La Cumparsita… В ритме танго

Эпилог Горовые…

Ярослав

Куратор смотрит на меня каким-то странным взглядом: то ли сочувствует, то ли не доверяет, то ли ей все равно на то, что я битых полчаса тут говорю, приглядывая за чуднОй гуляющей по детскому дворику перед приютом парой. Она хмыкает и подкатывает каждый раз глаза, когда я прошу ее пойти на встречу, наплевав на установленные государством правила, и выделить нам целых два дня на более близкое знакомство с ее мелкой подопечной. Хочу забрать ребенка под свою ответственность, оставив в залог расписку или паспорт. На все мои не слишком-то талантливые увещевания она грубо кривляется и чересчур открыто транслирует пренебрежение:

— Это ребенок! Это человек! К тому же, оставшийся без попечения родителей. У нее тяжелая судьба, а Вы…

— Я все знаю. Но…

— Так нельзя! Мой ответ — «нет»! — отрезает. — Мы не торгуем детками, а Вы что-то путаете. Это детский дом, а не рынок или магазин эксклюзивных живых товаров, в котором можно выбрать вещь по душе и протестировать ее, например, в течение двух дней, чтобы элитарно скрасить свой досуг. Общайтесь здесь, если Вам это интересно.

— Я ведь ничего не покупаю, — потирая поцарапанную вчера в результате столкновения бровь, спокойно отвечаю. — Послушайте, нам нужно время и соответствующая обстановка. У Вас имеются все сведения о нас, предоставлены по установленной форме характеристики от соседей, близких знакомых, родителей и даже с мест работы. Мы не проходимцы и не торгаши живым товаром, а обыкновенные люди, молодая пара, у которой есть небольшие проблемы в жизни. В прошлую встречу девочка охотно пошла со мной на контакт, она изучала меня, как возможного отца, — замираю на одно мгновение, вспоминая, как ребенок внимательно рассматривал меня, как трогал искусственную руку, абсолютно не стесняясь и не демонстрируя испуг, как задавал корявые вопросы, как, заикаясь и картавя, рассказывал истории из своей короткой, но уже насыщенной на приключения, подлости и предательства жизни, а затем глубоко вдохнув и шумно выдохнув, продолжаю. — Мы поладим с ней! Я уверен на все сто. И потом, небольшая смена обстановки поможет девочке раскрыться и потихоньку привыкнуть к нам. Она однозначно наша, здесь без сомнений…

— Вы так уверенно об этом заявляете, что очевидно забываете про одну немаловажную вещь.

Вскидываю голову, показывая классной даме, что готов и слушать, и внимать.

— Ваша жена согласна с, как мне кажется, исключительно Вашим персональным выбором-решением? Как Ваша женщина отреагирует на то, что сегодня трехлетняя кроха будет ночевать у вас? Что скажет, когда ей придется готовить завтрак, обед и ужин на еще одного маленького и очень привередливого едока. Малышка в силу своего пока еще младенческого возраста весьма избирательна в еде. Ее не накормишь чипсами, сухариками, снеками, сырными палочками, оливками и не намажешь бутерброд зеленой мякотью авокадо, вливая в маленькие уши подкасты о полезности такой еды. Ей нужно…

— Жена согласна, — бросаю быстрый взгляд в окно на озаренную осенним все еще ярким солнцем детскую площадку.

— Яросла-а-а-а-в… — куратор слабо стонет, — поймите же…

— Она согласна, — вернувшись к ней и грозно насупившись, под нос себе бухчу.

— Девочка здорова физически, но чересчур эмоциональна, как и все малыши в ее возрасте. Она только-только познает мир, который был к ней жутко несправедлив. Малышка не выдержит еще один отказ, грубое и несправедливое — бесспорно, отношение. Поймите, пожалуйста…

— Я понимаю, — опускаю голову и как будто еще тише говорю. — Нам просто нужно время, которое летит неумолимо. Здесь дорога каждая секунда. Она растет и забывает, а я этого не хочу…

— Вы! Вы! Вы! Только Вы! Все Ваши личные визиты зафиксированы, и Вы большой молодец — спасибо! Средства, перечисленные на наш счет каким-то тайным благотворителем, мы тоже получили, но…

Она сейчас трагически ошиблась! Я ничего сюда не перечислял — не было никогда такого! И все же:

— Я Вас умоляю. У Даши, моей жены, сейчас очень непростой период, но она работает над этим. Пусть последние теплые деньки в этом году запомнятся всем, и ей, и крошке, да и мне, как нечто волшебное, в шуршащей подарочной обертке. Это важно для трехлетнего ребенка?

— Без сомнений!

— Я хотел бы это дать…

— Вы ругаетесь с женой? Возникли непреодолимые разногласия? Что за непростой период, Ярослав?

Нет, конечно, мы не ругаемся! Похоже, все еще гораздо хуже. Мне надо промолчать и сделать вид, что зло оговорился выше. Ведь этой «милой даме» лучше об этом ничего не знать — не нужно ей знать о том, что сегодня натворила Горовая Даша:

«Даша сделала аборт! Аборт, аборт, аборт…» — кричит в мозгу засевшая, по-моему, навечно дрянь. — «Назло мне, чтобы сделать больно! Второй раз изуродовала свое тело только ради того, чтобы щелкнуть мужа-инвалида по высоко задравшемуся носу и показать, что она сила и очень злая память, что никогда не забудет и безусловно не простит меня за то, что сгоряча наговорил тогда»…

— Мужчина, выйдите! — проорала мне, застрявшему в дверном проеме больничного кабинета, медицинская царица, фиксирующая результат своего деяния в какую-то амбарную тетрадку. — Занято! Вон!

— Я ищу женщину. Вот такую, — правой рукой я приблизительно указал невысокий рост своей жены. — У меня есть сведения, что у нее сегодня назначена встреча с доктором, — суетливо осматривался в холодном от слепящего света помещении. — Помогите мне найти ее…

Похоже, это было место, где женщинам делают ультразвуковое обследование, а затем раскладывают, как цыплячью тушку, на специальном кресле. Значит, нужным адресом я точно не ошибся, а Алексей все верно написал на листке, который всунул в мой карман, когда рано утром зашел ко мне, чтобы забрать наеденного, но все еще сонного и подрагивающего в сновидениях юного Бэмби, скрутившегося на мохнатой подстилке возле входной двери:

«Зашибись! Малыш силен. Значит, будет все в порядке и Ксю не соврала! Есть одно чудесное место, Ярослав. Отвезем его туда. Лечащий врач одобрил, а нам с матерью не мешает прокатиться по местам былой славы. Мы уезжаем туда, где нам с Ольгой было хорошо» — он подмигнул и прошептал вдогонку. — «Не-од-нок-рат-но!».

Затем обхватив мои щеки, пристально всматриваясь в мои глаза, масляно поплывшие от беспокойного почти не-сна на новом месте, Смирнов прошептал:

«Я дал тебе адрес, Горовой. Она одна сегодня — не благодари за это! Я думаю, пора раскидывать сети, зятек. Дашка очень недовольна тем, что Ольга с ней не посетит то место. А на хрена ей мать, если есть муж, который…».

«Спасибо» — с большим трудом пошевелил губами и медленно, как будто в знак согласия, прикрыл глаза…

— Покиньте кабинет! — рявкало какое-то андрогинное худосочное создание в белом одеянии со строгим воротником-стойкой.

— Ей тридцать три года. Фамилия — Горовая, имя и отчество — Дарья Алексеевна. Она беременна…

— Это гинекология, мужчина. Здесь пациентки — женщины, случаются и в положении.

«Трудно, что ли?» — безмолвно заклинал.

— Я заплачу, — исподлобья разглядывая ее, тихо, почти шипящим тоном предлагал и тут же цену долбаным вопросом назначал. — Сколько? Пять, десять, пятнадцать косарей? Помогите…

— Выйдите! — стерва угрожающе поднялась и вытянулась во весь свой, чего уж тут, по-настоящему гигантский рост. Она была как будто даже моего роста — гром-баба, колосс из плоти и крови в женском обличье! Диво дивное!

— Горовая Дарья Алексеевна, тридцать три года, ее рост…

Твою мать! Я так и не узнал. Вернее, точные цифры меня никогда особо не интересовали. Жена очень маленькая, некрупная, скорее мелкая, и хрупкая, как дорогостоящая эксклюзивная статуэтка, с пытливым взглядом и красивой улыбкой. Она… Она…

— Ваша жена была записана на процедуру прерывания беременности.

Что? Что? Что?

— Не может быть, — я открывал и закрывал рот, словно вкатывал к себе в нутро весь воздух, который заполнял тот сучий кабинет. — Не верю! — строил гнусные рожи и коряво разговаривал, словно меня внезапно подловил инсульт. — Зачем Вы так? Это наш долгожданный и очень желанный ребенок. Она бы никогда… Вы ошиблись! Грубо…

— Вот записи, папаша, — она подняла свой талмуд и на вытянутых руках показала разворот жуткой книги, в котором черным по белому было указано, что…

— Нам нужен это шанс. Поймите! — встаю с предложенного в кабинете у куратора кресла.

— Два дня? — она совершает тот же жест, вытягивается и, вскинув подбородок, с вполне определенным вызовом смотрит на меня.

— Да!

— Хорошо. Я подготовлю документы, Ярослав. Помните, пожалуйста, что от этих дней будет зависеть дальнейшая судьба ребенка…

И наша с рыбкой совместная жизнь!

— Да, безусловно. Я подожду на улице? — киваю головой назад.

— Когда будет готово, я вынесу бумаги. Ребенка подготовят и соберут.

— Она гуляет во дворе, — задумчиво улыбаясь, шепчу. — Я их вижу…

Женщина поднимает руку и смотрит на свои часы:

— Да, все верно. Оформление займет полчаса от силы.

«Вот и хорошо!» — киваю и смахиваю странно подступившую к глазам слезу.

Детвора резвится на улице, рассредоточившись по огороженному периметру площадки. Мальчишки и девчонки, молодые, почти не отличающиеся по задору от питомцев детского приюта, воспитатели, а также важные классные дамы и всезнающие морально обеспеченные сухари-преподаватели высшей категории с редкими седеющими волосами, затянутыми в куцые дульки, кружат по двору.

Даша, согнувшись в три погибели, пересыпает пластиковой детской лопаткой молочный песок. Она играет на площадке с той самой девочкой, к которой в прошлый свой визит сюда даже не подошла. Яся, Ярослава, маленькая Смирнова — в силу странного стечения обстоятельств однофамилица по девичьему прошлому моей жены.

— Это клосэцная лыбка, — девчушка протягивает Даше темно-синюю пластмассовую формочку и указывает пальчиками на фигурную чешую на одном боку неживого экземпляра, наверное, кистепёрой, судя по внешним данным — огромным нагрудным плавникам и почти павлиньему хвосту, рыбины. — Гляди!

— Что мне нужно делать? — жена берет игрушку и крутит в своих руках.

— Насыпай туда писоцек, — Яся проговаривает порядок и в точности, следуя за своими словами, повторяет действия, — тюк-тюк лопатоцькой по блюску, а затем… — она переворачивает форму и постукивает той же «лопаточкой» по крышке, скрывающей песочную форму. — Ой-ой-ой! Папа! — она вдруг поднимает ручку, которой только что «ахалай-махалай» осуществляла и ярко улыбается мне. — Папа плисол. Блосай все и смотли туда, мама!

«Мама!» — как же идет моей любимой это имя. Зачем тогда опять добровольно и снова необдуманно, как будто при пожаре, сгоряча отказалась от него? Я бы однозначно отошел в сторонку и не стал мешать. Смирился бы со своей заслуженной незавидной участью «отца по выходным дням». Пообещал бы все, что жена потребовала от меня, но развода никогда бы не дал:

«Этого не будет — обойдется!».

Мы бы встречались редко, придерживаясь надуманной инструкции, между днями, как бы между прочим и по случайным совпадениям, я бы не терроризировал их и за всем со стороны спокойно наблюдал. Но я бы точно знал, что моя крошечка жива и находится со своей чрезвычайно несговорчивой матерью. Я бы пообещал все, что Даша пожелала. Ей стоило лишь огласить мне список и щелкнуть пальцами, указывая то место, где следует противной стороне свое согласие подписью, как кровью, указать. Поклялся бы на чем угодно и отрезал к херам вторую руку, если моего клятвенного слова будет недостаточно. Сделал бы стопроцентно все и говёную ересь торжественно ей пообещал. Зачем опять понадобилось убивать ребенка? В чем тайный смысл очередного злодеяния?

«Чтобы наказать тебя!» — прокручиваю слова, как клятву, о которой мне не стоит забывать.

Даша замирает и еще ниже опускает голову, как будто прячется маленькой улиткой в своей раковине. По-видимому, ее оттуда придется силой выковыривать. Ну что ж, для этого я и пришел! Пусть успокоится и пока смирится с этим.

Я ведь не думал, что застану ее здесь. После того, что наговорила мне та барышня в женской поликлинике, я лучше места, видимо, не нашел и не припомнил, где мог бы успокоить свои нервы и отречься от непоправимых глупостей, о которых, если честно, в тот момент серьезно помышлял. Посещение детского приюта именно сегодня — очевидная случайность, обыкновенно необыкновенный экспромт, которым я решил покрыть свой возможный эмоциональный приход от осознания того, что натворила Даша.

— Пливет! — девчушка, откинув свои игрушки, подбегает ко мне. Обхватив мои колени, запрокидывает вверх толкушку и тоненько пищит. — Ты плисол ко мне? Ко мне, папа?

— Да, — наклоняюсь и, обняв за худенькое тельце, запакованное сейчас в клетчатое пальтишко, отрываю куклу от земли. Поддерживая под егозящую на моей правой руке попу, направляюсь вместе с ценной ношей к жене.

— Привет! — шепчу, возвышаясь над запакованной в собственные тиски-границы фигурой Даши. — Кумпарсита?

— Кумпалсита? — Яська подпрыгивает и неосторожно бьет меня ножками по животу, затем запрокидывает голову назад и заливисто хохочет, повторяя шутливое прозвище, а вдоволь насмеявшись, тут же прячет свое немного раскрасневшееся личико у основания моей раскрытой, свободной от пиджачного воротника, шеи.

— Даша? — зову ее, но она не отвечает. — Как твои дела, рыбка?

— Лыбка? Лыбка, лыбка, лыбоцька, — вторит мне малышка. — Ты лыбка?

Не будет, по всей видимости, никакого разговора. Я так противен, что даже не заслуживаю обыкновенного приветствия, предусмотренного правилами простой вежливости.

— Даша? — чуть громче говорю.

— Привет, — наконец-то отмирает. — Все хорошо. А у тебя?

— Нормально, — сажусь на лавку рядом с песочницей и устраиваю с небольшим комфортом Ясю на своих коленях. — Что вы делаете, девчонки?

— Кусать готовим, папа, — малышка кивает на стройную линию какой-то силикатной продукции, собравшейся армейским строем на деревянном невысоком бортике ограждения, словно на смотровом плацу. — Ты хоцес кусать?

— Не отказался бы. А что вы мне предложите? — подмигиваю кукле, болтающей ногами и разрабатывающей простой беседой язычок.

— Пилоски, наплимел, — девочка выставляет ручку и показывает место, откуда я мог бы взять тот самый пирожок. — Есть отбивнусецьки. Ты любишь…

Она стрекочет, а я смотрю на женщину, которую люблю. Даша расправляется и медленно вытягивает ноги, затем стрункой выпрямляется, разгибается, странно удлиняет обтянутую черным гольфом шею и выставляет вперед небольшую грудь. А я таращусь, как озабоченный или психически больной на плоский маленький, немного даже впалый, живот, пока сокрытый от меня ее пальто. Она раскидывает руки по сторонам, словно от спячки пробуждается, затем пальчиками заправляет за уши выбивающиеся завитые волосы, то и дело от порывов все еще теплого ветерка заскакивающие ей в рот.

— Покатаемся? — внимательно слежу за заторможенно передвигающейся грустной рыбкой. — Даш, поедем куда-нибудь? Посмотрим город, где-то посидим и поболтаем, если пожелаешь, то смотаемся на наше место. М?

— Зачем? — как будто отрешенным взглядом смотрит на меня, совсем не улыбается, не искривляет вымученной или наигранной улыбкой рот. Наверное, так сейчас выказывает хладнокровие и демонстрирует откровенное безразличие к тому, что я ей говорю.

Ведь я хотел, чтобы она хоть как-то проявила вежливость? Пожалуйста, она поддерживает беседу и не отводит взгляд. Теперь хочу, чтобы проявила заинтересованность и показала, что я все еще важен, нужен после того, что необдуманно наговорил. Мы справимся со всем, а я смирюсь с тем, что несколько часов назад в том кабинете было.

— Поедем! — не отвечая на ее вопрос, нахально утверждаю. — Развеемся — нам это нужно. Рыбка?

В этот момент я замечаю, как куратор по усыновлению следует, чеканя почти армейский шаг, по брусчатой дорожке, придерживая под мышкой небольшую пластиковую папку. Женщина быстро приближается, не изменяя курс.

— Яся, ты хочешь покататься? — обращаюсь с тем же предложением к внезапно притихшей малышке.

— На цём? На лосатке? — девчушка трогает воротник и закручивает уголки в рулеты. — На кацельках? На калусельке?

— Что-то вроде того! Большая резвая лошадка. Она железная, но очень быстрая, сильная и выносливая.

— А мама? — она переводит взор на Дашу. — Мама, ты с нами поедешь?

Сколько нужно времени на обдумывание ответа на простой вопрос, абсолютно без подвоха, заданный законным мужем и маленьким ребенком, желающим вырваться хоть на несколько часов из казенной клетки, в которой уже три года одиноким зайчиком живет?

«Даша, пожалуйста» — опустив голову и пряча взгляд, безмолвно двигаю губами, рассматривая песочную поляну, на которой «девочки» устроили настоящий свадебный банкет.

— Конечно, Яся, — наконец-то соглашается.

Я поднимаю голову и устремляю на жену глаза:

— Нам разрешили двухдневные каникулы с малышкой, — все, что успеваю сказать перед тем, как официальный представитель Ярославы подходит к нам.

— Добрый день! — женщина здоровается с Дашей, а мне как будто незаметно утвердительно кивает головой. — Все готово! Возьмите, пожалуйста, — она протягивает папку и небольшой пакет, по-видимому, с детскими личными вещами. — Ясенька, — осторожно поправляет шапочку ребенку, — поедешь на два дня с Ярославом и Дашей? Погостишь у них дома? Ты не возражаешь? Хочешь? Нужно сказать «да» или «нет», чтобы я понимала твое желание и твой выбор. Подумай, солнышко. Дать время?

Малышка вжимается в меня, выкручивает шею, прячется на моем плече и с тихим жалостливым всхлипом отвечает:

— Да, хоцю, хоцю…

Жена устраивается на заднем сидении рядом с чересчур вертлявой пассажиркой. В моей машине пока нет комфортного и безопасного детского кресла, зато в наличии куча-мала запутанных ремней безопасности. Даша собой страхует и придерживает, вцепившись пальцами в ткань детского пальто, крошечную малышку, опоясанную широкими эластичными лямками, словно миниатюрную добровольную жертву, захваченную щупальцами гигантского осьминога в живой тугой замок. Они воркуют, гулят, располагаясь сзади, а я расслабленно веду машину — не гоню и ничего не нарушаю, — лишь изредка подлавливая в зеркале заднего вида дергающуюся темную макушку рыбки, но ни разу не встречаясь там с ее глазами. Мне кажется, кумпарсита избегает зрительного контакта со мной и то, что ее вынужденное сейчас место находится позади, на свободном пассажирском сидении, полностью устраивает Дашу.

За странно долгий теплый день мы успеваем побывать практически везде. В еще работающем парке аттракционов Яся вместе с Дашей, в качестве сопровождающего взрослого лица, успевают покататься, рассиживаясь в какой-то чересчур широкой чашке и вращаясь вокруг пузатого, по-видимому, от переизбытка жидкости во чреве чайника, затем уже самостоятельно кроха отправляется в небольшое путешествие на паровозике с нарисованной улыбкой на железном «лице», а потом раскармливает булочкой неповоротливых уток, подплывших к месту импровизированной кормежки возле пешеходного моста.

Потом, конечно, согласно расписанию к нам подбирается медленный, но довольно сытный, общепитовский обед в уютном месте в центрально-городском парке, в котором Даша огромной ложкой уминает шоколадное мороженое, присыпанное крупной ореховой крошкой, а Ярослава, облизываясь, доедает обыкновенное картофельное пюре с какой-то овощной котлетой, а я пью свой, вероятно, пятый за сегодня кофе и внимательно рассматриваю совсем чуть-чуть повеселевшую жену.

Теперь вот поймав случайный моросящий дождь, мы увальнями, умаявшимися приключениями, тяжелыми и неповоротливыми тюленями, отлеживаемся в моей машине. Забравшись с ножками на мягкую обивку заднего пассажирского сидения, малышка дремлет, иногда жалобно попискивая и дергая ручонками, собранными в тугие кулачки, поджатыми к губам, а жена полулежит на пассажирском кресле рядом. Сложив молитвенно ладони у своей щеки, кумпарсита как будто снова изучает мой профиль, знакомясь и запоминая персональные, уже давно известные ей, черты.

— Даша? — прикрыв глаза, зову.

— Что? — тихо отвечает.

— Я хочу взять Ясю. Она прекрасная девочка, смешливая и послушная. Я познакомился с ней немного больше, потому как несколько раз посещал девчушку без тебя. Мне очень жаль, но это так. Что ты думаешь об этом? Я предатель, да?

— Нет, это не предательство, — Даша глубоко вздыхает.

— Ты согласна? Или…

— Я не возражаю, Ярослав… — спокойно говорит жена.

Я тут же ощущаю нежное прикосновение женских пальцев к своей щеке. Она рисует острым ноготком по моей коже, придавливая только ей известные места, прорезая мелкий неглубокий крест, как тонкий шрам на человеческом покрове.

— Что ты делаешь? — все же подставляюсь, выпрашивая простую ласку.

— Одна, вторая, третья… — завороженно произносит. — Их очень много, муж. Солнышко поцеловало яркого мальчика или неизвестный художник, пока ты спал, нарисовал? Я-р-о-с-л-а-в! Сильное имя для мужчины. Красивое и благородное! И девочке идет…

— Так вышло, — хмыкаю.

— Ярослав? — шепчет мое имя.

— Да?

— Я очень устала, — вымученно улыбается.

Какой же я болван! Она ведь после жуткой процедуры колесит со мной и с маленьким ребенком по гудящему городу, ни разу не присев и не закинув ноги. Или она так забывается, стирает эпизоды, о которых не хочет вспоминать?

— Который уже час? — Даша сглатывает и глухо кашляет.

— Половина шестого. Плохо себя чувствуешь? — приподнимаюсь и настораживаюсь в ожидании ее ответа.

— Хорошо. Все нормально, — переворачивается на спину и раскидывается телом по сидению.

— Не уходи назад, останься здесь со мной. Я ведь не буду гнать, а Яся, — оборачиваюсь и внимательно, даже с некоторой опаской, разглядываю спящего ребенка, — будет основательно пристегнута. Сейчас обложим ее подушками и укроем пледом. Зачем ее будить…

— Я не уйду, — не дает мне договорить и, как при съемке с той самой выдержкой, медленно протягивает руку за своим ремнем. — Одну минуту! Я пристегнусь.

Ее место только рядом, только здесь на переднем пассажирском, по правую руку от меня и больше нигде.

— Готова? — поворачиваюсь к ней лицом.

— Да, вполне…

«Дом чересчур большой» — первое, что я сказал вчера, когда вынужденно переступил порог пустующего жилья, в котором когда-то обитали старшие Смирновы, дедушка и бабушка кумпарситы.

«Мой отец подарил маме в день их свадьбы. Проходи, пожалуйста, не стой» — Алексей почти втолкнул меня внутрь. — «Мать хотела бы, чтобы ее старшая внучка жила здесь. Странное, но уютное и определенно обжитое, сильно выстраданное, пропитанное любовью, уважением и воспоминаниями место, вырастившее и воспитавшее два поколения Смирновых. Наши с Сержем комнаты, игровые для внучек и огромная библиотека — все в полном порядке. Кстати, о последнем…».

«Да-да?» — я, почти зажмурившись, осматривался в помещении и краем уха слушал, что рассказывал об этом месте тесть.

«У Ольги неистребимая тяга к чтению, Ярослав. Мама давала ей в свое святилище неограниченный доступ. Открыла, так сказать, пожизненный абонемент для слишком романтичной одалиски. Вы это… Я к чему… Короче, иногда пускайте Олю обновить литературу и повысить свой интеллект. Хотя куда уж больше? Я бы сказал, что ей довольно. И потом, муж ведь не выносит, когда его вторая типа слабая в физическом плане, безусловно, половина определенно превосходит его по уму. Но я не из таких. У нас с женой абсолютно равные возможности, так называемый половой паритет. Так вот, там, в той библиотеке, еще есть книжечки жуткой зазнайки, Велиховой Наташки. Рекомендую, между прочим, к прочтению ее книженцию. Гришаня, любимый муженек, до сих пор вздрагивает, когда жует по какому-то кругу отдельные фрагменты своего жизнеописания. Она увековечила их непростые отношения на бумаге, еще и денежек при этом подгребла. Ее опубликовали и в хорошем смысле этого слова „выпустили в охренительный тираж“. За этот финансовый бонус Велихов простил ее и впредь стал закрывать глаза на графоманство Натали…» — я почти не слушал, что он говорил тогда, лишь рассматривал расположение комнат, прикрыв глаза, как будто виртуально, высчитывал количество ступеней, ведущих наверх в жилые помещения.

«Ярослав, ложись спать, сынок. Ты устал, я все вижу. Спальня наверху. Там все новое… Не волнуйся. Отныне это дом не Смирновых, но Горовых! Я оформил документы. Все законно и официально. Извини, парень, но ждать больше не мог… Как ты, что такое?» — он подхватил меня под руки и усадил на диван в огромной комнате перед красивым камином.

«Спасибо, Алексей!» — прошептал в ответ.

«Да не за что. Одна просьба — береги мою дочь, зятек!»…

Даша тормозит на первом этаже и не торопится с продвижением вперед.

— Что-то не так? — придерживая искусственной рукой раскинувшегося и забывшегося в сладком сне на мне ребенка, задаю жене вопрос.

— Это дом Тони и Максима, Ярослав. Откуда у тебя ключи?

— Я знаю, — сглатываю и опускаю взгляд. — Твой отец передал их мне…

— Это дом влюбленной пары, крепкой и счастливой семьи. Господи! Нет! Не верю, этого не может быть! — она вдруг вскидывает руки и закрывает ладонями лицо. Похоже, Даша плачет. Я вижу, как дергаются ее плечики, и слышу слабое поскуливание.

— Перестань, — приблизившись вплотную, ей шепчу. — Разбудим Ясю…

— Все-все. Фух-фух… — обмахивает себя, а затем заглядывает в спрятавшееся на моем плече личико маленького ребенка. — Куда мы ее положим? — Даша осторожно трогает девчушку, гладит спинку и тянет шапочку, намереваясь ее снять.

— Я не знаю, — пожимаю плечами.

Она поднимает голову и обращает взгляд наверх. Жена сощуривается, как будто что-то из далекого прошлого вспоминает.

— Иди за мной, — проходит немного вперед и кивает головой, словно приглашает. — Есть в этом доме один тайный, но оттого не менее милый, закуток. Моя гостевая комната. Бабушка всегда укладывала меня там спать…

Мы возимся с малышкой медленно, неторопливо, как будто бы смакуя каждое движение. Аккуратно раздеваем, бережно расчесываем смятые под шапкой темные волосики и желаем нагулявшемуся ребенку «Спокойной доброй ночи», хотя вокруг зрительно и по ощущениям даже не темно. Малышка слабо квохчет и, подложив под щечку руки, повернувшись на удобный для нее бок, отправляется в свой персональный сон.

— Все! — Даша обхватывает мою живую кисть и выводит из комнаты, в которой будет спать Ярослава эти две ночи, на которые государство выписало нам разрешительный мандат для более тесного знакомства с последующим удочерением…

Я слышу, как жена странно возится в ванной комнате: что-то двигает, как будто переставляет, затем ойкает, чем-то стучит и что-то на пол отпускает.

— Даша, — костяшками прикладываюсь о закрытую дверь, — у тебя все нормально? Тебе помочь?

— Да. Все хорошо. Я скоро выйду.

Пока она приводит себя в порядок, я набираю сына, с которым вчера вечером неудачно грубо поговорил.

— Привет, Кирилл! — после второго гудка произношу в трубку.

— Привет, — он мне отвечает.

— Как дела? — затертые до дыр слова луплю.

— Пап, все хорошо. Вот иду гулять с друзьями, поэтому не могу долго разговаривать. Что-то срочное? Ты отменил сегодняшнюю тренировку…

— Не обижайся на меня, старик. Возникли маленькие проблемы, но все разрешимо. На следующей неделе с новыми силами. Согласен?

— Да. У тебя все хорошо? Что за проблемы? — он задает вопросы, которые должен прежде всего задавать я, как его отец.

— Нормально, я разберусь, — выдыхаю, уткнувшись лбом в огромное окно. — Что мама делает?

— Я не знаю. А впрочем, все, как обычно. У нее извечный замкнутый круг по жизни — два сына, расписанная по часам кормежка младшего, и постоянно сюсюкающий с ней муж. От их облизывания меня подташнивает. Па, представь, Андрей засовывает ей в рот язык, а это, как по мне, довольно отвратительно! Что скажешь? Есть же правила приличия, в конце концов! — хохочет в трубку сын.

— Перестань, перестань… Игорь подрос?

— Растолстел — определенно! У него, по-видимому, чересчур широкая кость, па. Он… Сейчас-сейчас! Как же это? А, блин, я вспомнил! Игорь — карапуз-бутуз! Так его мама называет.

Сын язвит и огрызается — хороший признак, значит, не держит на меня зла и на вчерашний грубый разговор он, по-видимому, все-таки забил.

— Я люблю тебя, сынок. Слышишь?

— И я. Пап, тут ребята подошли. Мне надо бы…

— Не буду отвлекать. Будь осторожен, Горовой.

— А как Даша?

Моя Даша сделала аборт…

«Пока, сынок…» — шепчу, быстро сбросив вызов.

— Я все, — Даша кутается в огромный белый махровый халат и одной рукой перебирает влажные завитые волосы.

— Ложись, — киваю на разобранную кровать.

— А ты? — жена топчется на месте и не рискует сделать шаг.

— Приведу себя в порядок, — растираю скулы. — Побреюсь и приму душ…

Мы ждали этого ребенка так долго, а лишились всего за несколько минут. Я всматривался в кривые записи в той регистрационной, как будто бы приветливо распахнутой, книге и прочитывал абсолютно непонятные для меня слова: какие-то микроскопические размеры, очень малый вес и назначения. Все очень неразборчиво, но я внимательно смотрел — пожизненно запоминал параметры своего так и неродившегося ребенка. Она убила только зарождающуюся в ней жизнь… Как она могла? Я в этом виноват! Моя абсолютная вина, а она права… Права, права, права…

— Я люблю тебя, — шепчу ей в ухо, расположившись на животе рядом с рыбкой. Правой рукой я обнимаю ее тело, а нежности, уткнувшись своим носом в шею, говорю. — Кумпарсита, кумпарсита, la cumparsita…

— И я, — уставившись в потолок, негромко отвечает Даша. — Ты говоришь по-испански?

— Нет. Я соскучился по тебе.

— Поцелуй меня, пожалуйста, — она вдруг обращается ко мне лицом. Мы мягко соприкасаемся носами и одновременно, не сговариваясь, открываем рты. — Давай попробуем… М? Я хочу помириться, муж! Видимо, разговоры нам не помогают. Ты понимаешь?

— Тебе можно? — прихватываю верхнюю, для поцелуя выставленную, пухлую губу, оттягиваю несильно и сразу с чмокающим звуком отпускаю. — Может подождем? Пусть заживет…

— Не хочу. Противопоказаний нет. Разве ты не хочешь?

Сука! Кто бы знал, как сильно я ее хочу!

Быстро подминаю женское, чересчур податливое тело и начинаю терзать тонкую шею, предложенную Дашей.

— Прости меня, — в ухо мне щебечет, пока я трогаю губами скулы, подбираясь к ее рту.

— Прощаю! Прощаю, кумпарсита. Иди сюда…

Упираюсь в матрас и, как разгоняющееся на старте избитое хлыстом животное, рычу и собираю в правый кулак шелковую простынь. Я ведь ее убью…

— М-м-м! — рыбка стонет, пока я ласкаю ее грудь и потайное нежное, отзывчивое к прикосновениям место ниже.

Прикусываю кожу, зализываю свой напор, целую мягко и тут же грубо загоняю внутрь член.

— Ай! — выгибаясь, хнычет Дашка, упирается ладошками и отталкивает от себя. Она хватает воздух, словно ненасытную грудную жабу кормит. — Ай-ай-ай… — зажмуривается и слабо стонет через зубы. — За что?

— Больно? — немного отстраняюсь и рассматриваю то, что происходит там, внизу.

— Я отвыкла, отвыкла, отвыкла. Черт! — смеется. — Продолжай!

Моя промашка! Я строил из себя поборника морали и законченного правдоруба, давал уроки жизни женщине, которую люблю, а она…

— Зачем? — еще раз, но бережно проталкиваюсь внутрь.

— М-м-м? — мычит в ответ. — Что зачем?

— Молчи! — шиплю и начинаю двигаться, напрочь отключая слух.

Спокойно, мягко и неторопливо раскачиваю нас на кровати в огромной спальне. Жена отзывчива, как никогда. Она флиртует и кокетничает, и даже регулирует скорость и глубину моего проникновения. То сильно схватит за волосы, то вдруг отпустит, то закинет ноги мне на поясницу, то грубо подстегнет, то проведет ногтями по спине, то пощекочет кожу на руках и несмело бицепсы сожмет. По-моему, она танцует? Я то и дело спотыкаюсь и грубо торможу. Дарья ноет и заставляет прекратить пытку, которую я непреднамеренно организовал.

— Детка? — не останавливая таранящих движений, шепчу. — Открой глаза.

Жена трепещет ресницами и выполняет мою просьбу.

— Не закрывай их, — немного ускоряюсь, раздвигаю свои ноги, фиксируя ее в нужном положении, и одновременно с этим неуклюже приподнимаюсь на руках — на одной правой целой и левой, травмированной ампутацией и, как следствие, теперь неполноценной

Хочу смотреть, как она кончает! Даша мечтательно улыбается и слабо ерзает, проталкиваясь по стволу вперед.

— Господи! — смеюсь, прикрыв глаза. — Ты что творишь?

Она нанизывается на меня и значительно сокращает между нами расстояние для размашистого секс-броска.

— Не закрывай их, товарищ!

— Хорошо.

За пару равномерных совсем неамплитудных толчков, в удобном для нас обоих темпе, я подвожу ее к обрыву и не задумываясь толкаю вниз. Даше требуется эмоциональная, да и физическая разрядка, за этот нехороший день, а я любезно ей ее даю.

— Я лечу-у-у-у, — пищит жена и сильно содрогается.

Мое наслаждение приходит немного позже, и, как это ни странно, через все те же два толчка! Пока хриплю и тихо матерюсь, ловлю свой кайф от гонки с Дашей, она рассматривает меня и трогает мои ягодицы, расцарапывает ногтями кожу и еще сильнее вжимает в себя.

— Еще! — жужжит на ухо.

— Еще? — усмехнувшись, переспрашиваю.

Пожалуй, обойдется! Не будем обострять. Сейчас хочу аккуратно выйти и просто полежать с разгоряченной плотской гонкой женщиной, а не устраивать ей секс-триатлон.

— Ярослав?

— М?

— Хочу кое-что сказать.

— Я слушаю, — целую в щеку, перехожу на скулы и щекочу зубами дергающийся острый подбородок.

— Я жду ребенка от тебя, Горовой. Так, видимо, совпало, что…

— … — на это мне нечего ей сказать.

— Ярослав?

Похоже, я словил словесный ступор. Не могу раскрыть рот. Если вдруг, то разнесу ведь к ебеням все это намоленное, почти божественное место. Это что, изощренная шутка? Тогда:

«Сука! Абсолютно не смешно!».

— Обними меня, пожалуйста, и давай спать… — Даша просит.

Блядь! Да как же это больно! Да все равно!

А поутру я просыпаюсь в полном одиночестве, раскинувшись по диагонали на постели. Вожу рукой и открываю один глаз. Пусто! Холодно! И очень сиротливо! Она ушла? Или мне вчерашние события приснились? Последний вариант подходит как никогда. Если это так, то это означает, что у меня есть некоторое, пусть небольшое, время, чтобы перехватить жену до того, как она организует очередную глупость, способную разбить семью. Подскакиваю на кровати и, как обычно морщась от зудящей боли, которой каждое утро меня сердечно благодарит искалеченная рука, одеваюсь и привожу себя в порядок.

— Рыбка? — зову жену, а в ответ лишь гробовая тишина. Мне никто не отвечает.

Определенно здесь я не один. Я ведь слышу слабую возню и детский звонкий смех. Внизу? Или где-то здесь?

На кухню выбираюсь, что называется, в полном почти походном обмундировании. Надев на голый торс растянутый свитер и натянув широкие домашние штаны, босиком шлепаю по кафельному полу, приближаясь к пританцовывающей возле кухонного рабочего стола жене.

— Привет! — нежно обнимаю тонкий женский стан со спины.

— Привет. Ты уже проснулся?

— Папа, — пищит откуда-то снизу детский голосок. — Па-а-а-а…

О, Господи! Я отстраняюсь и замечаю спрятавшийся живой клубок между столом и Дашей.

— Яся, ты что там делаешь? — перегнувшись через женское плечо, куда-то вниз произношу.

— Мы кусать тебе готовим, — обиженным тоном малышка отвечает мне.

— Кушать? — прихватываю мочку женского уха, посасываю и пробую на зубок. — А вы ко мне присоединитесь, составите веселую компанию?

— Сто? — Яська смешно переспрашивает, не понимая некоторых «заумных» взрослых слов.

— Вы будете есть?

— А-а-а-а! Неа, — хихикает. — Я с мамой узе покусала.

Замечательно! Похоже, я ненамеренно себя на женский произвол и долбаное самоуправство обрек. Самостоятельность — почти что феминизм! По-моему, с этим надо срочно что-то делать. Как возможный вариант, бороться и на хрен с корнем выдирать!

— Ай! — взвизгивает Даша и упирается ладонями в столешницу, пока я развожу ползучую атаку и телом напираю на нее. — Перестань, — вполоборота почти шепотом мне произносит.

— Как дела? — рассматриваю красивое лицо.

— Все хорошо. Ты очень рано встал, мы не успели, — рыбка прогибается, вытягивает руки и толкает задницей меня, попадая своими булочками точно в пах.

— Ты специально? — еще раз встречно напираю.

— Перестань!

Даша, Даша… Я все равно люблю тебя! Громко хмыкаю и неохотно отступаю от девочек назад.

Улыбаюсь — таинственно и завороженно, внимательно изучаю красивую фигуру женщины, с которой намерен всю оставшуюся жизнь прожить, подмигиваю шаловливой крошке, которая кокетливо мне строит глазки и, заигрывая очень неумело, высовывает свой язык.

— Ярослав… — Даша тянет что-то из кармашка своего фартука. — Ты не хочешь…

Нет! Отрицательно мотаю головой и опять подмигиваю Ясе.

— Товарищ! — шепчет кумпарсита, подходя ко мне.

— М? — перекрещиваю руки, затем вдруг распускаю, потом зачем-то упираюсь одной ладонью в стол. — Что…

— Смотри! — жена прижимается ко мне и как бы тайно, чтобы никто вдруг не увидел, показывает полароидный черно-белый снимок с каким-то гротескным изображением посередине. — Пожалуйста, — всхлипывает кумпарсита. — Посмотри на него.

— Что это? — опускаю голову, изображая из себя шпиона, которому фотографически транслируют спецзадание. — Куда смотреть?

— Это он!

Он? Я всматриваюсь в сумбурную картинку, словно ищу какой-то тайный смысл в полотнах эпохи постмодерна, в которых какого-либо смысла как будто бы и вовсе нет.

— Как думаешь, нам здесь не будет тесно? — шепчет Дарья, ерзая щекой по моей груди.

— Не будет. Ты, Яська и я. Втроем поместимся, рыбка.

— А как же он? — Даша опускает взгляд на фотографию, на чье изображение я, как чем-то вштыренный, залип.

Он? Черное пятно, белые зерна, цифры, стоящие на выносных стрелках, овал, кружок, две вытянутые тонкие полоски и пара скрученных, как будто что-то требующих… Детских рук?

Он?

Есть я… Потом она… Конечно же, малышка Ярослава… И наш… Малыш?

Я жестко обманулся и сильно накрутил себя. Моя жена не сделала аборт, а я по-глупому представил то, что никогда в моей семье не произойдет.

— Он маленький, но очень сильный. Ярослав, это…

— Наш ребенок? — прихватываю кончик фотографии, вытягиваю из женских рук первый снимок выстраданного счастья. — Мальчик?

— Пока рано об этом говорить, но есть сильное сердцебиение и ободряющие меня прогнозы. Детка будет жить… Я беременна, товарищ! Ты понимаешь, что я говорю.

— Конечно!

Любовь… Доверие… Взаимопонимание… И, как огромный камень преткновения, чистая откровенность!

Черт, черт, черт!

Я ведь несколько недель назад чуть все это не потерял и не разрушил собственную семью, допрашивая женщину, которой доверяю, которую с некоторых, совсем недавних пор, прекрасно понимаю и которую до беспамятства люблю.

— Даша?

— Горовой?

— Ты согласна быть моей женой?

— Если ты научишься танцевать?

— Танго?

— Как возможный вариант! — жена смеется и обнимает крепко-крепко. — Я твоя, товарищ! Не будем повторять чужие ошибки и нехороший опыт перенимать.

Она права!

Отныне мы как будто полноценная семья!

— Даша? — снова называю имя.

— Ярослав? — жена отзывается.

— Яся? — зову крошечку, готовящую завтрак для счастливого отца.

— Да! — дочь ярко улыбается.

Итак, моя семья!