На волоске

Глава 40

Воцарившаяся за завтраком на утро первого учебного дня немая сцена — это просто картина маслом и сыром. Мама не решается ничего сказать, Манон сидит с открытым ртом, так и не донеся до него ложку хлопьев, Андреа широко улыбается, а папа никак не возьмет в толк, на что эти трое так уставились. Он три недели видел меня в парике и, похоже, успел забыть о моей алопеции.

Нельзя сказать, что я наслаждаюсь этим мгновением. Я чувствую себя приговоренным, которого ведут на эшафот. Но я выспался. И вчера вечером, пока колебался перед зеркалом, я принял решение.

Я спокойно смотрю на свое отражение. С нанокожей я наконец-то чувствую себя самим собой. Я не сниму ее.

Я не могу принять свою лысину, это правда. Возможно, этого так никогда и не произойдет. Но мне на это плевать. Почему бы мне не носить волосы, если мне этого хочется?

Я уже пережил удары и насмешки, бесконечные преследования и разбитое сердце. Мнение окружающих больше не имеет для меня никакого значения. Ну, может, Леана удавится от злости, но что потом? Она тоже это переживет.

Никто не помешает мне быть тем, кем я хочу. Я приложу все усилия, чтобы быть собой, несмотря ни на что и ни на кого, и пойду один против всех, если это потребуется. Люди продолжат бежать от меня как от чумы, ну и на здоровье.

Перед выходом я надеваю кожанку и убираю во внутренний карман бейсболку Kingsman, которую забрал у Джаспера, — это символ. Я пойду до конца.

В автобусе я отправляю сообщение Анне Софии, чтобы предупредить, что я произведу сенсацию. Потому что мне ужасно этого хочется. Да, мне хочется взять реванш, заткнув им всем рты; правда, только на какую-нибудь пару минут. Потом они снова начнут обо мне судачить.

Я включаю музыку в наушниках, черпая отвагу в «Unstoppable» Сии. Когда захожу в ворота, я решаю выпрямиться, держа руки в карманах с деланым равнодушием. Больше и речи не идет о том, чтобы слиться с окружающей средой. Проходя через двор, я сосредотачиваюсь на музыке в наушниках и смотрю прямо перед собой. Я прохожу мимо ребят из параллели, узнавая среди них тех, кто был на вечеринках, куда мы ходили с Леаной.

Леану я замечаю чуть дальше. Еще красивее, чем в последний раз, когда я держал ее в своих объятиях, смертельно бледная, она осеклась на полуслове. Стоящая за ней Анна София, не упустившая ничего, посылает мне лучезарную улыбку. Я улыбаюсь в ответ, прежде чем заметить ошарашенную Сураю. Я прибавляю громкость.

Осталось дойти до класса.

— Вы ошиблись, молодой человек, — говорит мне классная руководительница.

— Я учусь у вас вот уже два года. Маттео Лекюре, — уточняю я, пока она поправляет сережки.

— Ах, да. Хорошо.

Она глазам своим не верит. Новость быстро распространится по учительской. Прекрасно. Я, как обычно, сажусь за последнюю парту. Одноклассники увидят меня, как только войдут в кабинет.

Перевозбужденная Анна София подходит ко мне одна на обеденном перерыве и целует в щеку:

— Привет!

— Ты рискуешь заработать себе проблемы, разговаривая со мной.

— Ага! Поверить не могу, что ты это сделал.

Она пытается потрогать мои волосы, и я резко отшатываюсь.

— Не трогай!

— Они настоящие?

— Само собой!

Я чувствую, что на нас смотрят. Она тоже, но ее это не трогает.

— Я, знаешь ли, не очень-то популярна, и плевать я хотела на то, что говорят остальные. Но можешь быть уверен, что, после того как нас с тобой увидят вместе, со мной захотят поболтать абсолютно все.

— Очень может быть.

Я нервно жду от нее новостей. Я не вижу нигде ни Леаны, ни Сураи. Анна София понижает голос:

— Сурая с Леаной пошли куда-то перекусить. Она распсиховалась, бедняжка; почти весь лицей в курсе, что ты ее бывший.

Я закатываю глаза. А так, конечно, ее это совсем не волнует. Зря я беспокоюсь о состоянии Леаны. Ей, во всяком случае, на мои чувства плевать.

Анна София с любопытством разглядывает меня.

— Как ты?

— Хорошо.

И даже лучше. С моих плеч будто свалился огромный груз. Как в первый раз, когда я надел волосяную накладку. Хватит прятаться, лгать и стыдиться непонятно чего. Я надеваю наушники и направляюсь к информационному центру, чтобы передохнуть, читая комиксы.

— Ну как?

Мои сестра, мать и кузина набрасываются на меня как один человек. Папа предусмотрительно стоит в сторонке; до него, похоже, наконец дошло, что я пошел в лицей в парике. Лучше поздно, чем никогда. А я тем временем преспокойно достаю фруктовый сок из холодильника и наливаю в стакан.

— Ничего особенного. Понедельник как понедельник.

— Как это — ничего особенного? — вскидывает брови мама. — Никто не заметил?

— Классуха меня не узнала и чуть не выгнала из класса, прежде чем спохватилась. А в остальном шепотки, слухи по всей школе, все как всегда.

— И все? — бурчит Манон. — Вот идиоты!

Я смеюсь.

— А чего ты ждала? Что они выстроятся в почетный караул? Пустят волну во дворе? «У Маттео есть волосы, йухуу!»

— А Леана? — более сдержанно спрашивает Андреа.

— В предынфарктном состоянии с самого утра. Но о ней есть кому позаботиться, она справится.

Манон разочарованно вздыхает. Она-то уж наверняка воображала, что мы помиримся. Она ошибалась. У нас с первой красоткой лицея все кончено.

Во всяком случае, я так думал. Потому что два дня спустя Леана сама подходит ко мне. Она с умом выбрала подходящий момент: я, как обычно, иду к кабинету английского заблаговременно, сразу после обеденного перерыва, чтобы избежать столкновения с неприятными личностями — в данном случае с Карло и близнецами Гонзагами. Она ловит меня в пустынном коридоре, потому что бо́льшая часть учеников все еще во дворе и будет скорее оттягивать этот момент, чем торопиться в класс.

— Привет, Леана…

Я снимаю наушники — я решил, что круто слушать музыку нон-стоп, типа я волк-одиночка.

— Маттео. Ну что, ты рад? Веселишься вовсю?

Странно, но ее чары действуют на меня не так сильно, когда она начинает злиться.

— Ты издеваешься надо мной? — кипятится она. — Весь лицей узнал, что я встречалась с тобой! Карло трижды спросил, не фетиш ли у меня на парики.

У меня вырывается нервный смешок.

— Теперь ты понимаешь, что мне приходилось выносить последние два года. Я ничего не могу с этим поделать, Леана. Рано или поздно они успокоятся. Я найду способ засорить туалет или выставить себя идиотом, чтобы отвлечь на себя внимание, если тебя это успокоит.

Меня поражает собственное хладнокровие. Она отводит глаза.

— Итак, я как раз такая эгоистка, которая трясется за собственную репутацию, как ты думал, а ты доволен тем, что сумел отомстить за себя. Просто чудесно.

Она так зациклилась на этом реванше. Чем дальше, тем больше мне кажется, что я совсем ее не знаю. Я стараюсь сохранить спокойствие.

— Я ношу волосяную накладку, потому что она позволяет мне чувствовать себя самим собой. Я делаю это для себя, только и исключительно для своего собственного благополучия. Ты меня знаешь, ты должна была это понять.

Она закусывает губу, не поднимая на меня глаз.

— Я бы спокойнее на это отреагировала, если бы ты предупредил меня, что придешь в школу вот так вместо того, чтобы устраивать мне подобные сюрпризы в первый учебный день.

В этой сволочной жизни некоторые дни бывают куда утомительнее других. Лицемерие Леаны меня раздражает.

— Ты приказала мне забыть тебя и наплела всем, что я тебе изменял. Чего ты ждала? Что я попрошу у тебя разрешения?

— Но ты сказал Анне Софии. Она все-таки призналась! Вы сговорились! Я даже не знаю, что злит меня больше в твоем поведении! Что ты игнорируешь меня или что ты в открытую подкатываешь к моим подругам.

Она оставляет меня одного, недовольная моим растерянным молчанием.

— Анна София!

На следующий день я хватаю ее за руку прямо перед входом в столовую.

— Да, что? Что? — испуганно спрашивает она.

— Почему Леана думает, что я подкатываю к тебе?

— Чего? Но ты ведь не подкатываешь ко мне!

Она хмурит брови:

— Или подкатываешь?

Я смеюсь:

— Вовсе нет!

— Я недостаточно сексуальна для тебя?

Она хлопает глазками, поглаживая свои волосы. Гладкие и блестящие. Я тут же краснею как помидор.

— Нет, ты очень сексуальна. Перестань!

— Окей, так что происходит?

Я пересказываю ей нашу вчерашнюю встречу с Леаной. Она выслушивает, важно поддакивая и перемежая мой рассказ своими «ясно».

— Просто чтоб ты знал: я ее избегаю. Леана вцепилась в Сураю как клещ. Я и до этого ее не выносила, а теперь шарахаюсь, как от последнего исчадия ада. Она все еще в тебя влюблена. Только о тебе и говорит, следит за каждым твоим шагом, за каждым твоим жестом…

Мы будто попали в пятое измерение. Я ее не понимаю — она меня оттолкнула, разбила мне сердце, а теперь она меня… преследует? Я считаю часы до конца учебного дня.

Я выхожу из класса не спеша, обдумывая итог последних нескольких дней. Я поделился учебником по математике с Аньес, потому что она забыла свой, и при этом между нами не было никакой неловкости. Раньше со мной обращались как с балаганным чудищем, я чувствовал, что неприятен им. Те, кто надо мной не издевался, постоянно чувствовали себя неловко со мной. Но стоило мне спрятать причину этой неловкости, как — оп! — на следующий же день, когда всеобщее удивление спало, я становлюсь в глазах окружающих абсолютно нормальным человеком. Люди странные. Почему они не могут принять тех, кто хоть чем-то от них отличается? Видеть человека, а не его неполноценность вроде проблем с волосами, избыточного веса или увечий?

С этими скорбными мыслями я прихожу на автобусную остановку и, разумеется, натыкаюсь на Анну Софию и Сураю в самом разгаре спора.

Сураю с распущенными волосами афро, накрашенными белой подводкой глазами и лицом ангела. Мне кажется, что в последний раз я видел ее много месяцев назад и что если она начнет меня игнорировать, то осколки моего сердца можно будет собирать чайной ложечкой. Тем более в присутствии зрителей, которые уже мысленно достали попкорн — очередной выпуск «Монашка Маттео» никого не оставит равнодушным.

Она сама целует меня в щеку. Темная сторона Cилы! Кокосовый аромат ее волос сводит меня с ума.

— Привет, Поль, — говорит она с улыбкой, за которую я, не раздумывая, шагнул бы в пропасть.

— Гм, Маттео. Мои друзья зовут меня Матт.

Я покраснел от нанокожи до кончиков пальцев. Она изучает меня с выражением лица, которое я никак не могу расшифровать.

— Ох-хо-хо, — покашливает Анна София. — Посмотрите, кто пришел. Пойдем-ка, Матт…

Она берет меня за руку, оставляя Сураю в когтях Леаны.

— Теперь ты официально моя лучшая подруга, — шепчу я ей.

— Рано радуешься, Дон Жуан. Ты воздашь мне за это сторицей.

Когда вечером я возвращаюсь домой, я чувствую себя изгоем. О том, чтобы помириться с Леаной, и речи быть не может. Ну и что, что она ревнует. Да, я лгал ей, но я никогда не говорил о ней плохо и никогда не хотел сделать ей больно.

Заметив Андреа на диване, я приободряюсь, собираясь рассказать ей о своем дне. Но, усевшись рядом, понимаю, что что-то не так. Она пристально смотрит на выключенный телевизор.

— Андреа? Что-то случилось?

— Я написала маме.

— Окей. — Я боюсь того, что за этим последует. — И она тебе не ответила?

— Нет. Она будет в Париже на этих выходных. Папа едет в Лондон, и она решила воспользоваться этим, чтобы погостить несколько дней у своей старушки матери.

— Она хочет с тобой повидаться?

— Да.

— Разве это плохо? Ты не хочешь ее видеть?

— Не знаю. На Рождество они меня бросили. Почему сейчас?

Она плачет навзрыд в моих объятиях. Я похлопываю ее по спине, пытаясь придумать, как ее утешить.

— Ну давай, поплачь. Надо просто выплакать это, потом станет легче.

Я завариваю чай, приношу ей коробку носовых платков и плед.

— Но я же не болею, — удивляется она, когда я ее закутываю.

— Эм… Мама говорит, что, завернувшись в пледик, всегда чувствуешь себя лучше.

Вспомнив о маме, я сразу же пишу ей сообщение.

— Когда вернется Манон, посмотрим с ней какой-нибудь мультик. Что-нибудь приторное и не слишком сексистское. Как насчет «Храброй сердцем»?

Она все еще сморкается.

— Спасибо, братишка. К тому же ее мать очень похожа на мою. Смогу морально подготовиться.

— Возможно, она жалеет о том, как поступила на Рождество. У нее всего одна дочь, она должна чувствовать, как это нелепо.

— Как ты думаешь, мороженое еще осталось?

— Перед ужином?

— Мне очень грустно.

Она умоляюще смотрит на меня, широко распахнув глаза.

Ей явно уже лучше, раз она пытается мной манипулировать.