Обсидиановая бабочка Ицпапалотль

Глава 27. Антимир

— Цервади, приём… Цервади, приём…

Василий открыл глаза и понял, что лежит прижавшись спиной к ножке пилотского кресла. Когда он упал — он не помнил. С потолка капало что-то липкое. Сильно пахло ванилью. А пыль, парящая в воздухе, напоминала мелкое конфетти.

— Высший разум… — с большим трудом старик поднялся на колени, цепляясь руками за подлокотник капитанского кресла.

— А-а, Вы очнулись? — не снимая шлема с головы, ощутил его поползновения Ярмос. — Ну и жуть мы только что пережили. Никогда такого не видел.

— Что это за сырость? — Василий поймал несколько липких, пахучих капель на ладонь.

— Метаморфозы. Даже сквозь изоляцию прошли. Боюсь представить, что сейчас в пассажирском отсеке творится. Если он вообще у нас остался… Да что за дела? Цервади! Цервади, это «Санкюлот», три, два-два, пять, три. Почему не отвечаете?

Василий напряг непослушные колени и с кряхтением поднялся во весь рост. На экране была поверхность зуны Цервадан, похожая на огромный мыльный пузырь с переливающимися цветными разводами.

— Видимо зуну тоже задело бурей, — предположил Ярмос. — Если так, то мы обречены. Назад пути нет. Единственное место, где можно пересидеть — это здесь.

«Санкюлот 32253! Это диспетчерская служба Цервади! Просим прощения за задержку! Снижайтесь на уровень пятнадцать и заходите в створу четвёртого приёмного блока, как поняли?»

— Ну слава Великому Несмеяну! Наконец-то откликнулись, — обрадовался Ярмос. — Понял тебя, Цервади! Следуем в указанный блок!

Экзокрафт медленно опустился сквозь радужную, «мыльную» пелену и оказался прямо над городом, застроенным одинаковыми, искривлёнными зданиями, похожими на вопросительные знаки. Ориентируясь по маякам, капитан Ярмос быстро нашёл приёмные раструбы экзодрома и завёл машину на отдельную посадочную площадку.

Когда «Санкюлот» опустился ниже уровня построек и приземлился на мягкую, прорезиненную поверхность площадки, заглушив двигатели, капитан наконец-то снял шлем, открыв своё лицо, красное от жары и напряжения.

— Всё, мы прибыли, — сообщил он пассажиру. — Выходите.

— Только после Вас, — ответил тот.

— Я — капитан! Я покидаю судно последним!

— Ко всему прочему, в обязанности капитана входит обеспечение безопасности пассажиров.

— Просто откройте дверь и уходите!

— Нет, Вы.

— Поглядите-ка на этого упрямца! Ладно, я выйду первым.

Встав с кресла, он миновал пропустившего его старика и неуверенно подошёл к двери. После метаморфозной атаки никто не мог предполагать, что их ждёт в пассажирском отсеке. Неловко кашлянув, Ярмос чуть помедлил и открыл дверь. С лёгким присвистом воздух вырвался из кабины. Давление выровнялось, заставив обоих чуть пошатнуться. Затем, капитан шагнул внутрь.

— Это ещё что такое? — произнёс он.

Василий вышел за ним следом и увидел странную картину. Вместо рядов пассажирских кресел стояли столы, за которыми сидели мордастые люди в костюмах и при галстуках.

— Итак, на повестке дня запрет на выражение запрещённых мыслей, запрет на запрещение запретов и единый запрет на запрет, — важно произнёс один из них. — Кто за? Единогласно. Отлично. Переходим ко второму пункту…

— Вы кто такие?! — справившись с недоумением, воскликнул Ярмос.

— Что значит, «кто мы такие»? Мы — депутаты государственной думы, — строго ответил председатель. — А вот кто вы, господа, и почему мешаете нашей работе?!

— Какие ещё депутаты?! Как вы оказались на моём экзокрафте?! Что вы тут устроили?!

— Погодите, уважаемый капитан, — остановил его Василий. — Позвольте я к ним обращусь? Господа депутаты, здесь находился мой спутник, которого зовут Алик Дементьев. Вы не знаете, что с ним случилось и куда он пропал?

— Какое нам дело до какого-то Алика Дементьева? У нас есть дела поважнее. Мы решаем судьбу страны, принимаем законы. Дела каких-то там людей нас не касаются. Будьте любезны, покиньте наше заседание!

— Да кто вы такие, чтобы меня выгонять из собственного экзокрафта?! — не выдержал Ярмос.

— Спокойно, — попытался остановить его Василий. — Это же всего лишь продукты метаморфозной бури. Они ненастоящие. Перед нами случайная псевдовизуализация, возникшая под воздействием искажённого эфира.

— Да плевать я на это хотел! Не потерплю на своём экзокрафте подобную заразу! — Ярмос схватил швабру и побежал вперёд, размахивая ею. — Пошли вон! Вон, кому говорю!

— Что вы себе позволяете! Мы вас запретим! Мы лишим вас аккредитации! — возмущались депутаты, получая гулкие тумаки.

Но вскоре напор капитана подействовал и толпа грузных тел, прикрывая от ударов головы пухленькими руками, потянулась к выходу, сбившись и толкаясь в узком проходе. Стоило им спуститься по трапу на площадку, и коснуться ногами её поверхности, как они начинали лопаться, разбрызгивая в разные стороны синие чернила. Принесённая метаморфоза не могла существовать в атмосфере этой зуны.

Скользя подошвами по чернильным лужам, и придерживаясь за поручень трапа, Василий Лоурентийский покинул «Санкюлот» и тяжко вздохнул. Он не знал, куда ему податься. Слушая ругань капитана, вычищающего чернильную грязь, старик уныло прислонился к опоре экзокрафта.

— Забавно смотреть на лопающихся депутатов, — послышался женский голос, заставивший его встряхнуться. — Жаль, что на Земле с ними не происходит того же.

— Лучезарная Ал Хезид?! — обрадованный Василий обернулся и увидел Лишу, прислонившуюся к соседней опоре. — Хвала Высшему Разуму!

Он подбежал к ней и принялся целовать её руки.

— Довольно, старый друг, ты меня смущаешь, — ответила та.

— Какая удача, что ты здесь!

— Удачи здесь никакой нет. Цервадан — единственная доступная зуна между Оксилором и Кавине. Всё остальное заполнил метаморфозный циклон. Поэтому, прибыв сюда, я сразу принялась отслеживать все прибывающие экзокрафты. За последний фрактоцикл ни одного не прибыло. И тут вдруг, гляжу, какой-то отважный герой выныривает, прямо из бури. Я сразу поняла, что это вы. На Оксилоре мы с ребятами попали в опасную переделку, но с трансляцией нам повезло. А вам, как я вижу, не очень, судя по полному салону депутатов. Уж лучше бы пауки, или змеи, правда? Кстати, где Алик?

— Ох, лучезарная… Потерял я его… — качал головой старик.

— Как потерял?

И Василий рассказал ей про нападение сумеречника и про то, как нападавшего, вместе с Аликом, выбросило в открытый эфир. Лиша слушала мрачно, но сдерженно.

— Энк, сволочь, — дослушав историю Василия, произнесла она. — Не думала, что он окажется таким упорным. Этот гад почти вышел на меня, но в последнюю минуту, на развилке, свернул не на ту дорогу, последовав за вами, а не за мной.

— Что же теперь будет? — прошептал Василий.

— Ничего. Алик меня не выдаст. Я в нём уверена.

— Да, но теперь он пропал!

— Эта жертва стоила того, чтобы сбросить Энка с нашего хвоста. К тому же, — Лиша задумчиво поглядела на чертыхающуюся фигуру Ярмоса. — Проснувшийся ЛаксетСадаф сам сможет нас отыскать.

— В этом-то и проблема, — виновато потупился старик.

— Что ты имеешь в виду? Какая проблема?

— Там, на Кавине, Алик употребил квилаксианскую капусту.

— Ну и что?

— Она открыла его память. Теперь он помнит всё.

— Вообще всё? — нахмурилась Лиша.

— Хм-м… Он вроде бы говорил, что осталось нечто недоступное, но в целом…

— В целом он и так должен был всё вспомнить. Возможно это и к лучшему. Теперь от нас уже ничего не зависит. ЛаксетСадаф встретится Ицпапалотль и вступит с ней в смертельную схватку. А мы можем лишь дать ему точные координаты для удара.

— Но для этого нужно вернуться в Оксилор и поговорить с Порослью!

— Мы с ней уже поговорили, старый друг. И получили ответ. Теперь мы знаем, где живёт «белый дракон». Туда мы и отправимся, как только буря утихнет.

— Разве мы не будем дожидаться Алика?

— В этом уже нет необходимости. Как я уже говорила, он найдёт нас сам. Мы же не должны останавливаться. «Белый дракон» — это последний указатель на логово Ицпапалотль. Теперь она от нас не скроется.

— Женя! Женя Калабрин! Это ты?! Не узнал меня? Ну, даёшь!

Алик встрепенулся. Последние мгновения он провёл в какой-то отключке. Его воспоминания оборвались на том моменте, когда пассажирский отсек «Санкюлота» сжался и выбросил из себя Энка в некую чёрную дыру, куда спустя секунду был выброшен и он сам.

Теперь он находился уже не в экзокрафте, а лежал на поле, сплошь поросшем цветами. Он принюхался — пахло математикой. И откуда он знал, как пахнет математика? Но пахло именно ей. Дементьев приподнялся, и в разные стороны от него порхнули градусы, хаотично меняющие наклоны. Алик осмотрелся, но ничего не понял. Мир состоял не из форм, а формул. Точнее, из семантических факторов. Даже само понятие «мира» здесь не приживалось в связи с отсутствием целостности. Но у всего этого было что-то вроде основы, на которой непосредственно Алик и базировался, как некая обособленная структура. По крайней мере он мог отдавать себе отчёт в том, кем является и чего добивается.

Цветы уже были не цветами, а маленькими флажками, которые трепетали под несуществующим ветром. И при малейшем сосредоточении, фон менялся причудливыми, неустойчивыми «обоями». Энк находился рядом. Алик чувствовал его как искажающуюся чёрную кляксу. Подобно ему, сумеречник продолжал сохранять свою основу, трансформируясь лишь внешне. Более того, упрямый Энк до сих пор не оставлял попыток подобраться к нему. Однако это напоминало барахтанье в масле. Хоть они и находились рядом, оперативник до него не дотягивался.

— Ну и чего ты добился? — услышал Дементьев его голос. — Зачем всё это?

— Мне надоело с тобой общаться, — ответил Алик. — Я ухожу.

— Не позволю! — чёрная клякса поползла к нему, и от неё потянулось множество длинных чёрных игл.

Но Алик понимал, что это всего лишь блеф, и легко отстранился, осознавая, что отступает куда-то, не видя куда. Метаморфозы вокруг них стали непредсказуемо меняться. Фрагменты бредовых бессмыслиц цеплялись друг за друга как шестерёнки. И было понятно, что причинами изменений выступают Алик с Энком. Причём влияние они оказывают не фактом своих движений, а мыслями, кипящими в головах. Любое, даже самое незначительное переключение с одной мысли — на другую, порождало сдвиг в структуре метаморфоз. Воздух наполнили золотые блёстки, смахивающие на латунную пыль, летящую из-под напильника. Энк превратился в карикатурного горбуна с рогами на голове и ногами вместо рук. В то время как Алик почувствовал, что его голова стала рыбьей (он понимал это, хоть и не видел себя со стороны), а конечности преобразились в стебли, завершающиеся надутыми мешками. И эта странная система медленно поднимала его наверх — к плещущимся круговертям многомерных суперпозиций. Энк оставался внизу, хотя в данный момент было непросто охарактеризовать их положения с определённой точностью. Не исключено, что это Алика тянули вниз тяжёлые пузыри, в то время как Энк стекал за ним следом, кувыркаясь и чудно размахивая четырьмя ногами. Внезапно Дементьева озарила неприятная догадка, что в таком состоянии они оба могут быть подвержены взаимному синтезу, посредством соприкосновения. И тогда Энк навсегда останется частью его, а он останется частью Энка. Поэтому, во избежание подобного парадокса, следует не допускать их сближения, параллельно выходя на более конкретные формы гомогенной среды.

Алик напряг извилины, надеясь сознательно повлиять на структуру метаморфоз, но это оказалось невозможно, потому что метаморфозы подчинялись только своим, абсолютно неведомым правилам. Таким образом, Дементьев выпал в пространство, состоящее из мелких цветных шариков, и стал выглядеть как плоская, двухмерная картина абстракциониста. Следовавший за ним Энк превратился в улитку, которая не ползла вперёд, а просто растягивалась на бесконечную длину. И чем сильнее она растягивалась — тем тоньше становилась, беспомощно заворачиваясь в спираль. Алик повернулся к улитке в профиль и исчез из виду, поскольку не имел третьего измерения. И пока противник застыл в нерешительности, он отцепился от непосредственной лжеосновы и переместился в альтернативную, состоящую из перепутанных лестниц Эшера. Теперь он превратился в динную, тёмную фигуру с ногами, завершающимися острыми иглами, вместо стоп. Энк превратившийся в гигантскую медведку, заметил его и побежал следом, но так как они находились на разных лестницах, приходилось петлять, выныривая то из одной арки, то из другой. Гоняясь друг за другом, оба пару раз пробежались по одному и тому же лестничному пролёту, только с разных его сторон: один сверху, другой снизу. Окончательно запутавшись, Энк выбрал момент нахождения выше Алика, и попытался спрыгнуть на него сверху, но не долетел, превратившись в целый оркестр. С нестройными звуками музыки, он просыпался вниз, рикошетя от ступеней. Дементьев сделал над собой решительное усилие и вывернулся наизнанку, став алым маком. Точнее, только его венчиком, размахивающим лепестками, словно крыльями и летящим сквозь мириады работающих часов, кошек-копилок и пролистывающихся отрывных календарей. Собираясь воедино каплями подрагивающего мёда, Энк консолидировался, пытаясь настигнуть его, но лишь тяжелел и оседал в некую глубину, облепляемый огромными пчёлами со всех сторон. Подсознательно Алик понимал, что выход из метаморфоз уже близок. Нужно лишь продолжать стремиться вперёд. Он оказался прав. Пролетев через рой заблуждений, он развалился на части и просыпался обильным дождём над шевелящимися горами. А Энка утащило в хрюкающую воронку, оказавшуюся носом весёлого инопланетянина.

Вырвавшись из перебаламученного эфира, Алик сперва почувствовал, что у него наконец-то появились руки, в то время как всего остального по прежнему не было. Ну хотя бы руками уже можно было махать и цепляться. Эта мысль оборвалась вместе с ударом об твёрдую поверхность, выбившую из несуществующей головы остатки несуществующего сознания…

Трава. Высокая трава вокруг. Что это? Опять Терра Фоза? Нет. Там был какой-то сушняк. Здесь же сочные, мясистые стебли, высокие как рожь и пахучие. Чем же они пахнут? Нет, это больше не математика. Это вполне обоняемая вещь. Значит он больше не в метаморфозах. Его притянула какая-то зуна.

Открыв глаза, Алик смотрел на густые заросли тёмно-зелёной травы, окружавшей его, и понимал, что не может подняться. При этом он чувствовал своё тело и не ощущал каких-либо повреждений. Он так же не был связан, или опутан чем-то. Просто не мог двигаться. Или не хотел. «Что же это за запах?» — думал он. — «Знакомый. Но не пойму, где я его встречал?» Полежав ещё немного, он вдруг догадался. Таким запахом обладал наркотик, который ему дал конферансье с Кавине.

Что-то шуршало и мычало неподалёку, словно где-то паслись коровы. Дементьев хотел поднять руку, чтобы включить инфоком и связаться с Лишей, но у него ничего не получилось. «Что со мной?» — борясь с надвигающимся страхом, размышлял он. — «Я прикован. Полностью обездвижен. Я всё чувствую, но не могу пошевелиться. Почему? Что меня парализовало?»

Самым жутким оказалось то, что он прекрасно знал ответ, благодаря своему недавнему прозрению и восстановленной памяти. Он попал туда, где всё работает иначе. Туда, где вся его уникальность не значит ровным счётом ничего. И если в основной ноосфере он чувствовал себя бессмертным, то здесь, в этом проклятом месте, его жизнь уже была чистой случайностью. И мир постепенно решал эту проблему, растворяя его в себе.

Алику стало обидно. Он так много постиг и так сильно вознёсся, осознав свою сверхчеловечность, а теперь подыхает по такой глупой и нелепой причине. Как букашка, упавшая в воду. Кроме этой обиды он ничего не испытывал и даже в каком-то роде успокоился в ожидании, что скоро для него всё закончится.

Пара длинных, тонких суставчатых ног опустилась рядом с ним. Лицо покрыла тень. Алик слегка повернул глазные яблоки — эта возможность покамест была ему подвластна. Над ним нависало тёмное бочкообразное тело, снизу из которого торчали четыре коленчатые ноги.

— Я обнаружил его, — произнёс мычащий, словно засыпающий голос.

Тень увеличилась — существо подогнуло передние конечности, приблизив к Алику свою большую, бесформенную голову без шеи.

— Здравствуйте. Как Вы себя чувствуете? — осведомилось оно.

— Не могу… Двигаться, — ответил Алик.

— Понимаю Вас. Не беспокойтесь, — существо нагнулось ещё сильнее.

Снизу, в передней части его продолговатого туловища расплелись ещё две короткие конечности с тремя локтевыми суставами. Эти полущупальца-полуруки ухватили лежащего и подняли его над землёй, выше уровня травы. Существу было явно тяжело его поднимать. Оно сильно напряглось, а тонкие ноги-ходули задрожали.

— Мы нашли Вас вовремя, — промычал спаситель. — Теперь всё у Вас будет хорошо. Добро пожаловать на Квилакси, Алик Дементьев.

— Квилакси? Я на Квилакси? А откуда вы меня знаете?

— Мы многое знаем.

Алик вспомнил Маас, где он столкнулся с квилаксианцами, и ему стало не по себе. Та встреча была не случайной. Значит они знали про него ещё тогда. И каким-то образом передали информацию на родную зуну. Впрочем, квилаксианцы не казались ему враждебными, да и старик Василий отзывался о них по-доброму. Возможно, Алику даже повезло. Беспомощно вися в лапах мутанта, он смотрел как к ним, покачиваясь, приближается ещё несколько местных жителей, высоко поднимающихся над морем опасной травы.

— Потерпите немного, — приободрил его спаситель.

— Послушайте… Со мной был ещё один. Мы вместе выпали из метаморфозной бури.

— Кроме Вас никого не было. Мы Вас ждали и Вы появились вовремя. Один.

— Я ничего не понимаю.

— Успокойтесь. Вы под нашей защитой.

Остальные квилаксианцы приблизились к ним и наперебой принялись здороваться с Аликом, справляясь о его самочувствии. Один из них принёс нечто, напоминающее кислородную маску и надел её на голову Дементьева. При этом, прозрачная, полужидкая маска расплылась по его коже, заполонив все её открытые участки. Но воздух каким-то образом проходил сквозь неё беспрепятственно, фильтруясь и очищаясь. Алик сразу почувствовал приток сил.

— Гости на Квилакси сразу снабжаются индивидуальными фильтрокомплектами. Но Вы прибыли нестандартно, — сообщил тот, кто его держал. — Меня зовут Омниус. Сейчас подойдёт драйдаль.

Дементьев подумал, что драйдаль — это другой квилаксианец, но оказалось, что это плоская блинообразная тварь с гирляндой маленьких глаз и четырьмя очень длинными ногами, словно у водомерки. Когда она подошла, Омниус заботливо положил Алика ей на голову, после чего облегчённо выпрямился. Драйдаль был очень грузоподъёмен и очевидно выполнял для квилаксианцев роль лошади. Приняв Алика, он пошагал вперёд, плавно раскачиваясь из стороны в сторону. А сопровождающие квилаксианцы составили небольшой эскорт. Алик с удивлением чувствовал, как быстро восстанавливается, обретая власть над собственным телом. Он уже мог двигаться и сумел даже усесться поудобнее на широкой и гладкой голове драйдаля.

— Разве метаморфозная буря не затронула вашу зуну? — спросил он у бредущего рядом Омиуса.

— Нет. Такие бури нам не страшны. Квилакси независима от фрактальной активности. Это противоположная точка надсистемного основания. Поэтому энтропия для нас не является постоянно расширяющейся величиной, а совсем наоборот. Наш негэнтропийный мир поглощает её.

— Разве такое возможно?

— В ноосфере — да. Информационная энтропия, в данных условиях, грозит скорым коллапсом. Поэтому необходимы обратные процессы — деструктурирующие и рассеивающие критически накапливающуюся информационную массу.

— Получается, что вы живёте в обратном порядке?

— О, нет. Мы живём как все. По унаследованному принципу жизни. И развиваемся аналогично другим разумам. Ведь мы попали сюда из обычного мира людей не по своей воле. С тех пор, вся жизнь лакси заключается в непрерывной борьбе за выживание. Вряд ли кому-то приходилось жить тяжелее, чем нам. И сейчас мы прикованы к своему миру навсегда. Мы научились временно покидать его, путешествуя по другим мирам, но при этом мы постоянно связаны с Квилакси. Нам уже никогда не стать обычными людьми. Впрочем, этого уже давно никто не желает. Ибо мы отыскали новый путь и нашли то, о чём другие не могут и мечтать.

— Зуна изменила вас. Изуродовала, — как можно осторожнее, чтобы не обидеть собеседника, посочувствовал квилаксианцам Алик.

— Ну что Вы, — ответил Омниус. — Напротив, мы стали совершеннее. Для Вас наш облик конечно же непривычен и дик, но поверьте, он гораздо удобнее и практиченее старого, человеческого облика. Если бы люди, как и лакси, начали пытаться жить разумом, а не плотью, они бы тоже, рано или поздно, эволюционировали в нечто подобное. Лакси долго жили плотью, и потому едва не вымерли. К великому счастью, та эпоха закончилась, уступив место новому порядку, сделавшему всех лакси счастливыми и самодостаточными.

— Опять утопия…

— Вовсе нет. Наш мир кажется вам утопией, потому что вы находитесь в условиях более низкой социально-экономической формации и не в состоянии воспринимать более высокие без скепсиса. Лакси представляют из себя общество, отличающееся от вашего не только культурой и идеологией, но и мировоззрением. Это не бахвальство, не подумайте. Просто мы другие. И живём по-другому.

Алик повернул голову и увидел, как чуть поодаль, параллельно с ними движутся очень высокие существа с узкими хоботами, клубнеобразными телами и четырьмя такими же тонкими, комариными ногами, как у квилаксианцев. Только гораздо длиннее. Существа эти походили на шагающие вышки.

— А это кто? — указал Дементьев.

— Далитерии. «Териум» — «зверь», «Дали» — художник-сюрреалист, который рисовал подобных существ. Видите, как всё просто? Эти животные безобидны, если не приближаться к их ногам. У них там ядовитые шипы.

— Завораживающе они… Идут, — признался Алик. — Если я буду создавать свой мир, то непременно добавлю их в него.

— Не думаю, что квилаксианская фауна пригодится вашему миру, — принял всё за чистую монету Омниус.

— Ну а что такого? Капусту вы уже экспортируете.

— Мы были вынуждены. То, что происходит во внешней ноосфере касается и нас тоже. Мы до последнего держались в стороне, оберегая гегемонию внешних миров от пагубных влияний Квилакси. Но потом кризис распространился настолько сильно, что оставаться не у дел мы больше не могли. Но это, увы, не решение проблемы.

— Можно ли её вообще как-то решить? — печально усмехнулся Алик.

— Вам виднее. Мы Вам поможем чем можем. А дальше действуйте самостоятельно.

— Что значит, «мне виднее»? — Дементьев повернул голову и открыл от удивления рот, откуда ни возьмись, впереди появился чудесный город. Окружённый зелёным, ядовитым морем, он напоминал остров, растущий ввысь капсулообразными сталагмитами блестящих домов, словно покрытых хромом, или серебром.

— Что это за город? — прошептал поражённый гость. — Наимагон? Квилаилкан?

— Ни то, и ни другое. Перед вами Индемемнон, — вдохновенно ответил Оминус.

— Не может быть…

Да, это был Индемемнон — священный город квилаксианцев. На Квилакси было немало городов, и в большинство из них пускали кого угодно, но этот город оставался недоступным для пришельцев извне. И то, что он возник словно из ниоткуда, как мираж, могло говорить только о том, что Индемемнон был спрятан от недостойных глаз. Поэтому на протяжении всей своей истории он оставался чем-то вроде мифа.

В своих вернувшихся воспоминаниях Алик откопал информацию о том, что священный город смертельно опасен для всех, кроме непосредственно жителей этой беспощадной зуны. И квилаксианцы никого туда не приглашали по вполне объективным причинам. Но как же быть с ним самим?

— Разве я, чужак, могу ступать на территорию священного города?

— Не беспокойтесь. Священные города опасны для разума обычных людей. Но Вы — не обычный, — ответил Омниус. — Вас защищает Ваша сумеречная сущность. Если бы не она, Вы бы не вышли из метаморфозной бури. И даже если бы вышли, то непременно претерпели бы жуткие мутации. Но Вы сумели собраться в изначальную форму. А если метаморфозы на смогли Вас исказить, то излучение ядер Индемемнона не навредит Вам и подавно.

— С чего такая честь?

— Это не привилегия. Это вынужденная мера. Обусловленная сложившейся ситуацией.

Постепенно, на шатающейся голове драйдаля, Алика начало укачивать и ему всё меньше хотелось разговаривать, или слушать, хотя вопросов оставалось ещё очень много. По мере того, как они приближались к стенам Индемемнона, город выглядел всё футуристичнее. Огромнейшие здания напоминали перевёрнутые колбы гигантских термосов. Всевозможные вышки с растопыренными антеннами, торчащие между домов, замысловато соединялись друг с другом. Никакого транспорта не было. Стаи птиц, летающие между домами на определённых высотах, оказались парящими квилаксианцами. Каким-то образом они умели летать без крыльев.

— Вы летаете? Но как? — подавив тошноту, спросил Алик у Омниуса.

— Очень просто. При помощи гравикордов. И только на территории города. Там всё покрытие сделано из специального композита, преобразующего гравитационное воздействие зуны. А гравикорды просто настраиваются на нужную высоту. Как видите — никаких отрицательных техногенных воздействий и никаких транспортных коллапсов. Даже улицы как таковые нам больше не нужны. Само их понятие для нас осталось в прошлом.

Они приблизились к стене, которую назвать «стеной» можно было лишь условно. Скорее, это выглядело как некое энергетическое поле, отделяющее город от царства квилаксианской травы. Судя по поясу жутких, чёрных колючек, похожих на горелый терновник, обрамляющий эту преграду, трава до сих пор не сдавалась и продолжала пытаться прорасти на городской территории, однако бдительные службы планомерно отбивали её настойчивые атаки.

Драйдаль остановился, загудел, присел до земли, и чуть наклонил свою голову, позволив Алику скатиться с неё вниз. Под ногами хрупнули колючки. Полуистлевшие иглы до сих пор пытались впиться в одежду, но прочности им уже не хватало и они ломались. Испытывая головокружение, Дементьев покачнулся и ухватился за ногу Омниуса, чтобы не упасть.

— Постойте немного, — понимающе произнёс тот. — Отдышитесь. Скоро Вам станет легче.

Это оказалось правдой. Муть в голове быстро оседала, возвращая ясность. Тем не менее, Алику сильно хотелось поскорее уйти с неприятной травы. Омниус понял его и немного приподнял переднюю ногу, словно указав на заграждение. То послушно выгнулось коромыслом, приоткрыв проход в город. Дементьев отцепился от квилаксианца и неуверенно пошёл в образовавшийся проход. Местные спокойно шагали за ним следом.

Нога упруго ступила на гладкую, словно отполированную, белоснежную поверхность городского тротуара и тут же почувствовала, как её что-то подталкивает. Словно в подошву откуда-то снизу дул сильный поток воздуха. Квилаксианцы, передвигавшиеся по земле, почти не шевелили конечностями и лишь слегка перебирали ими, словно отталкиваясь от пола носочками. А сами тем временем расслабленно плыли вперёд с очень целеустремлёнными взглядами.

Проход закрылся, окончательно отделив их от бесконечного поля. Разглядывая зеркальные дома и видя в каждом из них своё отражение, Алик чувствовал глубокое воодушевление и даже причастность. Квилаксианцы свободно пролетали сквозь стены, словно привидения. Это говорило о том, что их здания, не имеющие ни окон, ни дверей, одновременно открыты и закрыты причудливыми зеркалами стен. Никто из жителей города никуда не торопился. Алик слышал их голоса, доносящиеся отовсюду: тихие, вежливые, деликатные. И ещё смех. Особый, приятный уху. Не имеющий ничего общего с кретинским гоготом кавинеанцев. Словно журчание воды, он как минимум заставлял улыбнуться, даже не зная его причину.

— Когда-то я был на Квилакси, по работе, — признался Дементьев Омниусу. — Давно. Тогда зуна была ещё другой. И квилаксианцы были другими. Теперь тут всё изменилось.

— «Квилаксианцами» нас называют пришельцы. А друг-друга мы называем «народом лакси», — ответил провожатый. — Не существует уз крепче нашего единства. Оно даёт нам силы развиваться и совершенствоваться. Вокруг нас сотни великих библиотек, учебных заведений, научных лабораторий, театров и мастерских. Каждый лакси свободен в выборе своего самосовершенствования. Когда-то мы форсировали этот процесс, поднимая свою культуру из хаоса древних заблуждений, теперь же в этом больше нет надобности. Потому что менталитет наш изменился вслед за формацией, и из вершины превратился в её опору.

— Поразительно.

Алик никак не мог поверить в то, что мир квилаксианцев существует без подвоха. Жители были действительно счастливы и он чувствовал счастье каждого из них. Не поддельное, не вызванное побочными влияниями, или психотронным одурманиванием, не показное. Настоящее. Нет, квилаксианцы не выглядели исключительно жизнерадостными и беззаботными. Большинство из них чем-то тяготилось и это было заметно из обрывков их бесед. Но все эти недовольства выглядели так наивно, по сравнению с проблемами среднестатистических людей, что следовало признать — квилаксианцам действительно больше не о чем переживать. Кто-то из них переживал, что забыл сказать «до свидания» профессору, прочитавшему увлекательную лекцию, кто-то расстраивался, что не успеет попасть сразу на два киносеанса с научно-популярными фильмами, кто-то сожалел, что не смог попасть в группу археологической экспедиции, отправленной на какую-то дальнюю зуну. Им что, болше не о чем было печалиться?

И этот вопрос вызвал у Алика некоторую зависть, что тут же заметил внимательный Омниус.

— Вам здесь нравится, Алик Павлович?

— Сложно сказать… Вернее, сложно признать, — Алик смущённо засмеялся.

— То, что Вы видите, результат долгой борьбы. Вы шагаете по толстому слою застывшей квилаксианской крови, подарившей нам всё это.

— Разве вы пришли к этому не эволюционным путём? Судя по характеру народа лакси — добрее его в ноосфере никого не существует.

— Доброта — это памятник жестоко убитому злу, — ответил Омниус. — Цена доброты — всегда выше цены зла. Мы стали добрыми не из-за своей ментальности, а из-за понимания, что иного выбора у нас нет. Потому что зло, в любом своём объёме, уничтожит наш мир рано или поздно. Теоретически, люди тоже придут к созданию мира, подобного нашему. Когда-нибудь. Через несколько тысяч лет. Если не позволят злу уничтожить друг друга раньше. Потому что другого пути развития не существует. Лакси это доказали. И, как видишь, оказались правы. Не из-за того, что мы умнее. А из-за того, что условия, в которых мы оказались, поставили над нами жестокий эксперимент. Вопреки мнениям многих теоретиков, эволюционное достижение новой прогрессивной формации оказалось мифом. Поскольку сложившиеся устои никогда добровольно не сдают своих позиций. А лишь трансформируются, принимая всё более хитрые, извращённые и губительные черты. Поверьте мне, благо достигается только борьбой, счастье — достигается горем, а спасение — уничтожением.

— Я не верю, что не существует других способов.

— Это Ваше право.

Они шли по хрустальной набережной, вдоль ртутной реки. За время этой прогулки, к ним раз пять подлетал маленький дрон, с вопросом, не проголодались ли они, и не испытывают ли жажду? Омиус объяснил, что каждый житель города получает пищу и напитки совершенно бесплатно, по мере возникновения желания. Алика удивило, что при этом никто из квилаксианцев не пользуется такой халявой и не обжирается. Когда он об этом спросил у проводника — тот долго смеялся. Оказалось, что дроны, помимо развоза продуктов, снабжены медицинскими датчиками и умеют анализировать физическое состояние граждан. Тем, кому грозит ожирение, выдаётся исключительно диетическая пища, в которую добавляются спецдобавки, заглушающие голод. Излишний вес для квилаксианцев — серьёзная проблема, ведь тяжёлую тушу тонкие ножки таскать не в состоянии, и бедный мутант становится обездвиженным. Когда-то, богатые жители зуны могли себе такое позволить, лёжа всю жизнь на мягких подушках, окружённые заботой слуг. Теперь же, когда классовое неравенство было полностью ликвидировано, здоровый образ жизни стал для лакси делом необходимым.

— И всё же, Омниус, куда мы идём? — Алик с трудом отвлёкся от местных чудес.

— Мне было приказано отвести Вас к Кара-Дере. Церебрарию первого кризис-центра. У него есть к Вам разговор. Не бойтесь, это в Ваших же интересах.

— Обычно подобные выражения пахнут большими проблемами.

— Не в этом случае… Впрочем, большие проблемы сейчас нависают над всеми нами. Боюсь, что услуга лакси окажется для Вас «медвежьей», но никакой альтернативы ни у нас, ни у Вас, попросту нет. Я не знаю, что Вам предложит церебрарий. Это секретная информация. Но мне доподлинно известно, что без нас Вам не справиться.

— Вот значит как, — уныло кивнул Алик. — Я опять чья-то разменная монета?

— Как и я. Как и все остальные, — ничуть не сконфузился Омниус. — Так уж заведено. Если ты не способен управлять флуктуациями судьбы, значит она будет управлять тобой.

Дементьев хотел что-то возразить, но не стал.

Чем дальше они удалялись вглубь фантастического города — тем удивительнее тот становился. Лёгкие, словно паутина, оптоволоконные кабели переплетались над их головами, не мешая пешелётам двигаться по своим невидимым путям-эшелонам. Странные кристаллы, разной величины, расставленные на площадках, незримо пульсировали. Алик сперва принял их за памятники, или декорации, но потом, присмотревшись и прислушавшись, понял, что это фонтаны. Информационные фонтаны, из которых вместо воды били потоки информации. Они заменяли видеоэкраны и музыкальные колонки, проецируя в голову, вместе с изображением и звуком, настоящие ощущения. И достаточно было лишь немного задержаться возле какого-нибудь кристалла, чтобы за пару секунд впитать что-то полезное и познавательное. Маленькие, весело искрящиеся кристаллики, транслировали информацию для детей. Большие же, не отличающиеся излишней пестротой, доносили информацию до взрослых. И разум сам тянулся к ним, в стремлении задержаться хотя бы на пару минуток, чтобы усвоить побольше интересного. Но надо было идти дальше.

Транспортного сообщения в Индемемноне не было. Машины не требовались, в связи с тем, что жители быстро перемещались по городу и без них, а грузы транслировались между точками посредством автоматических дронов. Всё движение пешелётов было грамотно систематизировано. В кажущемся хаосе их перемещений царила точность и упорядоченность. В то же самое время, откуда-то из-за дальних зданий ежесекундно вылетали экзокрафты, которые подобно ракетам уходили ввысь. Навстречу им, из поднебесья падало такое же количество призуняющихся экзокрафтов. Оставалось только поражаться, насколько интенсивным был экзотранспортный обмен Квилакси с другими зунами. Тягаться с ним мог разве что огромный Маас. Алик испытал невольную надежду на то, что одним из этих экзокрафтов может оказаться «Одалиска». Но эта надежда была глупой хотя бы потому, что даже если бы Фархад и прибыл на Квилакси, он бы уж точно не стал призуняться в Индемемноне.

Так или иначе, они приближались к финишной черте своего променада. Глянув себе под ноги, Алик едва не подпрыгнул, обнаружив, что пол состоит из абсолютно прозрачного стекла, уходящего вглубь на десяток метров, а дальше, под ним, подобно туннелям муравьиной фермы, лежат бесконечные переплетения городских коридоров, освещаемых лампами разных цветов. Тысячи жителей перемещались по ним. Параллельно внутренним путям были проложены трубы и кабели коммуникаций — все в идеальном состоянии. Глубже — виднелись широкие штреки, по которым носились метрокапсулы с пассажирами. А уже под ними, в свою очередь, можно было разглядеть признаки некой высокотехнологичной инфраструктуры, различимой уже едва-едва.

— Мы пришли, — отвлёк Алика Омниус. — Это здесь.

Вскинув голову, Дементьев остановился, увидев перед собой шар огромной величины, который висел в метре над поверхностью, не касаясь стеклянной земли. Края его не задевали окрестных зданий, хотя они и располагались вокруг почти вплотную. Поверхность шара имела всё тот же хромированный отлив, подобно фольге, и слегка колыхалась, словно надувная. Казалось, что если дотронешься до неё пальцем, то она легко продавится внутрь. Высота этого шара была не менее двадцати пяти метров. Когда Алик попытался окинуть его взглядом, то прочитал название «Кризис-центр», после чего сам же и удивился — где он смог это прочитать? Ведь ни надписей, ни картинок, ни каких либо обозначений на шаре нанесено не было. Он был гладкий и однородный. Тогда Алик понял, что название каким-то образом передавалось ему в мозг посредством особого излучения. Все здания в Индемемноне имели достаточную информативность — стоило лишь приблизиться и сконцентрироваться на них. Вот и теперь, Алик прекрасно понимал, что перед ним именно здание, а не просто титанический шар, левитирующий посреди стеклянной площади.

— Заходите пожалуйста, — вежливо пригласил его Омниус.

— Куда? — растерялся Дементьев, рассматривая своё отражение в шаре. — Я не понимаю.

— Тогда ступайте за мной.

Квилаксианец поднял правую переднюю ногу и пронзил ею дрогнувшую поверхность сферы. По проколу пошли круги колебаний. Омниус погружал свою конечность всё глубже, пока не утопил её целиком, а затем и сам провалился через странную оболочку. Алик последовал за ним. Сперва погрузил в сферу свои руки, и не почувствовав никаких негативных ощущений, окунулся в неё с головой после чего… Очутился в просторном зале, где его встретил Омниус и группа квилаксианцев, покрытых яркими, блестящими попонами. По традиции, все очень вежливо поприветствовали визитёра.

Внутри Кризис-центра царила иная атмосфера, нежели на улице. Здесь дышалось гораздо легче, наблюдались гравитационные изменения, а вся внутренняя полость сферы была заполнена множеством циркулирующих шаров-комнат, которые непредсказуемо перемещались, то и дело соприкасаясь друг с другом. Так же было понятно, что несмотря на кажущуюся доступность, сюда не мог проникнуть кто попало. Шарообразное здание было полностью изолировано.

В шаре-холле находились места для ожидания, куда Алика пригласили в первую очередь. Там было выстроено что-то вроде бара, которым заведовал паукообразный робот, колдующий за высоченной стойкой, больше похожей на стену выше человеческого роста. С внешней стороны этой стены располагались в ряд такие же высокие столбики с округлыми вершинами, сделанные из чего-то молочно-глянцевого, похожего на пластик, или на отполированную кость. Алик бы так и не догадался, для чего они предназначены, если бы не увидел, что несколько квилаксианцев сидят, взгромоздившись на них сверху. При этом, их расслабленно-вытянутые ноги спокойно свисали, едва не дотягиваясь до пола. Квилаксианские кресла были созданы удобными для квилаксианцев, а не для людей. Тем не менее, Алик, чтобы не ударить в грязь лицом, уверенно подошёл к одному из столбиков и попытался неуклюже на него вскарабкаться. Видимо со стороны это выглядело очень забавно, потому что пара квилаксианцев испустила невольные смешки, на что остальные немедленно зашипели, делая им замечание. А один из местных подошёл к Алику сзади и, подхватив его под мышки щупальцами, аккуратно усадил на округлое сиденье, которое тут же приняло форму седалища и оказалось неожиданно удобным. Волновало лишь отсутствие спинки, оставляющее возможность нечаянно опрокинуться вниз с этой высоты, но Дементьев к этому быстро привык.

Робот любезно предложил ему какой-то безалкогольный напиток, пришедшийся гостю по вкусу. Окончательно успокоившийся Алик начал изучать развешенные повсюду призмы, излучающие всевозможную информацию.

Окружавшие его квилаксианцы, казалось, страдали от безделия. Они слонялись из стороны в сторону, время от времени подходили к кристаллам и лампам, задумчиво их рассматривали, после чего вновь отходили от них. В общем, вели себя абсолютно бесцельно, как мухи в закрытой банке. Но это тоже оказалось заблуждением. Когда Алик сосредоточил свой разум, восседая на высоком столбе, он начал чувствовать некую вибрацию, исходящую от присутствующих. Словно едва ощутимые токи, эти волны шли от них в разных направлениях, создавая что-то вроде цепи. И хоть квилаксианцы молчали, между ними продолжал идти непрекращающийся обмен какой-то информацией. Это напоминало встречу интеллектуалов, успевших узнать друг о друге так много, что им для общения перестала требоваться речь и теперь они могли понимать друг друга с полувзгляда. Квилаксианцы вовсе не бездельничали. Они были заняты чем-то важным и нужным, причём каждому из них в этой работе отводилась вполне определённая роль.

Раздумывая над этим, Алик пропустил обращение, адресованное ему самому. Это обращение было произнесено не словами. Одна из комнат, пристыковавшаяся к шару-холлу, как будто позвала его, но он не отреагировал. Тогда зов повторился. Теперь Дементьев был уверен, что услышал именно призыв, но по прежнему не мог понять, как на него реагировать. В конце концов на помощь ему пришёл услужливый Омниус.

— Церебрарий ждёт Вас, — сообщил он. — Пожалуйста, пройдите в его кабинет.

Не дожидаясь, когда его спустят, Алик самостоятельно спрыгнул со столбика и направился в сторону пристыковавшегося шара-кабинета. Омниус за ним не пошёл. Эта беседа должна была проходить конфиденциально.

Буря улеглась, отступив за Никтопийский предел, но «полог» Цервадана оказался знатно потрёпан. Всё небо представляло из себя сине-розовые лохмотья, с которых нескончаемым пеплом осыпалось нечто едкое и рассыпчатое. Громкоговорители на крышах каждый час предупреждали жителей об опасности, настоятельно рекомендуя им покидать свои дома только в защитной одежде и обуви. А так же обязательно с зонтиками.

За время метаморфозного безумия, охватившего сектор фрактала, Цервадан успел принять немало экзокрафтов, спрятавшихся здесь, как в единственной тихой бухте. Кто знает, скольким из них так и не удалось добраться до сюда и пришлось навсегда сгинуть в хаосе.

Экипаж «Одалиски» использовал эти драгоценные часы затишья в качестве последней передышки, за которой их ждал финальный рывок. Связавшись с коллегами из Сакрариума, Лиша получила внезапно хорошие новости. Оказалось, что сальвификариям удалось выяснить координаты таинственных аномалий, поглощающих целые миры. Все эти, так называемые, «сцилловы пасти», оказались результатами психогенно-оптических наложений из-за сдвига в структуре фрактала, и на деле являли собой одну единственную воронку, разросшуюся настолько, что скрыть её уже не представлялось возможным. Но, что самое важное, координаты этой воронки практически совпадали с координатами мира Хундхёлль, о котором поведала Поросль. Все сомнения окончательно отпали. Ицпапалотль находится там. И если она выходила на связь с Аликом не прямо с Хундхёлля, то явно делала это в непосредственной близости от него.

Было жарко и душно. Изуродованная оболочка зуны нарушила климатическую систему, в результате чего движения воздушных масс почти прекратились. Боцману досталась самая неприятная доля — ремонт обшивки и чистка фильтров, в том числе отвечающих за работу кондиционеров. В то время как остальные члены команды находились внутри экзокрафта, где были хотя бы вентиляторы, несчастный штурман ползал по корпусу, как блоха по собаке, в сплошном закрытом комбинезоне, да ещё и с ящиком инструментов впридачу. Он кряхтел, пыхтел, и обливался потом, время от времени матеря непонятно кого.

Фархад, напевающий какую-то суфийскую песню, в это время возился в кабине, заменяя погоревшие предохранители, и параллельно настраивая сбившуюся навигационную систему.

Лиша сидела на стуле, в кают-компании, забросив голые ноги на стол. На ней был надет красный купальник и рваные джинсовые шорты. Сама же девушка выглядела растрёпанной и усталой. Без косметики, с нечесаными волосами, развеваемыми вентилятором. Видимо такой вид сейчас больше всего соответствовал её внутреннему состоянию.

Вежливо постучав костяшками пальцев в стенку за дверью, Василий Лоурентийский покашлял пару раз и только после этого решился подойти к своей подруге-небожительнице.

— Лучезарная, — произнёс он.

Но Лиша не обращала на него внимания. Таращась в потолок, она задумчиво грызла ноготь. По её лицу медленно ползли капельки пота.

— Я не вовремя? — вытирая лоб тряпицей, вновь заявил о себе старик.

— А? Старый друг? — всё так же не поворачиваясь к нему, хриплым голосом откликнулась Лиша. — Чего хотел?

— Сейчас, пока у нас есть минута, чтобы поговорить, — тщательно подбирая слова, Василий выдвинул стул напротив неё и виновато сел. — Мне бы хотелось поделиться своей радостью. Я наконец-то придумал последние строчки!

— Строчки? Какие строчки? — Лиша, казалось, была где-то далеко и лишь своей оболочкой продолжала оставаться здесь.

— Строчки гимна. Гимна в твою честь, о-лучезарная Ал Хезид!

— А-а, — едва заметно кивнула девушка. — Ну-у, это хорошо. Я рада за тебя, старый друг.

— Так послушай же их! — заёрзал от нетерпения старец.

— Давай позже, ладно? У меня сейчас голова занята другими мыслями.

— В таком случае прошу простить, что потревожил, — Василий хотел было подняться, но Лиша вдруг резко остановила его жестом вскинутой руки.

— Подожди. Не уходи. Давай поговорим об Алике.

— О ЛаксетСадафе? Но я всё уже рассказал. То, что видел собственными глазами, прежде чем судьба разделила нас с ним.

— Я не об этом. Мне интересно твоё мнение, относительно его. Ты ведь долго ему не доверял. Ты и сейчас в нём сомневаешься. Это неспроста. И твоему чутью я всегда доверяла, иначе бы не пригласила в этот поход. Скажи мне, Василий, кто он теперь?

Старик не сразу понял суть вопроса, но не стал переспрашивать, предпочтя этому самостоятельное домысливание. Лиша никуда не торопилась и спокойно ждала, пока он несколько минут сопит, шевеля бровями.

— Если метаморфозы не растворили его, то он может стать кем угодно, — наконец произнёс Василий.

— Мы с тобой здесь. Мы всё те же. И мы не растворились. Значит и он не растворился, — с загадочной улыбкой ответила Лиша. — Но кто он теперь?

— Друг. Я надеюсь.

— И я надеюсь, что друг… Как же странно это звучит. Друг. Он и… Друг. Без легенды, без конфабуляции, без закрытой памяти и ложных смыслов. Калибан никогда не был ничьим другом. Само понятие дружбы низводилось им до примитивной химии, возникающей в обществах, основанных на классическом социуме. Я тоже так считала когда-то. А ещё раньше — не задумывалась об этом вообще. Ну, до того как… — она вздохнула и прикрыла глаза ладонью, после чего провела ею вниз — до подбородка, стирая капельки пота, текущие по лицу. — Потом всё изменилось. И я поняла то, чего раньше не понимала. Я это поняла, а он — нет. Парадокс.

— Ты называешь меня «старым другом». Для меня это честь, но ведь я понимаю, кто ты и кто я, — стараясь не поднимать на неё смущённых глаз, пробормотал старик.

— Ничего ты не понимаешь, — устало запрокинула голову Лиша. — Я всегда называю вещи своими именами. У сальвификариев нет друзей. Они им просто не нужны. Зачем, если у них есть братья? Но братство — это не то. Примерно как и у людей, которые родственников не выбирают. Кровь может связывать, но чем дальше торчит сучок генеалогического дерева — тем эта связь слабее. И даже если твой брат — негодяй, с которым ты бы в любой другой ситуации не стал общаться ни при каких обстоятельствах, тебе приходится взаимодействовать с ним, потому что так надо. Потому, что кто-то поставил тебя в такие условия. Дело не в том: хорошо это, или плохо. Дело в том, что это — безальтернативно. Пока ты принимаешь это не задумываясь — всё кажется логичным. Но стоит только задуматься… Ох-х… Мои братья считают это ересью. Я же считаю это даром. Ведь если два брата не дружат, то они останутся чужаками даже не смотря на одинаковую кровь. Ты думаешь, я несу чепуху? Ничего не отвечай. Я вижу всё по твоему лицу. И потому затеяла с тобой эту беседу. Просто для меня всё это в новинку. Я пытаюсь в этом разобраться, но пока безуспешно. Я хочу отыскать струнку в своей душе. Ту самую, что должна звенеть. Она есть, я её чувствую, но нащупать никак не могу. Мои чувства всегда были симуляцией. А я хочу, чтобы они стали искренними. Понимаешь, старый друг?

— Надо ли тебе это, о-лучезарная?

— Почему бы и нет? На протяжении всей человеческой истории, чувства являлись величайшей силой, мощнейшим локомотивом, толкающим вперёд науку, культуру, цивилизацию. Раскрыть весь потенциал разума у людей получалось только под напором движущих ими чувств. Творить величайшие подвиги помогали только чувства. Всякий раз сталкиваясь с подобными вещами, я пыталась узнать, как люди этого добиваются? Ведь зачастую ни логика, ни здравый смысл, ни принцип самосохранения — не являлись детерминантами грандиозных свершений. И я не находила основы, кроме неких психических импульсов, порождаемых чем угодно и кем угодно, абсолютно непредсказуемо. Люди всегда были увлечены, озабочены, взволнованы, взбудоражены и влюблены. Следуя принципам нелинейной логики, им удавалось совершать то, что никому не под силу, поражая нас — сальвификариев. Мои братья считают это причинами технологических сбоев, вызванных дестабилизирующими погрешностями, иногда возникающими в структурных матрицах зёрен, внедряемых ведомственным элементам. Но я с этим не согласна. Я уверена, что научившись чувствовать, я научусь преодолевать доселе недоступные мне преграды, во имя равновесия. Скажи мне, человек, права ли я?

— Чувства… — Василий задумался. — То, что чувства могут дать тебе силу — это правда. Но в наших чувствах сокрыта не только сила, но и слабость. И неизвестно, чего в них больше. Идеала можно достичь, грамотно балансируя между чувствами и здравым смыслом. Но эти весы невозможно отрегулировать. Никому из людей этого не удавалось в полной мере. Всё равно, куда-то их в итоге да опрокидывало. Разумеется, ты стоишь выше нас, лучезарная. И кому как не тебе подвластно найти эту тончайшую соразмерность и незыблемый паритет. Но даже если ты их найдёшь, риск всё равно останется. Ибо чувства свои не всегда возможно укротить. Вспомни, что было когда твоя носительница предала тебя?

Лиша грозно сверкнула на старика глазами, заставив того вздрогнуть, но тут же остепенилась, и злобную маску сменила слегка виноватая улыбка.

— Прошу прощения, — произнесла она. — Увы, единственное чувство, которое пока что во мне прижилось — это гнев. Он самый простой. Задумываться не надо. Просто впадай в ярость, когда кто-то тебе перечит, либо напоминает о неприятных вещах. А затем наблюдай, как все трясутся от страха и пятятся. Очень забавное зрелище. Но, разумеется, не в данном случае. Я чуть было не сорвалась на тебя, старый друг, и сожалею об этом. Ведь ты напомнил мне о том нехорошем случае, не для того, чтобы задеть мою честь?

— Безусловно, лучезарная! Я не хотел… Прости старого дурака, — губы Василий затряслись.

— Всё-всё, успокойся. Видишь? Я улыбаюсь. Улыбка — это признак доброго расположения. Я это точно знаю. Поэтому не бойся. Мне ясна цель твоего вопроса. Ты хотел узнать, что я испытала во время того предательства, дабы проанализировать мою способность управлять собственными чувствами. Так?

Василий пару раз кивнул.

— Что тебе сказать? Когда Ольга Вершинина отреклась от меня, она не отдавала себе отчёта в содеянном. А когда Геннадий Осипов растоптал меня ботинком — им двигал один только страх. Подумать только. Такой большой, взрослый мужчина, не побоявшийся даже Хо, вдруг испугался маленькой безобидной ящерки… Систематика человеческих фобий воистину непостижима. Но дело, разумеется, не в этом. Свершившееся предательство было неосознанным.

— Но твоя носительница знала, кто ты!

— Знала, но не верила в это. Когда же поверила — стало уже поздно. Я не успела её спасти. Приходилось действовать в условиях крайне ограниченного времени, агрессивной среды и предельной минимизации полномочий. Но я и не рассчитывала на многое. Сделала всё, что смогла, — Лиша убрала ноги со стола и продолжила. — Не думай, что я перед тобой оправдываюсь. В тот момент, когда Калабрин передал меня, я вообще хотела выйти из игры, так как это не входило в мои планы. И это не было предопределено прогнозом. Согласно протоколу, в подобных случаях сальвификарий оставляет за собой право принимать, или не принимать нового носителя. И логично было бы отказаться от передачи, более не связываясь с обречёнными вээлами. Но в последний момент я передумала.

— Почему?

— Из любопытства. Вершинина была мне не интересна. В ней не было ничего, что могло бы меня привлечь. Бывают такие люди, старый друг, которые внешне создают вокруг себя ореол необычности и нестандартности, в то время как внутри — ровным счётом ничего из себя не представляют. Вершинина была именно такой. Типичный случай психомимикрии, для привлечения партнёров противоположного пола, обожающих подбирать ключики к пустой коробочке. Мне же от этого не было никакой пользы. Но внезапно мне захотелось узнать, что же находится с другой стороны? Я проанализировала чувства Калабрина по отношению к Вершининой, и для полноты картины мне требовалось проанализировать чувства Вершининой к Калабрину. Результат меня весьма удивил. Но дело опять не в этом. Ты хотел знать, что я испытала, когда меня выбросили?

Василий промолчал. Тогда Лиша со вздохом продолжила:

— Разочарование, досаду, грусть. Я даже плакала. Но истинной причиной моей меланхолии выступало непонимание. И ощущение того, что я не способна разобраться в, казалось бы, простейших вещах. Я винила в первую очередь себя, а не их. Хотя это мне и не свойственно. С той поры мне ещё сильнее захотелось разобраться в загадке человеческих чувств. Научиться анализировать их не с позиции технической логики, а непосредственно. Так, как это делают сами люди. Это стало моей навязчивой идеей.

— Но лучезарная… Навязчивые идеи — это проявления психической болезни, — осторожно произнёс Василий.

— А кто сказал, что я психически здорова? — Лиша звонко рассмеялась.

— Не стоит играть с низменными материями примитивного мира.

— Я и не играю. Ты хотел узнать, насколько чувства ослабили меня? Они меня не ослабили. Напротив — придали мне гибкости. Позволили видеть мир с разных углов. Сделали меня универсальнее. Не забывай о моём предназначении, старый друг. Когда оно свершится, я должна буду понимать его всецело. Чтобы принять своей душой в полной мере.

— Ты всё ещё стремишься к этому, о-лучезарная? — старик погрустнел. — Не в моей власти переубеждать тебя, но дать тебе предупреждение — мой долг. Не торопи своё самопожертвование. Не рвись к нему, ибо оно может оказаться ложным и преждевременным. Но если наступит тот час, что должен наступить, ты сама его почувствуешь и выполнишь то, что заповедано. Не раньше, молю, поверь мне, не раньше!

— Хм, — хмыкнула Лиша. — Ждать у моря погоды — не в моих правилах. Твои коллеги из «Храма Пророчества» только этим и занимались. Что же с ними стало в итоге? Я не буду ждать, пока не станет слишком поздно. Твоё настроение мне понятно. Ты знаешь, что Алик не сможет победить Ицпапалотль. Ведь для этого ему придётся победить себя. Не страшись этого. Я доведу дело до конца в любом случае.

— А если он всё узнает прежде, чем встретится с ней?! Что же тогда будет?!

— Понятия не имею… Он всегда был непредсказуемым. Когда он был Арлекином, мы с ним напоминали бдительную мамочку и шаловливого сынка. Несносный ребёнок всегда пытается куда-то улизнуть и что-то провернуть за спиной у мамы, но мама всегда всё видит, всё знает и появляется там, где он не ожидает. Весело было наблюдать, как он пытался уйти из-под моего неусыпного контроля. Но в итоге ему это удалось, — Лиша развела руками. — Должна признать, что Арлекин сумел сделать мне сюрприз. Когда предал самого себя. Причём целенаправленно и беспощадно. Он знал, что ему не дадут покинуть игру. Поэтому нашёл неординарную лазейку. Кто знает, может быть и в этот раз он нас удивит?

— Мне страшно, лучезарная, — опустил голову Василий.

— Возможно, мне тоже, — задумчиво улыбнулась Лиша.

В коридоре послышалось пыхтение, и вскоре появился мокрый, измученный Боцман, на ходу стягивающий с себя костюм.

— Всё! — рявкнул он, задыхаясь. — Отремонтировал! Можете врубать чёртов кондиционер!

В шарообразном кабинете церебрария преобладали тёмные тона. Пространство здесь было так странно искажено, что казалось, Алик попал внутрь широкоугольного объектива. Если двигаться вперёд — ноги вытягивались, в то время как тело сохраняло примерно те же пропорции. Предметы, находящиеся в помещении, тоже искажались, выгибались со всех сторон: от краёв — к центру. Вообще, всё здесь являлось таким незнакомым и причудливым, что простому обывателю было невдомёк, искажено ли это, или же такое кривое само по себе. Какие-то полупрозрачные трубки, угловатые короба, замысловатое не то оборудование, не то мебель, со множеством длинных торчащих деталей. И, конечно же, столь любимые квилаксианцами кристаллы самых различных форм, цветов и размеров.

Стол церебрария, если его конечно можно было назвать «столом», крепился среди всего этого, держась на каких-то тонких струнках-проводках. Эта конструкция больше напоминала изогнутую подковообразную трубу, закруглённую с обеих сторон на манер колбасы. Вся труба была унизана светящимися лампочками-кнопками. Сам Кара-Дере не то стоял, не то плавал по ту сторону «стола» и вокруг него, словно грампластинка, вращались плоские цветные кольца, соприкасающиеся с кнопочной трубой и вызывающие вспышки лампочек. Телом церебрарий напоминал комара. Оно состояло из двух сегментов, сочленённых узкой талией. Этим он отличался от остальных квилаксианцев. Сходство с москитом дополнялось длинным, жёстким и заострённым хоботом, тянущимся от его головы. Этот хобот, чуть изогнутый книзу и полый, как игла шприца, не был частью черепа, а являлся своебразной маской, надетой на голову. Ещё одной особенностью церебрария являлось обилие густых чёрных волос, шелковисто струящихся с его спины по обе стороны от туловища. В них было вплетено много непонятных предметов, возможно являвшихся украшениями. Впрочем, зная аскетизм квилаксианцев, можно было предположить, что эти кажущиеся безделушки тоже имеют какую-то практическую значимость.

— Приветствую Вас. Добро пожаловать, — электронным голосом произнёс церебрарий. — Прошу, займите место в фиксирующем поле.

Алик не понял, что он имеет в виду. Тогда Кара-Дере распрямил сложенную левую ногу, и протянул её вперёд, через «стол», указав на пустое место посреди кабинета. Дементьев подбрёл туда (у него действительно создавалось ощущение, что он бредёт по грудь в воде). Достигнув указанной точки, он почувствовал, что его слегка сковало со всех сторон. Не сильно. Так, словно гравитация начала воздействовать со всех сторон сразу. Тело стабильно зафиксировалось. Ноги больше не вытягивались. И в целом, ему было удобно здесь висеть, даже когда кабинет перевернулся кверх-тормашками и куда-то поплыл.

— Надеюсь, что Вы испытали не слишком сильный дискомфорт за пределами города? — осведомился церебрарий.

— Не успел. Благодаря вашим ребятам, — ответил Алик. — Они вовремя вытащили меня из травы.

— Я рад, что Вы оценили нашу расторопность.

— Квилаксианцы поражают меня своей прозорливостью и осведомлённостью.

— Лакси, — поправил Кара-Дере.

— Простите.

— Не стоит извиняться. Я просто желаю сделать нашу беседу максимально приятной для нас обоих. Как Вам Индемемнон?

— Потрясающе. Город по истине велик. А жители выглядят действительно счастливыми. Я смотрю, у вас тут построен настоящий коммунизм.

— Коммунизм? — Кара-Дере искренне рассмеялся. — Ну что Вы. У нас нет никакого коммунизма. Мы пережили эту устаревшую формацию уже много фрактальных циклов тому назад, со времён ВКР — Великой Катарсической Революции. Теперь на Квилакси царит идеология катарсизма — высшей социальной формации.

— Катарсизм? Не слышал о таком.

— Не мудрено. Человеческие учебники политологии до сих пор упираются в коммунистическую идеологию, как в социальный тупик. Это и понятно. Мир продолжает жить в условиях капиталистических отношений и глобального буржуазного строя. Что на Земле, что во внешней ноосфере. Те же немногие, якобы коммунистические, страны на Земле, или же коммунистические зуны в ноосфере по сути своей коммунистическими не являются. Социалистическими — да, но не коммунистическими. Лакси же удалось не просто построить коммунизм, но и развить его до такого уровня, когда он полностью изжил себя и дал направление новому, более перспективному учению — катарсическому.

— Занятно, — не скрывая сомнений, кивнул Алик. — Не думал, что коммунистическая формация вообще жизнеспособна, учитывая реальный общественный менталитет. Потому-то его нигде и не смогли достигнуть, ограничившись социализмом с буржуазными наклонностями. А это недолговечная конструкция. Рано или поздно последует крах и возврат в примитивное царство коррупции и мракобесия. Как на Сее.

— Ох уж этот Илай, — спокойно ответил церебрарий. — В своё время он часто консультировался с нами. Умный был человек, но чрезвычайно самоуверенный. Ему не хватало твёрдости. А главное, он совсем не разбирался в кадрах. Довольствуясь ложным принципом «хочешь сделать хорошо — сделай это сам». Его энергии хватило, чтобы поднять целый мир на ступень выше. Но всё это благополучие держалось исключительно на нём самом. А как только его не стало, беспомощное общество опять превратилось в стадо. Поймите, развитие общества — это всегда борьба. Причём жестокая и беспощадная. Малейший просчёт, малейшее послабление — и всё рушится. Мы сталкивались с этим многократно. Мы знаем, что это такое. Вы видели, сколько там травы — за пределами города?

— Да, — утвердительно произнёс Алик.

— Когда-то её не было. Квилакси была пустыней. Первая травинка проросла, когда умер первый обитетель этой зуны. Представляете, сколько их умерло с той поры? Зуна поглощает энтропию. Тела здесь не разлагаются, не распадаются, а наоборот — сжимаются, всасываясь кровожадными порами Квилакси. Остаётся лишь трава, пропитанная отрицательной энергией и синтезирующая чужую жизнь в антиматерию. Поэтому несчётное число фрактальных циклов, жизнь вела бесконечную борьбу с Квилакси. Понимая, что победить в этой войне нельзя, но веря, что можно хотя бы занять свою твёрдую нишу, доказав проклятому миру своё право на существование.

— Почему же нельзя его покинуть?

— Попадая на Квилакси, люди оставались здесь навсегда, словно мухи на липучке. Попытка иммигрировать вызывала скорую смерть. Жизнь лакси за пределами их зуны предельно ограничена. Там, во внешней ноосфере, мы быстро умираем.

— А здесь?

— А здесь мы бессмертны. По крайней мере, пока нас не убьют враги, или не засосёт зуна. Со времён постройки первых изолированных городов, лакси наконец-то обрели возможность жить вечно. В такой ситуации классовая борьба обострилась до предела и начались первые социалистические революции. Их было три и все они остались в истории как кровавые мясорубки. Два раза буржуазии удалось вернуть позиции и даже вернуть сословия. Но кризис ситуации работал против безнадёжно устаревшего строя. Никакое насилие не могло остановить буйство классового сознания лакси. Знаешь, почему мы называемся «лакси»?

— Нет.

— Это название не мы выбрали. Его нам присвоили наши бывшие господа. «Лакси» — примерно то же самое, что «мужик» в царской России. Но ведь «мужик» — это ещё и мужчина. А «лакси» — это народ. Слово «народ» когда-то было уничижительным для высоких сословий, которые себя к народу не относили, называясь «эндзо» — то есть «господа», «повелители». Можете ли Вы поверить, что когда-то в этом мире жили существа, в точности похожие на вас? С четырьмя, а не с шестью конечностями. С такими же глазами, пальцами, туловищами.

— Я думал, что лакси всегда такими были… Ну, по крайней мере со времён первых колонистов, мутировавших под воздействием ядовитой травы, — признался Алик.

— Это не так, — вздохнул Кара-Дере. — Такими мы стали, когда эндзо, устав от постоянных восстаний и бунтов лакси, добивавшихся нормального к себе отношения, решили окончательно от нас избавиться. Они подошли к делу изобретательно, ускорив технологический прогресс. Массово экспортируя энергокристаллы, олигархат начал активно развивать промышленность. Несколько фрактальных циклов подряд зуна Квилакси буквально процветала. Строились многочисленные заводы. Создавалось множество рабочих мест с достойной оплатой труда. Действовали профсоюзы. Уровень жизнь повышался. Но всё это, на деле, оказалось смертельной ловушкой для лакси. Пресловутые производственные мощности не были достижениями наших умов. Всё это закупалось в более продвинутых зунах, вроде Мааса и Тритона. Причём уже устаревшее и морально изношенное. Ударными темпами рабочий класс Квилакси ковал свою смерть: роботизированные комплексы, автономные узлы, кибернетические системы. Всё то, что вскоре заменит их, выбросив на помойку. Когда розовые очки упали с наивных носов, оказалось, что дело зашло уже слишком далеко. Эндзо были обеспечены «умными домами», автоматическими слугами, электронной охраной, военными дронами, добывающими и перерабатывающими линиями. Машины начали производить машины. А люди стали почти не нужны. Лишь крохотная горстка обслуживающего персонала для тех же самых машин. Безработица росла лавинообразно. Профсоюзы запретили. По новым законам, написанным эндзо для лакси, безработные стали считаться тунеядцами и должны были покинуть города. А за городскими стенами их ждала трава смерти… Эндзо действовали крайне хитро. Тираня одних лакси, они поощряли других, постепенно выдавливая их из города. Некоторые до последнего цеплялсь за свою работу, хотя им почти перестали платить и заставляли работать наравне с машинами. Это им не помогло. Смирение перед господствующим классом порождает лишь усиление его кабалы, а затем — закономерный финал. Плачевный для угнетённых. Изгнание на верную гибель.

— Печально, — сказал Алик. — Но закономерно.

— Эндзо просчитались ровно в одном. Мы не вымерли. Первое время наш народ кочевал по миру, и где бы он ни останавливался, в том месте вскоре прорастали новые травяные заросли. Косить и корчевать их было бесполезно — тут же вырастали новые. Чем больше нас умирало — тем обширнее разрасталась трава. Но это была не самая главная проблема. Изгнанникам приходилось питаться необработанной пищей, подвергаясь негативным воздействиям враждебной среды. Когда первые колонисты прибыли на Квилакси, им было легче, ведь травы ещё не было, и примитивная фауна не была заражена ею. В циклы же изгнания, эта напасть успела захватить едва ли не половину зуны. Живые организмы впитали её и стали мутировать. То же самое произошло и с лакси, охотившимися на них. Первые мутации были особенно тяжёлыми и болезненными. Лакси меняли свой облик. Конечности вытягивались, тела теряли форму. Многие от этого сходили с ума. Но те, кому удалось пережить этот кошмар, окрепли и набрались решимости. Наш народ поднялся высоко над травой. Длинные ноги оберегали нас от её опасного воздействия. Таким образом, лакси фактически стала принадлежать почти вся зуна, в то время как эндзо не могли высунуться за пределы своих защищённых городов. Первое время они пытались с нами бороться. Если раньше они не считали нас равными себе, то после нашей мутации и вовсе стали равнять лакси с животными, недостойными жизни и опасными. Их роботы-убийцы и беспилотные аппараты постоянно выслеживали нас и истребляли. В ответ, мы совершали диверсии на их кристаллодобывающих шахтах. Это было довольно просто, ведь сами эндзо их не охраняли, полностью доверяя эту задачу своим роботам. Роботы исправно выполняли свои функции, но они были устаревшими, и часто не вполне исправными. Жадность эндзо погубила их. Вместо того, чтобы обновлять парк своих машин, совершенствовать системы защиты и программное обеспечение, они на всём этом экономили, предаваясь праздности и тратя огромные бюджеты на свою сладкую жизнь в созданных ими мирках-идиллиях. А лакси, вновь и вновь сталкиваясь с их жуткими машинами, быстро учились распознавать их алгоритмы, выискивая одно слабое место за другим. Когда эндзо поняли всю глубину опасности, время уже ушло. На переоборудование кибернетической армии и закупку новых добытчиков у них не осталось средств. Все источники были пререкрыты. Они многократно обращались во внешнюю ноосферу с просьбами, чтобы другие зуны прислали интервентов для подавления мятежных лакси. Но никто ничего не прислал, понимая, что вторгаться на Квилакси — себе дороже. И воевать здесь придётся не только с лакси, но и с травой. В конце концов, города эндзо пали, один за другим. После чего начался великий геноцид эндзо, прозванный «Экзиларией». Врываясь в города эндзо, лакси не щадили никого. Приказ был только один — никаких пыток и зверств. Лакси не звери. Они вынуждены очищать свою землю от скверны. Но наслаждения от этого они не испытывают. Для убийства эндзо, они использовали тонкие палочки — «экзилиты», из колючего растения экзил, выделяющего смертельный яд, убивающий через секунду. Находя эндзо, лакси кололи их экзилитами. Из-за своей новой негуманодной формы, лакси были неуклюжими и медлительными, но эндзо, после долгих фрактоциклов праздности и безделия — окончательно ослабли, разжирели и потеряли способность даже сопротивляться. Большинство из них приняло свою участь в слезах и мольбах о пощаде… Несколько фрактальных циклов длилось это искоренение. Ещё примерно столько же по времени длилась утилизация сотен тысяч трупов. Так завершился первый этап лаксианской революции. И с той поры, на Квилакси не осталось ни одного гуманоида.

— Но это ведь был не конец?

— О-нет. Далеко не конец. Победа народа над угнетателями — стала лишь началом новой борьбы. С внутренним врагом. С собственничеством. Всегда и везде, в любой истории, связанной с людьми, было так, что когда один режим падал, на смену ему, после краткосрочной эйфории, приходил новый — не менее отвратительный и порочный. А то и более. «Горе побеждённым», а победителям — горе десятикратное. Дорвавшись до власти, только неисправимый альтруист возжелает справедливости. Ведь цель большинства революционеров гораздо банальнее — получить блага побеждённых господ. А получив их — стать новыми господами. И пока этот замкнутый круг порока не будет разорван — революции останутся всего лишь бессмысленными и беспощадными бунтами, а вовсе не желанными катапультами, отправляющими общество на новую траекторию развития. Но где набрать столько альтруистов, думающих не о себе, а о народе? Нигде. Илай это прекрасно доказал. Да и мы наступали на эти грабли не единожды. Всякий раз, не успев отойти от горячки очередной победы над «недобитыми врагами народа», комиссары революционных комитетов начинали грызню, выявляя буржуазные наклонности друг у друга. Испорченный человеческий разум никак не мог побороть природную ненасытность. Созерцать целые горы добра, и при этом ни разу ничего не украсть — такое умели лишь единицы. Большинство же не пугали даже жестокие наказания и преследования. Жажда насыщения, обогащения, потребления — была выше страха за собственную жизнь. В итоге образовывалась новая элитная «верхушка», которую затем приходилось сбрасывать возмущённым низам. Сбрасывать, чтобы опять создавать новую элиту…

— И как же вы это преодолели? — спросил Алик.

— Благодаря всё тому же техническому прогрессу, — ответил Кара-Дере. — Победить эту гниль человеческой цивилизации — невозможно. Ни репрессии, ни казни, ни насилие — ничто не заставит человека избавиться от своей алчности и ненасытности. И лакси, как бывшие люди, ничем в этом смысле от земных людей не отличаются. Мы доказали, что общество можно воспитать, но невозможно переделать. Поэтому, всё, что связано с материальными благами, в итоге было решено передать под контроль искусственного интеллекта. Плановая экономика, свойственная коммунистическому строю, идеально для этого подходила. После победы над эндзо, многие лакси получили возможность учиться и развиваться. Материальная база, доставшаяся по наследству от других зун, хоть и была допотопной, но в качестве краеугольного камня, заложенного в фундамент собственной квилаксианской науки, она пригодилась как раз кстати. Сначала лакси пытались просто копировать разработки инженеров внешней ноосферы, но затем, постепенно, они перешли к собственным проектам. А вновь налаженный экспорт энергокристаллов и эмульсионного песка позволил нам закупать необходимые материалы, отсутствующие в нашем мире. Лакси создали сначала собственный суперкомпьютер, затем — собственный полноценный искусственный интеллект. Процесс создания был долог и тернист. За это время успела прогреметь ещё одна революция. Но к счастью разработки не пострадали и дело продолжилось. На первых этапах компьютерный разум отлично проявил себя в общем учёте товарооборота, вызвав небывалый экономический рост. Затем, ему доверили юридический контроль и судопроизводство. Первое время автоматический судья работал в составе живых независимых юристов, а затем, благодаря своей самообучаемости и консультативности смог обойтись и без них, взяв на себя функцию абсолютно непредвзятого служителя закона. Последним рубежом, покорённым интеллектуальной системой, стала экономическая отрасль и то самое планирование. Автоматизированная логистика вкупе с автоматизированной юриспруденцией позволили создать основу для внедрения полноценной автоматизированной экономики. И, как видите, эксперимент вновь завершился успехом.

— И вы не побоялись вот так, безоглядно доверить свои жизни бездушной машине?

— А что в этом такого?

— Ну-у, не знаю. А вдруг искусственный интеллект выйдет из-под контроля и попытается вас уничтожить, или поработить?

— Простите, но то, что Вы говорите, свойственно исключительно фантастическим произведениям, а не реальности. Я объясню, почему. Что такое искусственный интеллект и чем он отличается от естественного интеллекта? Тем, что искусственный интеллект создан естественным интеллектом. Точнее, написан. В виде программы, или комплекса программ. По сути своей, искусственный интеллект — это лишь набор алгоритмов. А алгоритмы подчинены линейной логике. Получается, что искусственный интеллект может взбунтоваться только если естественный интеллект создаст его бунтарём. В теории, из-за технического сбоя, военный робот может убивать как врагов, так и своих — ему без разницы. Но этот бунт никак не связан с личным решением робота. Машина лишь продолжает выполнять свою задачу. Ту, что прописали в её программе. А прописали там — убивать. И если она вдруг начала убивать не тех, кого надо — значит произошла обычная «конвейерная» ошибка. Представьте себе обычный конвейер с тысячами деталей, ползущих по транспортёрной ленте. И робота, который тупо обрабатывает каждую. Из-за программной ошибки, у него могут сбиться параметры и он начнёт штамповать брак. Целенаправленно это будет? Нет. Роботу невдомёк: правильно он обработал деталь, или неправильно. Он даже не поймёт, когда сбился. И не закончит портить детали, пока его не перенастроят. Так и здесь. Для машины уничтожение врага — это всего лишь задача, состоящая из набора алгоритмов. Может ли гражданский робот убить человека? Гипотетически — да. Например, если нечаянно раздавит его. Но это всего лишь гипотезы. Проблему решает элементарная техника безопасности. Робот, у которого нет цели убивать — не будет никого убивать. Восстание машин невозможно. Сбой в программе одного боевого робота — не повлечёт за собой сбои у всех. Если конечно в дело не вмешается кто-то с живым, естественным интеллектом. Потому что у искусственного интеллекта нет и не будет сознания. И ему остаётся лишь принимать чужие директивы, установленные теми, кто сознанием наделён.

— Что же это получается? Существа, наделённые сознанием, вверили свои судьбы машинам, у которых сознания нет?

— Да. Потому что идеально решать задачи управления обществом способны только альтруисты, полностью отрекающиеся от себя, в угоду социуму. А машина — это квинтэссенция альтруизма. Машина — истинный, дистиллированный альтруизм. Не делящий людей на лучших и худших, на плохих и хороших, на выгодных и не выгодных. И, что самое важное, машина не нуждается в обогащении. Она потребляет ровно столько, сколько ей необходимо для функционирования. И не относится к власти, как к чему-то особенному. Для неё власть — это всего лишь работа.

— Допустим. Но Вы сами сказали, что машина не может функционировать без программы, написанной кем-то живым. Чтобы управлять обществом, состоящим из живых организмов, искусственный интеллект должен как минимум в них разбираться и постоянно подстраиваться под особенности их жизни, реагируя на изменения их потребностей и нужд. Люди — это не машины. Им постоянно что-то требуется. И не только всем сразу, но зачастую и индивидуально. Каким образом вы смогли это реализовать?

— Постепенно. Поступательно. Аккуратно. Не думайте, что процесс внедрения искусственного интеллекта протекал быстро. Он занял очень много времени и немало копий было сломано, пока шла работа и ставились бесчисленные эксперименты. Нетрудно догадаться, что при этом имели место быть постоянные ошибки, некорректные расчеты и даже откровенные диверсии. Многие желали настроить систему «под себя», чтобы она выделяла их одних в качестве приоритета. А сколько было желающих взломать её! Несть им числа. Начиная от доморощенных хакеров и заканчивая не чистыми на руку специалистами из команд разработчиков. Кого только не было. Там не менее, как ни парадоксально это прозвучит, все попытки влияния на систему лишь совершенствовали её защищённость и независимость. Управляющие блоки были разделены и дублировали друг друга, не позволяя вносить несанкционированные коррективы, без процедуры коллективного подтверждения. А коллективное подтверждение заключалось в активации восемнадцати специализированных ключей ведущими программистами проекта, находящимися в шести разных городах. Чем сильнее совершенствовалась система — тем самостоятельнее она становилась, научившись в итоге вносить коррективы в собственную программу, основываясь на принципе логических алгоритмов. Это стало основой её самообучения. Полагаясь на детальный анализ и практическую статистику, она постепенно начала принимать всё более взвешенные и аргументированные решения, в зависимости от ситуации, а так же реагировать на проблемы граждан не только с позиции жёстких определений, но и с позиции традиционной гуманности. Лакси даже не заметили, когда бразды правления живых руководителей полностью перешли к искусственному интеллекту. Настолько плавным оказался этот переход. Но прежде чем он наступил, нам пришлось пережить ещё две большие гражданские войны.

— Дайте угадаю. Не все хотели, чтобы ими управлял искусственный интеллект? — предположил Алик.

— Центральный лозунг контрпрогрессистов был именно таким, — ответил церебрарий. — Но это, безусловно, являлось банальной лирикой. На самом деле среднестатистическому исполнителю совершенно безразлично, кто им руководит. Главное, чтобы это руководство было грамотным и справедливым. Те же, кто лезут во власть — скорее всего преследуют какие-то личные цели. И не всегда, далеко не всегда эти цели благие. Поэтому, когда машина закрыла таким карьеристам доступ к «кормушке», они ествественно начали протестовать. Под контролем машины нельзя проворачивать подспудные делишки, нельзя воровать, пилить бюджеты, обирать соотечественников, и наживать собственный капитал, возвращая общество во мрак больной буржуазной системы. Машина сама всё рассчитывает, анализирует потребности, моду, дефициты и профициты. Регулирует цены, распределяет товары народного потребления, насыщает их ассортимент, следит за уровнем благосостояния общества и его удовлетворённости. Машина внедрила понятия: недообеспеченность, обеспеченность, избыточная обеспеченность и переобеспеченность. В результате чего, недообеспеченным группам оказывается поддержка, сопровождающаяся контролем причин недостатка, в то время как переобеспеченные граждане начинают принудительно ограничиваться в своём потреблении. Дабы не вызывать общественных перекосов и дифференциации. Всеобщая справедливость легла в основу «социальной пирамиды» нашего мира. На ней возлежит равенство, скрепляющее её фундамент. Выше расположено братство, невозможное без равенства. А на вершине зиждется труд, являющийся двигателем жизни. Сложнее всего было научить лакси отличать труд от работы.

— Разве это не одно и то же?

— Абсолютно. Работа — это то, что человека заставляют делать, дабы он мог обеспечить себя необходимыми средствами к существованию. В то время как труд — это добровольное дело, которым человек занимается, прежде всего, в своё удовольствие. Труд даёт несравнимо большие результаты, нежели работа, ведь посредством труда человек не просто создаёт что-то. Он самореализуется.

— Звучит складно. Но всё же данная концепция вызывает у меня определённые сомнения. Я солидарен с Вами в вопросе всеобщей справедливости. Однако справедливость, по моему мнению, это продукт сознания, а не набор технических алгоритмов. К тому же, это весьма условное понятие, далеко не всегда поддающееся измерению. Я даже больше скажу. Каждый человек понимает справедливость по своему. Существо, наделённое сознанием, способно это оценить и нивелировать. Но способен ли на это ваш электронный «царь Соломон», отмеряющий всем поровну условного хлеба? Я в этом сильно сомневаюсь.

— Вы привыкли вращаться в иных социальных условиях. Потому Вам и сложно постичь нашу жизнь. Безусловно, справедливость трактуется всеми по разному. И у неё не существует общепризнанных стандартов. Но есть кое-что другое. Для каждого человека существует только два пути к справедливости: либо отстоять собственную справедливость, в индивидуальном её понимании, либо принять справедливость чужую и смириться с ней, как с данностью. В нашем случае, всеми была принята чужая справедливость. Зато общая. Стандартизированная. Единая для всех. Вам трудно поверить в это, но машина вовсе не довлеет над нами. Наоборот — она избавляет нас от большинства пороков, связанных с властью. Выполняет самую неблагодарную и опасную рутину управленческой деятельности. Дарит нам истинную свободу. Вы даже представить себе не можете, сколько возможностей открывается перед человеком, когда он избавлен от мании потребления и стяжательства. Лишившись ложных ориентиров, он выходит на игнорируемые доселе просторы собственного потенциала и с жадностью начинает вкушать сочные плоды бесконечных познаний. Наука, культура, искусство — отверзают перед ним свои потайные двери. Позволяя заниматься тем, что интересно ему, и полезно обществу. Разум, не стеснённый низменными потребностями, раскрывается всё больше и больше. Те, кто не сильны в науке — находят себя в творчестве. Те, кто не сильны в творчестве — находят себя в путешествиях. Те, кто не склонен к умственному труду — создают уникальные вещи. Те, кто не способны к созиданию — посваящают жизнь поиску гармонии духа и тела. Каждому найдётся подходящая ниша. И каждый опустит свою монету в копилку развития нашей цивилизации.

— Удивительно. Высокая культура построена на большой крови, — задумчиво констатировал Алик.

— Борьба редко проходит бескровно. Особенно борьба за власть, — Кара-Дере сделал паузу и продолжил. — Когда-то у лакси возникали серьёзные споры относительно творческой элиты эндзо. Ведь та не являлась прямым угнетателем и не причастна к нашему изгнанию. Всевозможные артисты, певцы, писатели, художники. Их было так много. Все занимались развлечением паразитирующего класса и эстетически его ублажали. Разве они заслужили смерть во время великой чистки «Экзиларии»? Многие из нас считали, что нет. Что их таланты ещё будут полезны лакси. Но остальные не верили им, утверждая, что интеллигенция, кормящаяся со столов угнетателей — гораздо опаснее самих угнетателей. Из-за своей двуличности. Из-за способности подстраиваться под власть. Изображать преданность, точа за спиной нож, готовый вонзиться в беззащитную спину, как только власть даст слабину. А интеллигенция, словно тифозная вошь, тут же переметнётся к более сильному господину. Творчество диссидентов всегда бьёт по живому, совращая умы, играя на эмоциях, блокируя разум. И оставлять такой огромный клубок ядовитых змей в своём тылу лакси не имели права. В то же время, выбирать из них безупречных лоялистов не было ни времени ни средств. Поэтому, в конце концов, судьба эндзорской элиты была решена. Всю её поголовно ликвидировали… Это едва не раскололо лакси на два фронта. Ведь сторонники сохранения творческой элиты эндзо боялись, что лишившись этих деятелей, лакси проваляся в яму тёмного бескультурия и деградации.

— И что же в итоге?

— Ожидаемое декадентство так и не наступило. Потому что искоренение старой культурной элиты моментально породило новую творческую интеллигенцию. Которая совершила небывалый скачок в развитии искусства. Оказалось, что лакси богаты талантливыми индивидами, жаждущими творить. Разумеется, на первых порах им пришлось основательно потрудиться. Ведь на руинах старой творческой школы следовало отстроить новую. С инженерами и учёными было проще, ведь эндзо успели опрометчиво выгнать львиную долю светлых умов, среди которых оказалось немало профессоров и преподавателей. С ним было гораздо легче восстанавливать науку и производство. В отличие от новых мастеров искусства, по крупицам реставрирующих культурный базис Квилакси. Но терпение и труд давали свои плоды, которые в конце концов воссияли новыми гениальными шедеврами. Превосходство новой интеллигенции над старой было обусловлено тем, что старая творила за подачки, а новая — для народа. Новые творцы давали свежий, качественный продукт, сильно контрастирующий с пошлым, безвкусным суррогатом, порождаемым старыми творцами. Добавив разумную цензуру, лакси получили совершенный творческий идеал.

— Прямо как у прокоммунистических фантастов, вроде Ефремова, — усмехнулся Алик.

— Не совсем. Возвращаясь к теме коммунизма, могу сказать, что он не цель, а всего лишь средство. Рассуждая простейшими категориями, можно отметить, что истинный коммунизм — это всего лишь обретение обществом интеллектуальной свободы, обеспеченной материальной самодостаточностью, в условиях равенства, достигнутого балансом потребностей и способностей. Если при социализме постепенно устраняется классовое неравенство, то при коммунизме поступательно выделяются и оттачиваются истинные приоритеты дальнейшего развития цивилизации. Когда человек планомерно переходит от стадии преобладающих инстинктов — к стадии преобладающего интеллекта. Этот переход кажется простым, но на деле он гораздо сложнее той же самой классовой борьбы. Лакси пришлось изрядно потрудиться, чтобы справиться с этой задачей. Ведь инстинкты, во-первых, очень сложно побороть, а во-вторых, их нельзя побороть польностью, так как людям они жизненно необходимы. Но, как говорится, в умеренной дозе. Когда же достигается оптимальный баланс интеллекта и инстинктов, цивилизация выходит на свою постоянную и окончательную орбиту, достигая катарсис. Здесь должны прекратиться конфликты разума с инстинктом. Начинается их взаимодополнение. Укрощённый инстинкт начинает работать на познание, а познание — на инстинкт. Народ становится единым организмом, в котором каждый индвивид — уникален. Нет лучших и худших. Есть уникальные. Как кусочки мозаики, соединяющиеся друг с другом и создающими общую картину. Один держится за всех, а все держатся за одного. Где бы не оказался лакси — он остаётся частью своего мира и своего общества. Он не считает себя выше других носителей человеческого разума. Он считает себя нашедшим истину, в то время как другие народы её ещё не нашли. Но они её найдут когда-нибудь и тоже станут спокойными и умиротворёнными, как лакси. Кичиться же тем, чего мы добились перед другими нет никакого смысла. Гораздо выгоднее оставаться снисходительными, миролюбивыми и вежливыми. Это не вызывает чужую агрессию. Напротив — это приводит другие народы к диалогу с лакси. Что позволяет им учиться у нас чему-то полезному.

— Да вы просто прогрессоры какие-то.

— Нет. Мы никого за собой не тянем. И не видим никакого смысла в насильственной помощи другим народам. Каждый народ должен прийти к этому сам. И если на его добровольном пути вдруг потребуется консультация лакси — мы в ней не откажем.

— Какое бескорыстие. Неужели вам не выгодно насаждать катарсизм по всей ноосфере?

— А зачем? Лакси и так присутствуют во всех уголках ноосферы. Мы не можем покинуть зуну надолго. Но мы можем покинуть её временно. В настоящий момент, если бы все лакси вернулись домой, им бы просто негде было разместиться, поскольку наша популяция постоянно растёт, а её убыль — минимальна. Лакси не практикуют нейромитоз. Поэтому, всё пополнение идёт исключительно с Земли. А значит, мы все — долгожители. Учитывая данный фактор, мы уже захватили всю ноосферу. Без войн и крови. Тихо, скромно, вежливо. Не задерживаясь нигде подолгу, лакси постоянно перемещаются из внешей ноосферы — во внутреннюю и обратно. Они регулярно контактируют с другими народами, изучают их, обмениваются технологиями. У лакси нет денежного оборота. Весь обмен исключительно натуральный. Квилаксианские туристы посещают самые отдалённые уголки фрактала. В результате, мы безостановочно собираем чудовищный объём информации. Зачем что-то менять в этой системе, если нас всё вполне устраивает?

— Вот он какой — тихий квилаксианский омут, — задумался Алик. — Вы достигли такого высокого развития вовсе не благодаря своим революциям и социальным экспериментам. Вы достигли его благодаря своему особому положению. Именно потому, что вы всегда жили в условиях антимира, к вам никто и не лез. Никто не вмешивался в ваши дела. Никто не нёс вам свою «демократию». Не душил санкциями. Вы варились в собственном соку, разбираясь друг с другом внутри своей стерильной зуны, надёжно защищающей вас от любых воздействий извне. Для внешней ноосферы вы не были стратегически важным объектом. Что у вас есть, кроме квазипустотных энергокристаллов и того самого песка? Ничего. К тому же, этим кристаллам и песку существуют альтернативы, пусть и гораздо более дорогие. Прекращение их поставок не сильно опустошало карман импортёров. Вот почему вас не трогали, дав уникальную возможность разобраться внутри себя и спокойно выстроить жизнеспособную постиндустриальную систему, основанную на марксистских теориях.

— Допустим, Вы правы. И что с того? — внимательно выслушал его церебрарий.

— Ничего. Просто хотел сказать, что организм, выросший в пробирке, не способен оказать никакого влияния на общую природу. Это всего лишь химера. Не более. Но я преклоняюсь перед вашей исторей. Она являет собой безусловно любопытный эксперимент, результаты которого достойны уважения.

— Благодарю за искренность.

— Надеюсь она будет взаимной. Мы говорим уже очень долго, но я пока что не вижу смысла во всей этой политинформации. И до сих пор не выяснил, зачем вы меня пригласили? Неужели только за тем, чтобы похвалиться достижениями своего политического строя?

— Конечно же, нет. Беседа о нашем мироустройстве должна была помочь Вам правильно охарактеризовать суть наших мотивов. Вы из другого мира. Вы видите жизнь по другому. Но Ваш разум достаточно развит, чтобы понимать и верно трактовать побудительные факторы других миров. Изучив нашу позицию, Вы сможете нам доверять. А если не будет доверия — то не будет и продуктивности нашего диалога.

— Доверие достигается не лекциями, а прямыми доказательствами. Вы же каким-то образом притянули меня из метаморфозной бури и притащили сюда. Дав понять, что знаете обо мне очень много, но не объяснив — откуда? Поставьте себя на моё место. Смогли бы вы доверять мне в такой ситуации?

— Я понимаю Ваши сомнения. Да, мы действительно знаем про Вас очень многое. Мы наблюдали за Вами ещё в бытность сумеречного инфильтратора, когда Вы пытались скрыться под маской безумного гаера.

— Скрыться? От кого?

— Этого мы уже не знаем. Нам известно лишь его имя — Калибан.

Алик усмехнулся, — да, вы действительно знаете обо мне очень много. Чем же был вызван такой интерес? Не помню, чтобы я когда-нибудь переходил дорогу народу лакси. Я посещал вашу зуну. Инкогнито. Признаю этот факт. Но моё посещение не было связано с лакси. Я искал одного ведомственного элемента, прячущегося в городе Фортимильд.

— Дерек Ван Сорс.

— Точно. Он самый. Так вам всё было известно?

— Разумеется. Ещё задолго до Вашего прибытия.

— Ай да лакси! Если Ареопаг узнает о вашей осведомлённости…

— Да-да. У нас будут большие неприятности. Вам известно, какие. Так что насчёт Вашего доверия?

— Пожалуй вы меня убедили. И что же квилаксианскому правительству понадобилось от бывшего сумеречника?

— Правительству? — Кара-Дере рассмеялся. — Последнее правительство на Квилакси было низложено после того, как решило повысить трудящимся пенсионный возраст. После этого народ взбунтовался и наказал политиков. Их участь страшнее судьбы эндзорских аристократов. Их не стали убивать. Вместо этого, им переломали ноги и оттащили в Долину Смерти, где их ждала долгая, мучительная агония. До сих пор посещение того места запрещено. Оно проклято лакси навечно. А правительство было заменено народными трибунами на местах, с плавным переходом к диктатуре искусственного интеллекта. С той поры у нас нет правительства.

— Что же тогда это? — развёл руками Алик. — И кто тогда Вы?

— Это — один из так называемых кризис-центров, а я в нём главное ответственное лицо — церебрарий, «мозговой узел». Я отношусь к сотрудникам, имеющим доступ к интерфейсу компьютера, управляющего нашим миром. В мою задачу входит сбор и передача этому компьютеру своевременной информации, касающейся всевозможных кризисов. Как внутренних, так и внешних. В данный момент мы стоим на пороге кризиса, равных которому не возникало ещё ни разу, за всю историю ноосферы…

— Ицпапалотль, — перебил его Алик.

Квилаксианец ответил молчаливым согласием.