La Cumparsita… В ритме танго

Глава 28 Горовые…

Два дня спустя

Ярослав

Моя жена — прекрасная женщина, к тому же великолепный знахарь и, увы, не дипломированный доктор, а доморощенный экспериментатор. Ее «теория» о том, что обыкновенное зеркало способно погасить фантомную боль, пульсирующую в ампутированной конечности, вполне заслуживает мирового признания в этой психосоматике. Даша, конечно же, не изобретатель диковинного новшества, но тем не менее до нее ни один из постоянно посещаемых мною отечественных медицинских светил в ортопедии и протезировании не удосужился порекомендовать простой прием в избавлении от психологического, но не физиологического мучения.

Красивая, родная, добрая, нежная, теплая, талантливая, внимательная, иногда смешливая, очень страстная, сексуальная, желанная и… Моя! Сильнее прижимаю к себе маленькое, слабо вздрагивающее, постоянно обнаженное со мной, женское тело и утыкаюсь носом в темную макушку завитых волос.

— Дашка-а-а-а, — шепчу ей в голову. — Спи-и-и-ишь?

— У-г-у, — лениво произносит.

— Хорошо, — вытягиваю свою искалеченную руку, потягиваюсь и зеваю, расправляя левую культю, поднимаю ее вверх, рассматриваю вдавленные следы от датчиков протеза, кручу и так, и этак, вращаю сочленение, поочередно напрягаю мышцы, при этом изменяю положение, а затем, как будто наигравшись, бережно укладываю конечность Даше на маленькую спинку и проглаживаю ее. — Спи, кумпарсита. Я тебя посторожу.

Дашка лезет выше и влажными губами задевает мою шею.

— Вкусный мужчина-а-а-а, — неразборчиво гундосит.

— Только не съешь меня, женщина, — хихикаю.

— Я оближу и пососу, любимый.

Хм! А я ведь против этого совсем не возражаю, кумпарсита! В твоем полном распоряжении кровь, плоть — мое оставшееся дрыгающееся в желании тело. Если это ее хоть немножечко раскрепостит, расслабит или успокоит, то пусть берет меня в любом положении. «Приятное с полезным» с психологической точки зрения вредным никогда не бывает.

Сегодня ведь тот самый день… Не могу поверить, что мы единогласно решились посетить детский дом для того, чтобы познакомиться с ребятами и их распорядком дня, немного поиграть с ними, привезти подарки и выбрать сына или дочь в свою семью. Странно, если честно.

Когда нехороший диагноз у жены окончательно подтвердился, она была настроена крайне негативно относительно альтернативных вариантов «получения» общего ребенка. Зато лечилась чересчур послушно. Сейчас, по-моему, по складывающимся ощущениям, Даша окончательно оставила всяческие попытки отравить свой организм авторитетно прописанным от бесплодия лекарством. А в то время жена очень злобно шикала, никого не желала слушать, затыкала всем сочувствующим и желающим ей благополучия и скорейшего выздоровления или обретения благоразумия рот, потом рычала, иногда кусалась, то есть откровенно избегала неприятных разговоров об этом. Вся ее сущность, казалось, встала на дыбы и ругалась на то, о чем категорически не хотела даже думать, а сама телесная хозяйка сопротивлялась вынужденным обстоятельствам, по воли судьбы сложившемся не в ее пользу. Даша всегда переводила разговор в иное русло или вовсе замолкала, надувала губы, отворачивалась и шептала глупости и грубости куда-то в сторону, но никогда не заикалась о том, что возможно, когда-нибудь ее мнение изменится на этот счет. Рыбка была очень непреклонна в вопросах вынужденно оставленных детей из государственных специализированных домов:

«Нет, нет и нет! Или свой собственный, или никакой! Чужого не хочу! Довольно об этом, Горовой».

Слава богу, Даша больше не заикалась о разводе или еще каком-либо расставании, например, о временном раздельном проживании, чтобы привести себя и свои мысли в подобие порядка, или о странном сосуществовании, словно мы не муж и жена, а вынужденные соседи, занимающие огромное жилое помещение, исключительно вечерами встречающиеся перед телевизором за просмотром очередного недалекого сериала под раскупоренную жестяную банку с пивом и жирные чипсы из натурального продукта. Хотя до этого у нее частенько проскакивали фразочки о том, что наш развод исправил бы сложившееся, увы, не в ее пользу положение, а мне гарантировал бы появление долгожданного наследника в другой семье. Откровенный бред, если честно, но я по-мужски предупредительно молчал и просто слушал, находясь в каком-то наваждении, иногда, конечно же, ругал ее и взглядом расчленял. Однако, Даша со стеклянными, немного оглупевшими глазами, словно неживая, твердила, что я должен от нее уйти. То, что она моя жена, на самом деле, не дает ей права решать, что мне необходимо делать: когда бросать, куда идти, с кем спать, а кого проигнорировать вниманием из-за того, что по состоянию здоровья этот кто-то не сможет дать мне то, что я якобы до беспамятства хочу.

Я зверел, дурел, потом немел и терял нить разговора. Как она вообще могла о таком думать, а не то, что говорить? Уйти от жены, за которую боролся? Которую, абсолютно не зная, странным образом, иногда абсолютно незаконно и по-глупому ревновал? Бросить свою рыбку? Отказаться от любимого человека? Хочу ли я такой чересчур непомерной ценой детей. Не о чем в этом случае думать. Однозначно — нет! У меня есть сын и мне… Довольно! А с любимой женщиной я собрался прожить остаток своей жизни. Пусть она смирится с тем, что я ее не брошу и ей не позволю уйти. Как придумает глупая… Ей-богу! Впору закатить глаза и громко выдохнуть:

«Да твою ж, бл, ма-а-а-а-ать, Горовая! Ты вообще в себе?».

Даша маленьким юрким угрем ерзает по груди и, стягивая с моего торса одеяло, медленно сползает вниз. Жена прокладывает размашистым зигзагом дорожку очень влажных поцелуев, подключая к своим действиям тепленький язык. Она облизывает кожу, всасывает, пропускает щедро покрывшуюся мурашками шкуру через зубы и с чмокающим звуком резко отпускает. Слышу, как тихонечко смеется маленькая бестия. Рыбка добавляет руки к ласкам, сжимая тело, словно пальпируя меня, щекой касается боксеров, а носом утыкается в скрытый эластичной тряпкой немного возбужденный член.

— Доброе утро, товарищ! Приве-е-е-е-ет, — как будто разговаривает с ним, оттягивает вниз резинку и пытается снять с меня трусы.

— Ты… — отрываю от подушки только голову и через прикрытые ресницы слежу за ее действиями. — Ты… Дашка, что ты творишь? Что задумала? — вслух глупость спрашиваю, а про себя заклинаю кумпарситу не останавливать свои намерения и быстрее реализовать то долгожданное, что она намерена сейчас сделать. Все и без слов понятно — пусть не отвечает!

— Съесть тебя хочу, мужчина, — она приподнимается, упираясь руками по обеим сторонам от меня.

Дашка скатывает с меня трусы, смотрит вниз и, облизнувшись, улыбается:

— Уже готов, товарищ?

Краснею, как подросток, и отворачиваюсь в сторону, как будто изучаю электронные часы, показывающие точную дату, температуру окружающей обстановки и время:

— Решила с утра меня добить? — возвращаюсь к ней. — Соскучилась?

— Секса захотелось, муженек, — с глубоким вздохом произносит и занимает ту же позу — своей щекой и носом возле полового члена. — М-м-м… — она приподнимает ствол и нежно прикасается губами к возбуждению. — Ты живой, Ярослав?

Что за вопросы, кумпарсита? Если и живой, а я однозначно «чересчур живой» и сильно возбужденный, то через одно мгновение в пропасть улечу и грешный мир покину, предусмотрительно захватив в полет маленькую расхрабрившуюся деву. Даша своим ртом макает меня, прикладываясь губами к обжигающей головке, облизывает щечки и венец, а сильнее оттянув чехол, мягко теребит сильно воспаленную уздечку. Я резко дергаюсь и проталкиваюсь глубже в женский рот. Жена жалобно мычит, выказывая голосом неудовольствие, но от меня не отстраняется и не выпускает изо рта, лишь рукой надавливает на мой каменный живот, словно приказывает сохранять спокойствие и неподвижно лежать. Не знаю, если честно, смогу ли долго выдержать такой напор и ласку, которой она с утра пораньше решила одарить меня. Зажмурившись до слез из глаз, крепко стиснув зубы и вытянув губы в сплошную линию, мычу и вместе с этим комкаю ручным захватом простынь только с правой стороны, а с левой, как выброшенная на сушу рыба, бесполезно бью плавником, как будто требуя спасения или освобождения из сетей, в которые меня затягивает подводная морская царица утреннего разврата, решившая оральным сексом до беспамятства калеку довести.

— Да-а-а-а, — шепчу, когда она сосет меня, перебирая пальчиками в такт своим движениям по натянувшейся мошонке. Щекочет сморщенную кожу, заставляя мужика, как обезумевшего от наслаждения, стонать. — Вот та-а-ак! — стараюсь сохранять подобие сознания и то и дело глупо направляю свою абсолютно не нуждающуюся в этом далеко не девственную «профессионалку». — М-м-м-м, — выгибаюсь телом, уперевшись затылком и ягодицами в подушку и матрас, подставляюсь и мягко двигаю бедрами, показывая ей, как мне приятно и в каком темпе хотел бы продолжать.

Даша великолепна во всем… Во всем, что окружает молодую пару. Она всегда открыта к сексуальным экспериментам, внимательна ко мне и к нашей обстановке в целом. Прирожденная жена, а в довольно скором времени, возможно, самая лучшая молодая мать.

Дарья перекидывает ногу через меня и меняет свое положение, занимая место, словно перед Богом преклоняясь. Внимательно и слегка покорно смотрит на меня, не прекращая сосательных движений, демонстрирует слабую попытку улыбнуться и даже подмигнуть. Флиртует с раскочегаренным мужиком, который находится на низком и глубоком старте и готовится своей спермой накачать красивый натруженный минетом рот. Не хочу так! Точно не сегодня. Резко поднимаюсь верхней половиной тела, сажусь на задницу и подхватываю рыбку под плечами, отрываю от себя, шлепая влажным членом себя по животу.

— Ярослав, — скулит, посматривая на то, что недоделала.

Ловлю ее губами, целую, крепко прижимая, и укладываю на себя. Она выкручивается и пытается вниз уйти, но я не разрешаю. Секс будет! И будет, что называется одноименным, но все же на двоих!

— Иди сюда, — тяну ее наверх, усаживая промежностью на свое лицо.

Она выказывает непокорность, жалобно пищит и, уперевшись коленями в матрас, старается приподняться и сползти. Обхватываю женский зад и заставляю мягкой силой раскрыть пошире ноги. Фиксирую, обхватив за бедра, и не даю ей с себя уйти.

— Яросла-а-а-а-в! — нежно стонет, когда я делаю свой первый взмах по влажным половым губам.

Вспотела и немного потекла, значит, тоже жаждет ласки! Как крупный кот, работаю языком, вылизывая собственную жену, тонкими ручонками схватившуюся за деревянные брусья изголовья и с прогибом восседающую на моем лице. Тепло и вкусно — очень аппетитно. Я мычу, не прекращая отработанных движений, а она постанывает в такт моим перемещениям по ее мягким скользким и слегка опухшим складкам. Крутое утро, без сомнений!

Мы пробуем с ней все. Все, что знаем и на что способны: сверху, сбоку, снизу, лежа, стоя, в душе, у кровати, на кухонном столе. Не знаю, что в этот важный день произошло и к чему такое половое рвение впоследствии нас приведет, но я не могу насытиться собственной женой, а она, похоже, не в состоянии именно сегодня кончить. Ее как будто кто-то подменил! Она инициирует, заводит, проявляет нетерпение, заставляет с ней такое вытворять, чего доселе никогда не пробовал, а потом, не испытав разрядки, опять идет за лаской, выпрашивая голосом и взглядом еще один последний половой акт…

Смотрю на нашу свадебную фотографию и мягко погружаюсь членом в раздувшуюся от непомерного количества сегодняшних «вложений» плоть Даши. Она постанывает, как будто в несознании мотает головой, пытается привстать, перебирая в воздухе руками, и обхватить меня за шею. Я помогаю и тут же распрямляю нас, выставляя вертикально вверх мужчину с женщиной склеенной древком стрелой. Головой жена откидывается мне на плечо и смотрит мутным взглядом, пытаясь, видимо, в мельчайших подробностях осознать того, кто с ней сегодня рядом.

— Люблю тебя, — тихо шепчет и двигается в такт со мной.

— И я, — перегибаюсь через ее плечо, целую основание длинной шеи, вспотевшую, очень влажную ключицу, прикусываю жаркий парующий затылок, заставляя наклонить голову и вмазаться всем телом в мои живот и грудь.

Я прижимаю маленькую женщину, как мягкую игрушку к себе и ускоряюсь в таранящих ее движениях. Жена скулит и жмурится, словно испытывает боль.

— Ты что? — заметив это состояние, ослабляю хватку и порыв.

— Мне хорошо-о-о-о. Не останавливайся, м-м-м…

До самых до краев и пошловато чавкающего звука из ее промежности накачиваю Дашу спермой, словно после долгого воздержания, выстреливая массу внутрь, не прекращая поступательных движений, я быстро перебираю пальцами по ее промежности, продлевая наконец-то полученный оргазм. Жена обмякает куклой, виснет на моей руке, цепляется, впиваясь острыми ногтями в мою шкуру, стонет и слабенько дрожит.

— Как ты, рыбка? — с придыханием шепчу ей в ухо.

Знаю, что затрахал, что переборщил, возможно, изувечил, но…

— Госпо-о-о-оди! Если бы ты знал, как мне с тобою хорошо!

А будет еще лучше! В этом я уверен! Без сомнений…

Дождь сильно зарядил, словно кто его сюда божественной рукой направил. Шурует влагой, щедро поливая землю, как из бездонного ведра бежит вода. Осенний, но все еще теплый и благожелательно настроенный к нам, мелким жалким людям, снующим под прошивающими каплями разноцветными зонтами, и отсиживающимися, как мы с Дашей, под металлическими крышами скучающих от вынужденной остановки автомобилей.

— Готова? — спрашиваю и поворачиваю к жене лицо.

— Да, — уставившись в лобовое, автоматически мне отвечает.

Мне почему-то неспокойно на душе, я чувствую неживой следящий взгляд, как будто что-то очень нехорошее за углом шпионом прячется и за нами наблюдает, подбирая неурочный час для нападения, а в скором времени в мою семью на правах полноправного хозяина придет, открыв с ноги в тихое и обустроенное жилище дверь. Не хочется об этом думать, но разуму, как и сердцу, тяжело отдавать приказ! Прокрученные, словно отработанные, мысли на хрен из головы гоню, непрерывно повторяя мантру, заговаривая нас на постоянное благополучие, но бегло изучая взглядом кумпарситу, понимаю, что ею управлять не в силах, какие бы слова про себя я сейчас не излагал.

— Даша, все нормально? — обхватываю пальцами женский подбородок и силой обращаю ее к себе.

— Угу, — закрыв глаза, мне отвечает.

— Если ты не хочешь, то…

— Идем! Довольно разговоров, товарищ, — широко и резко распахивает глаза, и тянется рукой к дверной ручке. — Хочу, хочу, хочу! Сколько можно повторять? Что не ясно, Ярослав? Мы приехали сюда, по-моему, это означает мое согласие. Мне поклясться, что ли? Не пойму…

Она немного нервничает, очевидно злится, про себя ругается, но мгновенно успокаивается, когда мы проходим в кабинет куратора по усыновлению. Нас радостно приветствуют, внимательно рассматривают подарки, которые мы привезли, спрашивают о самочувствии, о настроении, проверяют документы, справки, заключения, разрешения, характеристики, рекомендации, искоса поглядывают на странно присмиревшую, как будто погрузившуюся в гипнотической сон или находящуюся под ударной дозой транквилизаторов Дашу, а затем указывают рукой то направление, в котором рекомендовано нашей паре пройти.

Их здесь много… Деток слишком много… Брошенных, беспризорников, случайных отказников, обычных малышей, вынужденно оставшихся без попечения родителей или лишившихся неблагожелательных опекунов. Они играют, пищат, кричат, ярко и беззубо улыбаются, общаются на своем, понятном только им, птичьем языке. Даша замирает и останавливается у входа в игровую комнату, бегает глазами по помещению, словно выбирает место, куда намерена забиться и скрыться на время нашего здесь нахождения. Это надо прекратить! Рыбка не готова, а я намерен попросить ее уйти. Обхватываю дрожащую руку, аккуратно сжимаю пальцы и, вглядываясь куда-то вдаль, тихим голосом ей говорю:

— Просто посмотрим, детка, если ты не возражаешь. Не будем ничего решать. Если ты устала, можем прямо сейчас уйти…

Даша с кривой улыбкой мягко вытягивает свою руку и, скинув туфли, ступает по ковру с густым ворсом к сгруппировавшейся возле какого-то конструктора детворе.

— Привет! — слышу, как тихим голосом произносит и пытается присесть рядом с компанией мальчишек-строителей какого-то навороченного комплекса. — Можно с вами поиграть?

Ее интересуют мальчики? Даша хочет сына? Почему туда пошла? Беглым взглядом осматриваюсь в пространстве и понимаю, что не один такой. За мной зорко следят несколько пар детских чересчур внимательных глаз. Мелкие девчонки лет четырех или пяти кокетливо улыбаются, шушукаются, делятся друг с другом впечатлениями, возможно, примеряют меня на роль возможного отца. Флиртуют юные малышки! Строят глазки, крестом сводят ножки и дергают платьица, пытаясь на меня неизгладимое впечатление произвести. Улыбкой отвечаю им, но краем глаза внимательно наблюдаю за отошедшей от меня женой.

Дети отступают от Даши, формируя круг непосвящения для моей рыбки. Она для них, по-видимому, неприкосновенна? Чужая, что ли? Они ее не принимают? То ли Дарья их пугает, то ли они ее специально погружают в бездну недоверия? Это маленькие дети, у них иное мировосприятие, тем более с таким жизненным опытом, который они уже приобрели. В любом случае, странно очень храбрая кумпарсита никуда не отступает и не сдает своих позиций. Жена садится между ними и каждому мелкому засранцу ярко улыбается.

— Ты лобот? — ко мне обращается кареглазая девчушка, с интересом рассматривая мой протез.

— Киборг, малышка! Это значит, наполовину, — выставляю перед ее носиком руки, демонстрируя разницу между бионикой и пока еще живым. — Наполовину — робот, наполовину — человек, — смаргиваю, улыбаюсь и гордо вскидываю подбородок, потому что я не Даша и не намерен просто так с занятых высот уйти, даже не повоевав и не сделав ни одного предупредительного выстрела. — Ты меня боишься? Страшный? Пугаю? Подружки послали?

— Я сама подосла. Нисколько не боюсь! Я восе нисего не боюсь! — отрицательно в подтверждение головой мотает. — Ты с той мамой плиехал? — кивает на спину Даши, о чем-то разговаривающей с компанией детей. — Класивая! Мама!

— Это Даша, моя жена. А тебя как зовут? — присаживаюсь на корточки рядом с любознательной куклой.

— Яся, — опустив глаза, с легким кокетством отвечает.

— Яся? — подмигиваю тезке.

— Ялослава! — девчушка, не смущаясь отвечает, затем протягивает ручки и становится ко мне поближе. Я носом вынужденно утыкаюсь ей в грудь. Вареное сгущенное молочко, миндаль и ванильный сахар — детский запах забивает мои ноздри. Я непроизвольно вожу носом, принюхиваюсь к девчонке и еложу своим лицом по ее простому, но чистому и выглаженному платью. — К тебе на луцьки хоцю.

С этим проблем не будет. Если это, конечно, можно? Зачем-то оборачиваюсь назад, словно жду команды от куратора. Там никого нет. Нам разрешили все, по крайней мере, я не припомню, чтобы мы с Дарьей проходили скупой инструктаж о том, что можно делать, а от чего стоит воздержаться в этом месте. К тому же поднять и поносить маленького ребенка — не гнусное преступление с отягчающим впоследствии возмездием. Другое дело, как остальные дети поведут себя, когда заметят, что Ярославу я непредумышленно выделяю среди всех, закинув крошечку к себе на руки. А если это… Дочь? И она сама меня нашла!

Подхватываю ее под попу правой рукой и с легкостью отрываю от земли. Девчушка чересчур худая, даже изможденная, субтильная, тоненькая, но сильно верткая и чрезвычайно гибкая. Смотрю в ее лицо и вижу некоторое сходство и совпадение по определенным чертам с нежной кумпарситой, которой, похоже, нет дела до меня:

«Дашка, Дашка, Дашка… Любимая моя! Ты меня и тут ждала?».

Осторожно подкидываю малышку на руках и с улыбкой ей подмигиваю:

— Удобно, Яся?

Головой положительно кивает.

— Я тебе нлавлюсь, папа? — спрашивает, глядя мне в глаза.

— Красавица! — отвечаю, закусив нижнюю губу. Не о том ведь она спрашивает сейчас. Она пытается завоевать меня и пристроить себя.

— Идем туда, — рукой указывает направление к креслу на больших «колесах», стоящему возле окна.

Я прохожу с девочкой всю комнату и встречаюсь взглядом с грустной, как будто о чем-то сожалеющей Дашей.

«Люблю тебя» — шепчу губами ей и прижимаюсь подбородком к маленькой засранке, покручивающей пальчиками воротник моего пиджака.

— А как тебя зовут? — спрашивает, пока я усаживаю нас в кресло.

— Ярик! — с тихим смехом отвечаю.

— Ялик? Ясик? Ты Ялослав? Как я! — выпучивает глазки и схватившись ручками за мои щеки, притягивается к губам своим прохладным лбом. — Папочка!

БЛЯДЬ! Что за долбаное место и охренительный набор жестоких составляющих? Безжизненная на эмоции жена… Снующие перед глазами брошенные дети… Мальчишки, не дающие ей шанс на слабую ментальную зависимость… Девчушка, крутящаяся на моих руках, перебирающая пальчиками сочленения протеза и заставляющая руку изображать чудные жесты, веселящие ее женский мелкий глаз… Детский скулеж о том, как долго крошка нас ждала и как хотела бы попасть домой… Корявые заверения в том, что она хорошая, спокойная, добрая, красивая, неглупая, послушная, а главное… Тихая и абсолютно не крикливая!

— Яся?

— А? — малышка ерзает на моих руках, заставляя меня раскачивать кресло. — Сто?

— Сколько тебе лет?

Она загибает два пальчика на одной руке и сует под нос количественное выражение ее возраста.

— Это сколько? — играю в непонятливого чувака.

— Тли! Не понимаес, да?

Она даже разговаривает, как Даша! Сейчас еще зарядит, что я, наверное, недалекий или тупой «товарищ Горовой». Девчонка вдруг замолкает, прищурившись, закусывает нижнюю губу и из-под опущенных ресниц внимательно рассматривает меня, изучая лицо и тело. Она смотрит знакомыми любимыми глазами! И даже корчит рожицу точно так же, как хмурящаяся, искоса посматривающая на нас, жена.

— Ты забелешь меня? — спрашивает о том, что я не вправе обещать сейчас.

— А ты хотела бы…

— Да! — быстро отвечает и не дает мне договорить. Подпрыгивает на руках, сильнее раскачивая нас, затем утыкается носом в мою шею и шепчет жалостливую просьбу. — Позалуста, забери меня, папа… Домой к тебе хоцю! Я буду слусать и тебя, и маму…

Даша аккуратно поднимается, одергивает свои узенькие брюки, стряхивает затекшие от неудобной позы ноги, и сильно обхватив себя руками, отходит от компании так и не принявших в свою игру чересчур жестоких по отношению к ней детей. Жена становится спиной к стене, напротив нас, смеющихся и раскачивающихся в огромном кресле и смотрит только на меня, не замечая девочку, злым и ненавистным взглядом.

Я не смогу взять Ярославу! Не смогу… Это я теперь прекрасно понимаю. Не смогу, потому что моя Даша эту дочь не хочет. Ей совершенно не по нраву то, что происходит. Она ревнует трехлетнюю малышку к тридцатичетырехлетнему мужику, прижимающему крошку к себе.

Жестоко полосует взглядом… Что-то шепчет, двигая губами… Всхлипывает и прикрывает лицо двумя руками. Только что не обращающие на нее внимание мальчишки подскакивают к плачущей кумпарсите и обнимают ее всей компанией в силу своего невысокого роста где-то в районе женских коленей. Они ее баюкают и гладят по ногам, которыми она странно семенит, словно кобылка, танцующая на низком старте в скоростном забеге: сбрасывает малышню, как облепившую ее надоедливую кусачую мошкару. Сбрасывает, да только ни хрена не выходит. Они чересчур настойчивы и решительно настроены успокоить ее. Держат крепко и никуда не выпускают.

«Дашка… Дашка… Дашка… Перестань! Ничего не будет! Я не возьму ее…» — обещаю мысленно своей жене.

Я просто не смогу так поступить с рыбкой-кумпарситой. Снимаю с колен Ярославу, легко подталкиваю ее под спинку и направляю к компании девчонок, тихо проклинающих малышку за такое вызывающее и самонадеянное поведение. Надеюсь, что вынужденные, волею судьбы назначенные подружки простят девчушку и не устроят детке постоянную темную, вплоть до ее совершеннолетия. Дети жестоки по своей природе! А эти брошенные крошки вдвойне! Они строго чтут свой жизненный кодекс и берегут выстраданное место под не жалующим их ярким солнцем. Здесь битва за взрослое внимание не на жизнь, а на смерть. Я попрошу куратора проследить за тем, чтобы Ясю не затравили менее удачливые с их точки зрения, конечно, малышки.

Подхожу к Даше и убираю ее руки от лица.

— Что с тобой, кумпарсита? — смотрю в глаза и мягко задаю вопрос. — Поедем домой?

Она с застывшим влажным взглядом смотрит на меня.

— Даша?

Кивает и, бережно переступая, через компанию мелких озорников, идет к своей обуви, так и оставшейся у края лохматого ковра.

Иду за ней, посматривая на Ярославу, хнычущую на плече своей, вероятно, самой близкой здесь подруги.

— Даша?

Она спокойно надевает туфли, негромко бьет по полу каблуками, вздергивает голову, расправляет плечи и не обернувшись на детей, направляется к выходу из игровой комнаты. Меня же останавливает малышка, вцепившаяся ручонками в мою штанину.

— Я не понлавилась ей?

Черт! Да что же это, в самом деле?

— Ты меня не захотел? Мама не хоцет? ПАПА!!! Я буду себя холосо вести! По-за-лус-та! — кричит мне в ноги Яся.

— Смирнова! — орет какая-то психически неуравновешенная воспитательница и жестоко оттаскивает ребенка от меня. — Иди туда! Быстро, Ярослава!

— Прекратите! — шиплю, глядя этой бешеной бабе в оскалившуюся морду. — Вы же ее пугаете!

— Покиньте помещение, пожалуйста, — сквозь зубы отрезает. — Всего хорошего, — шипит, поглядывая на удаляющуюся Дашу. Я слышу, как эта сука добавляет. — Счастья Вам и Вашей заносчивой жене…

Да ради Бога! Уже! Быстро догоняю кумпарситу, хватаю ее под локоть и резко разворачиваю лицом к себе.

— Что случилось, Дори?

Она удивленно вздергивает брови, странно, как будто вынужденно, улыбается, отрицательно, с каким-то снисхождением, качает головой и с шипением выбирается из моего захвата. Намеренно идет под дождь и даже не сгибается. Стихия истязает Дашу, жестко избивая бешеным напором, а ей, похоже, все равно. Ей не больно, словно полное бесчувствие не только в пульсирующем сердце и на страдающей от невысказанного маленькой душе, но и во всем хрупком теле! Кумпарсита мгновенно омертвела и потеряла свою живую, человеческую часть! Отрезала от себя кусок и об этом странным образом забыла. Теперь она бездушная машина, передвигающая ногами, потому что так нужно, так заложено ее простой программой. Чтобы существовать, ей нужно двигаться и идти. У нее обыкновенное, не требующее интеллектуального выбора задание:

«Я должна покинуть это заведение и уйти!».

Жена не ускоряется и даже не старается между капель проскочить. Уверенной походкой, не виляя задом, приближается к машине, останавливается возле пассажирской двери и чего-то ждет. Вижу, как дергаются ее плечи, как жутко вертится голова, как лихорадит кисти рук, как беспокойно перебирают ноги странный танцевальный ритм. Она танцует? Моя жена сошла с ума от посещения детского дома? Ее что-то угнетает, беспокоит, злит и до беспамятства доводит?

Подбегаю к своей двери, снимаю блокировку и наблюдаю за тем, как она забирается в салон. Всхлипывая и вымученно подвывая, Даша усаживается на свое место. С шипением и рычанием пристегивается своим ремнем, и сразу отворачивается от меня.

— Даша… — шепчу, уставившись перед собой, внимательно изучая обстановку в лобовое, — поговори со мной… Что произошло? Мальчишки что-то нехорошее сказали? Не молчи… Так нельзя!

— М-м-м! — вот и все, что мне слышится в ответ.

— Покатаемся? — нажимаю кнопку запуска двигателя, а на «разрешении движения» кистью застываю.

— У-м-м! — всхлип и бешеное мотание головой, а больше ничего.

Расценить как соглашение и не мучить глупыми вопросами кумпарситу?

Мы кружим с ней по мокрому серпантину уже битых три часа. Жена молчаливо рассматривает обстановку за окном, водит пальцем по стеклу, иногда мычит и, как рыба, периодически раскрывает рот. Неровно дышит и шумно выдыхает. Мягко убавляю скорость и, отбрасывая колесами липкую шлепающую по крыльям грязь, подкатываюсь к нашему излюбленному месту у обрыва. Сегодня, к сожалению, не выйдет посидеть на парапете, рассматривая город, покорно раскинувшийся у наших ног. Припарковываю нас автомобильным хищным рылом вплотную к высокому бордюру — посмотрим с рыбкой на родимые окрестности через лобовое, раз дождь не позволяет выйти наружу и занять свое привычное место на нагревшемся за целый день камне.

— Даша?

Жена старательно мусолит пальцем зареванное дождем стекло.

— Что с тобой? — даю ей время и тут же сам себя опережаю. — Понимаю! Слишком быстро все произошло, а на это нужно время и настроение. Депрессия в душе и за окном? Рыбка, поговори! Давай-давай. Предлагаю подождать, повременить со всем этим. Нет проблем, родная. Одна попытка и не более того. Первое поражение не означает абсолютный проигрыш в генеральной битве. Ты со мной согласна? Не вышло — бывает! — Даша вздрагивает, но молчание по-прежнему сохраняет. — Я чересчур настаиваю? Скажи мне, что случилось? Мы как вышли оттуда, так ни слова не произнесли друг другу. Уже три часа молчим. Это чересчур жестоко… Даша!

— М, да-да? — она как будто из забвения возвращается.

Ну, наконец-то!

— Поставим необдуманное намерение на паузу, кумпарсита? Договорились? Отложим на хрен! — наклонившись немного вперед к рулевому колесу и, повернув к ней голову, шепчу. — Угу?

Молчит, руками вытирает нос и щеки… Тягучими солеными слезами умывает красивое лицо.

— Неправильно, да? Ты не хочешь, а я заставляю?

Она мотает головой, икая, громко сглатывает, из глаз выкатившуюся слезу во рту катает и давится немой истерикой, прикусывает свой язык и ни на один вопрос не отвечает. Что это значит? Похоже, отрицательный ответ — большой и очень жирный крест, прочерк, непреодолимая двойная сплошная полоса, которую по всем правилам пересекать нельзя. Назад! Назад! Назад! Она мычит и сильно изгибает шею, словно что-то хочет рассказать, но не решается, откатывается с выводом назад и снова застывает.

— Нам надо расстаться, и мы оба это понимаем, — через зубы злобно произносит.

Расстаться? То есть? Она моя жена… Я думал, что мы давным-давно оговорили правила, по которым с ней играем.

— Я не подхожу тебе, — всхлипывая, продолжает. — Не выйдет. Ты чересчур хороший, Ярослав. А я, — рычит и бьет кулачками по крепко сведенным своим коленям, — плохая. Если бы ты знал, какая я гнилая дрянь.

— Это из-за… — утыкаюсь мертвым взглядом вдаль, не слушая ее слова.

Хороший? Хороший, потому что дефективный? Потому что вызываю жалость у людей? Потому что болен? Болен навсегда? Сучьей ампутацией… Неизлечимо!

— Нет-нет, что ты! — дергает меня за правую руку, пытаясь откатить назад.

— Отцу не нравлюсь? — ухмылкой порчу губы. — Мужик с дефектом без перспективы на выздоровление?

Я же вижу, как Алексей странно смотрит на меня, словно… Он меня ревнует! Не о такой надежной партии грезил этот батя. Я ему, как мелкая рыбья кость, застрявшая между зубов. Рву в хлам язык и расчесываю десну, вызывая постоянное капиллярное, оттого противное, кровотечение…

— Это полностью моя вина. Папа обожает тебя, он уважает зятя, но…

— Ты не уйдешь, Горовая! — рявкаю и бью протезом по рулю. — Какого, сука, черта? Что теперь не так? Чего ты хочешь, Даша?

— Я не хочу детей, Ярослав! — с широко открытым ртом застывает передо мной. — Не-на-ви-жу! Я их не люблю… Прости, пожалуйста… — скрипит, переходя на мышиный звук. — Это все не то!

Надменно хмыкаю и пару раз моргаю, но с ответом быстро отмираю и шиплю, как обещание или даже клятву, нехорошие слова в заплаканное женское лицо:

— Значит, их не будет никогда! На хрен эти дети! Наплевать! Я хочу жену! — с щелчком еще раз бью искусственными пальцами по колесу. — Тебя, Даша! Хочу тебя… Ты это понимаешь? Что, блядь, здесь устроила? Какого черта? Ты не беременеешь, потому что не можешь или не хочешь? Да что я спрашиваю! Неважно, неважно! НАСРАТЬ! А так тебе понятнее? И слава богу, значит, будем жить в свое удовольствие! Или…

Она жалко забивается в угол между дверью и пассажирским креслом, словно боится того, что сейчас здесь отчебучит ее дефектный муж, и жалобно скулит:

— Отвези меня домой! Пожалу-у-у-у-йста.

Сейчас поедем — с этим тоже нет проблем! Доберемся через полчаса. Не буду гнать, пусть Даша успокоится и придет в себя. Приедем, расслабимся, помиримся и приведем себя в порядок, умоемся, возможно, вместе примем душ, я успокою рыбку, просто обниму, лежа с ней на нашем «доверительном и лечебном» диване. Поглажу, почешу ей ручку… Жена торчит от этого. Доставлю наслаждение, так и быть. Расчешу ей непокорные волосы, на пальцы намотаю локоны, расправлю запутавшиеся вихры, подую на открытую шейку, зацелую каждый уголок, расскажу какую-нибудь выдуманную историю, но главное, мы будем вместе! Как начали этот чертов день, так его и закончим! Никаких проблем… Она не уйдет! Я не позволю! Пусть это вынужденная, подходящая по ритму, остановка в нашем общем танце, сейчас произведем поворот, вращение на каблуках и заново…

— Ко мне домой. Я к мамочке хочу!

— Нет! — рычу, оскалившись, выпускаю слюни, словно бешеный задрот. — ТЫ МОЯ ЖЕНА!

Даша так виртуозно требует развод?

— Пожалуйста, — начинает гладить руку, затем вдруг переходит на щеку, висок и вспотевший лоб. — Любимый…

— Один час, Даша! Сорок пять минут… Полчаса! Ты поговоришь с мамой. Поплачешься ей в жилетку, раз муж тебе не впрок!

— Яро-с-с-слав! — заикаясь, громко всхлипывает.

— Ты не останешься там. Нет-нет-нет! Плевать мне на твои желания. Мы семья, если ты забыла!

Что за х. йня? Что это? Она наказывает меня за то, что я неосмотрительно взял на руки девчонку? Она приревновала меня к мелкой? Детей не любит? Врет же! Стерва!

— Пожалуйс-с-с-ста.

— Пятнадцать минут! — выкрикиваю последнее предложение. — Я подожду в машине. Даша?

— Хорошо…

Я ее за волосы вытащу из родительской крепости, если она вдруг вздумает взбрыкнуть и переменить решение.