La Cumparsita… В ритме танго

Глава 31 Горовые…

Две недели спустя

Даша

— Добрый день, Лариса Максимовна, — с добродушной улыбкой на лице приветствую свою свекровь. — Вы одна? А Сергей Сергеевич разве не приехал?

— Здравствуй, Дашенька. Сережа паркует машину. Сегодня возле вас не оказалось свободного места. Он высадил меня, а сам поехал угол выбирать, где можно оставить автотранспорт. Если ты не возражаешь, то давай пока не будем закрывать дверь. Хорошо? — мама Ярослава тянется ко мне за привычным поцелуем в щеку.

— Да-да, конечно, — отвечаю тем же и аккуратно прикасаюсь губами к ее теплой мягкой коже на лице.

Она плавно отстраняется, рассматривает мою фигуру как будто бы издалека, затем обхватывает плечи, бережно растирает оголенную кожу и спускается немного ниже, к предплечьям, а затем кистям.

— Худенькая и прохладная, хрупкая, изящная девочка, да еще к тому же в легкой маечке. Красавица наша! — сжимает мои пальцы и аккуратно, медленно массирует фаланги. — Детка, что-то ты очень бледненькая, — вдруг останавливается в своих движениях и сводит мои ладони вместе, несильно встряхивает, словно что-то внутрь ручной лодочки загружает. — Дрожишь? Замерзла? Где свитерок? Все нормально, дорогая? Хорошо себя чувствуешь? Ты питаешься своевременно, сын тебя не объедает?

— Нет-нет, я не замерзла. Все хорошо, просто… — пожимаю плечами, но растягиваю рот в еще более широкой улыбке. — Не знаю, что со мной.

Да куда уже шире? Но мне не привыкать искренне иногда неискреннюю радость на своем лице изображать, тем более, когда в нашем доме находятся родители мужа. Нет-нет, с ними я естественная, простая и совершенно не играю. Они замечательные люди и хорошо относятся ко мне. Я уважаю этих двух обеспокоенных нашим счастьем и всегда рада, к сожалению, очень редким их визитам к нам. По-моему, они меня слегка стесняются и страшатся нарушить наш, вероятно, мнимый покой с Ярославом. Горовые старшие ведут себя всегда тактично и чересчур предупредительно: заранее договариваются о встрече, а с собой обычно привозят какую-нибудь домашнюю выпечку, помимо личных вещей моего супруга, которым в доме у родителей, по-видимому, нет числа. То очень старые и слишком молодые, почти юные, фотографии, то вышедшая из моды, но все еще в хорошем состоянии, мужская одежда, то медали и поощрения за службу Ярослава, то милые награды за его гоночные достижения — смешные позолоченные кубки величиной с мою ладонь и ленты в виде розочек, которые, как правило, цепляют призовым лошадям на упряжь. Свекровь прекрасно готовит — мне бы поучиться у нее — с любовью и почти профессиональным мастерством. А выдержка, уравновешенность, спортивное спокойствие и отличное воспитание моего мужа целиком и полностью ее заслуга. Эта женщина — истинная мать и любящая жена!

Я чувствую себя весьма неплохо — не соврала милой женщине, но вот с цветом моей кожи все же есть небольшие, но явные, проблемы — чересчур внимательная свекровь все в точности подметила. Еще я ощущаю неполадки со скачущей температурой тела, периодической головной болью, раскалывающей мою черепную коробку на несколько частей; есть неприятности и неудобства с назойливым покалыванием слева и в центре груди, а также с тремором рук и неспокойным, почти судорожным, состоянием ног, особенно бессонными ночами, когда я, уперевшись локтем в матрас, со слезами на глазах рассматриваю спящего рядом с собой Ярослава. Мне кажется, он не простил меня за то, что случилось в доме у моих родителей, хотя чуть ли не клялся в том, что прекрасно понимает мое нестабильное состояние, что и сам испытал в тот день нехорошие чувства от посещения детского государственного учреждения. Уже четырнадцать дней, как мы не возвращаемся к неудобному разговору о приемных детях и не обсуждаем планы на дальнейшую совместную жизнь. Мы, вообще, больше ничего не обсуждаем, а по проверенному течению плывем согласно привычному расписанию бездетной молодой пары — утренний подъем, душ, завтрак, работа, раздельный обед, но все еще совместный ужин, просмотр вечернего кинозала на диване, общая постель, в которой мы по ощущениям не спим вдвоем. Секса нет, впрочем, как и простых объятий. Их нет уже четырнадцать дней — ровно две недели. Скупые фразочки «как твой день прошел» и «спокойной ночи» — наши с некоторых пор прописанные незримым сценаристом зазубренные слова. Я понимаю, что тема окончательно не закрыта и, на самом деле, некоторые моменты мне хотелось бы заново с мужем пересмотреть и обговорить. Но как? Как все это сделать, если Ярослав, по-видимому, замкнулся и полностью сосредоточился на своей работе и на единственном сыне, не оставляющем настырных попыток пробиться на призовое место на гоночном подножии, чтобы раскупорить игристое, которое ему в силу возраста пока еще нельзя употреблять. Думаю, что согласна на ту девочку, которая в тот день по-настоящему смеялась на руках у мужа. Я могла бы ее принять и, возможно, даже полюбить, если он по-прежнему в ней заинтересован и не будет против. Но есть одна беда — захочет ли теперь эта девочка меня?

На следующее утро, после страшного скандала, который сама же инициировала у родителей, не сказав никому ни слова, я, как по давно заученному плану, вызвала себе такси и быстро вернулась в наш с мужем дом. Горовой с раскинутыми по сторонам руками, с одной живой и так и не снятой на ночь бионической конечностью, развалился на диване в общей комнате и беспокойно дремал, забросив голову на мягкий бортик спинки. Не знаю, о чем он думал до того и про что мечтал в тот момент, когда я не ночевала с ним, но моему быстрому возвращению домой был как будто рад. Ярослав вздрогнул, когда я прикоснулась к его волосам и разбудила легким толчком в плечо, тут же подскочил и выпрямил ноги, затем мило улыбнулся и целомудренно, как будто даже по-отечески, вытянув губы, поцеловал в пульсирующую венку на моем виске. Он на меня не держит зла, а разгулявшаяся нехорошая эмоциональная стихия все же миновала нашу семью? Тогда мне в тот момент так показалось. А сейчас? Сейчас я в этом абсолютно не уверена…

— Дашенька, мы ведь тебя не задерживаем? Ты не торопишься на свою работу? — Лариса Максимовна проходит внутрь, удрученно покачивая головой, словно о чем-то сожалеет, затем тихо охает, словно подлавливает сердечный приступ, и глубоко вздыхает. — Вам бы переехать, Даша, и забыть об этом месте. Ох-хо-хо, ну что это такое…

— Нет, не задерживаете и я не тороплюсь. Сегодня всего одно занятие по расписанию, а потом еду к ним туда, на базу, — последнее пожелание намеренно игнорирую. Муж не любит, когда говорят о нашем доме, выдавая настоятельные рекомендации о смене места жительства.

«Наше жилье — семейное табу!» — так он мне когда-то сказал.

— Господи, опять эти гонки. Что ж им не сидится на месте? Кирилл только поправился, выздоровел, правда, еще хромает с этой штуковиной на стопе, а уже ищет на свою задницу скоростные приключения. Ярослав не был таким в его возрасте. Не был, не был. Он был спокойнее и намного тише, словно наполеоновские планы в разуме вынашивал. Видимо, стратегию по завоеванию гоночного пьедестала разрабатывал, — мать оглядывается в помещении, приоткрывает рот в явном желании что-то еще сказать или о чем-то задать вопрос, но не выполнив намерение, клацает зубами и сжимает губы в тонкую линию.

Свекровь кружит на площади, которая выступает в роли общей комнаты на первом этаже, в просторном зале с огромным зеркалом в пол, в котором мы с ней вдвоем в полный рост сейчас отражаемся.

— Как ваши дела, Даша?

— Все хорошо, — слежу за ней, сведя впереди руки и переплетя свои пальцы, рисую живые вензеля. — А как Ваше здоровье и самочувствие Сергея Сергеевич?

— Да что мне сделается, дочка, — сзади громко произносит высокий мужчина, мой спокойный свекр, — живу и тихо радуюсь. Еще бы внуков повидать…

— Сережа, — мать грозно шикает на него и глазами показывает, что надо бы замять неудобный разговор. — Будут внуки, дай детям осмотреться и погулять. Тут бы с неуправляемым старшим сладить. Ой, Кирилл-Кирилл! Вика с ним наплачется, попомните мое слово. Подтверди, что Ярик не был таким! — голосом почти приказывает ему.

Ярик? Серьезно? Мать, похоже, пользуется тем, что мой Горовой этого сейчас не слышит. Помню, когда мы только познакомились с ним, то его жутко бесило, если я вдруг невзначай или все-таки специально выдам такое сокращение его имени. Он зеленел и быстро выходил из себя, скрипел зубами и почти вопил:

«Ярослав, Даша! Запомни уже, честное слово! Не трави меня. Я ненавижу эту кличку, словно гребаное издевательство. Хочется добавить что-то матерное для созвучия. Ты не возражаешь?»,

а потом специально добавлял «кумпарсита», словно подзуживал и провоцировал меня. Значит, ему можно прозвища давать, а мне нельзя слабое подобие миленького имени вслух с улыбочкой сказать.

— Не был! — отец быстро соглашается с ней. — Он вообще взрослым сразу родился. Серьезная сосредоточенная мина, высокий рост, жажда скорости и тяжелейший характер. В кого он, черт возьми, такой?

— Это у него от тебя, — свекровь выставляет указательный палец и тычет своему мужу прямо в глаз. — Согласен?

— Не отрицаю, мать, — ярко улыбается и обнимает меня за плечи. — Не обижает сын? — свысока смотрит на меня. — Можешь нам все рассказать. Ярослав хоть и взрослый мужчина, но родителей по-прежнему слушает. Если ты, Дарья, заявишь на некорректное поведение бандита, то я, как его производитель, если можно так сказать, выполню все гарантийные обязательства, которые на меня возложены. Итак?

Нет! Ярослав меня не обижает. Но между нами что-то нехорошее все-таки происходит. Мы больше не встречаемся с ним за завтраком так, как это было раньше. По-прежнему две красивые и одинаковые по форме и расцветке огромные тарелки, два набора столовых приборов и две чашки находятся на одном столе в нашей странной кухне. Только легких разговоров друг с другом в промежутках между сменой блюд как будто больше нет. Мы не занимаемся той истинной любовью, к которой я за два года жизни с ним привыкла, не принимаем совместный освежающий душ, переходящий в нечто большее, не обнимаемся и даже не целуемся так, как прежде. Но я на это не ропщу, потому как в том, что сейчас творится целиком и полностью моя вина. Он ждал, ждал, ждал, а я… А я его, как глупенькая малолетка, подвела!

— У нас все замечательно, Сергей Сергеевич, — вскидывая подбородок, отвечаю. — Никаких проблем!

— Вот и замечательно, дочка. Мать! — обращается к жене. — Давай по-быстрому. Дарье точно нужно на работу, только она об этом тактично нам не сообщает. Ага?

Прижимаюсь к этому мужчине и крепко обнимаю его за талию.

— Спасибо, что приехали, родные, — куда-то в грудь ему шепчу.

— И подвезти сможем. Если надо, конечно? — он утыкается носом мне в макушку и, как муж когда-то, туда-сюда водит подбородком по моим волосам.

— Я скажу Вам сердечное спасибо, Сергей Сергеевич.

— Без проблем, Дашуля. Это всегда можно, раз твой муж занят адскими скачками на железных, человеком необъезженных скакунах.

— Он тренирует подрастающее поколение, — бухчу и вступаюсь за отсутствующего здесь супруга.

— А-а-а! — смеется. — Ну да, ну да! Чрезвычайно убедительный аргумент. Давай, невестушка, беги наверх. Там сегодня прохладно, — пальцами указывает на мою одежду, — футболку потеплее подбери и обязательно на голову шапку натяни.

— У меня густые волосы, а кость не мерзнет, — в подтверждение взъерошиваю локоны.

— Ну, твое дело! Беги, дочка…

Пока Лариса Максимовна перебирает и раскладывает то, что сегодня нам привезла, а Сергей Сергеевич хозяйничает у Ярослава в гараже, мне в рабочий чат прилетает ставшее почти злободневным сообщение от крайне надоедливого с некоторых пор Игорюши — чтоб этот засранец долго жил — Бусинцева. Если честно, он так меня измучил своими официальными уведомлениями о том, что:

«Тебя не допустят к работе, Даша. Это, твою мать, никакие не шутки. Ты не прошла медосмотр. Какого черта, Горовая? Ау?» — читаю еще одно любезное послание с вполне очевидной угрозой, транслируемой машинным начертанием.

Не спеша переодеваюсь, то и дело поглядывая на светящийся экран смартфона. Сообщения летят, как неудержимый снежный ком, разбивающий крепкую привычную конструкцию. Ну что ему сказать на это все? Что не боюсь его и мне плевать на угрожающие последствия и возможный волчий билет в своем послужном списке? Рано или поздно ситуация все равно изменится, и он будет первым, кто станет умолять меня вернуться в группу на тяжелую танцевальную службу. Терпсихора позовет или отдаст ему приказ, а у него не будет выхода — его неудовлетворенные, почти брошенные или кинутые на финансовое вознаграждение, клиенты интеллектуально или физически продавят и поспособствуют моему скорейшему восстановлению в той же должности, но с повышенным окладом и, возможно, премиальным бонусом, который я выторгую у засранца в качестве недополученных отступных при своем предшествующем увольнении.

Или, возможно, что пройду ежегодное освидетельствование немного позже? Сейчас неподходящий момент для праздных шатаний и стояний в очередях под государственными кабинетами с одной лишь целью, чтобы потешить разговорами «про это» скучающих врачей.

Или, наконец, что проплачу, так уж и быть, тот сверхважный разрешительный документ от медицинской службы?

«Не истери, Буса!» — хихикаю и набиваю свой ответ.

Он тут же перезванивает и почти орет мне в ухо о том, что через две недели будет, по всей видимости, мой последний рабочий день.

— Новые правила, Даша. Меня хорошо слышно? — рычит в трубку.

— Не кричи, я не глухая. Что еще за правила? — поправляю воротник своего гольфа.

— Тебе сколько лет?

— Тактичностью ты никогда не отличался. Женщинам такие вопросы не принято задавать, мужчина. Узнай об этом в отделе кадров, Игорек…

— Горовая! — резко обрывает мой издевательский ответ. — Там до хрена специалистов. Ты что, маленькая? Врачей боишься? Какой из них тебя пугает?

— Окулист! — хмыкаю и поворачиваюсь задницей к зеркалу. Вполоборота рассматриваю себя, проглаживаю швы на бедрах, успокаиваю оттопырившиеся карманы узких черных брюк, завожу ладони между ног, расправляю внутренние «морщины».

— Даш, — он слишком жалобно звучит, — я тебя прошу…

— Игорь, правда, некогда. Я скоро буду на рабочем месте, там и поговорим.

— Мы отменили твои занятия, Даша. Извини…

Я округляю глаза и, склонившись над телефонной трубкой, куда-то в непонятный мир кричу:

— Ты охренел? Что за самоуправство, Игорь? Это важно? Важно, не подвернула ли я ногу по пути на работу или, неудачно спрыгнув с кровати, не потянула ли сухожилие? Не подвернула и не растянула! Поверь, такие травмы я бы почувствовала. Что еще? Ах да, не кружится ли у меня голова? Ей некогда кружиться и потом, у меня огромный стаж выполнять вращения. Тебе нужна справка от стоматолога о том, что у меня все зубы на своих местах и я способна скалиться, когда заворачиваю бедрами восьмёрочки? Верни назад…

— Уверен, что так быстрее будет. Ты сейчас подсуетишься с медобходом, а завтра принесешь направления, в которых будут стоять отметочки о том, что ты сдала все перечисленные анализы и прошла хоть какую-то часть узких специалистов. Угу?

Вот же сволочь!

— Я уволюсь, — выставив на пояс руки, угрожающе рычу.

— Тебя и так уволят, Горовая. Пойдешь на содержание к муженьку, который будет просто счастлив! Эскорт-услуги согласно прейскуранту. Не только сине-черный штамп в отечественном паспорте, но и денежное содержание красивой, но бесполезной в денежном искусстве, аргентинской куклы…

— Закрой рот! — перебиваю Бусу.

— … а так хотя бы будет так называемый последний шанс запрыгнуть в вагон законопослушных исполнителей.

Да пошел он!

Хватаю свою сумку, проверяю имеющееся содержимое, закидываю внутрь мобильный телефон и все же просматриваю выписанное давным-давно направление на плановый осмотр. Хотела бы проигнорировать, да видно ничего не выйдет.

— Даша! — кричит мой свекр. — Детка, ты все?

Подскакиваю к перилам и, перегнувшись через них, с улыбкой вниз ему говорю:

— Иду, Сергей Сергеевич…

Поликлиника, регистратура, в которой даже нездоровой телом мне не протолкнуться, узкие коридоры, пропахшие лекарством, дерматиновые лавочки, забитые тяжелобольными или только лишь обследуемыми клиентами на стационар… Чертовы электронные талончики и любимая живая очередь с вполне конкретной целью — просто пообщаться:

«Как вообще здоровье? Что да как?».

Я выполняю все, согласно назначениям — рентген, общие анализы, тест на «Ш, Б, М, Н, К» и тихий шепот «свистящих» чисел в кабинете отоларинголога.

— Слух превосходный, — с улыбкой пишет доктор, сдвинув на бок лобный рефлектор. — Жалоб нет?

— Нет. Спасибо, — перебираю пальцами ремешок своей сумки и нервно посматриваю на время.

— Вы куда-то торопитесь? — замечает мои суматошные движения.

— Меня муж ждет, — бросаю взгляд в ее записи и непроизвольно улыбаюсь, там все «плюс», «удовлетворительно» и «сто процентов».

— Что у Вас еще осталось, — она переворачивает амбулаторную карточку для того, чтобы, по-видимому, прочесть мои имя и фамилию, — Дарья Алексеевна?

Открываю свои заметки и пролистываю список. Вожу пальцем и отмечаю закрашенными квадратиками то, что уже выполнила.

— Кажется, хирург, дер-ма-то-ве-не-ро-лог, — читаю по слогам, — и невропатолог.

— Сегодня неприемный день. Подходящее время уточните в регистратуре, пожалуйста, — любезный врач пожимает плечами. — Так что, потерпите еще несколько минут. Я постараюсь быстро закончить и отпустить Вас к мужу.

Шепчу «спасибо» и громко выдыхаю:

«Хорошо!»,

а врач в ответ мне мило улыбается и ниже над столом опускается головой, всматриваясь в свои записи.

Занятия на сегодня отменились, зато я, кажется, выторговала себе еще один годик танцев. Вот что значит шустро подсуетилась! Стучу по хлопающим сенсорным клавишам и почти письменно сообщаю своему партнеру-компаньону и по совместительству начальнику о том, что «чиста», «стерильна», слишком «зорка» и «не глуха», а к работе буду допущена через три узкоспециализированных врача. Кстати, последние два пункта о зрении и слухе для танцовщицы профессионально важны и жизненно необходимы.

«Спасибо!» — отвечает Буса и дарит после восклицательного знака розовощекий улыбающийся эмодзи с тремя розовыми цветками.

Тюльпанчики? Он это серьезно?

«Не от мужа не беру! Извини…» — язвлю над Игорем и все-таки в конце сообщения ставлю ручной знак примирения.

«Без обид? А я, действительно, свободна на сегодня?» — отправляю еще одно уведомление.

Он подтверждает и даже добавляет пожелания хорошего дня и страстного вечера. Ах, как сильно переигрывает, но слегка пережимает. Однозначно! Но мое сегодняшнее настроение не располагает к началу выяснения отношений с Игорьком. Пусть тешит себя мыслью, что его малышка-кумпарсита завтра-послезавтра выйдет в танцевальный зал свежей и освидетельствованной всеми городскими эскулапами примой-балериной.

Муж не звонит и ничего не пишет… Такая вот проблема! Его абонентская карточка на моем мобильном уже несколько дней закрыта. Обновлений нет, а «клиент», по-видимому, не спешит оплачивать статус-премиум и понижает общий рейтинг по лайкам и по обыкновенному общению до «вызывающего подозрения». Поэтому пишу сама, после проверки на грамматические ошибки, отправляю и начинаю нервничать в ожидании его ответа. Похоже, ему сейчас не до меня или он занят очередным гоночным открытием? Ярослав молчит: и в текстовых сообщениях, и голосовым оповещением. Хмурюсь, формирую складку между бровей, но тут же распрямляюсь и улыбаюсь. Нет проблем! Значит, я сделаю сюрприз и все равно проведу весь день со своим любимым человеком…

— Добрый день, — поднимаюсь в тренерскую палатку и здороваюсь с присутствующими. Мужчины улыбаются, подмигивают и одобряюще кивают головами в знак своего приветствия.

— Даша! — Алексей Петрович раскрывает руки, затем закидывает голову, как будто бы заходится в приступе демонического смеха, и ждет не двигаясь, когда я подойду, чтобы обняться с ним.

— Где Ярослав? — качаюсь в его объятиях, а взглядом обвожу просторное, сегодня сильно продуваемое, помещение.

Мельком замечаю чересчур серьезного Кирилла в фиксаторе стопы и огромных, по-моему, отцовских наушниках, внимательно следящего за видео, транслируемом на большом экране, потом в поле моей видимости попадает команда тренеров, странная парочка механиков и праздно шатающихся зазывал, собравшихся возле какого-то навороченного монитора, а вот мужа я, как ни стараюсь, среди всех этих любопытных зрителей не вижу, словно его здесь вообще нет.

— Где он? — кручусь, оглядываюсь и, кажется, уже психую.

— Надень-ка это! — «Карл», как обруч или драгоценную диадему, водружает мне на голову наушники с пушистым микрофоном. — Прием? — крутит пальцем у виска, проверяя связь. — Даша?

Одобрение киваю и внимательно прислушиваюсь к очень странным звукам, доносящимся из заключенных в лайковую кожу динамиков. Какое-то глупое пение, несуразное бухтение, бормотание и определенно нерусский счет, еще, похоже, звериное урчание или океаническое брожение, словно у кого-то бред или посталкогольный синдром, или неизлечимая болезнь желудка…

— Что это? — громко квакаю в свой микрофон.

— Это твой муж, — с улыбкой старый тренер отвечает. — Его манера езды и общения! Горовой на своем пределе, поэтому, — он посмеивается, — чушь в эфир вещает…

Я не могу в это поверить! В голове не укладывается, что Ярослав на такое решился. Он же обещал и наотрез отказывался! Этого не может быть! Нет, нет, нет… У него же травма, страшная, непоправимая и навсегда неизлечимая — нет руки! Сам же говорил, что не вернется в спорт. Более того, заверял, что этого не хочет. Он ведь инвалид, у которого вместо левой руки почти роботизированный протез. Это сон, а я должна вот-вот проснуться? Так растолкайте, ради Бога!

— Ярослав! — истошно в эфир кричу.

— Тише! — тренер своими крупными ладонями теснее прижимает круглую защиту к моим ушам и сосредоточено смотрит на меня. — Тише, Даша, не пугай его. Идем посмотрим на спортивную форму первоклассного пилота. Поверь, это того стоит…

Нет, не стоит! Он не прав. А если муж на этой трассе разобьется и погибнет? Всхлипываю и тут же зажимаю рукой свой микрофон, чтобы не истерить в эфир, который будут слушать всей заинтересованной толпой озабоченные скоростью мужчины. Алексей Петрович подводит меня к своему экрану и рукой указывает на движущийся болид по ровной, как стекло, дороге.

— Даш, это будет супершоу! — заметив, по-видимому, мою реакцию на его спортивный интерес, тут же исправляет высказанную формулировку и объясняет, что он имел в виду, оскалив в ожидании долбаного шоу зубы. — Четыре металлических брелка с эмблемой родимой конюшни разбросаны на треке, в определенном месте, на особо сложных поворотах, если быть скучно точным. Ярослав покажет трюк…

— Вы издеваетесь? Трюк? Это что, серьезно? Остановите, я Вас заклинаю, — глотая скатывающиеся слезы, тихо умоляю и прошу. — У него рука болит, а там…

— Тихо-тихо, девочка. Он классный гонщик. Мне показалось, что именно сегодня Горовому не помешало бы выпустить пар, уж больно он настаивал на своей персональной гонке…

Ему показалось? А вот я так не считаю. Какая гонка для пилота без руки?

Пока я тихо плачу, сжимая-разжимая микрофон, посапываю и скулю в те моменты, когда на бешеной скорости его машина проносится мимо нашего шатра, весь тренерский штаб, вся человеческая рать, затаив дыхание наблюдает за тем, как мой муж пытается убить себя.

«Люблю… Люблю… Люблю… Тебя!» — шепчу с закрытыми глазами. — «Вернись живым. О большем не прошу, Ярослав!»

— Что он делает? — слышу, как переговариваются тренеры между собой.

— На полной скорости… — в ушной динамик слышится мне. — Вот это техника!

— Проходит поворот на управляемом скольжении… Крутой пельмень!

— Пап, класс! Ты просто вау! — с придыханием говорит в эфир Кирилл.

— Заткнулись, бляди, — бухтит какой-то грубиян. — Ты хорошо идешь, Горовой.

— М-м-м, р-р-р, х-х-х, ш-ш-ш, ф-ф-ф-ф-р-р-р, — а эту нечеловеческую чушь молотит Ярослав.

Зажмуриваюсь и кряхчу, как жалкая старуха:

«Прости меня! Прости, прости, прости…».

— Бл, подхватывает задним колесом брелок и гонит дальше… Бля-я-я-ядь! Смотри-смотри, что делает. Пиздец! — я слышу даже громкие аплодисменты, словно мой Горовой — плешивый цирковой медведь, который на потеху публике совершил через голову кульбит с каким-то металлическим брелоком на искривленной травмой лапе.

Ненавижу этот чертов спорт! Просто ненавижу! А сегодня, именно сегодня — я с родного адреналинщика не слезу, похоже, будет нехороший разговор с мужчиной, который наплевал на мой страх и сел за штурвал этого болида, словно овдовел, развелся и полностью освободился от возложенных государством на него строгих обязательств: любить и уважать, холить и лелеять, финансово поддерживать женщину, с который вступил в брак… Возможно, по глупой прихоти, в силу недоразумения или по досадной неосторожности. Похоже, кому-то больше нечего терять? Я покажу ему, где раки зимуют, почём пуд соли нынче и какова полная цена моего перенапряжения, но:

«Только вернись ко мне, Ярослав!» — молюсь, сложив в нужном жесте руки;

«Хочу быть только с тобой, любимый. Все остальное неважно и несущественно… Слышишь?».

— Сколько уже? — какой-то высокий мужчина рядом со мной задает вопрос.

— Три вроде, — ему спокойно отвечают.

— Последний круг и еще один брелок?

— Совершенно верно!

— Ставлю на то, что возьмет правым задним.

— Поддерживаю и повышаю…

Со злостью во взгляде рассматриваю всю эту толпу толстопузых зевак и воздыхателей. Твари! Ярослав погибнет, а они ставят деньги, считая призы, которые он навешивает на колеса своего гоночного автомобиля, совершенно не сбавляя скорости.

Дрожу от нетерпения, сжимаю свои руки, переступаю с ноги на ногу, исподлобья рассматривая все, что проходит на экране навороченного «телевизора».

И вот, наконец-то, развевающийся клетчатый флаг и слишком резкое снижение тона голоса машины… Болид подкатывает четко к тренерскому штабу и тормозит возле меня, стоящей на значительном возвышении. Я смотрю с презрением на пилота, неуклюже выбирающегося из кабины машины. Ярослав снимает шлем, отбрасывает его и скромно улыбается, машет мне живой рукой, подмигивает и воздушно целует. По-моему, вместо искусственной руки у него какой-то стальной крюк, как будто щуп у суперэкскаватора, который он отвинчивает от верхней части бионической руки, словно снимает примочки, искусственно наставленные на оружие или мирную технику.

Гад! Гад! Гад какой! Надменный…Злой…

«Ненавижу!» — скриплю зубами и выставляю подбородок, не скрывая своего неудовольствия…

— Да погоди ты! Даша, — Горовой идет за мной, — слышишь? Остановись, кому сказал? Кумпарсита!

Глотаю слезы и обиду, молчу и специально ни черта этому герою не отвечаю.

— Даш… — похоже, он уже бежит. — Жена? — дергает меня за локоть и разворачивает к себе лицом. — Привет, детка! — улыбается, поправляя свою искусственную «человеческую» руку.

— Новый хват тестировал? — смотрю за ним, испепеляю взглядом и обманчиво спокойным голосом задаю издевательский вопрос. — Подопытная обезьянка — однорукий Ярик?

— Да, — опустив взгляд, отвечает. — Зачем ты оскорбляешь…

— Пошел к черту! — шиплю, выплевывая слюни. — И как? Потешил публику? Мудак! — рычу и скалю зубы.

— Что? — поднимает на меня глаза.

— Удовлетворен, спрашиваю?

— Вполне, — задирает подбородок и подмигивает. — Ты чего ругаешься? — протягивает руку, чтобы прикоснуться ко мне. Я отстраняюсь и отхожу назад. — Послушай же!

— Я хочу домой. Если ты закончил свои эквилибры, — не смотрю на мужа, зато направляю взор по сторонам, — то не мог бы отвезти меня?

— Ты испугалась? — подходит ближе и, обхватив пальцами мой подбородок, обманчиво мягкой силой обращает к себе. — Переживала за ущербного мужа?

— Нисколько, Горовой! Обойдешься! Слишком много чести, — шиплю. — Мне же ничего не угрожало. Просила лишь о том, чтобы тебя по трассе киселем не размотало. Согласна даже на вторую руку, но, чтобы только с головой. Ты… Ты… Ненавижу тебя!

— Даша, Даша, Даша… — повторяя, шепчет мое имя.

— Наказал? Доволен? Бить, по-видимому, не будешь? У тебя другие методы? Отомстил за себя, борец за правду и доверие? Сволочь!

— Что-что? — муж ехидно прищуривается, но очень добродушно улыбается. — Все ведь нормально. Чего ты завелась? Грубиянка!

— Что слышал! — отрезаю и вырываюсь из его захвата, а в сторону злобным шепотом еще грубость добавляю. — Козел! Недоразвитый какой-то! Инвалид эмоциональный, психически больной адреналиновый наркоша…

Ничего не клеится у нас… Не выходит… Все-все насмарку… По-моему, то, что он вытворял на этой трассе — обыкновенный чертов дух противоречия. Ты мне, а я тебе! За неосторожно две недели назад поцарапанную свою душу он вырвет сердце и втопчет оставшуюся гордость жалкой «кумпарситы» в грязь, найдя поглубже лужу?

— Даша…

— Довольно, я сказала! — пристегиваюсь и сильно дергаю свой ремень безопасности, не смотрю на мужа, зато тщательно исследую замочный карабин. — Поехали!

— Ничего ведь не случилось, — наклонившись, заглядывается на меня. — Как твои дела? Родители были?

Неважно! Ни слова не произнесу. Мой отец был прав, когда сказал, что я должна молчать, если желаю сохранить семью. Слишком он… Обидчивый?

— Ты самовлюбленный хрен, Горовой! — выплевываю оскорбление, пока он запускает двигатель. — Несостоявшийся чемпион! Амбициозный инвалид без сердца…

— Все сказала? — смотрит прямо перед собой, ко мне лицо не возвращает.

— Ты эгоист! — визжу, захлебываясь словами. — Питаешь свое эго? Такой ненасытный? Теперь ты с сыном соревнуешься?

— Тебе виднее, — он хмыкает и, сверившись с обстановкой по зеркалам, выезжает с парковочного места на этой спортивной арене. — Домой или покатаемся?

— Чтобы поругаться? — хриплю, рассматривая пейзаж за своим окном.

— Все от тебя зависит, Даша…

Наш серпантин и плавный ход машины Ярослава все-таки баюкают меня. Я успокаиваюсь, расслабляюсь, скулю надоедливую мелодию себе под нос и даже откидываюсь на подголовник своего кресла. Перед моими глазами, когда он был на той сучьей трассе, промелькнула как будто вся наша с ним прошедшая и, возможно, будущая жизнь, без шансов на возвращение в нынешнее настоящее…

— Кумпарсита? — муж согнутым указательным пальцем аккуратно поддевает кончик моего носа. — Спишь, что ли?

— Ты напугал меня, Ярослав, — прикрыв глаза, медленно произношу. — Силь-но!

— Не верю, — он наклоняется ко мне и утыкается носом в закрытую гольфом шею. — Пахнешь хорошо и аппетитно, очень тепленькая…

— Что с тобой? — выкручиваюсь и отстраняюсь. — Нам ведь надо поговорить? Скажи, что «да» и в этом я не ошибаюсь! Пожалуйста…

— Зачем? — слышу, как он с нескрываемым пренебрежением злобно хмыкает.

— Послушай, — вжимаюсь спиной в свою дверь, руками упираюсь в его грудь, словно отталкиваю мужа и прячусь в угол, — мне ведь нужно высказаться!

— Ну, хорошо! — с облегчением выдыхает. — Я слушаю тебя внимательно, — прищурившись, тут же убавляет бешеный напор и всем телом медленно возвращается на свое место.

— Есть причина… — опускаю взгляд и рассматриваю свои нервно дергающиеся руки и скрюченные почему-то странно посиневшие худые пальцы.

— Причина? — расчесывает свою бровь. — Причина чего?

— Ты можешь просто выслушать, а не задавать наводящие вопросы через каждое слово?

— Что изменилось, Даша? — Ярослав хмыкает и нехорошо смотрит. — Давай, пожалуй, с этого начнем.

— То есть?

— Две недели назад ты кричала из-за закрытой двери в какую-то комнату в доме своих родителей, чтобы я ушел и оставил тебя в покое, а сейчас тебя вдруг потянуло на назойливую откровенность. Неужели мой заезд тебя простимулировал, так я могу…

— Прости-прости-прости, — прикрыв руками губы, словно наложив на них печать, быстро отвечаю. — Но…

— Я не погиб и даже не разбился, поцарапав машину, а ты вдруг решила поговорить о чем-то важном и неотложном. Вот я и спрашиваю, в чем дело, Даша?

— Ты говорил о доверии, помнишь?

Всегда, везде, с завидным постоянством!

— И что? — он криво улыбается и точно так же, почти копируя меня фигурой, своей спиной откидывается на водительскую дверь.

— Ты прав! — выразительно сглатываю и резко замолкаю. — Доверие важный пункт в наших отношениях. Я доверяю тебе, когда сажусь в машину, когда…

— Я прав? — прищурившись, грубо перебивает. — И что с того?

— Отец сказал, что…

— Отец? Вот оно что! Сегодня что-то, видимо, произошло. Угу?

— Мой, не твой, — быстро добавляю. — Я прошу…

— Детский сад, ей-богу! Моя Даша слушает папу. А я тебе для чего? А впрочем, — он выставляет перед моим носом правую руку, — не отвечай на последнюю злую реплику. Я просто слушаю! Начинай, жена…

Мне уже не нравится тон его обманчиво тихого голоса и содержание нашего возможного разговора. По-моему, он надо мной смеется и не верит ни одному слову. Что называется, согласно заводским заложенным в него настройкам, муж отформатирован самой природой и не ощущает разницы между ложью и стыдливостью. Тогда храни меня, мой Бог! И помогут мне все высшие силы…

Мотаю головой, словно освобождаюсь от нехороших мыслей, кашляю и рукой спереди обхватываю свою странно удлиненную от фасона кофты шею.

— У меня был аборт в восемнадцать лет, Ярослав, — с опущенным взглядом тихо начинаю. — Мне очень жаль, но наша проблема в паре — это полностью моя вина и исключительно мое бесплодие. Я…

Поднимаю голову и пытаюсь по его глазам прочесть реакцию на то, что намеренно выболтала.

— В восемнадцать лет? — муж сильно изгибает одну бровь и кривит губы.

— Я была молода, не замужем и с ребенком. З-а-л-е-т-е-л-а, — то состояние по буквам медленно произношу, — понимаешь?

— Нет.

Что это значит?

— У меня были отношения, в результате которых…

— Еще раз, Даша! — не дает договорить, дергается и сильно подается на меня лицом, а его ремень безопасности впивается ему в плечо. — Ты была беременна?

— Да, — широко раскрыв глаза, стараясь не моргать, произношу свое признание.

— И сделала аборт? — сипит через зубы, абсолютно не скрывая очевидного пренебрежения.

— Да.

— По медицинским показаниям?

Забыл добавить, видимо, «надеюсь»?

— Нет.

По своему глупому желанию и назло «ему»! Так мне в тот момент казалось.

— Но…

— А кто отец?

— Какая разница? — глупо улыбаюсь и обнимаю себя за плечи.

— И все же? — Ярослав задает вопрос.

— Мне очень жаль, — всхлипываю и прикрываю безобразно растягивающийся рот кулаками. — Прости, пожалуйста…

Он отворачивается от меня и молча нажимает кнопку запуска двигателя.

— Ярослав! — трогаю его правую руку, уже лежащую на руле. — Не сердись, но…

По гуляющим желвакам на скулах я понимаю, что муж не злится на меня.

Мой Горовой просто в откровенном бешенстве…