На дальних рубежах 2 (СИ)

Глава 43

Лотосовые поля раскинулись до горизонта насколько хватало взгляда. Сейчас, в сезон цветения, над изумрудной зеленью листьев раскачивались тысячи огромных ярко-розовых цветов, и водной глади практически не было заметно. Лишь в полдень, когда безжалостное, ослепительное и жгучее солнце зависало в зените, ее поверхность превращалась в зеркало и ярко бликовала, едва не выжигая сетчатку и раскаляясь на заветренной и загорелой коже.

Плантацию, будто страницу в альбоме для черчения, рассекали на четкие участки линии тонких насыпных дорожек: совсем узких — для людей, чуть пошире и пореже — для техники. Стоя почти по пояс в воде, в каждом пруду копошились люди в соломенных широкополых шляпах и латанном-перелатанном тряпье. Как трудолюбивые муравьи, одни срезали стебли лотоса, связывали их в охапки и выкладывали на дорожки, где зелень тут же подхватывали другие и тащили к грузовикам. Кто-то же собирал в большие плетеные корзины сами цветки. Там и тут по узким дорожкам ходили надсмотрщики, подгонявшие рабочих — все сырье надо было доставлять на обработку как можно скорее.

Лотосовые плантации были делом весьма прибыльным. Производили на них такие дорогие вещи как лотосовый шелк и масла, а также популярные у многих чаи и маринады. Если же не автоматизировать хозяйство и пользоваться дешевым человеческим трудом, то выходило еще выгоднее, ведь на еду людям шел все тот же лотос от корней и до плодов, да еще мусорная рыба, населявшая пруды. Это фруктово-овощные фермы на центральных планетах могли себе позволить роботов-сборщиков, которые каждый плод просканируют и оценят по всем параметрам, а стоило чуть отдалиться и заняться производством более специфичной продукции, как ситуация менялась.

Хозяин лотосовой плантации, впрочем, не жаловался. Там, где смог, он механизировал процесс, но это касалось только заготовки пищевой продукции. Лотосовый шелк, некогда всего лишь известный в узких кругах локальный раритет, а ныне — ткань популярная из-за своих свойств и экологичности, сохранял свою высокую стоимость именно из-за ручного труда, по-прежнему необходимого для его производства. Мастеров, обученных вытягивать нить из стеблей, интуитивно чувствовавших, какое натяжение для этого необходимо в каждую отдельно взятую секунду, заменить техникой было пока невозможно, да и не нужно. И тем более никакая техника не могла заменить человека при создании изысканных уникальных росписей на шелке. Настоящих ценителей было не обмануть сгенерированной картинкой, им требовалось нечто большее, — то, что может в свое произведение вложить только настоящий мастер.

Учитывая все это, было удивительно найти одну из мастериц, знавшую все тонкости извлечения нитей и создания прекрасных изделий, уходивших за сотни кредов, не в производственном цеху, а среди полевых работников. Закатав штанины как можно выше и периодически отмахиваясь от самых назойливых комаров, она ловко подсекала стебли маленьким ножиком и увязывала их в охапки. Как и многие подневольные жители плантации она начинала с такой работы еще будучи подростком и, вернувшись к привычному труду, делала дело с отточенностью и четкостью машины.

Ей едва ли было сорок лет, но годы не были к ней милостивы. Тяжелая работа и тяготы рабской жизни наложили свой отпечаток на ее некогда красивое и свежее лицо. Кожа огрубела от ветра и солнца, глубокие тени залегли под глазами, на висках и у рта. Основная часть морщин раскинула сети на лбу, чиркнув еще и меж бровей, красноречиво говоря, что смеяться и искренне улыбаться женщине доводилось не слишком часто.

Стоило женщине сделать паузу и снять шляпу, чтобы убрать выбившиеся из-под нее прядки, как стало заметно и то, что волосы ее, некогда струившиеся медово-русым потоком, превратились в сухую выгоревшую паклю, густо посеребренную сединой. От резкого окрика надсмотрщика она не вздрогнула, но к работе вернулась.

Работа — вот все, что у нее оставалось в этой жизни. Когда-то дела обстояли совсем иначе. Она жила в господском доме почти полноправной хозяйкой, была любима и обласкана. У нее было все, о чем женщина в ее положении могла только мечтать. Даже когда все рухнуло, у нее оставался ее сын — ее отрада, ее счастье. Того, что отец сможет продать своего ребенка, она не ожидала. Ведь даже если ее саму вышвырнули, когда появилась законная супруга, это не означало, что привязанность к их общему ребенку тоже иссякла! Не должно было означать!

Тогда она еще была глупа и наивна, думала, что знает сердце хозяина, что оно вообще у него есть. Сына у нее отняли и продали. В солдаты. Мать долго ждала хоть каких-то вестей, засыпая с мыслью о своем единственном ребенке, живя с молитвой о нем. Волевым усилием давила она в себе тревогу, сомнения и страхи. На этом титаническом усилии держался ее мир, точнее, то последнее, что от него еще оставалось. Стоило дать слабину, и все окончательно рухнуло бы. А потом настал тот самый странный день.

В разгар работы из носа женщины вдруг жирным потоком хлынула кровь, едва не запятнав бесценное полотно. Это было странным, потому что ничем подобным крепкая рабыня никогда не страдала. Но кровь не могли остановить весь остаток дня. При этом встревоженную женщину не оставляло чувство, что где-то произошло нечто страшное и непоправимое. Что и где, она не знала, поэтому держала свои мысли в тайне. Однако после того дня из жизни будто бы ушли последние краски, а внутри поселилась странная мутная пустота.

Но главное, произошло самое страшное — она перестала ждать сына. Она думала о нем каждый день, от этих мыслей на глаза наворачивались слезы. Но она больше не ждала. Это казалось ей самой кощунством, предательством, но едва теплившийся огонек, горевший в ее сердце ради сына, погас, и задувшая его пустота заполнилась могильным холодом. Ее невозможно было прогнать или заполнить. Она была бездонной и неоспоримой, и в ней бесславно тонули все жалкие попытки борьбы.

Теперь она осталась совсем одна. Хозяин, раньше бывший любимым мужчиной, превратился в кару за неведомые грехи, искаженной злой насмешкой над счастливым прошлым. Его присутствие в ее жизни отравляло все ее дни. Она ненавидела его визиты, ненавидела, что мысли о нем переплетаются с мыслями о сыне. Ненавидела себя за то, что не могла вычеркнуть из жизни все, что связано с тем, кто по сути был когда-то ее мужем.

И не было у нее ни подруг, ни хотя бы добрых соседей, с которыми можно было хотя бы немного посетовать на жизнь. Завой она хоть раз, как любая другая баба из поселка, покажи она хоть немного, как ее раздавила жизнь, может, и сжалился бы народ. Нет, сначала, конечно, обсудили бы все в деталях меж собой, посмаковали, потом попеняли бы гордячке, а там, глядишь, и сжалились бы, снизошли бы до сочувствия. Так ведь нет, держалась будто королева в изгнании, только раздражая всех своим нежеланием просить о помощи, обижая народ отказом от помощи, которой никто и не думал предлагать.

В поселке на нее смотрели с высокомерной насмешкой — думала, что взлетела, а падать-то больно! Ишь, возомнила себя барыней! Ненавидели и презирали, завидуя сами не понимая, чему, придумывая выгоду, которую она якобы получила, вознесясь по прихоти хозяина над всеми другими рабами плантации. А ведь она никогда в свои лучшие дни не зверствовала, не унижала других невольников. Наоборот, старалась облегчить их участь, смягчить сердце хозяина. Но кому это было важно? Первые месяцы после изгнания из дома были отравлены жгучей человеческой злобой. Со временем, однако, злорадство со стороны других рабов поугасло, но память о нем была жива. А надсмотрщики все еще ожидали какой-то заносчивости со стороны бывшей хозяйской любимицы и не упускали возможности побольнее уколоть.

— Ифа! Ифа! — послышался зычный голос надсмотрщика.

Ифа остановилась и разогнулась, чувствуя как ноет спина.

— Здесь!

— Вылезай и бегом к машине! Тебя хозяева вызывают!

Стараясь совладать со смятением, Ифа выбралась на берег, подняв со дна мягкий вонючий ил. Надсмотрщик отобрал у нее ножик для резки стеблей и подтолкнул в сторону машины, стоявшей на краю квадратного водяного поля. Встревоженной женщине не дали никаких объяснений, лишь лениво походя оскорбив ее, чтоб лишний раз рот не раскрывала. До дома, в котором когда-то жила, Ифа ехала, нервно сжимая болевшие от уже начавшегося артрита пальцы.

Ее провезли мимо рабочего поселка, где рабы жили в давно списанных и купленных по дешевке модулях для первопоселенцев. Жизнеобеспечение в них не работало, что, впрочем, не мешало хозяину селить в один модуль в три раза больше людей, чем предполагали разработчики. Ифе еще повезло, ей отвели один домик на пару с сыном, но это было сделано не в память о прожитых вместе годах, а ради удобства хозяина, еще навещавшего свою любовницу.

Ифа непроизвольно оглянулась на мелькнувшие за окном домики. Если ее сейчас отправят куда-то, она даже не успеет переодеться и прихватить то немногое, что удалось сохранить. Выдернуть с полевых работ в разгар сбора урожая могли либо для наказания, либо для продажи. И если опустошенную и уставшую от жизни женщину не пугала перспектива наказания, то лишиться последних мелочей, напоминавших о сыне, она не хотела.

Перед хозяйским домом стояло три больших машины, блестевших на солнце, как огромные черные жуки. Рядом с ними прохаживались незнакомые Ифе мужчины в костюмах и черных очках. У каждого в ухе стояла таблетка наушника. В их ленивых, вальяжных движениях сквозила затаившаяся угроза. Если они и были сейчас телохранителями, можно было поспорить, что пришли они к такой работе из гораздо более опасной сферы деятельности.

Ифа торопливо прошла к черному входу, где на пороге уже топталась старшая горничная, нервно сминавшая в руках старую униформу прислуги. Последний раз Ифа видела эту женщину пару лет назад, с тех пор та успела раздобреть и преисполниться важности собственной роли в доме.

— Так и знала, что ты не успеешь привести себя в порядок! Еще и разит от тебя, как от грузчика, — бросила начальница домашней прислуги в лицо полевой работницы.

А ведь когда-то преданно заглядывала в глаза и чуть ли не на цыпочках танцевала вокруг "гражданской жены" хозяина. Ифа не ответила, сохранив бесстрастное выражение лица.

— Переоденься и поднимайся в чайную комнату, — сунули ей в руки платье. — Волосы под чепец спрячешь, а то смотреть противно, какие сальные патлы. И поживее, они уже два раза справлялись о тебе!

Ифа переоделась в подсобке, непослушными пальцами застегнувшись на все пуговицы. Расправляя складки юбки, она заметила, что руки сильно трясутся. Только сейчас она осознала, насколько сильно натянулись нервы. Сомнений не оставалось, ее продают, другой причины вызвать в дом и приодеть быть не могло! Сколько раз Ифа мечтала вырваться с плантации, где безраздельно властвовал мужчина, перепахавший ее жизнь. А теперь стало вдруг страшно. Вдруг станет еще хуже? Вот она — неизвестность, дышит в лицо, готовясь разорвать все нити, привязывающие Ифу к одному, пусть и плохому, но такому привычному месту. А если вернется сын и не найдет ее здесь?! Стоило этой последней мысли промелькнуть яркой падающей звездочкой, как она сразу же и сгорела дотла, оставив после себя зияющую черную дыру. Не вернется.

Заледенев внутри, Ифа прошла по переходам для прислуги к дверям чайной, где сейчас застыл памятником самому себе телохранитель, будто сошедший с того же конвейера, что и те, у машин перед домом. Он скользнул по Ифе холодным взглядом киборга и кивнул ей на закрытую дверь. Ифа поспешно кивнула и тихо постучалась. Дождавшись разрешения, робко вошла и, не отрывая глаз от пола, изобразила что-то вроде книксена. Заговаривать никто не спешил, но Ифа чувствовала на себе пристальные взгляды собравшихся. Первым, как ни странно, к ней обратился один из гостей.

— Пожалуйста, посмотрите на меня, — произнес мягкий мужской голос.

Ифа послушалась и перевела неожиданно прямой взгляд на незнакомца, попутно оглядев все собрание. Компания господ выглядела странно. Хозяин был весь красный и какой-то пришибленный, хозяйка, наоборот, сидела бледнее смерти, со стеклянными глазами. Рядом в кресле расположился представительный полный мужчина в дорогом костюме. Перед ним на кофейном столике были разложены какие-то бумаги и тончайший ноутбук последнего поколения, а рядом с креслом стояла сумка для бумаг и ноутбука из такой тонкой и дорогой кожи, что Ифа быстро пришла к заключению, что это адвокат или нотариус.

Напротив хозяев на уютном диванчике с комфортом разместилась пара, совершенно очевидно принадлежавшая к той категории, которую называют "старыми деньгами". Это были люди, привыкшие к власти и к большим деньгам, хотя по возрасту они были всего на несколько лет моложе Ифы. И оба были такими холеными и красивыми, что выдернутая с поля рабыня остро ощутила свое убожество. А ведь она когда-то была не менее красивой и ухоженной, чем эта смуглая пантера, вальяжно раскинувшаяся рядом со своим мужем и следившая, казалось, за всеми присутствующими одновременно из-под полуопущенных век.

Присмотревшись к Ифе, гость поднялся и подошел к ней поближе. Когда он сидел, он казался намного меньше — просто красивый успешный мужчина, когда-то принадлежавший к "золотой молодежи", а теперь — к социальной и бизнес-элите. Однако, стоило ему встать и двинуться в сторону Ифы, как та аж сжалась и немного попятилась. Он был высоким и очень атлетичным, что уже само по себе создавало определенный дискомфорт, но в добавок к этому он двигался совершенно иначе, чем любой известный Ифе богач. Ифа не могла облечь это тревожное ощущение в слова, но она отчетливо осознала, что этот человек легко может свернуть ей шею, стоит ему этого захотеть.

Заметив ее реакцию, мужчина остановился, мгновенно меняя и осанку и выражения лица на что-то более мягкое, расслабленное и доброжелательное.

— Извините, — извинился он не то за маленькое недоразумение, не то за личный вопрос, который собирался задать. — У вас есть дети?

— Есть, господин, — тихо ответила ему настороженная женщина, напуганная вежливостью чуть ли не больше, чем грозным видом незнакомца. — Сын.

— Вы можете его описать? Внешность, возраст, имя?

— Стивен, его зовут Стивен, — начала она.

К удивлению Ифы, едва услышав это имя, мужчина как-то странно посмотрел на нее и тут же отвернулся. Ответ он дослушал, уже вернувшись на место подле своей жены, задумчиво кивая на слова Ифы.

— Другие дети есть? — коротко и более властным жестким тоном вопросила "пантера", задумчиво теребя кольцо с крупным камнем цвета свежей крови.

— Нет, госпожа.

И слава богу, не давшему Ифе забеременеть в те года, когда она еще об этом мечтала! А особенно той бабке, что помогла трижды предотвратить появление на свет очередной души, обреченной на прозябание в рабстве, когда Ифа уже жалела о своем женском существе.

— У вас есть вещи, которые вы хотели бы забрать с собой? — все так же властно, но все же уважительно обращаясь к невольнице на "вы", спросила женщина.

Ифа кивнула. Ком, подступивший к горлу, не дал ответить внятно. Темноволосая смуглянка повернулась к хозяину и хозяйке.

— Пусть ее проводят и дадут собраться, а потом отведут к нашим машинам, — скорее приказала, чем попросила она.

Хозяин было забулькал что-то в ответ, видимо, желая возразить, но от него отмахнулись, как от надоевшей мухи. "Пантера", до сих пор казавшаяся расслабленной, вдруг встала с такой легкостью и четкостью, что от нее повеяло не меньшей угрозой, чем от ее мужа. Эта пара больше не казалась Ифе богатенькими баловнями с обложки журнала. В мозг с настойчивостью глупой курицей стучалось слово "мафия".

— Пойдемте, — коротко бросила "пантера", проходя к дверям.

Там она приказала своему человеку сопровождать Ифу сначала до ее жилища, а потом до машин новых хозяев. Получив подтверждение приказа, женщина коротко кивнула и закрыла дверь за прислугой.

Ифа глупых вопросов не задавала, и так все понятно, а что не понятно, то никто не будет разъяснять, велика честь! Скоро и так все узнает. И все же стало очень и очень страшно. Этот страх перед неизвестностью, перед уходом из несчастливого, но знакомого места, где ее было бы легче отыскать сыну, — этот страх вязал ей руки и ноги, вызывал острое желание рвануться и побежать, но… Куда бежать от двух цепных псов — надсмотрщика старого хозяина и телохранителя новых?

Последнему Ифа даже была благодарна, он не позволил надсмотрщику с плантации поторопить женщину тычками или электропогонщиком, сдержанно поинтересовался в порядке ли она, когда Ифе вдруг стало дурно у самого порога дома, вежливо попросил не задерживаться со сборами.

Ифа собрала свои нехитрые пожитки, наспех покидав в сумку то, что еще могло послужить на новом месте, а потом замерла, воровато прислушиваясь. Сопровождающие побрезговали заходить в убогое рабское жилище и вроде бы не собирались врываться внутрь. Ифа торопливо метнулась к тайнику — немного отходившей стенной панели, за которой раньше должны были проходить какие-то коммуникации, а теперь, в оставленной после вырванных с мясом трубок и проводов пустоте хранилась облупившаяся мятая жестяная коробка с самым ценным. Несколько побрякушек, совсем бросовых (все остальные давно отняла и продала новая жена хозяина), но дорогих как память, крохотный пузырек с парфюмом, фотографии, бережно сложенные в толстый конверт и обернутые шелковым платком, и какая-то смехотворная сумма денег, — все, что удалось скопить за такую щедрую на крутые повороты жизнь.

Спрятал все самое ценное на себе и, собравшись с духом, шагнула в неизвестность. Ожидание подле хозяйских машин не стало слишком долгим испытанием. Гости не собирались затягивать визит, и довольно скоро вся компания появилась на пороге. Бывший хозяин и его супруга, некогда одним своим видом растравливавшие душевные раны Ифы, сейчас выглядели такими потерянными и обескураженными, что вызывали лишь недоумение и брезгливую жалость. Новый хозяин был чернее тучи, будто на похороны приехал. И только новая хозяйка казалась довольной, а стоило ей отвернуться от своих компаньонов, как на ее лице промелькнула кривая злорадная ухмылка.

Настроение новых хозяев не вселяло надежд на светлое будущее, но Ифа беспрекословно подчинилась, когда ей приказали сесть в один салон с новыми господами. Она смотрела на плантацию через окно машины, как будто во сне видя всю свою жизнь здесь. Странное отчуждение от реальности заставило на несколько минут забыть о бушевавшем внутри шторме. Изменить ничего было нельзя, оставалось ждать, что будет.

***

Кора стянула пиджак, будто змея — старую шкурку, и с наслаждением подставила плечи и руки легкому бризу. Пиджак без лишних церемоний полетел на заднее сидение, и Кора захлопнула дверь машины, чтобы жаркий влажный воздух не сводил на нет работу салонного кондиционера. Охрана рассредоточилась, ненавязчиво беря под контроль периметр придорожного пикникового места. Кора с обманчивой ленцой прошествовала к деревянному столу и грациозно опустилась на лавку. Сейчас в ее образе стало гораздо больше от светской львицы, чем от одичавшего солдата, но это напыление позолоты было очень и очень тонким.

Место стоянки оказалось довольно живописным. Дорога, до сих пор бежавшая между аккуратными квадратами водных полей, наконец-то отошла от сельскохозяйственных угодий и вывела ко вполне естественному водоему. Гладкое озеро с ровной, маслянистой поверхностью окружал чистый и красивый песчаный бережок. В зарослях сочной водной зелени копошились птицы, над водой сапфировыми росчерками метались стрекозы. Богатство природы и относительная чистота зоны отдыха свидетельствовали о том, что плотного движения на дороге не бывало. Здесь просто некому было испоганить стоянку.

Природная идиллия Кору волновала мало. Ее взгляд был устремлен туда, где по берегу неспешно брели две фигуры — высокий плечистый мужчина и низко опустившая голову женщина. Сообщать родным о смерти солдата — задача нелегкая и неприятная, даже если ты не знал погибшего. А тут… Кора предлагала Джейсу свою моральную поддержку, но тот предпочел выполнить скорбный долг в одиночестве.

Кора с должным пониманием относилась к потере этой женщины, но по-настоящему переживала только за мужа. Сейчас она по движениям, по манере держаться пыталась угадать, на какой фазе находился разговор. Она знала все, что собирался сказать Джейс, но предсказать реакцию его собеседницы не могла.

— Энцо, — окликнула Кора одного из своих охранников. — Достань нашу особую аптечку, пусть под рукой будет.

На лавочку напротив тяжело опустился нанятый для этого случая законник. Его лысина сверкала на солнце мгновенно выступившими бисеринами пота. Влажная жара давалась пожилому мужчине нелегко, хоть он и был местным уроженцем. Чуть попыхтев, мужчина включил принесенный с собой ноутбук.

— Я подготовил ее документы на освобождение, — обмахиваясь собственной шляпой уведомил он клиентку. — Хорошо, что вы собрали все заранее, и она отработала больше двадцати лет. Три дня на рассмотрение, судебное постановление и все! Проблем я не предвижу, дело будет рассматривать судья Жан- Батист Фонтено, он вполне лоялен.

Кора кивнула. Женщина, которую искал Джейс, родилась в рабстве, а значит, формально могла быть освобождена через двадцать лет работы после своего совершеннолетия. Другое дело, что мало кто из хозяев на такое соглашался, но механизм был заложен в те времена, когда после первичных фаз аренды заключенных и долгового рабства этот институт развился в полноценную систему с наследованием статуса. Собственно, пожизненный контракт, подписанный когда-то ее мужем, и все прилагающиеся к нему ограничения были как раз наследием более раннего периода. А вот этой Ифе повезло больше, хоть везение в данном случае и было весьма условным. Но ей, по крайней мере, оставили шанс выйти из неволи вполне официально, без окольных путей.

— Вы точно не хотите ее оставить? — уточнил юрист. — Весьма ценная работница, несмотря на износ.

— Она — мать сослуживца моего мужа, — сухо ответила Кора. — Погибшего сослуживца.

— О, тогда все понятно, — ничуть не смутился специалист. — Как благородно со стороны мистера Килгора. Офицеры, так заботящиеся о подневольных солдатах, — большая редкость!

— Всякое бывает. Запускайте процесс, — отстраненно бросила Кора, чье внимание было целиком поглощено наблюдением за Джейсом и Ифой.

Момент, когда на женщину обрушилась новость, можно было пропустить, если не так пристально всматриваться. Ифа остановилась, пошатнулась, но осталась стоять. Кора видела, что Джейс продолжал говорить, потом замолчал. Ифа что-то сказала, вероятнее всего, спросив, как погиб ее сын. Кора знала, что Джейс пощадит бедную женщину, избавив ее от правдивого описания подробностей. Ее сын погиб как герой, этого достаточно. Пусть кошмары и запах горелой плоти преследуют кого-то одного, того, кто может это выдержать.

Кора ждала криков, истерики, любой бурной реакции. Однако выдержка, приобретенная за десятилетия в неволе, не подвела Ифу. Развалиться на кусочки перед новым хозяином женщина себе не позволила, только отвернулась в сторону и крепко зажала себе рот ладонью. Даже издалека было видно, как ссутулились и затряслись ее плечи. Сила, достойная уважения, но немного поддержки не помешает. Сильные люди обычно как раз и ломаются сильнее.

— Энцо, бегом отнеси мистеру Килгору воды, — приказала Кора, и подчинённый понятливо кивнул на кодовую фразу, подхватил маленькую аптечку и бутылку воды и легко порысил в сторону Джейса и Ифы.

Через какое-то время к машинам подошли уже оба мужчины. Охранник присоединился к коллегам, а Джейс прошел прямиком к жене. Адвокат тонко чувствовал ситуацию и мгновенно встал из-за стола, чтобы наниматели могли поговорить с глазу на глаз. Ифа бродила по берегу одна.

— Ну что? — спросила Кора с напускным спокойствием.

— Объяснил ей наш план, озвучил варианты, — скупо отвечал Джейс, но напряжение в его лице говорило больше слов. — А когда она спросила, за что такое счастье, рассказал. Старался не особо травмировать, но куда там….

Он отхлебнул из протянутой Корой фляжки и тихо выругался.

— Как по-твоему, ее можно оставлять одну в номере? — поинтересовалась Кора будничным ровным тоном, хотя ее взгляд, прикованный к сиротливой фигурке, опустившейся на песок, выдавал истинное напряжение.

— Вполне. Она не станет обесценивать жертву сына. Мечта о ее свободе — его последняя воля. Для Ифы она священна.

— Надеюсь, ты прав.

Джейс уселся на спинку деревянной лавочки, разрушая образ богатого тепличного прожигателя жизни, и Кора воспользовалась моментом, чтобы приглядеться к нему. За последние месяцы он изменился. Конечно, ему пошло на пользу начало терапии, но сама жизнь менялась, и эти перемены отложили на нем свой отпечаток. Джейс стал спокойнее и увереннее в себе, роль публичной личности давалась ему все легче. Но Кора знала, что в душе он все тот же отчаянный, мужественный дурень с горящим сердцем, который готов сгореть сам, чтобы согреть других. Именно поэтому его прекрасно дополняла женщина, способная не только подавать патроны, но и вовремя включать огнетушитель.

— Джейс, свой долг перед другом ты выполнил, нашел ее, Теперь все в ее руках, — тихо заметила Кора и дернула подбородком в сторону умывавшей в озере лицо женщины. — Она осталась совсем одна. Тяжело ей будет. В любом случае, свобода выбора теперь в ее руках. Похоже, силы в ней остались, может, справится, сможет научиться жить заново.

— Да уж, — Джейс задумался, вспоминая свой опыт. — Самое страшное, когда у тебя отнимают все человеческое, это остаться совсем одному. Ты тогда готов цепляться даже за хозяина. Я выжил только потому, что почувствовал, что я не один. Ты мне это напомнила. Просто я не всегда это понимал. Нас учат грызться друг с другом, не привязываться к своим. Должен быть только хозяин. И правда, он становится для тебя центром вселенной после определенного времени, особенно если тебе обрывают связи с теми, кого ты любишь. Понять, что это не так… сложно, но очень важно.

— Всех не спасти. Особенно, если они этого не захотят.

— Ты это к чему?

— К тому, что я вижу, что ты готов сейчас что угодно сделать, чтобы ей помочь. Но мы можем сделать только то, что мы с тобой обсудили. Остальное — на ней. Не бери на себя чужую ношу. Потому что мне придется ее с тобой делить, а я не хочу тащить лишнее. Я устала, Джейс. Я хочу, чтобы мы жили для себя. Впрочем, еще надо посмотреть, что она решит.

Джейс помолчал. Это был не первый такой разговор, и рамки, обозначенные Корой, он знал.

— Я обещал тебе, что никогда не поставлю тебя и нашу семью на второе место, — серьезно проговорил он. — Но что бы не решила Ифа, я знаю, что я хочу сделать. Ты должна понимать, после всего, что было, после всего, что творил я сам… Я хочу, чтобы это не просто отравляло мне жизнь, а приносило пользу хоть кому-то. Есть люди, которым так же хреново, но у них еще есть шанс, стоит их хотя бы немного поддержать. Я знаю, каково им, и не хочу, чтобы со мной это угасло, будто и не было ничего. Или еще хуже — продолжилось через меня. Я видел, как сносит башню, когда получашь возможность отыграться на ком-то. Сам грешен. И не хочу повторять своих ошибок. А равнодушным тоже не могу быть. Пусть уж хоть какая польза будет из того, что я прошел.

Кора повернула к нему лицо и задумчиво, долго искала что-то в любимых чертах, как всегда, продумывая уйму возможностей и вероятностей, прежде чем выбрать собственную тропу. Джейс смутился.

— Прости за сумбур, не знаю, как это лучше объяснить…

— Ты все прекрасно объяснил, не волнуйся. Джейс, неужели ты думаешь, что я стану препятствовать чему-то настолько важному для тебя? Просто… наверное, меня пугает то, что может из этого получиться. Очень надеюсь, что мы сможем придумать что-то, что не спровоцирует острую реакцию, но кто знает. Ты же упрямый. На тебя надавят, ты упрешься, будешь бороться. И я впрягусь рядом с тобой. Но я боюсь потерять тебя на поле боя. Да и сама не так горю желанием втягиваться во что-то большое. Я действительно устала и хочу простой, спокойной жизни.

— Я выбрал приоритеты. Ты меня не потеряешь.

— Угу, и я верю, что тебя хватит на все. И иначе ты не можешь. В общем-то, за это я тебя и люблю. Меня вот на всех не хватает, я могу только дозировать свое сочувствие. На тебя меня должно хватить. Ты будешь спасать мир, а я — тебя. И все при деле!

Джейс рассмеялся, слез со своего насеста и сгреб жену в объятья. Та с притворным недовольством посопротивлялась, пофыркала, но Джейс чувствовал, как она охотно прижималась к нему.

— Джейс, — тихо попросила Кора. — Обещай мне только, что мы начнем с малого? Один шаг за раз, да? И никаких аболиционистов.

— Обещаю, — серьезно произнес Джейс. — Знаешь, я все больше обдумываю то, что сказал твой отец. Он прав, я должен найти какую-нибудь благотворительность. Почему бы не создать что-то небольшое для помощи таким, как Ифа? Каким был я сам?

— Смотри, от такой идеи действительно попахивает порохом, — скептически предостерегла Кора. — Не хотелось бы заигрывать с огнем.

— Не будет никакого огня. Откроем маленький реабилитационный центр для вольноотпущенников. С психологической поддержкой, подготовительной программой, курсами подготовки. Люди будут обучаться жизни в обществе, плавно переходить к новому качеству жизни. Когда-то ты это здорово провернула для меня — без жалости, но и без угнетения. Немного поддержки, немного рамок и понятных правил. Безопасная среда, чтобы научиться жить и работать свободными. Возьмем опыт твоего центра поддержки ветеранов.

— Ну, это громко сказано, какой там центр?

Кора кривила душой. Она очень много работала над тем, чтобы окружить себя своими бывшими коллегами, обеспечив ветеранам очень выгодные возможности трудоустройства и возвращения к относительно мирной жизни. Их силами на ее земле был открыт тренировочный и подготовительный центр, где тренировались как гражданские, так и полиция, и даже некоторые военные. На собственном полигоне Кора разрешала проводить тестирование нового оружия, проводить некоторые виды учений. Конечно, без Управления тут не обошлось, но в итоге Кора получила в дополнение к своим соплеменникам еще и маленькую личную армию очень высокого уровня. А теперь в перспективе замаячили и новые кадры…

— Идея жизнeспособная, но при одном условии, — задумчиво заметила Кора. — Если у нас подберутся люди, готовые к борьбе за свое счастье, а не те, кому надо найти себе новых хозяев, чтобы переложить на них всю ответственность за себя. Захребетников буду лично гнать взашей.

— Это можно будет решить предварительным отбором… — Джейс запнулся, поняв, что Кора поддерживает предметный разговор. — Погоди, ты правда думаешь, что это может получиться?

— На Айоке — да. Там всегда нужна рабочая сила и новые люди, — медленно, словно катая мысли на языке, ответила Кора. — Да и народ у нас немного терпимей, сам знаешь. Где-нибудь поближе к цивилизации, может, и встали бы на дыбы, а тут… должно прокатить.

— Все равно новость дойдет и до цивилизации.

— Ну, решат, что мы с тобой такие хитрые, что заманиваем себе рабочую силу под ширмой благих намерений. Эта логика им ближе, — отмахнулась Кора.

— И ты согласна? А как же "не мой цирк, не мои обезьянки"? — подзадорил жену Джейс.

— Если без фанатизма, то можно попробовать. Но бананы им сам будешь носить.

— Хорошо, договорились.

— И на баррикады я не полезу. И тебя не пущу!

— Само собой. Свяжусь с отцом, когда вернемся, — усмехнулся Джейс, одаривая таким лучистым, искрящимся изумрудами и солнцем взглядом, что Кора поняла, если будет надо, он пойдет на баррикады, а она, естественно, пойдет за ним. Матерясь на каждом шагу и злясь, но пойдет. Эх, вот бы удалось хоть немного понаслаждаться миром до того момента!

А ведь как хорошо все пока складывалось! Несмотря на некоторое подспудное неодобрение, их брак в общем-то приняли в обществе. Скандал не повредил никому из семьи, наоборот, дела шли в гору. А уж в семью Джейс и вовсе влился, как родной. При мысли об этом Кора улыбнулась про себя. От робости мужа перед тестем и тещей не осталось и следа. С отцом Коры он разговаривал едва ли не чаще, чем она сама, а с Инолой у них и вовсе были какие-то свои, совершенно особые отношения. Да, попав в благоприятные условия Джейс просто расцвел, и Коре было приятно видеть его прогресс и гадать, что еще придумает ее набирающий силы муж.

Она не была до конца откровенна, преувеличивая степень своей усталости от мира. После всего, что они пережили, Коре просто хотелось подольше понаслаждаться их собственной совместной жизнью. И она ничуть не стыдилась такого эгоизма. Она и Джейс заслужили на него право.

Вот только Кора прекрасно осознавала, что огромный потенциал Джейса не даст ему спокойно сидеть в дали от мира. У Коры не было сомнений, что Джейс будет защищать ее до последней капли крови, он на деле доказал, как много она значит для него. Но сжать его личность до четырех стен их общего дома было бы невозможно. Джейс оказался не тем человеком, которого можно было бы удержать насильно, участь тех, кто пытался это сделать, оказалась печальна. Кора не собиралась повторять чужие глупости, прекрасно осознавая, с кем имеет дело.

Впрочем, ее саму никто не смог бы заставить обо всем за пределами дома и семьи, даже она сама. И если кровь ее предков-чероки привязывала ее к ставшей родной земле, к дому, то наследие неугомонных испанцев звало на поиски весьма опасных приключений. Так что требовать от мужа невозможного она бы никогда не стала. Сама такая. Просто иногда было страшно перед возможным будущим, вот и просила она каких-то гарантий, потому что выразиться иначе не умела.

Что ж, пусть он заражает ее своим альтруизмом и энтузиазмом, а она поучит его эгоизму и размеренности. В конце концов, они действительно хорошо дополняли друг друга и были прекрасной командой. И где-то они обязательно найдут золотую середину, благо теперь никто и ничто не могло больше помешать им. Они наконец-то обрели друг друга, и это было главным. На фоне того, через что им пришлось пройти ради этого, все остальное представлялось мелочами, которые будет даже интересно решать вместе. Ну а случись что… что ей, впервой что ли?