На волоске

Глава 8

Лифт в моем доме остался еще с 1980-х. В нем нет ничего особенного: зеркало, кнопки, цифровой дисплей, линолеум на полу и двери. Такие маленькие дверки, которые въезжают одна в другую и совершенно не оставляют места для двух взрослых людей — разве что если встать по диагонали, — хотя на нем написано, что он может вместить четверых. И сейчас я его просто ненавижу. Несмотря на то что футон скатан в рулон и туго стянут, чтобы занимать меньше места, он вжимает меня лицом в зеркало, а Андреа еще напирает сзади в надежде, что двери таки смогут закрыться за ее спиной.

— Я сдаюсь, — объявляет измученная Андреа, — пойду пешком.

Но в этой консервной банке все же хватает места, чтобы мы оба смогли запихнуться туда со всем нашим скарбом.

— Давай поднимем его и положим на головы.

— Ты прав, он легкий.

Наконец двери закрываются. Держа матрас на вытянутых руках, мы смотрим друг на друга с одинаково измотанным, но победоносным видом. И ржем, как идиоты. Наша болтовня на обратном пути заставила меня на время забыть о том, что ждет меня дома. Я очень надеюсь, что в этот раз мама обошлась без поздравительных плакатов и прочей ерунды и мне не придется краснеть. В первый раз, когда я самостоятельно (без родительского присмотра) сходил в туалет, она сделала коллаж из моих фотографий и рулона туалетной бумаги и повесила его на холодильник. И он висел там до тех пор, пока однажды утром пять лет спустя я не набрался смелости и не сорвал его.

Андреа первая вваливается в квартиру.

— Они вернулись! Они вернулись! — кричит Манон.

Она застывает передо мной, смеется, переминаясь с ноги на ногу, и снова исчезает из виду. Иногда я перестаю ее понимать. Она уже не маленькая, но все еще периодически странно себя ведет. Я скидываю обувь, пряча улыбку в уголках губ. Мама ждет нас в гостиной вся на нервах; очки едва держатся на кончике носа, в руке бокал виски со льдом. Едва завидев меня, она начинает плакать, а потом, спохватившись, пытается успокоиться и делает большой глоток. Андреа, как по команде, тоже начинает плакать.

Дрожа, мама осторожно ощупывает нанокожу.

— Это потрясающе, дорогой! Невероятно — так и не скажешь, что она держится на клею. А твоя стрижка! Просто шик!

Утирая слезы, она достает телефон:

— Улыбочку!

Я подчиняюсь, скрестив руки на груди и приподняв одну бровь, а потом делаю все то же самое для сестры, которая очень хочет со мной сфотографироваться.

— Ты такой красавчик! Можно потрогать?

Я польщен, но у меня такое чувство, будто она говорит об одном из своих пони.

— Ну хватит, — ворчит мама. — Брысь! Оставь его в покое.

— Ты с ума сошла, — говорю я ей. — Это же наверняка стоило кучу денег.

— Не так уж и много. Мы вполне можем себе это позволить. Ну же, у нас сегодня праздник! И я подумала в обед, что приготовлю…

— Тартифлет? — подхватывает Андреа.

— Лучше: раклет!

Папа, спустившийся в подвал за какими-то инструментами, возвращается в этот самый момент. Он не так лучится радостью, как все остальные, и ограничивается одобрительной гримасой, сгружая свою ношу на кухонный стол. Он так ничего и не говорит, и Манон тянет его за рукав.

— Ты видел Матта? Красавчик, правда? Я его совсем не узнаю.

— Да уж, самый настоящий. Не бойся, привыкнешь.

Он посылает мне смущенную улыбку. У него всегда плохо получалось говорить о своих чувствах. Я не осуждаю его за это, я и сам не люблю говорить о вещах, которые слишком близко принимаю к сердцу. Но я чувствую, что он что-то недоговаривает, ощущаю какое-то напряжение между ними с мамой, несмотря на то что ужин, сопровождающийся щедрыми возлияниями, проходит легко и непринужденно. И как раз за столом, впервые за вечер, всплывают вопросы о моем «релукинге». Папа приходит в ужас, узнав о том, что волосы не искусственные.

— Они чистые, дядя Стефан! — восклицает Андреа. — К тому же вид был бы совсем другой.

— Хорошо, но откуда нам знать, чьи они?

— А ты бы не хотел себе такие? — спрашивает его Манон.

Вопрос застал его врасплох, и он растерянно сглатывает, но мама вмешивается, спасая его от расспросов:

— Папе и так хорошо. Кушай, милая.

Разговор заходит о Китае, потому что про него вышла статья в журнале, который Манон получает раз в месяц. Ее глубоко поразили некоторые культурные различия.

— Да, в ресторане или там, куда их пригласили, люди ведут себя шумно, — подтверждает Андреа. — Чтобы показать, как они рады. Что они хорошо проводят время!

— Да, ты тоже шумишь, — замечает моя сестричка. — Шутишь, смеешься…

— Сочту за комплимент.

Блюдо с сыром быстро пустеет, перепелиные яйца шкварчат на сковородке, а колбаса, на которую все накинулись, исчезает в мгновение ока. Моя легендарная неуклюжесть сказывается в тот момент, когда последняя горячая картофелина выскальзывает у меня из рук и падает прямо в мамин бокал, вызывая всеобщий взрыв смеха.

— Надо было приготовить побольше, — сокрушается папа, глядя на утонувший в красном вине клубень.

Ближе к ночи, после того как все объелись мороженым, я стал помогать отцу загружать все в посудомойку, то есть выбрасывать остатки еды из тарелок, чтобы отец мог с маниакальной педантичностью лично убрать все в волшебную машину. Он кажется задумчивым. Природа одарила меня языком, и я далеко не всегда спешу им воспользоваться, но сегодня я готов к «мужскому» разговору. Я бросаю: «Все нормально, пап?», как бутылку в море, протягивая ему грязную тарелку.

— Угу…

Он задумчиво чешет бороду, а потом осторожно спрашивает:

— Ты доволен этим своим… То есть, ну, этой штукой?

— Вполне. Это, скорее, странное ощущение.

Я машинально приглаживаю волосы, потому что мне нравится зарываться в них пальцами:

— Мне это тоже в новинку. Нужно еще привыкнуть, но так я чувствую себя увереннее.

— Понимаю.

Он и сам слышит, что звучит не очень-то радостно, и потому добавляет:

— Мама права. Главное, чтобы ты чувствовал себя хорошо. У нас с тобой разный опыт, и мы с тобой по-разному относимся к…

Он показывает на свою лысину, на которую я до сих пор избегал смотреть.

— Ну, ты понял.

Мой отец — образцовый собеседник. Выпитая за столом бутылка вина из Сент-Эмильон нисколько не помогла ему выражаться яснее.

— Это немного пугает меня, — продолжает он, убирая приборы на место. — Можно закрыть глаза на проблему, но это ее не решит. Помни об этом.

— Я постараюсь. Скрывать ее мне пока вполне достаточно.

— Я знаю. Должен признать, я был против.

Он закрывает посудомоечную машину и ставит сковородки отмокать в раковину.

— В любом случае, я рад наконец видеть тебя без кепки.

Потом он с недюжинной силой сжимает меня в объятиях и нежно похлопывает по спине.