Марина млела от звезд, и Лукас расцветил сиянием их мир, не только набросав карту в небе их Дома, но и поместив туда магические огни, зажигающиеся ближе к ночи — ночь непременно сменяла день — под объемными потолками залов. А также Лукас перенес в это пространство комнату Марины, скопировав ее подчистую: с подвесками, с зайцем, с уютными безделушками из ящиков, добавив к кровати еще и гамак. Марина хотела попробовать сон на воздухе, убаюкиваемый шорохами бесчисленных листьев и трав, овеваемый легчайшими дуновениями сказочного ветра при комфортной температуре.
Лукас и Марина любили играть в саду, выбирая то теннис, то догонялки, то куда более изобретательные развратные игры, а иногда Лукас наполнял пространство музыкой, и они с Мариной плавно кружились, легко ступая по траве.
Правда, кружение им быстро надоедало, и они начинали «беситься», выделывая акробатические фигуры, извиваясь и перетекая, словно вода.
Марина села в траву — та не красилась — ошеломленная, восхищенная до доньев души: пластика Лукаса, каждое его движение, было преисполнено волшебства.
— Сдаюсь, сдаюсь! Тебя невозможно перетанцевать!
Лукас самодовольно улыбнулся.
— Ты права. Поэтому я исключительно в жюри конкурсов танцев. Иногда даже жалко.
Но однажды дочь богини удивила Лукаса.
Придя к Лукасу в кабинет, Марина молча уселась в кресло с чашечкой травяного чая, сначала передав вторую Лукасу, и посмотрела на него в упор, приподняв уголки губ.
Так скрытно обожала улыбаться Лалия, тая всякие сюрпризы.
Марина выглядела интригующе, и Лукас поддержал ее игру, подперев ладонью подбородок и глядя гипнотизирующе-иронично в ответ.
Наконец, Марина не выдержала:
— Я не знала, как тебе это сказать…
Ее голос — в первый миг Лукас растерялся, не понимая, как такое возможно — этим голосом говорила с ним Кэйли. Но Лукас тут же ощутил: в звучании голоса Марины не было перелива колокольчиков богини, нюанса, добавляемого Кэйли во все ее голоса.
Лукас воскликнул:
— Боги! Ты отправилась к бывшей матери и попросила ее наделить тебя идеальным для меня голосом?
Марина смущенно улыбнулась, а затем ее смущение сменилось радостью. Ей понравилась изумленная беспомощность Лу. На доли секунды он стал необычайно трогательным, и эти доли показали Марине глубину ее чувств.
— Ежик! — Лукас молниеносно переместился к Марине, став у кресла, в котором она сидела, на колени. — Я тебя очень, очень люблю!
И Марина почувствовав — время пришло — сказала:
— Я люблю тебя, Лу! Но это еще не все… — в ее лице появилась хитринка. — Другое я покажу тебе дома, когда мы будем танцевать…
В следующий момент они уже стояли на пороге сада.
Марина ойкнула.
— Вот это да! Ты нетерпелив!
Ответом ей был любопытный взгляд насыщенно синих глаз. Лукас жаждал узнать ее новость немедленно, уже догадываясь, какой эта новость может быть. Одно то, как Марина вошла к нему в кабинет, как она приготовила чай, как подала чашку, как села в кресло, дышало нечеловеческой пластичностью.
И снова смущенная, но счастливая, Марина проговорила:
— Прости меня, Лу… Я не хочу тебя перетанцовывать, но мне было невыносимо стыдно от своей неуклюжести… Я просто вернула себе пластику своего прошлого рождения… Ты на меня не сердишься?
Лукас рассмеялся.
— Нет. Я любил тебя и прежде, а теперь так и быть, смирюсь с досадным недоразумением быть возлюбленным прекраснейшей танцовщицы миров. Ты совершенна, Марина!