La Cumparsita… В ритме танго

Глава 33 Горовые…

Даша

Три яйца, почти полный стаканчик молока, щепотка соли, немного молотого черного перца, какие-то сухие травки и, конечно же, мука… Взбиваю, затем тщательно перемешиваю, избавляюсь от комочков и слежу за мелкими светло-желтыми пузырьками, появляющимися на поверхности пищевой массы. Всматриваюсь, всматриваюсь… Облизываю губы и громко сглатываю. Хочу? Хочу! По-собачьи наклоняю голову и прижимаюсь ухом к своему слегка вздернутому плечу, принюхиваюсь и замираю.

Похоже, это положительный ответ. Но! Сырая яично-молочная мучная смесь? Я что, сейчас серьезно? Не шучу? Мне хочется попробовать в неготовом виде то, что я по заведенному давным-давно правилу самостоятельно на родительской кухне в одной миске перемешала? Беру десертную ложку и быстро подбираю внутрь густую, немного клеящуюся, бурду.

«Фу-у-у-у! Господи! Что за странные, как будто изощренные, вкусовые предпочтения и что это вообще такое? Утонченный смак, полная потеря обоняния или это обыкновенный так называемый сдвиг по фазе?» — шепчет, почти рычит, мой внутренний немного истеричный голос, зато желудок настойчиво твердит:

«Пробуй-пробуй-пробуй! Вкусно, вкусно… Ну, вкусно же! Глотай — не нюхай!».

Стоп! Это слишком мерзостно и немного пошло. Зашвыриваю ложку в раковину и, двумя руками оттолкнувшись от края рабочего стола, отхожу назад. Ступаю мягко, словно невесомым шагом, на громадных лапах дикого голодного животного, приготовившегося для решительного финального броска на обреченную жертву.

«Не могу! Это просто отвратительно! Словно клейковину в рот взяла, затем посмаковала, покатав по нёбу и горло прополоскав, а, напитав ее слюной, дальше по проторенному тракту пропустила» — тут же получаю рвотный спазм и, прикрыв глаза, горячими губами лениво двигаю. — «Я, кажется, вырву ту каплю, которую, казалось, по огромному желанию в рот взяла!».

Похоже, завтрак на сегодня отменяется, а у меня, в который уже раз, вынужденная голодовка. Не лезет в глотку даже заплесневелый хлеб. Неподдающееся лечению нервное заболевание и очевидное истощение всего не слишком крепкого организма — таков итог всей жизни. Растираю жаркими и потными ладонями себе лицо, и подхожу к огромному окну на такой же по габаритам кухне.

Сколько я уже здесь? Здесь, у родителей, в том доме, в котором родилась и выросла, в котором прошла вся моя сознательная жизнь. По ощущениям как будто бы неделя, десять дней или немного меньше, или все же больше? Трудно сосредоточиться на счете и на количестве суток, проведенных в абсолютном одиночестве, но я все-таки пытаюсь подвести итог и свести баланс, закрыв кредитную позицию по тяжелейшим дням без Ярослава. Плавно поднимаюсь на носочки, плыву, как та «лебедушка»-солистка из образцового ансамбля народного танца, затем то же самое тренирую, передвигаясь на пятках, добавляя ковырятельный элемент в свою поступь — с носка на пятку, а затем обратно — с пятки на носок. Тяжело, словно что-то неподъемное, грузное и чересчур объемное сдавливает мою грудь, не позволяя легким раздаться и захватит в обработку требуемый кислород. Это сердце, физиологическая проблема, или на душе просто неспокойно? Червячок обиды измученную голодовкой плоть грызет?

— Рыбка, — огромные ладони отца обхватывают мою талию и останавливают суетливое движение. Он переплетает свои пальцы, образуя доверительный замок на животе, аккуратно вдавливает мое тугое брюхо и бережно прижимает спиной к себе. — Доброе утро, Дари, — шепчет в мою макушку папа и прикасается губами к растрепанным волосам, безобразно связанным в какой-то пук. Торчат кудрявые космы, словно выдранные перья из богатого хвоста у какой-то декоративной важной птицы.

«Я, кажется, немного запустила себя» — почесываю голову и перехожу пальцами на уши. Повозившись несколько секунд, глубоко вздыхаю и как будто бы в беспомощности руки опускаю.

— Доброе утро, — очень неуверенно отвечаю.

— Танцуешь с утра пораньше? — отец перегибается через мое плечо и своей пока еще не гладко выбритой щекой прикладывается к тому месту, которое он обидел по досадной неосторожности и своей невыдержанности несколько дней назад.

— Я отдыхаю, — отстраняюсь и недовольно бормочу. — Тяжело, ты огромный.

— Отдыхаешь? — в своих больших руках прокручивает меня, как декоративную фигурку балерины, вытащенную вандалами из детской музыкальной шкатулки. Папа легко подхватывает меня под мышки, но по-стариковски покряхтывая, бережно приподнимает мое тело, перетаскивая неодушевленный столбик, устанавливает мои ступни к себе на вытянутые босые ноги. — Составишь пару, Дари-Дори? Никто пока на утренний танец не ангажировал тебя? Список пуст? Дай-ка ручку, я посмотрю скупые записи с фамилиями оболваненных тобою кавалеров.

— Пап, — разглядываю внизу то, что в результате получилось, и улыбнувшись, тихо говорю, — это было круто, когда я в первый раз шла в первый класс, а сейчас перед тобой сильно взрослая женщина, к тому же с небольшим весом. Такая себе тетка крутится на ногах мужчины, который шутит и сюсюкает с ней, как с малолеткой, никак не преодолеющей свой пубертат. Я же не ребенок, в конце концов…

— Как сказать! Как сказать, детка. Для меня ты по-прежнему маленькая девочка, которой нужна помощь отца. И я готов! Как слышно, Горовая?

— Хорошо. Но, пожалуй, нет, — глубоко вздыхаю, — нет, нет и нет. Помощь не нужна. Прошу… — задницей подаюсь назад и предпринимаю еще одну попытку сойти на пол. Он никуда не отпускает, а наоборот, еще теснее прижимает к себе.

— Что происходит, Дашка? — отец внимательно рассматривает меня.

— Ничего, — прислоняюсь щекой к его груди. Прячусь, скрываюсь, трусливо убегаю от глубокого сканирования, производимого его пытливыми и теплыми глазами. — Ничего, — еще раз, по-моему, для пущей убедительности, немного громче повторяю.

— Даш, возможно, я не совсем корректно сформулировал вопрос. Я прекрасно понимаю, что случилось. Семейный скандал, вынужденное и временное расставание. Так же, да? Меня только интересует…

— Что будет дальше и что мы намерены предпринять, чтобы урегулировать возникшие разногласия? — заканчиваю предложение за него.

— В точку, Царь! Приятно, когда такое взаимопонимание у отца и дочери. Что же ты раньше, рыбка…

— Кто старое помянет, папа, тому…? — перебиваю и голосом транслирую, что ему надо бы закончить предложение с поучениями и тот жуткий эпизод из прошлой жизни просто, как нехорошую данность принять.

Папа, недолго думая, отвечает:

— … глаз вон?

— Да, именно, — обхватываю крупную мужскую фигуру, заключаю его тело в свое хлипкое ручное кольцо, лбом утыкаюсь в сильно раздающуюся от спокойного дыхания грудь и со стоном выдыхаю. — Па-а-а-а…

Сейчас уже ничего не знаю, а вот в тот день, в тот жуткий час, минуту и жалкую секунду я хотела избежать скандала, скрыться где-нибудь, хоть за тридевять земель или банально выйти на следующей автобусной остановке, чтобы бурю переждать, или даже развестись с Ярославом, да просто освободить его от неудачной или неудачливой себя. Сильно уж обстановка была накалена, а я и муж чересчур были взведены и раздосадованы: он моим признанием, а я его неожиданной реакцией на мои слова.

Мы крупно поругались… Когда-то я считала, что мелкие размолвки с ним, шутливое выяснение отношений — наш по семейным ссорам личный предел, персональный рекорд в супружеском командном зачете. Теперь я понимаю, что в том сильно ошибалась.

Муж не бил посуду, не расшвыривал белье, не трогал меня, не отвешивал затрещин, ни в чем не обвинял, не кричал и даже голос не повышал. Казалось, он слушал, но ничего не слышал, зато давал рекомендации и строил предположения о том, как бы мы жили, по всей видимости, втроем — я, он и тот, так и неродившийся, ребенок…

«Мне было восемнадцать лет, Ярослав. Пожалуйста, услышь меня…» — я без конца свое выстраданное оправдание повторяла.

«И что?» — каждый раз отвечал мне он.

«Я… Я была молода, возможно, глупа и эмоционально нестабильна, неполноценна, невыдержанна, наверное, психически больна. У меня в той, прошлой, жизни не было полутонов, как у беззаботной юности. Только черное и белое… Какие дети? Понимаешь? Я была девчонкой, попавшей в силу своей наивности в нехорошую ситуацию, в затруднительное положение» — всхлипывала и протягивала к нему руки.

«Молода для материнства? Есть где-то установленные возрастные нормы в этом деле? Хотел бы с ними ознакомиться! Возраст согласия на секс был достигнут, ты забеременела, а значит, жила с мужчиной по доброй воле и взаимному согласию. Ты подлавливала вечно падающую самооценку? Хм? Вообще, не аргумент! Могу привести простой пример, жена. Я! Я стал отцом в восемнадцать лет, а Вика родила в том же возрасте, в котором ты, по-видимому, в долбаные бирюльки играла? По-моему, я сейчас все верно подсчитал?» — муж выплевывал слова, словно пули в патронник загонял. — «Она родила Кирилла и вышла замуж за меня. Мы прожили с ней четыре года. Пусть недолго, Даша. Что ты улыбаешься и смотришь на меня? Но…».

«Яросла-а-а-а-в!» — я вклинивалась в обличительные тирады, по странному стечению обстоятельств восхваляющие его бывшую жену, как самую лучшую и самоотверженную мать на свете, и воспевающие собственный отцовский подвиг, и в то же время унижающие меня, как взбалмошную девицу с нездоровым самомнением. Господи! Отцовский подвиг восемнадцатилетнего мальчишки? Похоже, Горовой этим статусом до сих пор гордится — молодой родитель, только-только подтянувший с губ молочную слюну.

«Так почему же вы с ней развелись, раз жили душа в душу, да еще и сыночка завели. Не угодила чем-то? Или быт заел? Неземное чувство сдохло через пресловутый третий год? До пятилетки не дотянули? Или Вика сама от тебя ушла?» — выкрикнула я.

«Закрой рот, Даша!» — Ярослав оскаливался и, сжав руки в огромные полуживые кулаки, грозно надвигался на меня. — «Ты не любишь детей! Так же когда-то сама мне говорила? Мол, ты их не хочешь, не понимаешь этой радости, не просыпается долбаный инстинкт. А как ему проснуться, если ты его убила! Просто-таки живьем похоронила! Вырвала с корнем, когда сделал аборт. Кто отец? Ответь, пожалуйста, и закончим на этом».

«Какая разница?» — я просто не хотела говорить и резко затыкалась. Не видела в том какого-либо смысла. Ей-богу! Кому какое дело, раз все закончилось несколько лет назад. Но после корявых и унижающих меня, как женщину, грубых безобразных слов, я все же выкрикнула ему в лицо имя и фамилию мужчины, чьего ребенка недолго носила под сердцем. Горовой презрительно скривился, выгнул бровь и отвернулся от меня.

«Ярослав… Ярослав… Ты ведь просил назвать… Что теперь не так?» — только и шептала я.

Муж тяжело дышал, вздрагивал, почесывал затылок и прикрывал живой рукой свое краснеющее то ли от стыда, то ли от злости перекосившееся лицо.

«Это был бы чужой ребенок, милый» — я подошла тогда к нему и лбом уткнулась в мужскую твердую спину, аккуратно продавливая позвоночный столб между оттопыренных лопаток. — «Чужой! Ты бы… Разве ты… Господи, да поговори со мной!».

«Достаточно того, что он был твой, Даша. Мне этого с лихвой достаточно! Понимаешь? А ты… Ты решила за малыша, за себя и меня, и, очевидно, за того мужчину! Карим? Назин?» — задрав голову, вытянув шею, по-волчьи раздувая щеки, как будто что-то припоминал Ярослав. — «Это ведь тот, который…».

«Это прошлое, Горовой! Смирись, пожалуйста. Ты когда-то мне сказал, что можешь забыть, простить, понять абсолютно все. Напомнить, как ты убеждал меня в том, что все неважно, что было у твоей жены в далеком прошлом, раз в настоящем времени она с тобой! Ты мыл меня, мочалкой сдирая тот мертвый запах, которым меня пометили случайные кобели. Тщательно очищал мою кожу, чтобы не слышать тот неприятный аромат, которым ты не мог дышать» — кричала я, разглядывая его спину. — «Повернись ко мне! Ну-у-у-у? Я так противна?».

А потом мой муж ушел! Схватив ключи от своей любимой машины, натянув на плечи пиджак, он вылетел из собственного дома, словно увидел в комнате безобразное привидение недостойной его высшего общества женщины, убивающей свое потомство по прихоти или из-за отсутствия ума и сострадания.

Куда он? Зачем? С какой целью? А главное, как долго он собирался отсутствовать и что мне следовало делать в той непонятной ситуации? Ждать его? Спокойно ложиться спать? Или покончить с собой, чтобы он, наконец-то, стал вдовцом и почивал спокойно, зная точное месторасположение затихшей навсегда гулящей бабы? Я какое-то время бесцельно бродила по нежилому дому, затем перекладывала вещи, чистила обувь, надраивала кухонную утварь, несколько раз меняла постельное белье и даже развешивала в новом, немного странном, порядке огромные по формату фотографии. Я складывала, перемешивала, комбинировала, даже убирала фрагменты нашей личной жизни и молилась, чтобы он поскорее вернулся, поцеловал и крепко обнял меня. Но…

Муж не вернулся через жалкий час! Тогда я написала сообщение в наш чат с просьбой о прощении и скорейшем возвращении ко мне, но в ответ получила оглушающее и слишком очевидное молчание. Он не прочел мое послание и не перезвонил, чтобы предупредить о своем местонахождении и намерении. В томительном ожидании живого чуда я вынужденно провела еще пару часов, а затем вызвала такси и приехала к родителям в свой старый дом. Я бросила мужа или осуществила всего лишь инфантильный зеркальный жест?

Теперь вот отца интересует, что будет с нами дальше? Впору пожать плечами и отвернуться, чтобы от стыда в его присутствии не сгореть, потому как я ничегошеньки не знаю, не предполагаю и больше даже не мечтаю. С некоторых пор боюсь на будущее загадывать и что-то конкретное этому человеку, да и самой себе, обещать. Была слишком слабая надежда на торжественный вечер по случаю очередной женитьбы дяди Сережи. Думала, что в окружении близких и любящих меня людей смогу, сдюжу, пересилю себя и заткну несмолкающий внутренний голос, который с каждым днем нашей вынужденной разлуки звонче верещит о том, что я не заслуживаю такого скотского отношения, что я права, что надо бы все забыть и начать слабое движение к счастливой жизни. Мои медитативные мероприятия проходят зря и ничего не выходит, а я впустую растрачиваю драгоценную, ничем невосполнимую попытку на сближение. Все кончено! Горовой — жесткий человек, который не способен простить мою ужасную, почти смертельную ошибку, хотя почти два года назад заверял, что и такое ему вполне под силу…

— Я думаю, что нам нужно расстаться. Развестись, понимаешь? Так будет правильно. Только…

Отец громко хмыкает и подкатывает глаза, показывая всем своим видом, как сильно он не согласен с этим предложением.

— Причина какая?

— Пап… — бухчу под нос. — Она слишком очевидна. Пожалуйста, не заставляй меня еще раз…

— Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой? По-твоему, этого достаточно? Что муж говорит? Поддерживает твоей мятущейся души порывы? — по-видимому, отец на полную громкость включил поэтическую часть себя.

— Мы сильно поругались.

— И только? Не удивила, детка. Это даже Серый без моих объяснений догнал.

— Пока ничего не обсуждали, но так будет лучше для всех.

— Вряд ли, рыбка. Это очень вряд ли! Не мешало бы немного побороться за свое? М? Ты так не считаешь?

— Борьба нужна, когда есть шанс…

— А что, шансов больше нет, Смирнова?

— Пап… — обижаюсь на свою девичью фамилию и специфически отстаиваю права Ярослава.

— Я начинаю привыкать к тому, что в скором времени ты снова станешь моей девочкой. Поэтому без обид, Дари-Дори! Смирнова Даша — моя старшая доченька. Детка была замужем и там носила другую фамилию, но сейчас…

— Пе-ре-стань! — с некоторым затруднением по скорости воспроизведения говорю.

— Не нужно рубить с плеча — ни тебе, ни Ярославу. Когда там ваша следующая встреча? Может нам с матерью междусобойчик замутить по случаю, чтобы простимулировать ваше рвение? Ты как на это смотришь? Я бы мог Ольгу еще раз в жены взять. Правда, для этого нам надо бы для начала развестись. Повысить личностные ставки и разжечь костер страсти. Это я могу, если честно. А может уличить одалиску в чем-нибудь конкретном, м? Застукать мать на горячем? Тут, конечно, труднее. Ольга слишком преданна семье, а стало быть, мне, ее любимому муженьку. Но на что только не пойдешь ради доченьки? Что на это скажешь, рыбка?

— Не надо, — надуваю губы.

— Для благого дела жены и матери не жалко. Ты только ей пока не говори о том, что я тут предлагал. Я согласую с ней все пункты наедине, а потом…

Я сильно вздрагиваю от дребезжания и гудения моего смартфона в заднем кармане домашних брюк.

— Тихо-тихо, — отец тут же растирает мои плечи, — это всего лишь звонок и мои глупые шутки. Чего ты встрепенулась? Но вопрос открыт, Царь! Мы с матерью подберем подходящую дату. Триста с лишним дней в году, отыщем что-нибудь, да и освятим сутки собой. Какую-нибудь ключевую дату и памятный для нас обоих денек. Угу? Давай, ответь на звонок, родная, а потом уже мне что-нибудь ввернешь.

Возможно, это муж? Выкручиваюсь и запускаю пальцы в приплюснутый карман на попе. Увы-увы! Всего лишь Буса, мой вынужденный танцевальный и деловой партнер. Прищурившись, рассматриваю сияющий, переливающийся всеми цветами радуги экран и не спешу воспользоваться сенсором «Принять» по соответствующему назначению. Теперь меня кое-что иное беспокоит. Какого черта и почему — посматриваю на свои часы — в такую рань?

— Извини, пожалуйста, — освобождаюсь от отцовского захвата и отхожу в сторонку. — Алло! — в качестве любезного приветствия шиплю в телефонную трубку.

— Поздравляю, Горовая! — как-то слишком зло хихикает козел. — Допрыгалась, аргентинская стрекоза?

— Доброе утро, Игорь. В чем дело? — скашиваю взгляд на прислушивающегося к разговору отца, подмигиваю ему и тут же шустро выметаюсь из помещения.

— Ты не прошла медицину, Дарья! Не п-р-о-ш-л-а!

Не пойму, о чем он говорит и как такое вообще возможно? Сволочь гордится собой или слишком изощренно издевается надо мной, или он просто не владеет информацией?

— Прошла, прошла, прошла! Проснись, пожалуйста, — рычу в ответ.

— Тебе ни хрена не подписали! — орет мне через динамик в ухо. — Ты, твою мать, что, маленький ребенок, несознательная нимфетка, дебилка или реально полоумная? Где документы? Мне только что звонили из отдела кадров, там готовят приказ, Дарья свет Алексеевна.

— Что за тон, Бусинцев? — замечаю маму, спускающуюся со второго этажа и направляющуюся ко мне. — Какой еще приказ? Это что, повод? Тем более что у меня все есть.

Мама шепчет, но вслух не издает ни звука:

«Что случилось, малыш?».

Я с глупым выражением лица лишь пожимаю плечами ей в ответ и точно таким же беззвучным образом добавляю:

«Я не знаю».

— Поверь, детка, поводом послужить может все. Ты приносила справки?

— Я тебе не детка, Игорь. Какого черта?

— Когда? Куда? Какого цвета была та чертова бумажка? Д-а-ш-а! — голосит, по-видимому, уже агонизирующий мужик.

Не спешу с ответом, потому как медленно прокручиваю в голове события последних дней. Глухой, слегка замедленный щелчок — передо мной довольно четкий слайд, вальяжно выплывающий из потайных чертогов моей девичьей памяти. Мне демонстрируют картину, на которой я уверенно и чересчур спокойно захожу в поликлинику и направляюсь в загруженную посетителями регистратуру. Затем еще один щелчок — зажмурившись и закусив губу, сдаю анализы по крови, а затаив дыхание и сняв цепочку с шеи, прохожу флюорографию. Еще один «щелк-щелк» — с улыбкой на своем лице я называю окулисту буквы, потом с открытым ртом вымучиваю первую букву «А» и сильно сглатываю, цепляясь небным язычком за только вот наклюнувшиеся мелкие «восьмерки», затем в каком-то кабинете я с одухотворенным видом рассказываю о первом и последнем днях своего блуждающего цикла, докладываю, как на суровой исповеди, о количестве половых партнеров, потом о муже и, наконец-то, прохожу УЗИ.

— Игорь, я проходила осмотр и обежала всех специалистов согласно списку. Поверь, пожалуйста, — выскуливаю жалостливую просьбу в трубку.

— Даш, ты справки так и не предоставила. У них на тебя огромный, наточенный испанский нож. В чем дело, Горовая? — по тону слышу, что Буса сменил свой гнев на милость и принял мою сторону в конфликте, который не стоит ничьих слез и нервов.

— А если я сегодня привезу? — выкатываю предложение. — Такое прокатит?

«Даша, все хорошо?» — мама шепчет, тянет голову и даже отставляет ухо, прислушиваясь к зычному мужскому голосу из трубки.

Головой киваю, пару раз моргаю, ресницами все подтверждаю и губами прислоняюсь к дрожащей то ли от испуга, то ли от пониженной температуры материнской щечке:

«Все хорошо, не волнуйся!».

— У тебя есть два часа, кумпарсита.

Что? Какого черта он называет меня этой кличкой?

— Ты не забылся, Буса?

— Два часа, Даша. Попробую оттянуть время намеченной казни. Но помни петля все туже…

Не желаю знать! Сбрасываю звонок и стремительно обхожу маму.

— Ты куда? — с нотками испуга в своем голосе она мне в спину задает вопрос.

— Надо кое-что забрать и передать в отдел кадров, — не останавливаясь, отвечаю.

— Я поеду с тобой!

Ощущаю своим тылом ее дыхание и прикосновение маленькой руки в районе талии.

— Не возражаешь, рыбка?

Нет выбора, если честно. К тому же вдвоем, по-видимому, будет не так скучно, а даже интересно…

— Возраст?

То есть? Смотрю на темную макушку врача, выписывающего мне очередную мульку. Вероятно, это шутка или откровенное издевательство. Я пришла за окончательной справкой, а попала к очень неудобному и несвоевременному на сегодняшний момент врачу.

— Тридцать два… Вернее, тридцать три. Да, точно! Тридцать три. Но какое это…

— Беременности, роды, аборты были?

— Одна беременность, один аборт. Послушайте…

— Это направление на кровь, это на УЗИ, а я проведу стандартный осмотр.

Подходящее время высказать свое неудовольствие и даже возражение? Вжимаюсь в спинку стула и подтягиваю ноги, изображая или не изображая «ничего себе какой» испуг. Распахиваю глаза, таращусь на врача, словно в первый раз, дергаюсь и сильно отрицательно мотаю головой.

— Зачем? Я ведь все выполнила из перечисленного Вами в свой предыдущий сюда визит. В какой связи…

— Результаты анализов смазаны, очень непонятны и, — врач наконец-то отрывается от своего письма, посмеиваясь и подмигивая, шутливо продолжает, — вызывают некоторые вопросы, порождая сомнения и ого-го какие подозрения. Половую жизнь не отрицаете?

— Я замужем! — зачем-то гордо вскидываю подбородок, так высоко задираю голову, что даже прикладываюсь затылком о край пробковой доски с какими-то безвкусными кислотного цвета стикерами.

— Значит, не отрицаете, — она снова наклоняется и начинает что-то в карточке писать.

— Не отрицаю, — вытягиваю шею и заглядываю в то, что выходит из-под пера этой медицинской дамы.

— Я не могу Вам подписать справку, — врач переворачивает карточку и с особым вниманием вчитывается в мои инициалы, — Дарья Алексеевна Горовая. Уж извините, пожалуйста, но есть вопросы относительно вашего беременного статуса.

Это невозможно! Значит, сейчас я неприятно огорчу зазнайку.

— У меня бесплодие. Вы же видите, там все указано, — пальцем настырно тычу в карточку.

— Читать умею. Однако, не мешало бы убедиться и еще разочек все проверить.

— Вы не правы, ошибаетесь и что-то путаете…

— И это возможно. Я всего лишь человек, но анализы говорят о том, что Вы, дамочка, в хорошем положении. Как общее самочувствие? Температура, тошнота, рвота, давление, смена распорядка дня — сонливость, бессонница, гиперактивность или, наоборот, мышечная слабость и некоторая заторможенность?

Закрываю рот и громко некрасиво бекаю. Хозяйка кабинета покачивает головой, спокойно поднимается и предлагает мне стакан воды.

— Тошнота, по-видимому? Головокружение?

— Спасибо, — прикладываюсь губами к стеклянной кромке, стукаюсь зубами и отпиваю жидкость. — Нет как будто, но я почти не ем. Противный вкус и запах — жутко раздражают, не нравится даже внешний вид и выводит из себя сам процесс приготовления. У меня такое и раньше бывало. Я профессионально танцую, поэтому с детства придерживалась сезонных диет и диет по контролю балетного веса…

— Нужно улучшить питание, но аккуратно с некоторыми видами продуктов и хлебобулочных изделий. Естественно, отказаться от глупых диет и пищевых сдерживаний — у вас прекрасная, стройная, я бы даже сказала, чересчур изящная фигура, а вместо этого запастись впрок всеми витаминчиками по алфавиту — все-таки осень на дворе, а там и зимний дефицит подойдет. Итак? — она показывает рукой на ширму, а глазами, подмигивая, затем глупо щурясь и странно выгибая веки, подтверждает направление.

— Я…

— Есть с этим проблемы? Волнуетесь, боитесь, испытываете дискомфорт или боль?

— Немножко, — краснею и нервно улыбаюсь. — Волнуюсь, если честно.

— Я буду деликатна.

— Не в этом дело. Понимаете…

Если это правда, то очень несвоевременно, слишком запоздало. Ярослав ушел и бросил. Бросил же? Или я снова ошибаюсь?

— В любом случае, — врач подходит к рукомойнику, локтем открывает кран, разворачивает мыло и тщательно обмывает свои руки, — Вам не выпишут разрешение на работу. Терапевт не подмахнет пресловутую справочку без моей визы, а я не подпишу, пока не удостоверюсь. Простите, Даша, но с Вами что-то происходит. Я лично ставлю на огромный плюс по статусу. Кстати, тест не делали?

Я в нем больше не нуждалась. Мне поставили неутешительный диагноз и кое-что порекомендовали. Мы смирились и просто наслаждались с мужем близостью, занимались любовью, не задумываясь о каком-либо результате. Горовой все знал о моей проблеме — так ему до некоторого дня казалось, и даже был согласен на приемного ребенка, а теперь что:

«Милый, я беременна! — Кто отец этого ребенка, Даша?».

— Вы так уверены?

— Можете назвать это профессиональным предчувствием, собачьим чутьем или простой самоуверенностью. Сегодня великолепный день, Дарья Алексеевна. Вы будете третьей женщиной, которой я скажу три теплых слова…

— Я стану матерью? — всхлипываю и, резко высказавшись, тут же замолкаю.

— Посмотрим? — женщина стряхивает лишнюю влагу со своих рук, тянется за бумажным полотенцем и, нажав на металлическую педаль, закидывает использованный влажный комок в открытый зев мусорного ведра.

— Да…

Мечтательно рассматриваю потолок, замечая каждый шов, стык и сочленение подвесных панель. Застываю взглядом на квадратных светодиодных холодных ярких лампах, затем медленно перевожу глаза на стены и стараюсь не заглядываться на задумчивого, как будто к чему-то прислушивающегося врача, выполняющего стандартные, хорошо известные, отточенные до каждого инструмента процедуры.

— УЗИ! Теперь нам нужен ультразвук, Даша, — она стягивает медицинские перчатки и зашвыривает их в контейнер для отходов. — Хотя мне и так все понятно. Что на это скажете?

По-моему, у меня паническая атака в горячей стадии. Я ловлю в этом кабинете нехорошие душевные состояния без остановки, одно за другим.

— Кровь сегодня?

— Да, я согласна, — поправляю пояс юбки, слежу за передвижениями этой спокойной женщины по кабинету.

— И кабинет сонолога?

— Разумеется, — утвердительно киваю…

Я беременная! Какие-то недели, первые назначения, учет, пока очень тоненькая карточка, стандартный опрос, дружелюбные улыбки акушеров-гинекологов и сильно влажные мамины глаза.

— Дашенька, — она целует меня сначала в правую щеку, затем в левую, потом щекотно прикасается губами к кончику моего носа и бережно подушечкой указательного пальца растирает след от своей помады, — прости-прости. Ты такая красненькая. Что такое?

Пожимаю плечами и какую-то глупость отвечаю:

— Я не верю. Это невозможно, мама.

Не верю в это положение и вновь приобретенный давно утерянный статус.

— Надо сказать, — шепчет мама мне на ухо. — Позвони ему.

— Он не отвечает. Я писала столько раз, а в ответ — стоическая тишина.

— О таком нужно громко заявлять, а не строчить простые предложения и добавлять дебильчика в конце. Дашка, Боже мой, такая новость. Это же…

Новость? Не уверена! Сейчас, когда все закончилось и я прошла за этот неполный день девять кругов ада, в голове засела нехорошая мысль о своевременности этого события. Видимо, кто-то перегрелся или кого-то чересчур передержали в подвешенном состоянии. Я смирилась с тем, что никогда не стану матерью, а муж в последний слишком «плодотворный» разговор подтвердил мою убежденность:

«Ты ошиблась, Даша. Изначально, еще по юности, — с выбором члена и глупыми надеждами на придуманное розовое, словно кукольное, будущее, а впоследствии — с вариантом развития событий, но уже со мной! Я люблю детей, Смирнова. Запомни и заруби себе на носу — люблю! Я обожаю малышей всех возрастов и независимо от пола. Трудно объяснить такое, ведь я грубый толстокожий хрен и, если честно, тебе давать разъяснения по этому вопросу не собираюсь. Не тянет и ты…» — сипел тогда сквозь зубы Горовой.

«Не достойна, да?» — закончила за него.

«Да как угодно» — он громко хлопнул дверью и ушел.

«Ты меня бросил, Ярослав?» — шептала, проглатывая чересчур соленые слезы, и наблюдала, как резко тронулась его машина от низкого, почти проваленного бордюра возле ворот гаража.

Я не хочу привязывать человека, который напоследок выкрикнул весьма обидные слова и усомнился в моей искренности, душевности и даже женственности…

— Мы разводимся, мама, поэтому давай будем сохранять молчание.

— Детка, это же нехорошо. Неправильно! Даша, это чертова ошибка.

Да? Наверное!