На волоске

Глава 27

Этим утром я, как и в любое другое воскресенье, отправился на пробежку, несмотря ни на ветер, ни на дождь, ни на зиму, которые ополчились против меня. Потом я присел на лавочку в парке, слушая последний альбом Chvrches, пока не замерз. У меня есть четкий и ясный план.

Я захожу за Леаной, сажусь в электричку со своим огромным спортивным рюкзаком и проезжаю две станции; там я переодеваюсь, пересаживаюсь и возвращаюсь домой никем не замеченным. Папа не станет задавать вопросов, а мама еще ничего не знает о моей маленькой тайне… Меня должна мучить совесть, но это наименьшая из моих проблем.

У меня такое чувство, будто я вот-вот упаду в пропасть. У меня нет никакого желания возвращаться к своей прежней жизни мальчика для битья. Мне нравится быть Полем, я стал настолько увереннее в себе! В первый раз с тех пор, как началась травля, я стал задумываться о переходе в другую школу. Почему бы и нет, в конце-то концов? Достаточно найти школу-пансион. Так я перестану врать Леане о себе. И все уладится.

Я боюсь, что однажды моя ложь выйдет мне боком. Но мне трудно поверить в это после вчерашнего: все прошло на удивление гладко.

За обедом я молча ем курицу. Папа купил лишний контейнер картошки фри, но Андреа все еще спит. Она вернулась со смены поздно ночью.

— Она ужасно устала, — волнуется мама. — Она не выдержит целый семестр с такой нагрузкой.

— Она уже взрослая, — возражает папа. — Если ты забыла, она справлялась без нашей помощи много месяцев.

— Ты не будешь? — удивляется Манон, жадно поглядывая на мою картошку.

— Руки прочь.

Я широко зеваю, не спуская с нее глаз.

— Как прошла твоя вечеринка? — вдруг спрашивает меня мама.

— Неплохо.

— И это все?

— Могу я иметь личную жизнь или я прошу слишком многого?

— Хорошо. Извини, что интересуюсь тем, что у тебя происходит.

Она, ворча, доедает остатки картошки. Я очень ее люблю, но время от времени мне хочется, чтобы она оставила меня в покое. Я, в отличие от своей сестренки, уже не ребенок; почему она ждет, что я стану ей рассказывать абсолютно все, даже то, что давали в столовой на обед! Я раздраженно опустошаю тарелку и возвращаюсь в свою нору.

Я ложусь на кровать на пару минут, чтобы окончательно все взвесить. И засыпаю, потому что комбо картошка-курица, пробежка и недосып валят меня с ног, как удар дубиной.

Когда я рывком сажусь на постели, на часах уже больше 16:30.

По крайней мере, мне не приходится бороться с похмельем, как на прошлой неделе после вечера в компании Андреа и текилы. Я причесываюсь, закидываю вещи в рюкзак — в том числе черную парку и сине-зеленую бейсболку. Ее я минуту верчу в руках. Я не надевал ее вот уже две недели.

— Не уезжай.

Леана грустно стоит на платформе. Я растираю ей плечи, а потом прижимаю к себе, чтобы согреть. Из-за ледяного ветра я промерзаю до костей.

— Пять дней пройдут быстро.

Вранье. Эта неделя покажется мне невыносимо длинной. Мне становится плохо от одной мысли о том, что я буду видеть ее каждый день, не имея возможности подойти. Леана дрожит от холода, не переставая задавать свои бесконечные вопросы.

— Расскажи мне, каково это — жить в общежитии?

— Четверо человек в комнате, никакой личной жизни, чем-то напоминает общую больничную палату… Очередь в душ по утрам. Ну ты понимаешь.

— Не то чтобы очень. Ты пришлешь мне фото?

Черт возьми, она меня добьет когда-нибудь.

— Селфи? Если хочешь!

Она легонько бьет меня кулачком.

— Да нет же, идиот! Фото твоей комнаты, твоих соседей… Мне же интересно, как там все у тебя!

— Почему тебе так хочется посмотреть на придурков, с которыми я сплю? Неужели тебе так нравятся прыщавые рожи?

Она смеется, пока я пытаюсь скрыть свое замешательство… Сам не знаю, зачем я это сказал. Я обеспокоенно верчу головой по сторонам, чтобы убедиться, что меня никто не слышал. Подобные мерзкие шуточки совершенно не в моем духе. Уж кому, как не мне, знать, что насмехаться над людьми из-за их внешности — это низко и мелочно.

Леана, судя по всему, о таком не задумывается. Я даже немного разочарован. Но она этого не замечает.

— Ты хотя бы будешь звонить мне?

Я сдерживаю усталый вздох. Ее требования начинают меня раздражать.

— Если смогу найти способ остаться один. Там не так-то просто добиться тишины и покоя.

У меня есть право скорчить грустную моську. Еще одну.

— Ты стыдишься меня или что? — хмурится она. — Такое чувство, что ты боишься, что твои друзья обо мне узнают. Ты ни с кем меня не познакомил и ни о ком мне не рассказывал.

— Это не мои друзья, просто соседи.

Она странно на меня смотрит.

— Я пошел в этот лицей только в сентябре. До этого мы жили на юге. Когда отца перевели в Париж, я согласился пойти в школу-пансион, чтобы сосредоточиться на учебе… Я не то чтобы социофоб, но c чуваками из лицея не все так просто. У меня мало общего с пижонами с кучей бабла. Довольна?

— Я начинаю понимать, что почти ничего о тебе не знаю, Поль.

Уф, она смягчилась.

— Я такой загадочный… Это делает меня еще привлекательнее, нет?

— Может быть…

Наконец электричка вытаскивает меня из ловушки, куда я сам себя, как умный и взрослый мальчик, так методично загнал. Мы целуемся на платформе в последний раз перед тем, как я захожу внутрь; она пишет мне сообщение, и мы обмениваемся жестами через грязное вагонное стекло. Состав трогается, и уже через несколько секунд я исчезаю у нее из виду. Но так и остаюсь стоять, потому что не могу сесть, несмотря на тряску. Все это действительно происходит. Эта сюрреалистическая сцена только усиливает мою боль и усугубляет мои страхи.

Я схожу с электрички через две станции, потому что заметил там кафешку неподалеку от вокзала. Я заказываю капучино и пью его, читая сообщения. Леана заваливает меня смайликами и сердечками, а потом присылает мне селфи с подписью ″ууу:(″. Отвечать ей становится тяжело.

Да, мне будет ее не хватать, но я эгоист, и не хватать себя мне будет еще больше. На душе у меня скребут кошки, и, допив кофе, я тащусь в туалет, едва переставляя ноги, будто иду в тяжелом скафандре. У меня такое чувство, будто я сам кладу себя на жертвенный алтарь. В туалете еще меньше места, чем я думал, разглядывая фотографии в интернете. Мне с трудом удается отлепить клей от нанокожи. Я осторожно снимаю ее со своей макушки и убираю в пакет. Все остальное я сделаю дома.

Вид моей лысой маковки и волосяной опушки мог бы вогнать в депрессию даже Пинки Пай, любимую пони моей сестренки. Я стараюсь максимально убрать следы клея с кожи, прежде чем надеть бейсболку. Ткань кажется мне грубой. Я начинаю заранее дрожать при мысли о стуже, которая лютует на улице. Из кафе я выхожу в черном пуховике, сгорбившись под грузом своих сожалений.

Для возвращения домой я выбрал маршрут, на котором точно никого не встречу, — то есть самую долгую дорогу, на которой мне придется сделать еще и не один крюк. Для полноты картины моего несчастья: на улице уже стемнело и льет как из ведра. С моей бейсболки ручейками стекает вода.

А дома воскресенье. Андреа с папой и Манон смотрят какой-то мультик. Мама на кухне играет в игры на телефоне, потягивая чай. Ее нахмуренные брови не остались для меня незамеченными, но я все равно скрываюсь у себя до ужина.

Завидев меня в белой кепке (та вымокла до нитки), Манон распахивает глаза. Андреа, не потерявшая присутствия духа, закрывает ей рот рукой, чтобы та не вздумала что-нибудь ляпнуть. И быстро убирает ладонь, всю обслюнявленную, пока младшая задыхается от смеха. Еще вчера я посмеялся бы вместе с ней. Сегодня мои плотно сомкнутые губы не могут даже изогнуться в подобии улыбки, как если бы часть меня была мертва.