Мои воспоминания (в пяти книгах, с илл.)

нара, и хотя эта особа обладала вполне гармоничными пропорциями, меня все же поразило (я, кажется, в первый раз тогда видел «живую натуру» в обыденной обстановке рабочей мастерской), как мало в таком «видении» какой-либо поэзии и, напротив, сколько в нем довольно отталкивающей вульгарности. Эту-то банальность и эту вульгарность Менар переносил затем бессознательно в свою «опоэтизированную» природу.

*Cmp. известного декорума. / известного декорума.

148Но чем мог я похвастать тогда в смысле своего «творчества»?

Несколько простеньких этюдов в альбомах, сделанных за последние два «мартышкинских» лета и какие-то начатые акварели более картинного порядка — вроде варианта «Замка Тентежиля» и «Мартыш-кинского мавзолея» не давали мало-мальски выгодного представления о моих способностях и скорее свидетельствовали о моей крайней неопытности. Однако Менар все же кое-что похвалил, причем более всего ему понравились (он видимо был искренен) то, что я успел сделать за несколько месяцев пребывания в Париже и в Версале. Особенно же он похвалил несколько этюдов, изображавших то, что было видно à vol d'oiseau * с нашего балкона — уголок площади, тускло освещенный фонарем, и громаду церкви св. Клотильды в лучах вечернего солнца. Тут же Менар дал мне несколько технических советов, которыми я в дальнейшем и пользовался с успехом. Вообще же беседа наша была из самых оживленных, причем, однако, то был главным образом Менар, который чудесно рассказывал про свои путешествия по югу Франции, по Италии и по Греции. Это был мой первый живой контакт с французским художником, и я чувствовал себя безгранично счастливым от ощущения такого сближения.

*Cmp. какой-то обрядовый хоровод. / какой-то обрядовый хоровод. Меня 176 это столь вообще чуждое привычным моим чувствам наваждение до того поразило, что, вернувшись к себе, я затеял картину, которая по своему сюжету более подходила бы Рериху. А именно я захотел представить человеческое жертвоприношение среди подобного древнего капища. Солнце как бы готово появиться из-за морского горизонта; старец-жрец ждет этого мгновения, чтоб вонзить в сердце пленнику священный нож, тогда как друидесса рядом уже подносит золотую чашу, в которую хлынет кровь жертвы; вокруг в ожидательном оцепенении стоят, как вкопанные, вооруженные копьями и щитами вождь-князь и его дружинники.

* С птичьего полета (франц.).