На волоске

Глава 9

У воскресного утра отчетливый вкус похмелья. Несмотря на то что я так похож на монаха, в моей жизни было уже два памятных инцидента. Первый случился, когда мне было одиннадцать. Андреа во время семейного ужина стащила со стола бутылку пива, а я, чтобы ее впечатлить, вылакал все, что оставалось в бокалах на столе. Ночью меня стошнило. Умный ребенок усвоил бы урок сразу, но в пятнадцать, поскольку я вырос тупым подростком, я решил попробовать пунш на вечере, устроенном велосипедным клубом моего отца. Это была идея Грегори, сына президента этой ассоциации, которого рвало так, что его пробежка до туалета банкетного зала оставила просто несмываемый след.

В общем, я встаю, и голова тут же идет кругом. Еще вчера меня манило безоблачное будущее. Я выглядел круто в кожанке со своей великолепной стрижкой, и этого было достаточно. Сегодня я думаю о школе, о Джаспере, о всех тех, кто никогда не упускает возможность поиздеваться надо мной. И начинаю злиться.

Я аккуратно причесываюсь в ванной. Не без удовольствия, хотя один вопрос беспокоит меня все больше и больше: что я буду делать завтра? Тип в зеркале не собирается отвечать. Манон отрывается от своего завтрака и смотрит на меня круглыми как блюдца глазами. Ей нужно время, чтобы привыкнуть к моей новой прическе. Папа выходит в белом и флюоресцентно-желтом, готовый к своей ежедневной велопрогулке.

— Вернусь в полпервого, — бросает он, прежде чем уйти. — Возьму на рынке мяса, как обычно.

— Хорошо! — отвечает мама, не отрываясь от чтения романа за барной стойкой. — Как спал, Матт?

— Как убитый.

Точнее и не скажешь.

— Все нормально?

Мама всегда очень чутко реагирует на кислые мины своих детей.

— Просто еще не проснулся. Пойду побегаю.

— Да?

Ее удивление вполне объяснимо. Я перестал бегать с тех пор, как ушел из клуба по легкой атлетике в конце позапрошлого года. Тогда я тренировался каждую неделю и бегал по выходным. Пришлось все бросить, когда моя лысина стала слишком заметной и я начал носить бейсболки не снимая. В беге мне нравилось чувствовать себя свободным. И когда мое тело меня предало, я лишился этого ощущения. Вчера мне показалось, что оно вернулось. Но одна прогулка по Парижу не имеет ничего общего с реальной жизнью.

Когда я думаю о школе, мозги начинают закипать, и я ловлю себя на том, что грызу ногти. Мысли в голове, как лапша в кастрюле, превратились в один спутанный клубок. Мне нужно очистить голову; может быть, потом я смогу что-нибудь придумать.

Я надеваю спортивный костюм и натыкаюсь на зомби-Андреа, которая плетется к туалету. Похоже, Сент-Эмильон поразил не только одного члена этой семьи.

— Не хочешь на пробежку?

— Только если ты хочешь посмотреть на то, как я становлюсь похожа на выбросившегося на берег кита уже через пару метров. Но ты давай, беги, зайчик!

Я направляюсь к городскому парку, в наушниках играет Джек Джонсон. Холодный воздух поначалу обжигает легкие, и первый километр мышцы ног ощутимо тянет. Полчаса страданий, и моя тушка наконец привыкает к нагрузке, а я расслабляюсь. Мысли в голове перемежаются со строчками из песен. Странно, что я стал реже слушать музыку. Раньше я никогда не выходил из дома без наушников. Почему я вдруг их забросил? Они ведь не имеют ничего общего с моей проблемой.

Проходящие через парк девчонки украдкой смотрят на меня. Я по дурацкой привычке отворачиваюсь, думая, что они смеются надо мной. Я не качок и никогда им не был, но моя потрясающая шевелюра заставляет забыть об этом, и с ней действительно удобно, как мне и обещали в салоне. Я ускоряюсь, чтобы отбежать подальше, и начинаю растягиваться, хоть немного укрывшись от любопытных глаз за кустами.

В волосах дело или нет, я начинаю нервничать. Девчонки встают со скамейки, чтобы лучше меня видеть. Они оценивающе разглядывают меня, а я этого терпеть не могу. Почему каждый может позволить себе судить, оценивать, критиковать? Какой смысл смотреть на всех так, будто они скот на базарной площади?

Я раздраженно оборачиваюсь на девчонок, хихиканье которых доносит до меня ветер. Я мог бы подойти к ним и спросить, что их так забавляет. Но давайте посмотрим правде в глаза: я к этому не готов. Потом, в очередной раз бросив на них взгляд, я замечаю профиль огненно-рыжей Леаны, от которой без ума Джаспер. Я понятия не имею, кто ее подружки, и не задерживаюсь там надолго. В панике я быстро отворачиваюсь, надеясь, что она не видела моего лица.

Чем дальше я отхожу от парка, тем больше стараюсь себя успокоить. Она не могла узнать меня с такого расстояния; она не разговаривает со мной в школе, только посмеивается, когда Джаспер издевается надо мной. Что ни говори, а красивые волосы еще не говорят о внутренней красоте человека. Может, Сураи это тоже касается? Она, по крайней мере, никогда не смеялась надо мной при всех. Я возвращаюсь к монотонному ритму бега, погружаясь в воспоминания под пение Бенджамина Клементина.

В первый раз, когда я ее увидел, она мне улыбнулась. Открытая, широкая, лучезарная, заразительная улыбка девушки такой красивой, такой… Стрела Амура попала мне прямо в сердце. А потом этот радужный мыльный пузырь лопнул, когда ее сестра обогнала меня и бросилась к ней в объятия. Я иногда вспоминаю об этом, когда смотрю на нее, не решаясь подойти.

Я знаю. Мечты не питают духа, если не пытаться их реализовать. Но лучше быть честным с самим собой: у меня нет ни единого шанса. Она уже встречалась с парнями — ревность душит меня бо́льшую часть времени, — но, серьезно, учитывая саундтрек, который повсюду меня сопровождает, — «Когда вновь увижу чудесный тот край…», лучше даже не подходить к ней, чтобы не наткнуться на отказ. Или хуже того: на жалость. Никто не умирает от любви к трусам, которые не могут принять самих себя.