоненты очень разные.

Если он не прекратит и не заткнется сей же час, я раскручу эту лошадиную упряжку и на полном ходу с ноги отправлю юридического гада в какой-нибудь случайно, по воле злого рока или по моему хотению открывшийся портал.

— Что я там про «добровольное рабство» сказал? — он поднимает голову и словно в глубокий космос задает вопрос. — Откуда я это взял вообще? Старею, видимо? Но все еще прекрасно выгляжу.

Вот же юридический фанфарон!

— Классику «Мосфильма» пересмотрел. Хочу тебе напомнить, Гриша, что ты точно так же, переживая кризис среднего возраста, женился на Наташе. Провернул долгожданное бракосочетание с ней, сочно харкнув на ее мнение и мнение ее семьи, — пытаюсь самого непобедимого Велихова опротестовать. — Меня всего лишь интересует один вопрос. Будь другом, успокой меня и заверь, что все прошло без сучка и задоринки, и без потерь. Этот брак ведь будет настоящим и не фиктивным, Гриша?

— Ты не равняй меня и себя, Сергей. И да — здесь все по-настоящему. Полные права и обязанности у обеих сторон. Равные возможности для вынужденных концессионеров. Хочу заверить, что для вас это будет простая формальность, на самом деле, но для официальных протоколов и в неприятных случаях, Женька будет принимать решение, касающееся твоего благополучия, а ты, соответственно, относительно нее. Но, — поднимает указательный палец, протыкая небо, — это произойдет лишь после того, как ты убедишь меня в том, что мы не принуждаем женщину терпеть тебя всю оставшуюся жизнь. Ну-у-у-у?

— Она согласна, черт возьми, — сиплю сквозь зубы. — Доволен?

— Экспрессии многовато. Но…

— Гриш, отдай! Прошу, — последнее добавляю устрашающим шепотом, предупреждая своим голосом о нехороших для него последствиях, если Велихов добровольно не положит папку со свидетельством о браке к моим ногам.

— Уверен? — еще раз переспрашивает.

Словно в постриг отправляет! Трижды обо одном и том же спрашивает у меня.

— На все сто процентов! — поднимаю руку и прикладываю ее ладонью к своему сердцу, как будто присягаю на распятии.

— Твоя, Смирнов! Бери, люби, храни и сексуально пользуй. По документам, согласно записи за номером, извини, не помню, в книге государственной регистрации актов гражданского состояния…

— Я официально женат? — прикрыв глаза, с облегчением шепчу.

— Официальнее не бывает, старичок, — прикладывает руку к моему плечу, сжимает через пиджак и похлопывает, выдавая поощрение. — Поздравляю и благословляю.

Вот и замечательно! Одной проблемой на сегодня стало меньше. А у моей чики, если честно, какого-либо выбора больше не осталось! Надеюсь, что она действительно на все согласна, а не просто, «потому что я устала выбирать». Я загнал ее — она перестала сопротивляться, немного даже запугал — было дело, потом бережно на тело надавил и мягко принудил. О последнем знать Велихову совсем не обязательно. Возможно, я немного и превысил полномочия, воспользовавшись правом отца моих с ней дочерей. Правда, изначально был вынужден прочесть ей неприятную, вероятно, слишком нудную лекцию о том, что мы подаем очень нехороший пример своим взрослым незамужним девочкам и всему подрастающему поколению планеты в целом. Живем в откровенном блуде и грехе под одной крышей уже который год и этим абсолютно не смущаемся, скорее наоборот, весьма довольны! Да и ладно, пес с этим. Однако, в результате, что? Старшая Юла забеременела от Свята, который будто сгинул на очередном поле вынужденной брани, так и не узнав, что в недалеком будущем станет отцом моего первого внука. А Ния… Твою мать! Антония — это отдельный разговор и откровенная ходячая провокация. В ее присутствии я чувствую себя каким-то прохиндеем, который исключительно сексуальным образом каждый божий день жестоко пользует ее любимую мать. Похоже, младшая с воспитанной цепи сорвалась. Тоня ни в чем себе не отказала после того, как вроде бы порадовалась за свою старшую сестру. Я ведь слышал, как она шепталась с Женей о том, что старшенькая жутко опростоволосилась, когда с огромными последствиями для себя переспала со Святославом. «Пе-ре-спа-ла»? Цинично-то как! «Согрешила» Юлька, а я почему-то слишком остро чувствую вину за все, что с дочерью произошло. Мои с Женей глупые разборки четырнадцатилетней давности и просто непорядочное поведение по отношению к своей семье в тот момент, по-видимому, сыграли пусть и не главную, зато уверенно весомую роль в воспитании девчонок, у одной из которых жутко неприглядный, я бы сказал, весьма охальный взгляд на мир. Я обомлел и потерял дар речи в тот день, когда услышал, как Ния с весьма серьезным видом, не моргая и не улыбаясь, высказывала надменным, словно профессионально поучающим и уже давно всезнающим тоном Женьке свое исключительное мнение по поводу вынужденного положения Юлы и наших будто бы размолвок с ней. Вот поэтому я и сделал общий и, вне всяческих сомнений, совершенно правильный выбор, так сказать, за двоих, в пользу адекватных и заведенных строгим обществом правил в законном оформлении нашего с кастроитянкой давным-давно полученного статуса.

— Серж? — Велихов осторожно встряхивает меня.

— У? — отвлекаюсь от своих мыслей. — Чего тебе?

— О чем задумался?

— Да обо всем и ни о чем, Гришаня, — глубоко вздохнув, почти шепотом отвечаю. — Как твоя семья? — перекидываю одну ногу через карусельную кобылу и располагаюсь на ней, словно аристократка, восседающая в женском хитро скроенном седле.

— Замечательно. Я не напрягаюсь. А что твои невесты?

Невесты… Хм-хм… Похоже, Велихов на грубость нарывается или так топорно пытается загнать ко мне сватов в своем лице? Дудки! Холеный адвокатик с этим обойдется! Здесь уже не нам решать. К тому же я не люблю договорные отношения родителей в связи с благоустройством личной жизни быстро подрастающих мальцов. Однако:

«С ними очень трудно, старичок!» — наскакивает стандартная отповедь мне на язычок.

— Пока в девочках скучают, но подают большие надежды. Уже выходят в свет, танцуют на балах. Мужики хреновые возле моих дочек крутятся. А так все у маленьких на исключительное «пять»!

— Так вырви с корнем половые гироскопы всем уродам…

Ты поучи меня! Если я начну вдруг устанавливать собственные порядки и лезть со своим уставом в личную жизнь девчонок, то рискую прослыть «отъявленным козлом, недоразвитым уродом» и вероятно даже «старым самодуром». Не то чтобы меня чересчур страшат чрезвычайно нехорошие эпитеты, однако не хотелось бы к тому, что уже есть в моей «амбулаторной карте» добавить то, о чем, как говорится, даже и не помышлял.

— Время есть на общение со старым другом и компаньоном? — Велихов неспешно поднимается с насиженного места.

— Другая встреча. Извини, брат, — я тоже мягко покидаю скакуна.

— Я так и знал, — с глубоким вздохом произносит. — Стали редко встречаться, Смирнов. Все дела, дела, дела.

— Тебе, похоже, не с кем потрепаться? — подмигиваю и вытягиваю из верхнего кармана пиджака свои солнцезащитные очки. Стряхивая их, расправляю дужки и надеваю оптику себе на нос.

— Увы! — посмеиваясь, Гриша передергивает плечами. — Короткие встречи перебежками, ежеквартальный отчет по очень прибыльному, чего уж скромничать, совместному ресторанному бизнесу, да квест-программы «Помоги, родной, окольцевать жену». Я, кажется, дожился…

— Все сказал? — ухмыляюсь и спрыгиваю с замедляющейся карусели на землю.

— Что думал, то и произнес! — он следует за мной.

— Тут ничем не смогу помочь. Хотя минут пятнадцать на твои душевные излияния все же выкроить смогу. Пошепчемся по дороге.

— Словно кость собаке кинул. Ты же знаешь, Серж, как я жалость не терплю…

Но у меня действительно нет на познавательные или остро социальные с ним беседы ни минуты свободного или завалявшегося ненароком времени. Так получилось, что именно сегодня и сейчас намечается довольно-таки неприятный разговор с Дашкой о том, что вчера на той их общей встрече произошло. Скрывать не буду, но мне совершенно не понравилось барское деяние, которым старшая племянница одарила и без того сильно дергающуюся Юльку, какими бы посылами и мыслями она в тот момент не руководствовалась — подачка была однозначно лишней и, как по мне, немного лживой. И выглядело это все, чего греха таить, словно благотворительный жест, щедрое, но все же вынужденное, пожертвование в фонд несостоявшейся семьи или финансовый плевок с весьма кричащей, довольно громкой целью. Но! Твою мать! Я уверен, что моя дочь уж точно ни при каком раскладе не пойдет на жестко табуированный в моей семье аборт. По крайней мере, я за этим зорко прослежу.

Вчерашний весьма тяжелый вечер прошел под знаменем откровенной, довольно страшной нервотрепки. Во-первых, моя малышка захлебывалась и громко плакала, когда вытаскивала из своей сумки изрядно помятый и потертый сверток с одинаковыми по номиналу ценными купюрами. Во-вторых, сильно заикаясь, трезвонила мне на ухо о том, что ей «очень-очень-очень жаль», что она сама не понимает, как так вышло с временно, я на это очень сильно надеюсь, отсутствующим рядом с ней воякой-Святославом. А в-третьих, дочь стала унижать себя, бесконечно повторяя, что ничего в этой жизни не добилась, никем пока еще не стала, зато случайного ребенка от без вести пропавшего мужчины необдуманно приобрела. Пиздец! Не думал, что, вслушиваясь в горькие причитания Юлы, поймаю охренительный по своим масштабам психический приход. Жена, теперь уже законная и послушная — на два условия надеюсь, что будет так всегда — заламывала сильно руки, выкручивала шею, себя за волосы хватала, стонала и орала:

«Сережа, да как же это? Так нельзя!».

Я, видимо, стал мягче с возрастом, нежнее и послушнее, возможно, тяжелее на подъем — последнее не точно, потому что, выслушивая весь этот поток самоуничижительной и откровенной детской чуши, пару раз порывался всего лишь воспользоваться скоростным набором на своем смартфоне, чтобы прослушать спокойный, в чем-то даже заверяющий, голос родного брата в ответ на то, что вытворяет его старшая разбалованная дочь. И каждый раз, да чтоб меня, останавливал свое намерение, вспоминая в довольно ярких красках, как Даше в тот злосчастный для девчонки день свое молчание необдуманно пообещал. Поэтому я написал племяннице скупое сообщение о том, что хотел бы встретиться с ней наедине на нашем старом месте. Уверен, что рыбка меня прекрасно поняла.

У среднестатистической семьи, как правило, есть свой тайный уголок, возможно, крохотная шкатулочка с секретами, то виртуальное или реальное пространство, в котором сокрыто что-то важное для каждого из членов родственного клана. У Смирновых такое место тоже есть, и оно вполне реальное! Простое по пищевому ассортименту, включающему в себя исключительно мороженое, десерты и ароматный сортовой кофе, маленькое уютное кафе в этом же центрально-городском парке, в котором я сейчас брожу с бормочущим мне что-то в ухо Велиховым…

— Как сыновья? — уткнувшись носом в землю, задаю ему вопрос.

— Они не девочки, Серега.

Рад, что у Гришани с чувством юмора по-прежнему стабильно, а главное, задрочено нормально.

— Как у них дела, Гришок? — уточняю.

— Старший выехал отсюда. Ты не в курсе, Серый?

— Ты ж меня не уведомил официальным сообщением.

— Ну, извини. Я, видимо, забыл. Спонтанно получилось. Петька и его жена укатили за границу, как говорит моя Наталья: «Покинули наш гостеприимный отчий дом». Черепаха все еще репетирует графоманство, Серж. А я от «небанальной» красоты ею накладываемых эпитетов на простые русские словечки просто-таки дурею. Я поражаюсь тому, как у жены фантазия на это все играет. Но, если честно, так задрался слушать бабский литературный треп о том, как мы, великолепные раскачанные офисной работой мужики-золотые кошельки, эффектно, почти сутки — там по обстоятельствам, возможно, даже больше, — как секс-perpetum mobile, шпилим сногсшибательных юных дам. Двадцать четыре часа и все без остановки. Прикинь, а! Чего ей надо, а главное…

— Ох, ты ж, черт! Тихо-тихо. Вот в это, пожалуйста, не посвящай меня.

— Она ведь взрослая умная женщина, а пишет откровенную херню. Не могу… — глубоко вздыхает и шумно носом выбирает свежий воздух из окружающего нас пространства.

— Ты бы тщательнее подбирал выражения и определения, уголовный адвокат. У нее, — покашливаю, потому что так мне захотелось, а не для того, чтобы острую язвительность явить в эфир, — есть собственный успех и неизменный круг читателей. ХельСми до сих пор стенает от чувств, транслируемых тридцатью тремя кириллическими буквами, уложенными в слова, а моя Женька — желторотый новичок, девственница в современной женской прозе, недавно присоединилась к их мнительному пространству…

— Ты, блядь, сейчас серьезно? Твоя тоже там?

Что это за «твоя тоже там»? Она что, не женщина, не нежный цветок на моей не облагороженной, слегка заросшей клумбе, не эмоциональный слабый экземпляр с периодическим приходом согласно календарю собственной погоды? Да я просто в шоке был, когда увидел книгу с до боли знакомым названием. Поднял, раскрыл и даже немного с содержимым ознакомился — странички, слюнявя пальчик, полистал. Крутил-вертел, корячил корешок и, как мальчишечка, хихикал, потом, конечно же, дошел до пикантного момента и… Охренел! Я так не смогу, а она не выдержит. У нас с ней — взрослый возраст и собственные предпочтения в интим-еде. Но Евгения пищала, мол, я не имел на это никакого права, и на каком основании, вообще, я влез в ее свободное от тестостерона женское пространство. Я примирительно поднял вверх руки, утихомирился, улегся на бок и терпеливо ждал, пока жена проплачется и поругает вымышленного «принца-полукровку». А потом… Потом я показал ей сексуального героя, которого такие, как Велихова, не опишут в своих романах, потому что мы… Не распиаренная братва, а настоящие мужики того невидимого фронта, на котором обворожительные дамы постоянно погибают, дергая ногами и краснея миленьким лицом вышептывая:

«Да, Сереженька… Еще, еще, еще…».

— Им нравится, Гришаня. Смирновы все, как одна, под огромным впечатлением. Твоя Наталья оседлала нужную волну…

— Если бы ты знал, под каким впечатлением я, мой любезный, нахожусь. Короче, для давно запланированного отъезда Петра я предпочитаю несколько иную формулировку, чем та, которую двенадцатым кеглем пропечатывает моя жена…

— Чрезвычайно интересно! Ну-ка, ну-ка! — улыбаюсь, отрываюсь взглядом от земли и обращаюсь к рядом идущему Григорию своим лицом.

— Велиховы, наконец-то, сепарировались от отца с матерью! — хмыкнув, громогласно выдает.

— Ты как будто бы подался в фермеры-животноводы. Сепарация… Сметану гонишь, предприимчивый чудак?

— Очень модное слово, Серж! Прикольно же! «Сепарейшн» — это тебе не дистанцирование и даже не отдаление или разделение. А если серьезно, — протягивает пачку сигарет мне, — у них своя семья, молодая и зеленая, Смирнов. На хрена им рядом я и Ната? Справятся своими силами, а материально мы им, в случае чего, поможем. Пусть живут, как хотят, привыкают и обустраивают свой собственный уют. Наташа, конечно, по привычке не отпускает сына от груди, то позвонит им туда, то организует чаепитие по видео-конференц-связи, то меня рядом с собой посадит, чтобы я с ней вместе в радостную дудочку дудел. Я рад, рад безмерно, — чиркает зажигалкой, прикуривает сам, а после предлагает мне, — что сын нашел жену. Красивая девчонка, утонченная и оригинальная, еще рисует великолепно. Вот я и подумал: «Слава Богу, пусть живут», — Гришаня сильно затягивается никотином, а насытившись табачным ядом, зажав сигарету между указательным и средним пальцами, широко отводит руку в сторону и носом выпускает дым. — И в чем я, друг ты мой любезный, не прав?

— Прав, несомненно, — копирую тот же самый жест и улыбаюсь. — С тобой очень тяжело в дискуссию вступать. Думаю, ты и сам прекрасно это знаешь…

— Хочу верить, что все же не на постоянку оставили наши края, а так, как говорится, мир посмотреть и просто погулять. Младший здесь находится, пошел на самостоятельные хлеба. За этим фраером мы с матерью посмотрим. Пока все адекватно и даже без эксцессов. М! Это, что ли, Даша? — прищурившись, указывает куда-то вдаль. — Серж, это же твоя… Смотри-смотри!

Она, конечно! Он не ошибся и тут засранцу повезло. Племянница, не замечая нас, заходит в то кафе, в котором я ей очень строгим тоном вчера назначил встречу. Странно скрученная, как будто бы забитая чем-то или кем-то, гибкая фигурка, затянутые в черный цвет тонкие, не длинные, но очень крепенькие ножки, удлиненный пиджак того же цвета и высокий беспорядок в разлохмаченной шевелюре на аккуратной по форме и размеру, почти спичечной, голове.

— Извини меня… — негромко отвечаю, тут же замедляю шаг и даже останавливаюсь. — Гриш… — посматриваю на Дарью, открывающую входную дверь и выпускающую посетителей кафе, — я вынужден откланяться. Пора прощаться, — протягиваю руку для пожатия. — Без обид, стервец?

— С ней, что ли, встреча, Серж? — Велихов закладывает сигарету в зубы и пожимает мою руку, не глядя кивает в ту сторону, где сейчас находится Даша, и странно искривляет губы, словно выражает ненужное на сейчас сочувствие. — Что, кстати, Лешка? Здоровье больше не беспокоит?

Глубоко вздыхаю и опускаю голову — прячу взгляд, и без этого скрытый под темной оптикой, и тщательнее подбираю слова, чтобы не выдать случайным образом какую-нибудь сверхконфиденциальную информацию.

— Смирняга — черт, с ним все отлично! Накачался рецептурными барбитуратами и раздобрел лицом. Душа капроновым чулком раскрылась нараспашку — любовь, покой и долбаное взаимопонимание. Он, как сын Божий, отныне любит всех вокруг. Достает периодами, конечно же, но не надоедает. Там Ольга бережет покой и умаляет рвение престарелого козла, а он за дочек сильно переживает!

Впрочем, так же, как и я!

— Толково объяснил! Престарелого? Я представляю, в какую возрастную категорию ты нас со Зверем невзначай определил.

— Не куксись, не куксись, адвокат! — хлопаю по плечу и нервно лыблюсь. — Вы не старые, вам просто очень много лет!

— Ладно, твой прогиб засчитан, Серж, — Велихов ловким броском закидывает трехочковую сигарету в кованую урну, — жене Евгении не забудь передать мой пламенный привет! Приезжайте в гости. Надо бы собраться…

— Извини! — перебиваю Гришу, но все же что-то обещаю. — Обязательно, Велихов. Но при условии, что предоставишь контрамарку на ближайшую встречу с любвеобильным женским автором-фантастом.

Он громко хмыкает, закатывает глаза, что-то шепчет — я слышу даже мат, а затем с кривой улыбкой и многообещающими словами отходит от меня:

— Подумаем, как все это организовать. Но ничего не обещаю…

Она неважно выглядит. Племянница сильно постарела или… Серьезно заболела? Притормаживаю на входе и присматриваюсь к Даше, усаживающейся за столиком возле окна. Блуждающий взгляд по обстановке, нервная, слегка подрагивающая, словно мерцающая от электрического заряда, улыбка, суетящиеся руки по белоснежной скатерти, проглаживающие тканевые складки и переставляющие емкости для специй по всей поверхности стола.

По-моему, старшая дочь Алексея неизлечимо больна. Только этого нам для полного счастья не хватало. Стопорюсь в дверях и не спешу с проходом внутрь заведения. Сторонюсь и пропускаю людей, толпящихся за мной.

— Вы заходите? — то и дело спрашивают у меня. — В чем дело? Пропустите? Вы тут застряли, молодой человек?

Даже издеваются юноши-стиляги!

— Нет, — резко отвечаю и уступаю место. — Прошу вас, я вам абсолютно не мешаю.

— Странный какой-то, — с оглядкой на меня почти каждый второй отвечает.

Я сильно упираюсь плечом в дверной косяк и лбом еложу по деревянной лакированной поверхности, прикрыв глаза, шиплю, рычу и хищно скалю зубы. Бля-я-я-я-ядь! Она молодая, мнительная, хрупкая женщина, а я готов сейчас продемонстрировать ей слишком оскорбленного отца. Да так же нельзя…

— Сережа! — Даша вскидывает на меня глаза и даже приподнимается на своем месте, как будто бы выказывая возрастное жалкое почтение. — Привет, дядя!

— Привет! — рукой показываю, что ей вставать не нужно.

— Ты… — она пытается начать.

— Разговор будет нехорошим, детка, — сразу об этом предупреждаю и отслеживаю ее реакцию. Она ничего не отвечает, зато с долбаной покорностью положительно головой качает. Даже так? Со всем согласна или тупо угождает? — Даша! — сажусь напротив нее и сильно пригибаю голову, подаюсь вперед, вытягивая шею, шиплю, присвистывая, отчаянно пытаюсь поймать ее бегающие глаза. — На меня смотри!

— Сережа… — жалко шепчет и, похоже, начинает плакать. — Что случилось? Я, — громко икает и что-то непонятное, внеязыковое, грубым, почти загробным голосом вещает, — и-о-а-т-а…

«Виновата», по всей видимости, хотела мне сказать? Или я не расслышал долбаную частицу «не»?

— У тебя проблемы, рыбка? — тут же заглушаю негодование, утихомириваю свой тон, стараюсь соблюдать спокойствие и неприятности не нагонять.

— Я не совсем понимаю, о чем ты…

— Деньги, Даша! — рявкаю, по-прежнему не повышая голос. — Еще разок! У тебя проблемы?

— Деньги? — она все же поднимает голову, а я замечаю влажные глаза и ярко-алые пятна, стремительно, как вылупившиеся прожекторы, появляющиеся на ее лице. — Если…

Не дожидаясь объяснений и возможных женских запутывающих нас, недоразвитых и толстокожих, шуточек и фраз, хлопаю знакомым свертком по столу, укладываю и двигаю увесистую пачку ей под нос.

— Угу? — задаю почти блатной вопрос.

— Я всего лишь хотела…

— Ей это не нужно, Дарья! Или это твоя плата, твой со мной финансовый расчет, за то, что было четырнадцать лет назад в той реанимационной палате? — злобно прищуриваюсь. — Решила отблагодарить меня? Очень изощренно и своевременно! Что это такое?

— Нет, — слишком быстро отвечает.

— Юля не нуждается, а уж тем более в финансах. Я хорошо зарабатываю — тебе ли об этом не знать, у твоих двоюродных сестер адекватные и даже, представь себе, состоятельные и внимательные к их желаниям немного чокнутые родители. Какие есть, малыш! Девчонки вроде не в обиде. А нас, ваших надоедливых предков, не выбирают, вот станешь матерью — узнаешь! А это лишнее, Даша! Забирай их на хрен и не драконь меня! — выдвинув подбородок, указываю ей на денежную стопку.

— Я хотела просто поддержать Юлу, Сережа. Мне показалось…

— Она не ты, Дарья! Она не пойдет на то, что ты решилась сделать много лет назад. Какого черта? — оскалившись, рычу. — Деньги убрала!

— Сережа! — слабо всхлипывает.

— Довольно! — с надменным видом откидываюсь назад, руками уперевшись в острый край стола, распускаю пальцы веером и впиваюсь подушечками в деревянную поверхность мебели. — Ты, твою мать, больна?

— Нет, — повесив голову, тихо отвечает.

— Тебе не хватает внимания? — стучу ладонью по столу, словно ритм изматывающей нас обоих викторины отбиваю.

— Нет.

— Хочешь что-то рассказать? Или ты так просишь нас о помощи?

— Нет.

— Я задал два вопроса, рыбка, — уточнение, как издевку, проговариваю.

— Нет, не прошу, дядя, — выразительно сглатывает и все так же тихо отвечает. — У меня все хорошо! — поднимает голову и гордо выставляет подбородок, расправляет плечи, демонстрирует мне грудь, смахивает жалкий вид с себя и клеит на мордашку лживую улыбку, почти нервный, жизнью изувеченный оскал.

— Что с тобой, малышка? — резко подаюсь вперед и хватаю ее за дергающиеся ручки.

— Нет, — отрицанием отвечает.

— Даша, у тебя неприятности? — сжимаю тонкие прохладные кисти.

— Нет.

— Что ты творишь, рыбка? — глажу пальцами хрупкие девичьи фаланги.

— Нет.

Заклинило или заело? Пора бы ей сменить пластинку!

— Дашка… — одной рукой тянусь к ее щеке, она отстраняется и смотрит на меня безумным, остекленевшим мертвым взглядом.

— Нет.

Стоп! Стоп! Стоп! Я, сука, сам себя переиграл. Сильно с воспитанием перегнул… И все окончательно запутал, сам себя в угол безысходности загнал… Задергал девочку… И обвинил несправедливо… Я испугал ее… Заставил «нет» на автомате отвечать… Похоже, хреновый из меня детско-девичий психолог!

— Я могу помочь, рыбка?

— Нет.

— Я хотел бы знать…

— Нет.

— Перестань, пожалуйста, — свожу ее ладошки вместе и подтягиваю к себе. — Откройся мне.

— Нет.

— У тебя проблемы с мужем?

— Нет.

— Я же вижу. А что с тобой? Не хочешь поговорить, например, с родителями?

— Нет.

То есть?

— Даша…

— Я всего лишь хотела помочь сестре, Сережа. Мне не нужны деньги, которые я зарабатывала и усиленно всю жизнь копила. В них нет счастья, я слишком поздно это поняла. С юных лет мечтала о танцевальной карьере, о собственной семье, о простом благополучии. Я о величии мечтала, дядя! — шипит, глядя мне в глаза. — А по факту гребаные проблемы получила. Может кто-то проклял меня?

— Ты что городишь? — шикаю и дергаю ее выдирающиеся из моего захвата руки.

— Я не подталкивала Юлю к тому, чему ты стал случайным свидетелем. Извини, пожалуйста, что так получилось тогда. Просто…

Как так вышло, что я, паршивая овца в своей семье, стал доверенным лицом восемнадцатилетней глупенькой девчонки с идеальным представлением о мире? У нее же есть Лешка — крутой и сильный отец, Ольга — любящая, вдумчивая мать, есть родная сестричка — подружка и опора, а она за каким-то чертом выбрала меня, не совсем устойчивого в психологическом плане мудака.

— Почему ты выбрала меня, рыбка? — через ее плечо рассматриваю скупо декорированную стену заведения, но на последнем слове отмираю и быстро перевожу свой взгляд в ее глаза.

— Что? — она с явным пренебрежением прищуривается.

— Доверенное лицо? Даша, это издевательская шутка? Как…

— Признаться, что обманулась и неправильно решила, очень трудно, дядя. А такой, как я, вдвойне труднее. Хотела жить по своей мечте, но, увы, не потянула и упала. Я проиграла! Как оказалось, я проигрыш не переношу. Вот…

— Ты ведь могла поговорить с родителями, а не принимать спонтанные решения, стреляя очередью в ноги. Что ты…

— Поздно отыгрывать возможные варианты назад. Эти деньги я хотела бы отдать Юле. Это мой подарок племяннику или племяннице. Все, что могу!

— Нет, солнышко. Это пригодится тебе! У тебя ведь скоро будут дети…

— Нет, Сереженька. Их никогда не будет, — пожимает острыми плечами. — Так уж получилось! Это мой заслуженный гонорар! — зло хихикает, словно погружается в пучину нехорошей эмоциональности. — Плата от судьбы за непокорный норов, за чертову гордость, за патологическую обидчивость, тщеславие, заносчивость, за то, что сказочку придумала, но вот герои моего произведения, увы, не доросли физически, да и психически, до сцен, в которые я их неосторожно перенесла. Не обращай, пожалуйста, внимания на меня и на все, что говорю. Стараюсь, понимаешь? Я так стараюсь все забыть, что очень часто в реальном мире забываюсь! Спасибо, дядя, что привел меня в чувства. Спасибо, спасибо… Хочу просто дальше жить с моим Ярославом, — тихим шепотом добавляет, — с моим любимым мужем, но без детей. Это ведь возможно?

Считаю, что…

— Вполне, рыбка.

Ерунда какая-то! Ей нужен не полоумный дядя, а спокойное внимание, сочувствие и сопереживание, возможно, женский взгляд на вещи, ей нужен совет мудрой матери, от которой она отгораживается, как от своего кровного врага.

Она совсем не плачет. Странно успокоилась, словно горя не бывало. Молчит и просто смотрит на меня, и даже, что подозрительно транслируется и очень сильно раздражает, абсолютно не отводит карие глаза. Бросает вызов или меряется силами?

— Потрать их с пользой, — киваю на бумажный сверток. — Не надо раскидываться тем, что слишком тяжело досталось.

— Угу, — Даша отворачивается и мертвым взглядом таращится в затягивающееся дождевыми каплями огромное окно.

— Прием? — окликаю племянницу.

— Да? — она все-таки выказывает заинтересованность, но ко мне не возвращается лицом.

— Ты поняла меня?

— Конечно. Спасибо, что все объяснил…

Твою мать! Что я натворил?

Сидя в салоне своего автомобиля, наблюдаю за рыбкой две пятнадцатиминутки, то есть ровно полчаса. Она почти не изменила позу, в которой я ее оставил после не очень откровенного разговора по душам. Дашка смотрит в бездну и пытается найти оттуда встречный вызов? Я уже такое видел — был в жизни неприятный опыт, который сильно изменил меня. Ей некуда идти? Почему девчонка не торопится на свою любимую работу? Почему не спешит на встречу с мужем? Она, сидя в этом детском кафе, чего-то ждет? Слежу за ритмичными движениями стеклоочистителей, мелькающих перед моими глазами туда-сюда, и набегающие версии мысленно и не спеша перебираю.

Дарья медленно поднимается и выходит из-за стола. Проходит между выставленных стульев, кому-то улыбается, открывает дверь и покидает этот мини-ресторан. Но…

Вот же, чертова племяшка! Она оставила тот сверток в этом памятном для нас с их малых лет кафе. Выскакиваю из машины и лечу обратно внутрь. Расталкиваю неторопливых посетителей, шурую по проходу к нашему недавнему столу и натыкаюсь грудью на официанта, смотрящего на пачку денег, запакованных в бумажный сарафан.

— Прошу прощения, — протягиваю руку, — я могу забрать?

— Это Ваше? — с доброжелательной улыбкой на лице парень спрашивает у меня.

— Сидели здесь с племянницей, а она оставила. Только-только вышли, еще и пяти минут не прошло.

— Точно-точно! Я Вас запомнил, — паренек протягивает злосчастный пакет, а я громко выдыхаю и вымученно скалю зубы, словно идиот.

— Сердечно Вас благодарю, — говорю ему и поворачиваюсь на выход…

— Добрый вечер, ХельСми, — сально подтекаю рожей перед женой Смирняги.

— Привет, Сергей! — Ольга отступает в сторону и приглашает меня зайти к ним в дом. — Ты один? — она заглядывает мне за спину. — А где жена?

— Увы! Женька переваривает свой вновь приобретенный статус, заново привыкает к старому и давно привычному состоянию. Чика ловит кайф от осознания нашего законного положения. Почувствуй, пожалуйста, модус вивенди и пойми ее! — смеюсь и дергаю руками, подлавливая начинающийся очередной приход. — А Леха дома?

— Чего-чего?

— Велихов свою лепту внес. Не спрашивай, родня.

— Ты видел Гришу? — всплескивает руками и слегка подпрыгивает на месте.

Не просто видел! Он мне, сучий потрох, свадьбу несколько часов назад любезно и законно, что самое главное, организовал.

— Так, где хозяин твоего сердца? Хочу поговорить.

Оля протягивает руку, указывая на комнату, в которой меня сегодня, по всей видимости, ожидает еще один не самый приятный разговор.