На волоске

Глава 7

Парикмахерша все что-то втолковывает мне нарочито спокойным голосом, как ребенку. Я так зачарован порханием рук над моей головой, что почти не слышу ее объяснений. Что-то о том, что парик можно носить четыре недели не снимая, что средняя продолжительность его жизни — три месяца и что мне понадобятся специальные штуки: средство для защиты кожи головы, клей и жидкость для снятия клея… Каждый раз, когда она касается моей головы, я вздрагиваю. У нее ледяные руки.

Натали показывает мне несколько клочьев, уверяя, что это абсолютно натуральные человеческие волосы, — впрочем, я не вижу между ними никакой разницы. Но несмотря на то, что они все похожи на шкуры уличных котов, мне не о чем беспокоиться.

— Молодой человек, стоит его только постричь должным образом, и никто никогда в жизни ни о чем не догадается.

Что ж, будем надеяться, особенно учитывая то, сколько моя мама, должно быть, выложила за это. Андреа подбадривает меня улыбкой.

Парикмахерша начинает снимать мерку с моей головы с помощью целлофановой пленки и маркера, рисуя на ней точную форму, которую примет нанокожа с вживленными волосами. Я замираю на время этой процедуры, внимательно следя за каждым ее движением. Часть меня все еще относится к этому скептически. Выбрав подходящую по цвету и размеру накладку, она старательно вырезает ее по снятой мерке. Я кошусь на железный поднос, где лежит моя будущая шевелюра, пока она наносит клей по периметру моей лысины. И вот наконец наступает тот судьбоносный момент, когда она прикладывает к ней волосы, начиная со лба.

— Это легко, вы быстро приноровитесь.

— Конечно.

Как только парик занимает положенное ему место, меня затапливает волна разочарования: с этими мокрыми лохмами я выгляжу просто нелепо, бедняга в парике — и больше ничего.

— Я еще даже не приступила, — говорит Натали, заметив мою гримасу. — Мы переходим к самому приятному — к стрижке. Итак, как вы предпочитаете?

Я неуверенно показываю на висящую на стене фотографию парня, у которого на макушке достаточно длинные волосы, чтобы их можно было зачесать назад, создавая крутой объем. Она достает ножницы, в которых отражается свет лампочек. Стальные лезвия порхают, отрезанные пряди падают, и моя шевелюра начинает приобретать форму. У меня по коже бегут мурашки. Машинкой подравнивают затылок, потом виски. Парикмахерша встает между мной и зеркалом, и это меня злит. Я хочу видеть, и пока меня снедает любопытство, время тянется невыносимо медленно. Теперь фен… Я не держал его в руках уже много лет.

— Старайтесь избегать высоких температур.

Мысленно делаю пометку. Возвращаются ножницы, чтобы сделать пару хирургически точных движений тут и там. Все это время Натали не умолкала ни на минуту и продолжала что-то объяснять, пользуясь тем, что ее никто не перебивает. Например, говорила, что я могу пользоваться гелем или шампунем, ходить в бассейн или заниматься спортом, как любой нормальный человек, ни о чем не беспокоясь. Мысль об этом отзывается чем-то знакомым, ворошит давние воспоминания, поднимает их со дна памяти и без предупреждения обрушивает на меня. На каникулах в лагере я даже близко подходить к воде не хотел. В этом году я, может быть, смогу спокойно оставить бейсболку на лежаке.

— Вот теперь все, — объявляет парикмахерша, беря в руки зеркало и поднося его к моему затылку.

Меня затапливает надеждой и как магнитом тянет к отражению. Интересует меня скорее перед, чем зад. Я подхожу к большому зеркалу и зарываюсь пальцами в волосы — блестящие, густые, мягкие; я присматриваюсь и действительно не нахожу границы между своими волосами и чужими. Выглядит абсолютно естественно. Я не верю своим глазам и снова осторожно прикасаюсь к обретенной шевелюре.

— А нанокожа — это вещь, а? — взволнованно шепчет Андреа.

Мой вердикт обжалованию не подлежит:

— Просто чума.

Приходится отойти от зеркала, чтобы рассмотреть себя получше. Я не узнаю чувака, который сейчас с таким интересом меня разглядывает. Это я и в то же время не я. У него такой же удивленный вид, как у Терминатора, когда он только прибыл в 1984 год. Я изучаю свое лицо с более открытым, чем раньше, лбом, с менее выдающимся вперед носом… Голубые глаза кажутся ярче, и даже прыщи почти незаметны! Это настоящее колдовство, ей-богу! А еще моей стрижке может позавидовать даже модель из журнала, и я выгляжу… ничего так. Не стремно, во всяком случае. Даже нормально. Да, нормально.

От переполняющих меня эмоций вдруг начинает щипать в носу и глазах. Я беру себя в руки, чтобы сдержать подступающие слезы.

— Вы не могли бы оставить меня одного ненадолго?

Они уходят, стуча каблуками по плитке. Я вытираю мокрые щеки и выпрямляюсь, пытаясь привыкнуть к своему новому образу. Многим кажется, будто меняться легко, будто нужно просто открыть глаза и принять себя. Но память о долгих месяцах страданий не исчезает по щелчку пальцев. И я больше не знаю, кто я. Страх никуда не уходит, даже когда я высоким дрожащим голосом говорю сам себе:

— Все будет хорошо.

Я запихиваю бейсболку в задний карман джинсов и выхожу в общий зал, где Андреа на кассе расплачивается за купленные средства наличными, которые ей выдала моя мать. Мне кажется — хотя это, конечно, не так, — будто все остальные клиенты смотрят на меня; и вот мне уже хочется поскорее выйти на улицу, потому что там никто не знает о произошедшем.

Когда я выхожу на свежий воздух, меня застает врасплох неописуемое ощущение: ветер треплет мои волосы. Я приглаживаю их, глупо испугавшись, что их сдует или что они, как это было раньше, снова останутся у меня в руках… Но они держатся крепко.

— Ну? — волнуется Андреа. — Ты доволен?

— Да! От всей души спасибо!

Я сжимаю ее в объятиях. Она смеется, и я, преисполнившись надежды, вскидываю голову к небу, которое над крышами домов бороздят облака.

Вечер проходит как во сне. С моих плеч будто упал огромный груз… Я и не понимал, как сильно мои страхи давили на меня, и, черт возьми, какое счастье наконец вырваться из их плена! Андреа ведет меня вдоль канала Сен-Мартен. Мы смеемся как дети, делая селфи на мостике Биша под кронами облетевших деревьев, потом мы проходим мимо эстрады в саду Вильмен, где поет какой-то хор. Обычно я не останавливаюсь, чтобы послушать уличных музыкантов, но сегодня гармонии этих людей удается меня тронуть. Тихое и душевное пение этого хора бросает вызов осенней хандре. Может, счастье надело на меня розовые очки, но одинаковые старомодные костюмы хористов кажутся мне красивыми. К несчастью, время летит, и нам приходится поторопиться.

— Приятно видеть, как ты радуешься жизни, — говорит мне Андреа, держась за поручень в метро.

— Взаимно. Куда мы теперь?

— К моему приятелю. Но сначала заглянем в секонд-хенд неподалеку.

— Все, что захочешь.

Я не спешу возвращаться домой, наслаждаясь каждой минутой. Я не хочу, чтобы этот день заканчивался! Когда мы снова оказываемся на свежем воздухе, на город опускаются сумерки, сражаясь с лучами автомобильных фар и сиянием первых рождественских украшений. По дороге к магазину я замечаю тележку со сладостями и покупаю нам чуррос, которые мы едим, облизывая сладкие пальцы.

— Это была твоя идея, признай!

— Само собой, — отвечает Андреа. — Когда я узнала, что окошко освободилось, то тут же записалась. Девчонка-администратор с разноцветными волосами — моя подруга.

— Откуда ты ее знаешь?

— Она связалась со мной в прошлом году, когда им не хватало волос. Это было очень кстати, я как раз хотела постричься.

— Погоди… Хочешь сказать, ты их продала?

Она пожимает плечами, толкая дверь секонд-хенда.

— И что в этом такого, если я сама хотела сменить имидж?

Ее гордая улыбка нисколько не убеждает меня в том, что это и впрямь было всего лишь совпадение. Голову даю на отсечение, она сделала это ради денег. Но она не должна ни в чем нуждаться, ее родители на другом конце света живут как короли. Они поссорились или что?

Я вхожу в магазин, наморщив нос. Воздух здесь такой затхлый, будто ты очутился где-то на дне бабушкиного шкафа под пыльным ковром, который вот-вот рассыплется. Я чихаю три раза подряд.

Андреа осматривается как завсегдатай.

— Если хорошенько покопаться, тут можно найти кучу классных вещей. К тому же по нормальной цене.

— Ты все свои вещи тут покупаешь?

Мой вопрос вовсе не так безобиден, как кажется. Андреа хмурится. Я ставлю ее в неудобное положение, я знаю, но настаиваю, потому что хочу знать наверняка.

— Если у тебя проблемы с родителями, ты можешь сказать мне.

— Просто они хотели бы, чтобы я выбрала другой путь. Они… разочарованы.

Она сказала это еле слышно. На какое-то мгновение я успеваю подумать о ее учебе на архитектурном, прежде чем усомниться. Иногда до меня долго доходит.

— Потому что тебе нравятся девочки, а не мальчики?

Андреа смущенно отворачивается. Последние кусочки головоломки наконец встают на место, и я выгляжу так, будто меня огрели пыльным мешком.

— И они больше не присылают тебе деньги?

Мне бы и в голову не могло прийти, что моя тетя и ее муж откажутся от своей дочери из-за такой фигни! Теперь мне тоже стыдно. Стыдно за то, что не заметил, что у нее проблемы. Стыдно за то, что слишком поздно понял, почему мама так настаивала на том, чтобы оставить ее у нас. Андреа явно чувствует себя не в своей тарелке; она, наверное, не собиралась так откровенничать.

— Походу, — шутит она, — моя бабушка по отцовской линии где-то откопала мне жениха, и они оказались в полной жопе, потому что пришлось разорвать помолвку.

Но у меня не получается рассмеяться, потому что я все еще в шоке от своего открытия. Андреа достает жилетку с бахромой и тут же вешает ее на место, потом показывает мне рубашку в цветочек родом откуда-то из 1970-х. Мой загруженный вид заставляет ее тяжело вздохнуть.

— Отцу слишком трудно это принять… В Китае с этим сложнее, чем здесь. Большинство геев скрывает свою ориентацию из-за давления окружения. Если ты признаешься в том, кто ты, твоя семья начнет оскорблять тебя и высмеивать, сочтя сумасшедшим. Это может быть опасно для жизни. Буквально.

В этот момент я больше всего злюсь на тетю Максин, которая оказалась такой недалекой мещанкой. Позже я вычитал в интернете, что в Китае гомосексуализм перестал быть уголовной статьей только в 1997-м. Что там с этим все намного сложнее, что нужно проходить лечение или снимать отдельное жилье.

Мужчина за прилавком косится на нас поверх газеты и явно греет уши. Я подталкиваю Андреа в глубь магазина.

— Почему ты им сказала?

— Ты прикалываешься? Я не идиотка! По крайней мере, не настолько. Я встретила свою бывшую на втором курсе, и она предложила мне пожить у нее. Я была влюблена и согласилась. Когда моя мать приехала ко мне погостить, она быстро поняла, что я нечасто сплю в своей постели. После этого они… перекрыли мне кислород. Без предупреждения.

По ее лицу пробегает тень. Она снова начинает рыться в стопках одежды на полке, но уже без былого азарта.

— Я не вынесу твоей жалости, окей? — бросает она. — Я подрабатывала и смогла справиться с этим. Закончила учебный год. Отправилась на сбор винограда, чтобы заплатить за следующий, но… когда я вернулась, моя девушка меня бросила, и все пошло коту под хвост.

Без постоянного заработка, без какой-либо поддержки у Андреа просто не оставалось другого выхода, кроме как немного пожить у друзей и наконец осесть у нас.

— С Ноэми тоже все разладилось, — с горечью продолжает она. — Я должна была догадаться, что хеппи-энда у нас не будет. Мы можем поговорить о чем-нибудь другом, пожалуйста?

Кажется, расставание с бывшей печалит ее больше, чем решение родителей. Мои бы никогда так дерьмово со мной не поступили. Папа предложил бы мне поговорить об этом с мамой, а она погуглила бы, как правильно на это отреагировать, а потом постаралась бы сделать все, чтобы я был счастлив.

Из-за всех этих разговоров наше настроение теперь больше напоминало сдувшийся шарик. Я злюсь на себя за то, что испортил такой вечер, а с меня причитается после всего того, что Андреа сделала для меня сегодня. Чтобы заставить ее улыбнуться, я начинаю примерять все самые стремные и дикие тряпки и встаю в позу — максимально нелепую, — надеясь ее рассмешить. Она потихоньку расслабляется, и чем больше я пытаюсь этим развлечь ее, тем веселее мне самому. Особенно когда я вижу себя в зеркале. Мне трудно поверить, что это и вправду я.

— Черт возьми, а мне нравятся мои волосы. Мне идет абсолютно все!

— Кроме оранжевого. Точно тебе говорю.

Андреа отбирает у меня свитер и сует мне в руки довольно короткую байкерскую куртку. Она сделана из мягкой и гладкой кожи, на которую в районе рукава кто-то посадил пятно.

— Тридцать евро! Примерь!

Я надеваю ее и глазом не моргнув. Когда я вижу свое отражение, мое сердце снова пропускает удар. Эта куртка мне нравится. Я выгляжу… круто. Она напоминает мне ту, которую я выбрал для Поля, своего персонажа на корабле. Он носит такую поверх пасторской рубашки. Крик Андреа почти лишает меня барабанных перепонок.

— Вау! Офигеть! Да вы просто созданы друг для друга!

— Беру.

— Yes!

Я нечасто вспыхиваю такой любовью к вещам. Похоже, и впрямь начинается новая жизнь! Андреа, в свою очередь, бродит по ряду с платьями, так ни на что и не решаясь. Обычно она носит черные джинсы с заклепками и футболки с каким-нибудь принтом, но приход зимы заставляет задуматься о свитерах. Она останавливается на красно-белом с жаккардовым узором, и после ожесточенного спора я дарю ей его. Это меньшее, что я могу для нее сделать.

Она надевает свитер, пока мы ждем ее друга у его дома. Он опаздывает, и нас окутывает промозглый ноябрьский холод. Я дрожу в своей кожаной куртке, но согреваюсь, разминая плечи. Андреа хмуро обнюхивает рукава свитера.

— Пахнет нафталином. Готова поспорить, что женщина, которая его связала, жила со своей бабушкой и та заставляла ее класть шарики нафталина в шкафы.

— Или им пользуются в секонд-хенде, это бы многое объяснило…

Она отвечает на мою улыбку разочарованной гримасой.

— Да у тебя талант рушить чужие мечты. А твоя куртка? Как по-твоему, что с ней приключилось?

Я задумываюсь на минутку, прежде чем расхохотаться.

— Она принадлежала Доктору Кто, но он забыл ее тут, когда ему пришлось отправиться в будущее. Или в прошлое. Он уже не уверен.

— Ну да, чокнутый гик…

К счастью, ее друг появляется до наступления темноты, и мы отчаливаем со сложенным футоном к нам в пригород.