Обсидиановая бабочка Ицпапалотль

Глава 35. Добро пожаловать в Тамоанчан!

Экзокрафт, разбрасывая искры и теряя элементы обшивки, очень неуклюже, но вполне успешно вывалился из адской трубы и завис под слоем тяжёлых туч. Обрадованный Фалькор, воспользовавшись этим, тут же юркнул в «осиное гнездо» и исчез. «Одалиска» же начала снижаться. Очень медленно. Видимо Фархад опасался присутствия гравитационных аномалий.

— Сумасшедший сукин сын, — тихо выругалась Лиша. — Все приказы ему до фонаря. Ну как работать с такими людьми?

— Он действительно самый лучший экзопилот ноосферы, — улыбнулся Элекен.

— И самый глупый, — Лиша покачала головой.

«Одалиска» приземлилась напротив них. По опустившейся аппарели медленным шагом спустился Фархад.

— Я живой? — спросил он как будто сам у себя. — Похоже живой. Ва-ай. Ну и кошмар, слушайте. Прямая кишка шайтана!

— За каким хреном ты припёрся, идиот? — встретила его Лиша. — Себя не жалеешь, так хотя бы машину пожалел бы!

— Эй, что за негативное отношение, да? Это вместо «спасибо», да? Если бы я сюда не прилетел, как бы вы отсюда потом выбирались? Этот ваш летающий глист смылся, как видите! — парировал капитан.

— Это «Одалиска» отсюда уже точно не выберется! Погляди, она раздолбана в хлам!

— Ещё как выберется! Ты её не знаешь!

— Так, хватит наскакивать друг на друга, — вмешался Элекен. — У нас сейчас есть дела поважнее.

— Неужели? — раздражённая Лиша бросила на него косой взгляд и пошла в сторону далёкого города, буркнув через плечо. — И чего мы ждём, умники?

Элекен со вздохом последовал за ней. Когда он проходил мимо Боцмана, тот присоединился к нему.

— Нервы у всех на пределе. Даже у Лиши, — пробормотал он себе под нос.

Фархад и Василий молча пристроились за ними. Настроение у всех действительно было подавленным. И все понимали, что это неправильно, что это опасно. Но ничего с собой поделать не могли. Рассматривая пыль на своей ладони, Элекен обнаружил, что большинство красных пылинок имеют круглую форму и углубления с боков. Больше всего они напоминали кровяные эритроциты. Боцман методично водил из стороны в сторону стволом винтовки, хотя это оружие сейчас выглядело не намного полезнее обычной палки. Убить из него можно было разве что друг друга. Но это была хотя бы мнимая защита, придающая уверенность. Без винтовок люди чувствовали бы себя нагими и беспомощными.

Путь продолжался, но расстояние сокращалось нехотя, словно Ицпапалотль специально мучила их, отодвигая неизбежную встречу. Все понимали, что это рандеву, возможно, станет для них последним, и потому идти на этот эшафот было вдвойне тяжело. Надежда была только на Лишу. Кроме неё никто не был уверен в своей значимости, поскольку все знали, насколько широки возможности обсидиановой бабочки. Даже Элекен не до конца понимал смысла своего участия, ведь он ещё ни разу не сражался с подобными существами в открытом бою. Да, ему приходилось побеждать гигантских монстров, но этих побед он достигал исключительно хитростью и многоходовыми комбинациями, не вступая в открытое противостояние. Теперь же на носу была битва, в которой ему предстояло столкнуться с врагом лицом к лицу, а на обдумывание плана нападение у него не было ни времени, ни знаний. Поэтому Элекен так же уповал на Лишу и был готов действовать исключительно в поддержке.

Казалось что это не они приближаются к городу, а город надвигается на них, словно цунами. Он был сколь прекрасен, столь же и уродлив. И этот диссонанс ничем не объяснялся, потому как никто из путников не мог сформулировать его причину: что конкретно их восхищало, а что отталкивало?

Высокие башни и острые шпили уходили в небо, подкрашиваясь с боков розоватым светом. Пирамиды, грузными, ступенчатыми массивами высились посреди странных небоскрёбов, словно гробницы. И от всего этого тянуло свежей кровью. Ещё город издавал странный, шелестящий звук, похожий на непрекращающийся стрекот миллионов сверчков. Было в этом звуке нечто пугающее на подсознательном уровне. Тем более, что сам город не выглядел живым. Издали казалось, что он абсолютно пуст.

Пригород Тамоанчана состоял из небольших домишек, прячущихся за скалами. Пыльные дорожки изобиловали следами, но ни одного жителя не было видно. Лишь пару раз где-то в стороне хлопнули ставни, да промелькнула в проулке испуганная тень. Здесь определённо обитали люди, но учитывая их скрытность, жили они в постоянном страхе и прятались в своих убогих домишках всякий раз, когда появлялось что-то подозрительное. Лиша знала, что здесь, на окраинах живут те, кому удалось сбежать из центральных районов. Но ещё неизвестно, что было хуже: остаться там и сгинуть, или же пребывать здесь, в постоянном страхе. Ицпапалотль знала об этом. Это было ей выгодно, так как она пожинала плоды с этого страха, постепенно доводя местных жителей до состояния полнейшего безумия.

Дома становились всё выше. Между ними живописно произрастали виноградные лозы и вьющиеся экзотические цветы. Всё было чистым, ухоженным, вылощенным. Но при этом никого не оставляло ощущение, что о городе заботились вовсе не его жители.

— Пфа! — фыркнул капитан, словно ему что-то попало в ноздрю. — Не нравится мне здесь. Город шайтана.

— Всё выверено, подогнано как надо, — не повышая голоса, произнёс Василий. — Я не вижу швов. Идеальная работа. Слишком идеальная.

— Н-да, — кивнул Элекен. — Это не обычный процедурно сгенерированный мир, это что-то более серьёзное. Каждый кирпич продуман с нуля. Удивительно.

— Работа необычайно продвинутого разума, — ответила Лиша. — Техника, доведённая до совершенства.

— Не льсти ей, Лиша. Вся эта исключительность достигнута только благодаря Хо.

Чем ближе к центру — тем ужаснее становился город. И речь уже шла не об атмосфере, или архитектуре. Кошмар был представлен наяву, в виде залитых кровью улиц. Крови было столько, что она могла тягаться своим обилием с дождевой водой. Ни одного мёртвого тела, ни одного куска плоти. Только кровь. Непонятно откуда она текла. Её словно специально разлили повсеместно, дабы воплотить дизайн своей извращённой фантазии. От запаха крови свербило в носу, а к горлу подкатывала тошнота. Что же до звука, наводняющего пустынные кварталы Тамоанчана, так он оказался сплетением общего, многоголосого ора тысяч и тысяч людей, испытывающих чудовищные страдания. Но где находились эти мученики, покамест понять было невозможно. Крики раздавались ото всюду, справа, слева, сверху, снизу. Словно сам ад переместился сюда. Но героев, отважно идущих вперёд, это не останавливало. Психическая атака на них не действовала. Даже когда они вышли на набережную небольшой реки, полностью состоявшей из крови, их решительности это не поколебало.

Элекен последовательно анализировал обстановку, и делал выводы. Крови было слишком много, и она была повсюду. Однако, она не сворачивалась и не засыхала, продолжая оставаться такой же свежей, какой была сразу после того, как излилась из тел несчастных жертв. При этом не глаза не попадалось ни одного искалеченного, или обескровленного трупа. В помине не было запаха тления, или гниения. Внутри город напоминал скотобойню, где кроме крови не было ни единого свидетельства жутких расправ. Создавший это был без ума от крови, но вместе с этим брезговал останками и разложением. Лишь на площади, которую они пересекали, с огромной пирамиды то и дело сбрасывали безжизненные тела, которые, прокувыркавшись по скользким от крови ступенькам, проваливались в некие проёмы, скрытые на середине спуска. Кровь же, обтекая эти проёмы по специальным желобкам, продолжала струиться вниз — к подножию. Более никаких доказательств жуткой резни замечено не было. Тамоанчан как будто бы скрывал это от посторонних глаз, живодёрствуя где-то в потайных уголках, в подземельях, либо внутри построек, и выбрасывая фонтанами на всеобщее обозрение только кровь. Заполняя ею каналы, пруды и акведуки.

— Этот город сколь безумен, столь же и бессмысленен, — произнёс преподобный Василий. — Кровь ради крови. Не таким я видел Великий Тамоанчан в своих грёзах.

— Не город, а мечта вампира, — Элекен кинул последний взгляд на пирамиду и тут же сконцентрировался на ней. — Всем приготовиться!

Над вершиной залитой кровью пирамиды взметнулось что-то тёмное, а затем бесшумно устремилось прямо к ним. Это была Ицпапалотль. Её крылья, покрытые лезвиями, красиво переливались и блестели. Она плавно скользила с небес, целясь в центр группы.

— Стреляйте в неё, — воскликнула Лиша. — Огонь!

Элекен, Фархад и Боцман, вскинув винтовки на плечо, открыли прицельный огонь. Все ожидали, что бабочка начнёт маневрировать, уходя с линии огня, но она почему-то не стала этого делать и приняла удар на себя. От неё в разные стороны полетели осколки и куски крыльев, вперемешку с пыльцой.

— Получается! Мы её раним! — радостно закричал Боцман.

— Стреляйте, стреляйте! — кричала Лиша.

Стрелки сосредоточились на цели, опустошая свои магазины. Ицпапалотль сделала бочку и, теряя высоту, начала падать. Одно из её крыльев почти оторвалось. В итоге она рухнула на площадь, немного прокатилась по ней, и замерла, не подавая никаких признаков жизни.

— Неужто убили? — опустил оружие Фархад. — Вот так, просто?

— Гора родила мышь, — Боцман нерешительно посмеялся.

— Не верьте ей, — подскочил к ним Василий. — Не вздумайте ей верить!

— Даже и не собирались, — Лиша издали разглядывала сбитую бабочку. — Ну же, что ты задумала, стерва? Это ведь твой клон? Просто клон? Где же ты сама? Что за дурацкие игры?

— Не-ет, — сощурив глаза, промолвил Элекен. — Это не клон, и не ложная иллюзия. Это она. Она сама. Я видел её, и могу вам точно сказать, что перед нами Ицпапалотль собственной персоной.

— Тогда зачем она позволила себя изрешетить?! — удивился Фархад.

— Думаю, затем, — Элекен отшвырнул винтовку в сторону. — Что её это просто веселит.

— Не понимаю.

— Не нужно понимать, дружище. Нужно просто быть готовым. Ко всему, что угодно.

— Кто бы подсказал, к чему готовиться, — Боцман нервно облизнул губы.

Бабочка неподвижно лежала в сотне метров от них, напоминая тёмный бугорок. Время шло.

— Что делать то? — Фархад вопросительно поглядел на Элекена.

— Если хочешь, подойди, потыкай её палкой, — сухо отшутился тот.

— Вот ещё. Лиша, что скажешь?

— Ицпапало-отль!!! — вместо ответа закричала Лиша. — Хватит притворяться! Мы знаем, что ты в порядке! Хватит разыгрывать тут дешёвый спектакль! Вставай и дерись!

— Браво, вы меня раскусили, — тело бабочки зашевелилось и она начала подниматься с земли, выбираясь из-под собственных крыльев, словно из-под покрывала. — А я так старалась.

— Вот, сука, — отпрянул Фархад, вновь наводя на неё прицел. — Действительно притворялась.

— Мы в этом и не сомневались, — пробурчал Элекен. — Винтовку можешь выбросить. Она не поможет.

— Ну уж нет, брат. Она этого не дождётся.

Ицпапалотль выпрямила спину, развернула крылья, и все увидели, что она невредима. Лиша тоже выпустила крылья, и оградила ими своих спутников.

— Держитесь за мной, — твёрдо произнесла она. — Какой бы сильной она ни была, ей не преодолеть защиту сальвификария. Но Алик прав. Будьте готовы к чему угодно. Не забывайте, зачем вы здесь. Ни при каких обстоятельствах.

— Мы готовы, Лиша, — заверил её Элекен.

Это была ложь. Никто из них не был готов. Атака обсидиановой бабочки оказалась стремительной и молниеносной. Со страшной скоростью она врезалась в них, словно комета. Если бы не Лиша, прикрывшая всех щитом, от группы ничего бы не осталось. Удар оказался серьёзным даже для сальвификария. Любое другое существо должно было попросту размазаться по щиту Ал Хезид, но только не Ицпапалотль. Она не смогла пробить щит, но уверенно отбросила Лишу назад, лишив возможности оберегать своих союзников. При этом, сила удара, основная часть которой была погашена щитом, выплеснулась на оставшуюся четвёрку и разметала её по сторонам. Не прошло и секунды с того момента, когда Ал Хезид и Ицпапалотль остались друг с другом наедине. Остальные же исчезли без следа.

Глазами, полными ужаса, Лиша пыталась высмотреть хотя бы одного уцелевшего, но всё было тщетно. Лишь спустя минуту, она сообразила, что удар бабочки не убил её друзей, а всего лишь выбросил их за пределы данного измерения. Значит шансы у них ещё оставались. Но это минутное промедление стало для неё роковым. Попытавшись пошевелиться, Лиша поняла, что не может этого сделать. Она парализована. Тёмные кристаллы покрывали её тело, сковывая его непробиваемым коконом. Ицпапалотль основательно подготовилась к встрече с представительницей Высших. Кристаллический панцирь становился всё теснее, и Лиша чувствовала, что он сжимается, сдавливая её тело. При этом, никакая трансформация не могла этому помешать, потому что кристаллы тут же трансформировались вместе с ней. Мир, созданный обсидиановой бабочкой, оказался слишком сильным. Его энергии хватало на то, чтобы не только сдерживать, но и подавлять сальвификария. Возможно Лиша бы сумела преодолеть это давление, но она была слишком ослаблена своими осторожными коллегами, временно ограничившими её силы. Как же не вовремя они это сделали!

Он очнулся словно после долгого сна. Залежавшийся и рассеянный. Болела спина, болели пролежни. Но в целом, его состояние было в норме. Покашливая и корчась, он извлёк из носа трубку искусственной вентиляции лёгких. Избавление от этой помехи помогло ему окончательно вернуться в реальность. И хоть в голове ещё стоял гул пережитого удара, он уже понимал, что находится не там, а здесь. В ночной больничной палате. Он был не один. Рядом стояла другая кровать с пациентом, подключенным к системе жизнеобеспечения. Приборы тихонько пикали и гудели. Было слегка душновато. Пахло мочой и лекарствами. Фархад попробовал пошевелиться, у него получилось. Спина протяжно заныла, но суставы ему подчинялись. Он чувствовал, что у него получится встать с кровати, но в том, что он сможет нормально ходить, он уверен не был. Тем не менее, он решил попробовать. Ноги опустились на прохладный пол. Почувствовалось лёгкое головокружение, которое быстро прошло. Применив усилие, Фархад оттолкнулся от койки и встал в полный рост.

Два старца чинно шествовали по дороге, обставленной по обеим сторонам рядами высоких колонн. Было светло и тихо. Под ногами шуршала опавшая листва.

— Ты всегда был самым дальновидным из нас, друг мой, — с улыбкой говорил преподобный Леглан. — Этот твой дар… Мало кто верил в него. Но в итоге ты оказался прав.

— Дело не в дальновидности, — ответил Василий. — Это ошибка. Генетическая ошибка, случайная, или преднамеренная. Мне неведомо. Я лишь жертва этой ошибки, возжелавшая обратить ущерб в достояние.

— Но ты действительно видишь будущее. Что это, если не чудо?

— Я не вижу будущее. Это невозможно.

— Что же ты видишь в таком случае?

— Прошлое. Столь далёкое, что следов от него не осталось. Это память. Память прошлых душ, коих именуют «ведомственными элементами». И эта память очищалась не до конца, оставляя обрывки чужих воспоминаний новым инициатам. Иных гипотез я не нахожу.

— Если ты действительно видишь прошлое, тогда почему оно сбывается в будущем?

— Потому, что прошлое — это и есть будущее. Оно закольцовано, и всегда повторяется. Всегда. Не в тех же образах и видах, но в тех же событиях и переменах. Это бесконечно прогоняемые циклы, которые шлифуются, совершенствуются и дорабатываются.

— И ничего нельзя изменить?

— Можно. И нужно. Я склоняюсь к мнению, что моя способность возникла неслучайно, и как раз-таки является тем самым корректировочным инструментом, призванным анализировать циклы и предотвращать повторы систематически возникающих проблем. Увы, прошлое видится мне размытым и неестественным. Воспоминания наслаиваются друг на друга, образуя бредовый хаос. И распутать этот клубок я не в состоянии, без материальных осколков прошлого, в виде посланий, оставленных древними.

— Мы все умели читать древние письмена, — кивал Леглан. — Но к сожалению, не умели их понимать. А ты умеешь. Потому многие считали тебя выскочкой. Но не я.

— Что это, лесть, друг мой? — Василий осторожно взглянул на спутника. — А ведь ты никогда не был завистником. Я знаю тебя с той поры, как ты вернулся из Нифельрада. И ни разу ты не допускал подобного. Даже возглавив Храм Пророчества, ты остался верен своему призванию.

— Это не лесть. Это признание. Я признаю, что ты был прав. Всегда был прав. Я желал сказать тебе это прежде, чем нас прервали. Теперь же ты стоишь на пороге собственного триумфа. И сердце моё переполнено гордостью за тебя, друг мой.

— О каком триумфе ты говоришь? — остановился Василий.

Возвращение в собственное тело после долгого отсутствия оказалось процессом неспешным. Приходилось заново к нему привыкать. Сложнее всего было мириться с тяжестью, сковавшей его после былой ноосферной лёгкости. Движения были затруднены. Голова работала медленнее. В организме присутствовало множество неприятных ощущений. Цепляясь за стены и мебель, Фархад медленно шаркал по палате, к светящемуся жёлтому прямоугольнику дверных щелей. Проходя мимо соседней койки, он попытался рассмотреть человека, лежавшего на ней, но его лицо было сокрыто мраком. Зато он рассмотрел сгорбленную фигуру, сидящую на стуле подле больного. Кто-то дежурил подле него и, видимо, нечаянно задремал. Фархаду не хотелось его будить. Он постарался двигаться ещё тише и незаметнее. Но его всё равно заметили.

— С пробуждением, — послышался женский голос со стороны сидящего. — Как ощущения?

Фигура зашевелилась. Её голова поднялась. Лица видно не было.

— Нормально, — по инерции ответил Фархад.

— Ты рад, что вернулся в мир живых, или ещё не осознал этого счастья?

— А вам собственно какое дело, э?! — нервно подёрнулся он. — Оставьте меня в покое!

— Тише. Тише. А то разбудишь, — фигура указала рукой на лежащего рядом коматозника. — А ему нельзя. Ему ещё рано.

— Бабочка? — Фархад наконец-то узнал этот голос. — Ты? Здесь? А как же… там?

— Не стоит благодарностей, — фигура встала со стула и начала двигаться в его сторону. — Как видишь, я могу быть доброй. Очень доброй.

Он всегда представлял себе смерть именно такой. Свет, постепенно расширяющийся из маленькой точки в непроглядной тьме, и заполняющий всё вокруг. Чувство полёта, бесконечной лёгкости и блаженства. А ещё стремление. Неизвестно к чему, но явно к центру чего-то. И чем ближе этот центр — тем сильнее становится эйфория.

Боцману не было страшно. Ни печаль, ни тревога не угнетали его разум. Он прекрасно помнил то, что с ним случилось до этого. И воспринимал это совершенно спокойно. Его даже немного удивляло, что он не испытывает сожаления о том, что его битва закончилась даже добром не начавшись. Ему было всё равно.

Он не знал, что ждёт его там, в центре. Но чувствовал, что его там ждут. Кто ждёт? Бог, как в религиозных обещаниях? Нет. Боцману уже было известно, что Бога не существует, во всяком случае в привычном его понимании. На роль Бога, в принципе, могут претендовать как Прокриатор, так и сам Высший Разум. Но Прокриатор сам является творением и слугой Высшего Разума. Что же касается Высшего Разума, то он вообще не является существом. Он скорее явление, система, установившаяся во Вселенной. И человечество имеет для него значение, не более чем хлебная крошка на столе. Посему ни Высший Разум, ни порождённый им создатель человеческого мира, не будут встречать в своих чертогах какого-то там Боцмана. Тогда кто же его встречает?

Его приближение ощущалось всё сильнее, и тем больше становилось понятно, что встречающий находится вовсе не в центре, притягивающем Боцмана, а где-то на пути. Поначалу образ был туманен и отстранён. Но постепенно вырисовывался всё чётче и знакомее. Вглядываясь в этот силуэт, Боцман всё отчётливее с каждой секундой приближался к тяжёлому осознанию. Эта встреча оказалась для него полной неожиданностью.

— Андрей? — произнёс он сдавленным голосом.

— Ну здравствуй, Юра, — поприветствовал его мужской силуэт, и тут же заключил в свои объятия.

Ночной звонок в дверь пробудил его. Он уже его слышал. Это уже происходило. Всё повторялось по-новой. Сейчас он откроет дверь и увидит Лишу.

Когда Алик шёл к двери, он уже это знал и не сомневался, что всё так и будет, однако временная петля сделала неожиданный разворот. На пороге стояла вовсе не Лиша, а Наталья — его супруга. Издав не то всхлип, не то взвизг, она бросилась к нему на шею. От такой внезапности Алик опешил.

— Заинька. Любимый. Родной. Дорогой. Прости. Я дура. Какая же я дура, — шептала жена, покрывая его лицо беглыми поцелуями. — Не знаю, что на меня нашло. Прости, зайка. Я такая дура.

— Погоди, постой, как ты здесь оказалась? — Алик с трудом оторвал её от себя.

— На такси приехала. Не смогла дождаться утра. Боже, я так неправа! Я понаписала тебе там, ты видел, да? Так вот это всё неправда. Это было помутнение. Дурь, понимаешь? Мне так стыдно, зай, ну прости меня, прости, — скороговоркой лопотала Наташа.

— Да нет, ты не поняла, — всё ещё недоумевал Алик. — Не ты должна была прийти, а…

— А кто?

— Не важно…

— Ты кого-то ждал? У тебя кто-то появился?

— Никого у меня не появилось, что за вздор?! Подожди, дай мне в себя прийти, — Алик схватился за голову, пытаясь понять суть происходящего.

— Теперь всё будет хорошо, я тебе обещаю! — жена проскочила мимо него в открытую дверь квартиры.

Она там ещё что-то говорила, но он её не слушал.

— Ранее вход в это святилище был закрыт, но теперь, когда ты пробил брешь в пространстве и времени… — Леглан развёл руками.

Они стояли посреди круглого зала, чьи стены были снизу доверху покрыты древними письменами. Многочисленные масляные чаши прекрасно освещали каждый дюйм этих стен, позволяя видеть и читать начертанное даже в самых отдалённых уголках.

— Поразительно, — Василий медленно кружился, оглядывая это изобилие. — Это то, что мне недоставало. Знания, которые считались утерянными навсегда.

— Воспользуйся же ими, друг мой. Обрети то, что я не успел.

Сделав несколько шагов вперёд, Василий остановился и обернулся.

— Преподобный Леглан, — произнёс он. — Вас ничего не удивляет?

— А что меня должно удивлять? — ответил тот вопросом на вопрос, спрятав руки в рукава.

— К примеру то, что меня ничуть не удивило Ваше появление.

Леглан пожал плечами.

— Вы пали от рук предателя, — указал на него Василий. — А теперь Вы здесь. Это удивило бы кого угодно, но только не меня. Всё потому, что я слишком хорошо знал своего друга, преподобного Леглана Нифельрадского. И могу отличить его от самозванца.

— Тем не менее, ты не отказался прийти со мною сюда.

— Не отказался. Дабы узреть, насколько далеко зайдёт твоя ложь.

— Возможно я действительно всего лишь образ твоего погибшего друга. Но вот это, вот это всё: этот зал, эти надписи — не могут быть ложными. Взгляни сам. Кому как ни тебе доступны возможности отличить истину от подделки.

Василий с глубочайшим недоверием перевёл взгляд на письмена.

— Послушай, Наташа, — он искал жену по комнатам, но та постоянно ускользала, щебеча:

— Почему коньяк на столе? Выпивал что ли? И что здесь за запах? Не проветрено, фу…

— Наташа, почему ты передумала? Почему вернулась?

— Я уже всё тебе объясняла. Зачем ты опять к этому возвращаешься?

— Нет, я всё же хочу понять.

Наконец Алику удалось поймать её в спальне, фактически прижав к окну. Свет не был включен и понять выражение её лица он не мог.

— Ты мне не рад? — Наталья отвернулась к подоконнику и стала ощупывать цветы на нём. — Почему ты их не полил? Они же совсем сухие.

— Да чёрт с ними, с цветами!

Внезапно орхидеи вспыхнули в темноте, словно лампочки. Жёлтая, лиловая, алая и белая. Алик почувствовал, что ему стало трудно дышать и он отступил назад.

— Вот видишь, они хотят пить, — как ни в чём не бывало, Наташа принялась опрыскивать цветы. — Бедненькие мои.

— Что происходит? — Дементьев едва не упал, наткнувшись ногой на угол кровати.

— Как что происходит? Всё хорошо происходит. Ты вернулся. Ты опять здесь, со мной. Разве ты не этого хотел?

— Опять чужая жизнь?

— Чужая? Что за глупости ты говоришь, зая? Чужой она перестаёт быть, когда ты начинаешь ею жить. И становится твоей. Только твоей. Ты ведь мечтал вернуться сюда? Мечтал опять стать нормальным? Как все люди.

— Нормальные люди? Но моя жизнь никогда не была нормальной. Что мне делать? Опять изображать сотрудника ФСБ, даже не зная, как на самом деле осуществляется эта самая служба? Обманывать самого себя?

— Людям свойственно обманывать самих себя. Это естественная функция психической защиты.

— Ицпапалотль, — прошептал Алик.

Жена обернулась и он увидел на чёрном овале её лица пару фиолетовых точек-глаз.

— Я вернула тебе счастье, — произнесла она. — Твоя безумная «Одиссея» завершилась. Надеюсь, твой разум не сильно пострадал.

— Счастье? А в чём оно заключается, это счастье? Знаешь ли ты об этом? Я раньше не знал. Сначала думал, что счастье, это возможность вершить судьбу мира и стоять на страже равновесия. Потом думал, что счастье — это уют в тесной норке родной квартиры. Милые хлопоты, незамысловатое бытие. Всё оказалось бессмыслицей. Я не сыскал счастья ни в одной из своих ипостасей. Только пустые метания. Иллюзии важности и значимости. То, что мы сами себе придумываем. А счастье, настоящее счастье, оно… Оно в пользе.

— В какой ещё пользе? — супруга начала уставать от его речей.

— В обычной, — Алик усмехнулся — настолько простым и банальным казался ему ответ. — Счастье, это когда ты живёшь с пользой и понимаешь это. С пользой не для себя, а для…

Он замолчал.

— А для кого если не для себя? — Наташа скрестила руки на груди.

— Не для кого, — улыбнулся Алик. — И в то же время для всех.

— Какой прок от такой самоотдачи, если ничего не получаешь взамен? И какое от неё счастье?

— Ты думаешь, что счастье заключается в получении чего-то?

— Конечно. То, что мы называем «счастьем» — всего лишь одна из химических реакций, побуждаемая простыми удовлетворениями: физическими, или моральными. А удовлетворение — вещь сугубо индивидуальная.

— Это свойственно животным. А поскольку люди — это бывшие животные, они никак не могут отделаться от этого первобытного наследия.

— И что же эта твоя польза? В чём её суть?

— Суть в том, что человек наделён потребностью в принесении пользы. Это заложено в нём генетически. И это отличает его от животных, чья полезность условна и придумана за них. Человек, в отличие от животного, имеет возможность выбирать, какую именно пользу он должен приносить. И не важно, для кого предназначена эта польза: для другого человека, или для всего человечества; для настоящего, или для будущего. В любом случае, человек приносит пользу Высшему Разуму — первооснове. И проживает свою жизнь не зря, ощущая это подсознательно. В этом и кроется его настоящее счастье. Это и отличает его от тех, кто бесполезен…

— Чушь. Ты так ничего и не понял, Алик Дементьев, — Наташа вышла из темноты и взяла его за руку.

Прикосновение было ледяным.

— Пойдём, покажу тебе кое-что.

— Здесь так спокойно, — сказал Боцман.

— Спокойствие мнимо, — задумчиво ответил Андрей.

— Но мы встретились неслучайно, ведь так?

— Возможно. Я не знаю. Я уже ничего не решаю. А ты — ещё способен. Вот и решай.

— А если я тоже не знаю?

— Тогда подумай, зачем ты здесь, и зачем я здесь. Лично я правда не в курсе. Если ты меня видишь, значит хотел видеть.

— А ты? Хотел меня видеть? — спросил Боцман.

— Да. Но я уже тебе говорил, что ничего здесь не решаю. И ничего от меня не зависит. Считай, что наши желания просто совпали, но инициатором выступил ты, — Андрей рассмеялся.

Боцман наморщил лоб. На самом деле он прекрасно знал, что хотел сказать своему неродному брату. Но не решался говорить об этом. И мялся, к собственному стыду, как малолетний дурачок.

— Я… Мы… — пробубнил он. — Не знаю, что и сказать, Андрюх.

— Ну, не знаешь — так не знаешь.

— Нет! Постой. Вообще-то я знаю. Я всегда об этом знал. Холера, я каждый день думал об этом… — Боцмана начало трясти от волнения. — Я ведь должен был ещё раньше, ещё тогда. Когда надо было. Когда была возможность. Когда ты был жив. Но с того случая, когда отец устроил нам взбучку, меня словно запёрло что-то. Будто мне кляп в рот вставили. И хочу сказать, и не могу. А ведь должен… Понимаешь, Андрюха, в чём тут соль? Мы с тобой хоть и от разных родителей, но ты мне был роднее кровного брата и сестёр. Я помню, как ты меня опекал, как защищал, как заботился, когда я болел. Никто так ко мне не относился. И ведь я понимаю, зачем ты это делал. Я единственный, кто «не принял» тебя в нашей семье. Ты со всеми породнился, кроме меня. Я до последнего тебя сторонился. И ты всеми силами хотел мне доказать, что считаешь меня братом. А я, вместо того, чтобы признать это — отталкивал тебя.

— Ты ошибался, Юрец. Я ничего тебе не доказывал и ничего от тебя не добивался. Я принимал тебя таким, какой ты есть. «Колючим ёжиком», — Андрей опять рассмеялся. — И мне не было нужно от тебя никаких признаний. Я просто делал то, что считал правильным. Относился к тебе как к брату. И сейчас отношусь. Это ведь так просто.

— Тебе может и просто, — отвернулся Боцман. — Но не мне. Во мне будто чёрт сидит, язви его в душу. И ведь я думал об этом постоянно. Почему? Почему я такой? Почему я так к тебе отношусь? Словно обиду какую-то затаил, которую не могу простить. Всё время ту историю вспоминаю с отцом и поркой. Ведь прекрасно помню, что ты был не виноват. А я — наоборот, получил по заслугам. Взять бы на ум, да признать твою правду, так нет же. Ещё сильнее упёрся. Стыд ли это, гордость ли идиотская? Не пойму. Но перекрыла она мне глотку, словно кость. И никак мне от неё не избавиться. Сколько раз я себя клял, сколько ругал. Заставлял выйти на разговор с тобой, и сказать тебе то, что должен, что обязан. Что ты — мой б-б…

Он осёкся, губы его задрожали.

— Даже когда представился последний случай, — продолжил он, спустя минуту. — Я уже был уверен, что всё скажу. Но опять не смог. Опять ушёл. Сбежал, как трус. Ведь с того дня я ежедневно себя проклинал. И постоянно думал, что будь ты жив, я бы уж точно, я бы уж непременно… И вот те пожалуйста. Мы наконец-то встретились, а я всё так же не могу ничего тебе сказать. Чувства распирают меня изнутри, слёзы душат, слова рвутся наружу, и… Ничего не получается. Язык не ворочается. Нести околесицу — запросто, а сказать самое важное, что так давно хотел — не могу. Отвратительная, горделивая тварь!!! — Боцман изо всех сил ударял себя кулаками по голове, под каждое последнее слово.

— Юра, Юра, хватит! — схватил его за руки Андрей. — Прекрати! Что ты делаешь? Зачем это? Всё это не нужно.

— Но я…

— Ты уже всё мне сказал!

— Как? Когда?

— Когда я был жив, когда ты думал обо мне, после моей смерти да и сейчас. Ты всё уже выстрадал. Всё перенёс. И всё принял давным давно. И я знаю, что ты признал меня своим братом. Мы братья, Юрка! Настоящие! Роднее родных! Не имеет значения то, что ты не может сказать это вслух. Главное, что твоё сердце и разум вопят об этом. А я слышу. Прекрасно слышу.

— Андрюх, я… — по щеке Боцмана потекла слеза. — Я так виноват перед тобой. Прости.

— Я давно уже тебя простил. И никогда не держал на тебя обиду. Не в моём прощении кроется твоя беда. Есть кое-что похуже, брат. Годами ты истязал себя самобичеванием. Ты не мог себя простить, и до сих пор не простил. Вот, почему мы с тобой встретились здесь. Подумай. Может быть пришла пора тебе простить самого себя?

— Самого себя? Но ведь я даже не сказал тебе того, что хотел.

— Всё, что мне нужно, ты уже сказал. Осталось признать, что вину свою, перед самим собой, ты благополучно искупил. Сними этот камень с души, дорогой братец. Хватит его влачить.

— Простить самого себя? — Боцман задумался. — Холера… Как же это сделать, если я себя уже приговорил и привёл приговор в исполнение?

— Это ты так думаешь. А на самом деле всё не так уж и плохо.

— Я всю свою новую жизнь в ноосферных грёзах искал путь искупления! Чтобы хоть как-то доказать самому себе, что я не эгоистичная скотина! Чтобы ты мог бы мною гордиться! Но я не знал, как это сделать?! Вместо исправления, я продолжал совершать гнусные и непорядочные поступки. Я стал преступником. И жизнь моя окончательно превратилась в сухое перекати-поле. Мой друг Фархад имел хоть какую-то цель. Он хотел вернуться к спокойной жизни. Хотел жениться и осесть в тихом, красивом уголке чужого сна. И меня подбил на эту же мысль. Что наши дома будут располагаться рядом. Наши жёны станут лучшими подругами. Наши дети будут играть и расти вместе. И мы доживём то, что нам осталось в этой идиллии, наслаждаясь каждым фрактальным циклом, вдали от невзгод и пороков… Я поддакивал ему, хотя прекрасно понимал, что не смогу так. Мой крест не даст мне покоя до самой смерти. И сбросить его я смогу лишь подвигом. Настоящим подвигом, понимаешь? Вот почему я схватился за предложение Лиши. За самоубийственное предложение. Я знал, что погибну. Но погибну с честью. И боль наконец-то закончится.

— Гибель тоже бывает разной, — ответил Андрей. — Можно погибнуть преступником, стермящимся к раскаянию, а можно погибнуть героем, избавленным от всяческих мысленных тягот и сомнений. Смерть вряд ли позволяет раскаяться. Но когда встречаешь её с чистым сердцем, душа обретает истинный покой.

— И я смогу остаться здесь, с тобой?

— Почему нет?

— Прекрасно! Значит всё закончилось?

— Для тебя ещё нет.

— Не понимаю… Разве я не умер окончательно?

— Нет, но всё в твоих руках.

— Так значит… — Боцман осмотрелся. — Это опять иллюзия. Как же я сразу не догадался? Всё это происходит внутри моей головы. Всё это смоделировано моим собственным разумом. И этот разговор, и ты.

— Ты мыслишь в правильном направлении, — улыбнулся Андрей.

— Но ведь тогда ничего ещё не закончено. Не для меня, не для них. И ты прав, гибель может быть разной. Гораздо эффективнее сражаться с врагами, если одним из этих врагов не являешься ты сам. Спасибо, Андрей. Теперь мне стало гораздо легче.

— Береги себя, брат, и не торопи нашу встречу, — Андрей стал медленно отступать в свет, растворяясь в нём.

— Ты вывела меня из боя. Это подло.

— Это разумно. Толку там от тебя всё равно никакого не было. А погибать просто так, не за понюшку табаку, какой смысл? Пойми, это не я вас втянула в эту заваруху. Это Ал Хезид со своей дурной амбициозностью приволокла вас на верную смерть. Неужели она всерьёз думала, что вы годитесь для этого? Нет конечно. Вы — пушечное мясо, извозчики. И жизни ваши ничего не стоят. Я же считаю иначе. Человек, способный отыскать мой город и проникнуть в него самостоятельно — заслуживает достойной награды. Поэтому, я вернула тебя к нормальной, человеческой жизни.

— А я тебя просил?

— Просил — не просил. Какая разница? Всё уже свершилось. Скоро за тобой приедут.

— Кто приедет?

— Твои родные. Ты ведь соскучился по ним, не так ли?

Фархад задумался.

— Всё это время они переживали за тебя и не могли смириться с тем, что больше ты к ним никогда не вернёшься, — продолжала нашёптывать Ицпапалотль. — Представь, какую радость они испытают увидев тебя в добром здравии? И мама, и папа, и сестра, и маленький племянник. Ты ведь любил их. А сам причинял им боль своим поведением. Теперь у тебя есть возможность всё исправить и жить достойной жизнью. Реальной жизнью. Не сомнамбулической. Подумай, как тебе повезло.

— Но мои друзья остались там…

— Твои друзья тебе просто снились. Отринь грёзы, и прими реальность.

Внутри Фархада словно раскачивался маленький маятник Фуко. Он пребывал в растерянности, мучительно пытаясь всё осмыслить. А что если бабочка права, и пора просыпаться от долгого сна? Пора жить полной жизнью, наслаждаясь каждой минутой. В кругу родных и близких, любящих его людей. Вместе с этим, его подтачивали подозрения. И долг перед друзьями (в первую очередь, перед Боцманом) не давал ему покоя. Нужно было что-то решать, и он решил.

Наталья подтащила Алика к телевизору и нажала на кнопку пульта, включив новостную передачу. Сперва Дементьеву показалось, что они смотрят обычную телепрограмму, но вдумавшись, он понял, что это некая солянка из быстро сменяющихся заголовков, и кратких пояснений к ним. Это было нечто среднее между экспресс-новостями и пролистыванием новостной ленты в Интернете. Сюжеты были краткими и ёмкими, а визуальный ряд — максимально информативным. И не было в этой череде ничего экстраординарного и выходящего за рамки классических современных новостей.

— Что ты хочешь этим сказать? — не выдержал Алик.

— Да ты смотри, смотри, и слушай, — продолжала удерживать его Наташа. — Включи голову. Внимай, впитывай, анализируй.

— Чему тут внимать? Это же всё ерунда какая-то! Ерунда… Какая-то… Ерунда…

Его глаза сфокусировались на экране, а слух наконец-то переключился с простого восприятия звуков — на последовательный анализ информации.

— Ну? — обрадовалась жена. — Теперь ты понял? Понял? Это уже не иллюзия. Не ноосферный полубред. Это выжимка из реальных событий, освещаемых в прессе. Это правда, которую уже невозможно спрятать за сплошной стеной лжи. Видишь, как она выпирает? Как она колет разум, словно иголками! Вот оно — информационное поле страны, защитником которой ты себя возомнил! Вот, что ты собрался защищать, Элекен! Твоя паства! Полюбуйся на эти рожи, не умещающиеся в широкоформатный экран. Циничные, надменные, лишённые последних капель совести. Чиновники, бизнесмены, бандиты — все как один уважаемые люди. Великие, неприкасаемые, мечтающие о возрождении сословных укладов. Ты с ними собрался работать, Элекен? Или же ты думаешь, что тебе позволят тронуть их хотя бы мизинцем? Принцип невмешательства, мой дорогой, или ты забыл? А может ты хотел рабоать с так называемым народом, с пролетариатом, с рабочим классом? С ним уже пытались работать и неоднократно. Но всякий раз на поверхность выползала вот эта накипь. Потому что глупо думать, что трудяга способен распоряжаться собственной жизнью. Нет. Он привык, чтобы им распоряжались. Как рабочий муравей, не способный жить иначе. Таким образом твой «счастливый человек», живущий ради пользы каждому и всем, на деле всего лишь раб. Причём раб-идиот. Потому, что нормальный раб не мирится со своей участью, а стремится из неё вырваться. Ну или хотя бы приспособиться к ней получше. А вот раб-идиот отдаёт себя без остатка, ничего не требуя взамен. На радость вот им, вот этим харям из телевизора. Так чего ты хочешь, Элекен? Чтобы просто рабы превратились в рабов-идиотов?

— Нет! — выкрикнул Алик.

— Так называемый «народ» — это пассивная биологическая жижа, живущая естественными потребностями. И сваять из неё ничего не получится, поскольку она не имеет крепкой структуры. Она расползается на глазах, и ей плевать на саму себя. Потому-то на ней всегда будут паразитировать вот эти, из телевизора. И даже если ты сумеешь достичь успеха известных альфа-регуляторов начала двадцатого века, тебе не удастся долго сохранять стабильность этой структуры. Ибо паразиты, коих ты видишь на экране, появляются не из космоса, и не из секретных лабораторий, а из того же народа. И они всегда будут появляться. Ты ничего тут не сделаешь. Это болезнь. Болезнь человечества. Изначально призванная уравновешивать его, но в итоге переродившаяся в социальную онокологию. Смотри внимательно на этот экран, Элекен, запоминай их всех. Воры, дорвавшиеся до власти; Нувориши, бесящиеся с жиру; Бездельники, учащие всех, как надо работать; Лицедеи, живущие в замках, подобно аристократам; Безбожники, изображающие духовенство… И чернь, потакающая им во всём, лишь бы кидали кости со стола во время, ну а если не кинут, то можно и потерпеть, подождать, смириться. Каким же образом ты хочешь всё это изменить? Реку можно обратить вспять, но не болото…

— А тебе какое до всего этого дело?! — воскликнул Алик. — Как я понимаю, данное положение дел тебя тоже не устраивает. Иначе бы ты не стала читать мне эту пламенную лекцию.

— Мы смотрим на ситуацию под разными углами, — ответила Наташа голосом Ицпапалотль. — Ты не брезгуешь ковыряться в грязи. Я же хочу эту грязь вычистить, пройдясь с верхов — до самого низа. Мне абсолютно плевать на классовое неравенство, на несправедливость, на двойные стандарты, на общественные пороки. Лечить эти болезни бесполезно. Гораздо эффективнее переработать всё общество в биомассу, в удобрение, дающее жизнь новой, здоровой цивилизации.

— Цивилизации? Цивилизации, состоящей из одного единственного представителя? Ты сама-то хоть понимаешь, насколько это нелепо?

— Ты считаешь, что это нелепо? В то время, как сам стремишься к тому же самому?

— Это ложь!

— Нет, это правда. Может быть, наши концепции и расходятся в принципах реализации, но результат один — доминирование. Не ты ли пришёл к выводу, что исправить ситуацию может только тотальный контроль? Так чем твоя теория принципиально отличается от моей?

— В моей теории общество сохраняется.

— Только формально. Фактически же, это всё та же биомасса, подчинённая единому центру управления.

Алик не нашёл, что ответить.

— У нас есть общая основа, — продолжила Ицпапалотль. — Мы оба, в основе своей, люди. Такие же, как и те, которых стремимся исправить. Человеческая позиция заставляет нас испытывать характерные эмоции. Например, негодование от социальной несправедливости и несовершенства общественных отношений. Но для меня это скорее способ развлечения. Низшие слои общества скучны по природе своей. Они начинают проявлять недюжинную активность только обретя лидера. Если лидер произошёл из их среды — последствия могут быть непредсказуемыми и опасными, но обычно лидерами становятся представители так называемой «элиты». А элита использует чернь только в двух вариантах: либо гонит её единым стадом в нужном направлении, либо натравливает её на противоборствующую элиту. Вот почему работать с элитой интереснее. Нищий не будет сильно страдать от своей участи, поскольку вся его жизнь — это страдания. Напротив, он воспримет смерть как избавление. Честный бессребреник встретит смерть с честью: он честно жил, и должен честно умереть. Подобные люди вызывают умиление, но не более того. Их можно «расшевелить» пытками и казнями близких людей, но это всё равно неинтересно. В конечном итоге, их боль всё равно сходит на нет, уступая место полной отрешённости. Ведь когда у человека всю жизнь что-то отнимают, он постепенно привыкает к этому и в конце концов мирится. Даже когда отнимают последнее и самое ценное. Элита же, не привыкшая терять и терпеть лишения, к моим методам совершенно неподготовлена. Она до последнего верит в то, что всё будет хорошо, даже когда становится понятно, что спасения не будет. Элита всю жизнь купалась в роскоши, как я купаюсь в крови. И потому ей мучительно больно расставаться со своим положением, с властью, с деньгами, с увлечениями и удовольствиями. Даже перед лицом смерти элита не перестаёт искать выгоду для себя: где бы что урвать, кого бы подставить, за чей бы счёт пролезть к своему спасению. Эти потуги чрезвычайно смешны! Потому-то мне и нравится издеваться над элитой больше, чем над её жалкими рабами. Когда человек, считавший себя вершиной мира сего, вдруг падает на самое дно преисподней — это надо видеть. Удовольствие непередаваемое.

— Всё это работало в ноосфере. На Земле всё будет по другому.

— Ноосфера — это королевство кривых зеркал. Она выпячивает одно и скрадывает другое. В результате, человеческий разум, более не скованный земными ограничениями, превращается в то, к чему, собственно, и стремился. Всё, что ты видел в ноосфере, всё, что вызывало у тебя удивление, смятение и отвращение — на самом деле продолжение обычной человеческой жизни, сорвавшейся с цепи. Отличный полигон, для испытаний над гнилой человеческой изнанкой.

— Я всё понял, — обовал её Алик. — Вот, дьявол! До меня дошло то, что сейчас происходит! Со мной говоришь не ты. Я сам с собой говорю. Мои собственные противоречия вступили в конфликт друг с другом, под воздействием обсидиановой бабочки, и теперь я сам себе что-то доказываю, удаляясь от реальности и теряя время.

— Ты совсем что ли тронулся? — Наташа покрутила пальцем у виска.

— Хорошая попытка, Ицпапалотль. Нет, не Ицпапалотль. Хо! Это его выходки. Его тактика.

— О чём ты? Что за бред ты несёшь?

— Я должен вернуться назад, немедленно, — Алик бросился в прихожую, но дверь оказалась заперта.

— Куда ты собрался? Вернись! Всё, я вызываю скорую, — Наталья схватила телефонную трубку.

Надписи складно выстраивались перед ним и оторваться от чтения было невозможно. Старика преследовало двойственное чувство. С одной стороны он испытывал подозрение, что древние тексты уж больно складны и понятны, словно написаны заранее, специально для него. С другой же стороны, Василий признавал подлинность изложенных сведений. Если они сами и не были древними, то уж точно являлись современной перепиской древних посланий. Это не оригинал, но и не подделка. Так что же это?

— Может быть это оттиск чьей-то памяти? — подсказал Леглан, доселе бесшумно стоявший позади него.

— Тогда это не память человека.

— Я и не говорю о человеке.

— Это сумеречный разум, — Василий побледнел от страха. — Знания Даркена Хо.

— Раз уж оно поделилось с тобой этой информацией, почему бы ею не воспользоваться?

— Это не оно со мной поделилось. Это Ицпапалотль открыла для меня сведения, хранимые в памяти Хо.

— Пусть так. Тебе это только на руку.

— Безусловно, мне это интересно. Я всегда удивлялся тому, как древние летописи, земные и эфирные, переплетаются друг с другом. Словно шарады, я разгадывал несостыковки, возникающие из-за разницы в летоисчислениях. И мне казалось, что я занимаюсь благим делом. Проповедуя во многих мирах, я стремился донести до людей мудрость пророчеств, считая себя единственным зрячим среди тысяч слепцов.

— Так оно и было.

— Нет. Всё было с точностью до наоборот. Это я загонял их во мрак безальтернативности, лишая будущего. Я искренне верил, что пророчества — это безопасные пути через темноту, полную опасностей, но оказалось, что это ловушки, программирующие развития событий. А мы, проповедники — их невольные катализаторы. Я должен был стать противовесом для этой системы, но вместо этого способствовал повторениям замкнутых циклов истории. И сейчас способствую.

— Так разорви этот порочный круг, — произнёс Леглан. — Выйди из-под власти пророчеств. И взгляни, наконец, на путь, по которому ещё никто не ходил.

— Каким же образом?

— Ты ведаешь, что свершится скоро. Ты ведаешь, что свершится потом. И ты прав — будущее программируется.

— Но я… — старик схватился за голову. — Нет. Это невозможно.

— Возможно, если ты дашь бабочке шанс, всё изменится к лучшему? — Леглан улыбнулся подозрительным оскалом.

— Не противься своей судьбе.

— Иди к шайтану! — Фархад бросился к двери и распахнул её.

Коридорный свет немного ослепил его. В больнице было пусто. Почувствовав, что силы оставляют его, он привалился к дверному косяку, чтобы перевести дух.

— Чего ты добиваешься? — настиг его голос Ицпапалотль. — Куда рвёшься?

— Я возвращаюсь назад! Я должен помочь друзьям!

— Глупец, ты разве не понял, что больше не «черри»? Связь разорвана. Там тебя больше нет. Ты есть только здесь. Здесь ты и останешься.

— Нет! Всё можно вернуть. Я уверен. Возможно, если я убью себя, тогда…

— Тогда ты просто умрёшь. Зачем тебе это?

— Если так, то я убью тебя! — Фархад обернулся, но не увидел в палате никого, кроме соседа-коматозника. — Куда ты подевалась?! А-а-а!!!

Он упал на колени, вонзив пальцы в виски и стал раскачиваться. Пространство стало ходить из стороны в сторону, словно это он его раскачивал.

— Приди в себя. Успокойся, — плавал вокруг него голос бабочки. — Я уже позвонила им, и они едут сюда. Будут с минуты на минуту.

— Кто едет? — простонал Фархад.

— Твоя семья едет за тобой. Они заберут тебя отсюда и ты будешь жить долго и счастливо.

— Семья… А где моя семья? Здесь, или там?

— Здесь, конечно же здесь.

— Здесь… — повторил за ней Фархад. — Моя семья здесь. И ты тоже здесь. Я знаю. Я чувствую.

— Не думай обо мне. Думай о близких. Думай, что им скажешь, — голос Ицпапалотль стал напряжённым.

Фархад действительно хотел многое сказать своим родным. Он так по ним соскучился, что сердце ныло от нетерпения вновь встретиться с ними. Он должен был сказать им, как крепко их любит… Нет, сперва попросить прощения. На коленях. За всё, что им причинил.

Соблазн остаться был слишком велик. Но здравый смысл перекрикивал эмоции всё сильнее. Стиснув зубы, Фархад начал подниматься, цепляясь руками за рёбра косяка. Возможно, он и был глупцом, но дураком он никогда не был. И чутью своему всегда доверял. Поднявшись, он шагнул в коридор и побрёл, опираясь на стену.

— Ну и куда ты собрался? — следовала за ним Ицпапалотль.

— Куда надо. Отвали, — на выдохах ответил он ей.

Глаза фокусировались на двери в соседнюю палату. Внутренний голос подсказывал Фархаду, что ему нужно именно туда. Все остальные двери в этом коридоре были фальшивыми. Как в компьютерной игре, когда ты бродишь по виртуальному зданию, внутри которого есть много дверей, но открываются только те, которые предписаны сценарием, а остальные — просто нарисованы на стенах. Так же чувствовалось, что волнение Ицпапалотль нарастает и ей всё тяжелее удаётся это скрывать. Что-то было за этой дверью, и Фархад должен был непременно туда попасть.

— Тебе уже ничего не изменить. Назад ты не вернёшься, как ни старайся, — раздражённо нашёптывала ему бабочка.

— Это мы ещё посмотрим.

Где-то отдалённо послышались голоса. Знакомые голоса. Фархад без труда смог узнать их даже на таком расстоянии. Это была его семья. Они шли за ним, и вот-вот должны были оказаться в этом коридоре. Вместе с этим, Фархад понял, что если дождётся их, если увидит, то не сможет более думать о каких-то альтернативах. Он просто останется с ними навсегда. Шансов узнать что там, за соседней дверью, больше не представится.

— Как Вы себя чувствуете, Алик Павлович? — склонился над ним доктор.

— Егор Ильич? Что я здесь делаю? — Алик сидел на кровати, в смирительной рубашке, с завязанными рукавами.

— Вы здесь лечитесь, голубчик. Забыли? Это нормально. Провалы в памяти могут быть от лекарств. — Так как Ваше самочувствие?

— Нормально. Вроде.

— Нормально, или вроде нормально?

— Я не знаю. Я был дома, а теперь вдруг здесь. Да ещё и связан.

— Пришлось Вас зафиксировать, голубчик, для Вашей же безопасности. Чтобы не смогли себе навредить.

— Егор Ильич, расскажите же наконец, что со мной?

— Ох. Пятый раз. Пятый раз я уже Вам рассказываю. Ну да ладно. У Вас ярко выраженная шизофрения, обострившаяся на фоне обсессивно-компульсивного расстройства. Но мы Вас подлечим. Не волнуйтесь.

— Что за ересь? Я никогда не жаловался на психику. По-вашему в ФСБ служат шизофреники? Думаете нас не проверяют, не тестируют?

Доктор пожал плечами, — случаи бывают разные. Порой болезнь длительное время никак себя не проявляет, пока однажды её что-то не спровоцирует. Возможно, сильный стресс, или чрезмерные психологические нагрузки. Такое бывает. Вы главное не переживайте. Мы продолжим курс терапии, и скоро выведем Вас из этого состояния.

— Я всё равно не могу понять, — помотал головой Алик. — Это какая-то ерунда…

— Вы ведь замечали за собой какие-то странности в последнее время, Алик Павлович? — вкрадчиво спросил доктор. — Возможно, вы путали сон и явь. Теряли связь с реальностью. Было такое?

— Не знаю. Может быть, но…

— Вы звонили мне ночью, — доктор перешёл на шёпот. — Говорили про какую-то сбежавшую пациентку. Вы были не в себе.

— Звонил, но это…

— А потом позвонила Ваша супруга. Она была напугана Вашим неадекватным поведением. Когда Вас доставили в клинику, Вы вели себя агрессивно. Не помните?

Алик помотал головой.

— Не беспокойтесь. Всё будет хорошо, — доктор взглянул на часы. — Ох, заболтался я с Вами, чуть на консилиум не опоздал.

После этих слов, он спешно развернулся и, чуть не столкнувшись с дежурным санитаром, поспешил к выходу из палаты. Санитар с заранее приготовленным шприцом, спокойно приблизился к Алику.

— Егор Ильич, подождите! — отчаянно задёргался тот. — Егор Ильич!!!

— Егор Ильич!!!

Голос слышался из дальнего конца коридора. Это был голос Алика. В той стороне, откуда он доносился, распахнулась дверь и из неё вышел седой человек в белом халате. Он бодрым шагом направился по коридору навстречу Фархаду.

— Алик? Алик Дементьев? — держась за стену, спросил тот у приближающегося доктора. — Там лежит Алик Дементьев?

— Вернитесь в палату, голубчик, не нарушайте режим, — с улыбкой ответил пожилой медик, проходя мимо него.

— Шайтан, да что здесь происходит вообще? — выругался Фархад. — Дурдом какой-то.

Голос друга выдернул его из омута сомнений. Он понял, что всё ещё не в реальности. Хотя возможно и в реальности, но в какой-то другой, изменённой. Уж слишком явственно она воспринималась разумом. Иллюзии такими не бывают. Похоже, что Ицпапалотль сотворила нечто пограничное между правдой и вымыслом, сплетя реальный мир с миром грёз. А он, Фархад, плавал в этом переплетении, не имея возможности понять, где пролегает граница. Было очень странно ощущать одновременно иллюзию и реальность. И вновь у него возникла ассоциация со старыми компьютерными играми, где живые актёры были помещены в нарисованные декорации и этот диссонанс бросался в глаза с яркой откровенностью. Фархад понимал, что здесь всё не по-настоящему. Реальны только он и Ицпапалотль. Причём реальны фактически, во плоти и крови.

Алик больше не кричал, зато стали отчётливее различаться приближающиеся голоса его родных.

— Уважаемые?! Кто вас пропустил?! — раздался бас дежурной медсестры.

— Пропустите! Наш сын вышел из комы! — ответил ей голос отца таким тоном, что было понятно, остановить его уже невозможно.

Отцовский голос кольнул Фархада в самую душу. Радость и стыд охватили его, заставив притомозить ненадолго. Он был плохим сыном, плохим братом. Он подавал дурной пример племяннику. Теперь же он может всё исправить. Нужно лишь немного подождать здесь, стоя на месте.

Но как же Алик?

— Скоро всё закончится, — шептала Ицпапалотль, и теперь её речь будто доносилась из-за двери соседней палаты. — Подожди.

— Нет, — Фархад оттолкнулся от стены, и размашисто зашагал дальше. — Да, может я и плохой сын, но я всё ещё хороший друг. Держись, Алик, я иду…

— Куда идёшь? Всё равно не успеешь! — насмехалась бабочка.

«А ведь она права…» Коридор слишком длинный. Палата Алика в самом конце. Напротив неё — выход на лестницу, откуда уже совсем явно слышатся шаги и голоса родных. Фархад прекрасно понимал, что если увидит их, то более не сможет ничего предпринять. Он тут же забудет об Алике, о Боцмане, об «Одалиске», обо всём. Но у него ещё есть время, чтобы заглянуть в соседнюю палату. Резко остановившись, Фархад повернулся к двери и открыл её.

— Нет! — пронзительно взвизгнула Ицпапалотль.

Когда Андрей исчез, Боцман развернулся в другую сторону и вдруг увидел живописный берег моря, вдоль которого возвышались аккуратные домики с соломенными крышами. Сразу за ними начинался пляж. Там виднелись растянутые для просушки рыболовные сети и лодки, перевёрнутые кверху днищами.

Картина буквально источала покой и умиротворение. Казалось, что Боцману более ничего не нужно. Он неспеша побрёл в сторону берега, с удовольствием вдыхая свежесть солёного морского бриза. На окне одного из домиков стоял старый, кассетный магнитофон, проигрывающий песню, записанную на жёванной плёнке:

Кричали чайки, шумел прибой, шелестели прибрежные кусты. Боцман шёл босиком по тёплому песку и радовался. Только что с его души свалился тяжеленный камень, и теперь он словно летел по воздуху, ничем не обременённый. Этот мир принадлежал ему. И теперь, наконец-то, он может сполна насладиться жизнью.

Миновав домики, Боцман остановился на берегу и, засунув руки в карманы, вальяжно, по-хозяйски окинул панораму берега. Там, где берег слегка изгибался, образуя небольшой заливчик, виднелась фигура женщины в длинном платье и с корзиной в руках. Заметив Боцмана, она остановила на нём взгляд, поставила корзину, медленно стянула с головы косынку, распустив прекрасные, русые волосы, и пошла в его сторону. Всё быстрее и быстрее. А потом побежала, шлёпая ногами по набегающим волнам. Боцман почувствовал, что его сердце стало биться чаще. Он тоже повернулся к ней и пошёл навстречу, мимо сетей и лодок. Как в романтическом фильме. Боцман понял, что влюблён: окончательно и бесповоротно. Дабы продемонстрировать всю глубину своих чувств, он решил, что должен непременно что-то подарить своей будущей половинке, на память об этом прекрасном моменте. Какой-нибудь сувенир: красивый камушек, или ракушку. Но как назло, ничего подходящего ему на глаза не попадалось. Только клетчатый платок в лодке, зацепившийся за весло и трепыхающийся на ветру, словно флаг. Платок был чистым и не рваным. Почему бы не подарить его?

Боцман осторожно отцепил платок от весла, развернул и… Обомлел. Это была арабская куфия Фархада. Женщина продолжала бежать к нему, но теперь Боцман уже не смотрел на неё. Он хмуро сжимал в руках найденную тряпицу. Как он мог забыть о своих друзьях? Почему он так легко от них отступился?

Больше всего на свете Боцману хотелось обрести покой возле семейного очага. Но эта мечта была недосягаемой, пока он не мог простить себя за несправедливое отношение к Андрею. Ведь ему предстояло воспитывать собственных детей. А как он мог их воспитать, если не был способен разобраться в себе самом? Теперь же, когда его боль утихла и он обрёл душевное равновесие, мечта стала доступной и близкой. Осталось лишь протянуть к ней руку. Но окунувшись в собственную мечту, Боцман непроизвольно отвернулся от тех, кто нуждаются в нём.

Чем больше он думал об этом — тем темнее становилось вокруг.

В палате находилось несколько человек. Они постоянно двигались, перемещались, что-то бормотали. Алик наблюдал за ними, усиленно борясь с разливающейся по телу истомой. Лекарство, которое ему вкололи, медленно, но уверенно распространялось по телу, путая мысли и тормозя сознание. Один из сумасшедших, с лицом покрытым родинками, и бегающими глазами, приблизился к нему и затараторил скороговоркой:

— Еда, еда, нож, еда, нож, нож, нож, нож, еда, нож, нож, еда, еда, нож, еда, нож, еда, еда!

Дементьев отвернулся, делая вид, что тот ему безразличен. Это подействовало. Псих медленно повернулся и пошаркал к зарешёченному окну, продолжая твердить:

— Нож, еда, нож, нож, нож, нож, еда, нож, еда, еда, нож, нож, нож, нож, еда, еда, нож, еда, нож, нож, нож…

— Да заткнись ты, долбанный попугай! Опять завёлся! — крикнул на него другой сумасшедший, ежеминутно встряхивающий голову, словно от удара током.

— Еда, — обиженно ответил сосед и на какое-то время умолк.

— А вы призму летали? — внезапно спросил блуждающий по палате больной. — Пользовались, я вас спрашиваю?! Кар-р! Я — ворона! Кар-р! Кар-р! Ворона — министр!

Дементьев осторожно попытался пошевелиться, проверяя смирительную рубашку на прочность. Сперва казалось, что она затянута добросовестно, но немного поёрзав, Алик начал подозревать, что она поддаётся его движениям, как будто ремни не были закреплены.

— Бухнуть бы, — со вздохом произнёс человек с трясущейся головой. — Эх-х…

— Бухнуть кефир. Сегодня кефир. Там градус. Если пить медленно, он всасывается, — озарённо ответил тощий псих в очках-лупах. — Я вам точно говорю, коллеги! В кефире градус. Потому что математика.

— Хотя бы «Солнцедар»… — не слушал его трясущийся. — «Слёзы Мичурина», Э-эх… Да под закуску.

— Еда, — встрепенулся сумасшедший у окна и, запрыгнув на подоконник, застрочил как пулемёт, — Нож, нож, нож, нож, нож, нож, нож! Еда, еда, нож, еда, нож, нож, нож, нож, еда, нож…

— Упухни! — трясучий кинул в него грязное полотенце, но промахнулся. — Радио.

— Еда, еда, еда, нож, нож, нож, — ответил тот и высунул язык.

Алик начал интенсивнее двигать плечами. Рубашка поддавалась. Рукава скользили вниз и вверх, освобождаясь от ремешков.

— Чё мучишься? Давай я тебе помогу.

Дементьев дёрнулся от неожиданности и, повернув голову, увидел санитара, нависающего над ним сбоку. Как он мог его не заметить? Алик был уверен, что видел, как санитар покидает палату, спустя пару минут после ухода доктора, поэтому был крайне шокирован его неожиданным появлением.

— Давай-давай, не дрыгайся, — санитар ухватился за смирительную рубашку и принялся возиться с ремнями.

Но вместо того, чтобы затянуть её посильнее, он почему-то расстегнул ремни, и освободил Алика.

— Так лучше?

Алик кивнул.

— Ну и хорошо, — санитар уселся рядом, грузно промяв хлипкую сетку койки, отчего Дементьев едва не привалился к нему боком. — Укольчик-то помог?

— Мне здесь не место. Я не сумасшедший, — ответил Алик.

— Конечно не сумасшедший. Я тебе верю. И доктор верит. Просто перестраховывается.

— Еда, еда, нож, еда, нож, нож, нож, нож, — выпалил псих на окне.

— Ты этих не бойся, — санитар провёл рукой в сторону остальных обитателей палаты. — Они безобидные.

— Когда доктор вернётся? Я должен с ним серьёзно поговорить.

— Доктор на консилиуме. А потом уедет по важным делам. До вечера его не будет.

— Еда, нож, еда, еда, еда, еда…

— А что это за больница? — спросил Алик у санитара.

— Разве ты не знаешь?

— Если бы знал, не стал бы спрашивать.

— Ну-у, э-это, спецклиника, — неуверенно ответил санитар.

— Спецклиника, — кивнул Дементьев. — Та самая?

— Та самая, — кивнул санитар.

— Если та самая, тогда сейчас, наверное, карантин?

— Ка-ран-тин? С чего вдруг?

— Нож, еда, еда, еда, нож, еда…

— Ну эпидемия, помните? Смертельный вирус.

Санитар основательно призадумался.

— Да-да, эпидемия, — «вспомнил» он. — Было дело. Но угроза локализована. Беспокоиться не о чем.

— Вы уверены в этом? По-моему, Вы плоховато выглядите, — заметил Алик.

Вид у санитара действительно поменялся. Он стал дышать тяжело, с хрипами, глаза стали слезиться, лицо потемнело и стало потным.

— Всё в полном порядке, — произнёс он и закашлялся.

— Нож, нож, нож, еда, нож, — сумасшедший вдруг схватился за живот и его вырвало кровью, после чего он упал с подоконника и стал корчиться на полу, продолжая стонать. — Еда-а-а, еда-а-а… Нож! Нож, нож… Нож…

Он дёрнулся и затих. А спустя пару мгновений, на Алика навалилась тяжёлая туша хрипящего санитара. Тот успел сменить его центр тяжести вперёд, и мужчина с грохотом упал на пол. Все остальные люди, находившиеся в палате одновременно принялись кашлять и блевать кровью. Только Дементьев не чувствовал ни малейших признаков заражения в своём организме. Он понял, что сам всё это спровоцировал. Чужая иллюзия подстраивалась под него, чем он и воспользовался.

Перешагнув через тело мёртвого санитара, Элекен отправился на выход. Дверь оказалась не заперта.

— Я не могу в это поверить!

— А ты поверь! — Леглан кружил вокруг него, не давая возможности сконцентрироваться. — Подумай, Василий, зачем тебя сюда притащили? Зачем Ал Хезид таскала за собой убогого, немощного старика, тормозящего её продвижение. Ради твоей способности читать древнюю писанину? Самому-то не чудно? Весь твой пресловутый Храм Пророчества — не более чем секта, одна из многих. Но пожалуй самая бессмысленная и бестолковая. Построенная на страхе перед концом света. И ты в этой труппе дармоедов и бездельников был едва ли не единственным искренне верующим ослом. Задумайся, Василий. Что в тебе такого, без чего не может обойтись сама Ал Хезид? Неужели ты думаешь, что это из-за твоих пространных речей и проникновенных гимнов? О, нет. Она не случайно держала тебя при себе всё это время.

— Я делился с ней своими знаниями!

— Твои знания ничего не стоят. Истинную ценность имеют твои способности. И я говорю не о трактовке посланий из прошлого и сопосталении их со своими сумбурными видениями. Я говорю о способности менять направление будущего. Ты — стрелочник на путях истории. Ты — часть Прокреатора, если не само его воплощение!

— Это богохульство! Я никогда не позволю себе возгордиться до такого святотатства!

— Ничего подобного от тебя и не требуется. Просто отойди в сторонку и не вмешивайся. Пусть всё идёт как идёт.

— Позволить дьяволице разрушить то, что было не ею создано?

— Разрушения не избежать. «Carthago delenda est». Вопрос, кто это сделает и как? Бабочка хочет очистить мир кровью. Это может показаться жестокостью, но смотря с чем сравнивать. Ведь цель бабочки — не стереть мир, а переписать его. Для переписывания нужны чернила. Ты ведь меня понимаешь, Василий?

— Понимаю, — ответил тот. — Как и то, что переписывать мир она будет под себя. Что неприемлемо.

— Мир будет наполнен новым смыслом! Наступит великий порядок!

— С людьми, низведёнными до уровня одноклеточных?!

— А что их ждёт, если бабочка им не поможет?! Кто придёт после неё, и что сотворит?! Не будет ли это во сто крат ужаснее?

— Я верю в торжество разума, — ответил Василий. — Ицпапалотль безумна, а та, что придёт после неё, наделена светлым умом. Неслучайно это белая орхидея. Потому её и боятся сильнее, чем бабочку. Разум всегда побеждает, в то время как безумие всегда обречено.

— Довольно! — не выдержал Леглан.

Пребывая в пасмурных раздумьях, он переместился в некое мрачное измерение, с зыбкой почвой, напоминавшей колышущийся под ногами водяной матрас, и стремительно проносящимися над головой облаками. Берег исчез. Женщина, добежавшая до Боцмана, нежно обняла его и тут же превратилась в обсидиановую статую: колючую и холодную.

«Брак — не такая уж и приятная штука», — подумал Боцман и сам удивился, что сохранил способность шутить.

Стоило ему пошевелиться, как иглы, торчавшие из статуи, больно кололи его. Причём они грозили отломиться непосредстенно под кожей. Боцман попытался аккуратно отступить назад, но руки статуи держали его слишком крепко. Самое удивительно, что от резких движений Боцмана останавливливал вовсе не страх быть исколотым иглами, а боязнь повредить статую, к которой он почему-то продолжал испытывать чувства.

За дверью палаты оказалась площадь Тамоанчана. Элекен увидел крылатую Ицпапалотль, грозно нависавшую над неким кристаллическим наростом, уменьшающимся в размерах, словно лёт, тающий под солнцем. Внутри полупрозрачного, сжимающегося панциря виднелось то, что осталось от Лиши. Жалкий, раздавленный сгусток. Ещё немного, и она будети законсервирована окончательно.

— Эй, ты! — кинулся к бабочке Элекен. — Тебе конец!

Ицпапалотль рассмеялась и спокойно повернулась к нему. Лезвия на её крыльях нацелились на приближающуюся жертву.

— Прочь! Пошёл прочь! — старик собрал оставшиеся силы и обеими руками оттолкнул Леглана назад. — Ты — нечестивая подделка! Я — хозяин своей судьбы! И я сделал выбор!

Бросившись к стене, на которой притягательно светились иероглифы, он вцепился в них ногтями, и, словно ковёр, сорвал текстуру с каркаса.

— Не-е-ет! — быстро повышающимся голосом закричал Леглан, и крик этот продолжился уже с противоположной стороны. — Не-е-ет!

Василий увидел перед собой грязное ложе, на котором лежала обнажённая девушка, отчаянно пытавшаяся прикрыть наготу ветхой простынёй, но та расползалась огромными дырами.

Девушка была жутко худой и мертвецки бледной. Она ёжилась, прикрывая костлявое тело руками-палочками, и крик её вскоре превратился в писк.

Василий поглядел выше, и увидел ещё одного человека. Точнее, только его тёмный, призрачный силуэт. Это был мужчина среднего телосложения, одетый в некое подобие халата. Заметив девушку, он тут же пошёл в её сторону, угрожающе протягивая руки.

— Делай, что должен, Фархад, — старик отвернулся, не желая смотреть на это.

Из-за открывшейся двери словно ударил мощный поток воздуха, едва не сбивший Фархада с ног. Он одновременно ослеп, оглох и потерял чувство ориентации в пространстве. Ему показалось, что его засасывает внутрь какого-то вихря. Пытаясь зацепиться за края дверного проёма, он не нащупывал их. И когда чудовищный пылесос почти сумел оторвать его от точки опоры, всё вдруг прекратилось. Всё улеглось и успокоилось. Вернулись зрение и слух. Фархад вновь уверенно держался на ногах и чётко анализировал окружающую обстановку.

— Коссома, — тихо выругался он. — Что это вообще было? Фокусы шайтана…

Он сделал пару глубоких вдохов и вошёл в тёмную палату. Здесь была только одна койка, стоявшая посередине, и на ней сидела худощавая девушка с длинными волосами. Она никак не реагировала на пришедшего. Фархад видел её впервые, но узнал моментально. Так же как и он, девушка выделялась на фоне ложного мира чрезмерной реалистичностью. Она была живой, настоящей. И Фархад видел её своими реальными глазами в настоящей, человеческой реальности. Это была Анна.

— Ну дела-а. Кто бы мог подумать? — поразился Фархад, глядя на неё. — Такая шмакодявка, и такое устроила! В реальности ты не такая грозная, да? В реальности ты не обсидиановая бабочка, ты — моль! Решила выместить свои комплексы на Вселенной, дочь шакала? Нехорошо, слушай. Ой, нехорошо.

Он всё ещё побаивался к ней подходить, поэтому приближался крадучись, готовый к любому выпаду. Глаза бегали по сторонам, ища какое-нибудь колющее, или режущее оружие, но обнаружил лишь рисунок с орхидеей на стене, а рядом какую-то картину с уродливым божком.

Фархад не был дураком, и быстро скумекал, что Ицпапалотль попалась в собственную ловушку. Чтобы вывести его из комы, ей пришлось приблизиться к нему физически, на максимальное расстояние. И управлять его сознанием она могла только с небольшой дистанции. А он не просто вырвался из-под её контроля, но и нашёл её саму. Вот так удача!

Теперь оставалось лишь покончить с ней.

Всего лишь секунду назад исполненный решимости, Фархад остановился перед Анной. Он понимал, что убивать её придётся голыми руками. Но как? Она не собиралась сопротивляться, она была совершенно беспомощна, но именно это вызывало у Фархада смятение. Ему приходило убивать людей в ноосфере, но во-первых, они сами пытались его убить, а во-вторых, они не были люди в привычном понимании этого значения. Сейчас же была иная ситуация.

Неуверенно протянув руки, Фархад медленно, почти нежно, раздвинул волосы Анны, свисающие длинными прядями по обеим сторонам лица, и запустил подрагивающие пальцы глубже — к самой шее. Он не умел душить людей, и не знал, как это делается. Но никакого другого варианта придумать не мог. Шейка девушки была тонкой и хрупкой. Когда подушечки чужих пальцев коснулись её, она покрылась гусиной кожей. Она почувствовала надвигающуюся смерть.

— Аллах, дай мне сил, — одними губами шептал Фархад. — Если я делаю благое дело. Ведь я делаю благое дело? Эта женщина — зло. Зло во плоти. Всевышний, дай мне сил!

И он стиснул руки, надавив большими пальцами на горло девушки так сильно, как только мог. Анна открыла рот, и выпучила глаза, которые стали наливаться кровью. Из её глотки донеслось сипение. Фархад старался не смотреть на её лицо. Умоляя Аллаха о помощи, он продолжал её душить. Он делал это неумело, передавливая шею не там, где нужно, поэтому жертва продолжала упорно сопротивляться.

Обычно люди, которых душат, отчаянно пытаются ослабить хватку убийцы и оторвать его руки от себя, но Анна, вместо этого, начала тянуться к шее Фархада. Сначала её руки слабо хлестали по его лицу и плечам, а потом вдруг нащупали горло и вонзились в него пальцами. Теперь задыхаться начал Фархад. И если его хватка, по неопытности, была неправильной, то хватка Анны оказалась вполне профессиональной. Уе через пару секунд, мужчина понял, что теряет силы и сознание. Он разевал рот как рыба и невероятными усилиями воли заставлял себя не отрывать рук от вражеской шеи, дабы попытаться освободиться от её удушающего захвата. Перед глазами всё померкло и лишь желтоватые круги то и дело вспыхивали во тьме. Из последних сил цепляясь за уплывающий рассудок, он давил и давил пальцами на горло Анны и в результате они оба упали поперёк кровати, разом перестав шевелиться.

Сначала Фархад почувствовал жуткую боль в руках. Пальцы ломило так, словно их выдернули из суставов. Затем, практически сразу, на него напал дикий кашель, рвущийся из помятого горла. С трудом оторвав свои руки от мёртвой шеи, он сжал пальцы в кулаки и надрывно кашляя, сполз с койки на пол. Фархад всё ещё не верил, что ему удалось выжить. Пару раз он бегло ощупывал ногу Анны, свисающую с койки рядом с ним, чтобы убедиться, что та действительно мертва. Затем он с трудом поднялся и, не оглядываясь, поплёлся на выход.

Но вместо одной двери его ожидало три. Вернее, это были уже не двери, а округлые переходы в пространстве, вроде порталов. Мутные. Словно завешенные полиэтиленовой плёнкой. И слегка подсвеченные с противоположной стороны. На них были нанесены изображения, чем-то напоминающие иконы. Слева проглядывалось изображение Элекена, посередине — Боцмана, а справа — Василия. Фархад понял, что это нечто вроде быстрых переходов. И выбрав кого-то, можно переместиться к нему на помощь. Осталось лишь сделать выбор. Фархад уверенно подошёл к двери Боцмана.

Не обращая внимание на боль, он рвался из объятий капкана, но обсидиановые руки сжимались всё крепче. Боцман понимал, что она его не отпустит. Когда им уже начало овладевать отчаяние, он вдруг почувствовал стеклянный хруст и наконец-то смог набрать полную грудь воздуха. Руки статуи немного ослабли. Воспользовавшись этим, Боцман совершил яростное движение своими широкими плечами и высвободил собственные рукуи, подняв их вверх, после чего, обрушил их на предплечья статуи. Посыпалось стекло, и они отломились, упав на землю. Статуя стала напоминать безрукую Венеру.

— Прости, — отдуваясь, сказал ей Боцман. — Наша встреча была ошибкой. Мне пора выручать друзей…

Он начал отступать назад, пятясь спиной. Но тут вдруг из обломков предплечий скульптуры выскользнули чёрные щупальца-жгуты, которые буквально выстрелились в Боцмана и, опутав его за пояс и шею, притянули обратно. На жгутах быстро начал нарастать обсидиан, принимая форму новых рук.

— Ах ты, Холера! — Боцман успел упереться коленом в живот статуи, чтобы она не смогла полностью прижать его к себе.

Правой рукой он упирался ей в плечо. Но этого было недостаточно. Щупальца медленно тянули его лебёдкой. Тогда здоровяк издал злобный рык и, размахнувшись пока ещё свободной левой рукой, чтоб было сил ударил статую в челюсть. Адская боль пронзила его руку, сопровождаясь звоном разбитого стекла. Огромный осколок отлетел от нижней части скульптурной головы и упал куда-то в сторону. Притяжение щупалец тут же прекратилось, но они всё ещё удерживали Боцмана на одном месте. Тогда тот оттолкнулся коленом, насколько это было возможно, и, освободив правую руку, ударил статую в голову, отбив её напрочь.

Щупальца, рассыпая осколки обсидиана, безжизненно опали на землю. Безголовая статуя покачнулась, пошла трещинами и стала разваливаться. Вскоре перед Боцманом лежала лишь горка колотого обсидиана.

Он посмотрел на свои руки. Кисти изуродованы, рассечены до самых костей. Несколько пальцев держатся на одних сухожильях. Покачав головой, Боцман всё же наклонился и уцелевшими пальцами поднял с земли длинный осколок обсидиана, похожий на нож. Кривясь от боли, он развернулся и увидел три тускло светящихся выхода со знакомыми изображениями: Фархад, Элекен и Василий.

— Извини, дружище, — произнёс он. — В любом другом случае я бы обязательно выбрал тебя, но сейчас я должен помочь Алику.

Произнеся это, он уверенно вошёл в дверь Элекена.

Он бежал прямо на неё, а она хохотала. Наивный идиот до сих пор не понимал, что перед ней он — никто. Единственная, кто действительно была способна что-то ей причинить, сейчас корчилась в кристаллической капсуле, почти уже сжавшейся до приемлемого объёма. Но Элекен продолжал бежать с угрожающим видом, и это не могло не смешить Ицпапалотль. Она даже подумала, стоит ли ей сразу покончить с ним, или же ещё немного поразвлечься? Когда ещё представится случай так повеселиться?

Вдруг что-то дрогнуло внутри её естества и как будто оборвалось. Словно маленькая девочка нечаянно выпустила из рук воздушный шарик. Причём воздушным шариком была она сама. Ицпапалотль не сразу смогла понять, что произошло. Её словно опустошило изнутри и душа, доселе тёплая и живая, внезапно стала напоминать дыру, сквозь которую свищет сквозняк. Все её силы рядом куда-то подевались. Руки и ноги стали ватными, позвоночник стал гуттаперчевым, в ушах послышался звон. А затем она ощутила удар. Это Элекен, добежавший до неё, со всего размаха врезал ей кулаком по лицу. «Какое странное ощущение», — думала Ицпапалотль, отлетая назад и падая на кирпичную поверхность площади. — «Он меня ударил. Он действительно меня ударил. И, наверное, больно. Но как?»

Отправив бабочку в нокаут, Элекен моментально бросился к Лише. Кристаллический гробик успел сжаться до размеров маленького шкафчика. Внутри горело и билось пленённое энергетическое тело сальвификария. Элекен понимал, что разрушить ловушку руками не получится. Поэтому он ухватил её, поднатужившись, поднял над головой и со всего размаха обрушил на землю. Обсидиановый ковчег раскололся, из из-под него поползли белые, наэлектризованные щупальца.

— Лиша! — Элекен принялся помогать ей выбраться, разбрасывая обломки ловушки по сторонам.

— Алик, будь осторожен, — ответил ему голос подруги. — Ицпапалотль скоро придёт в себя.

— Ну это вряд ли. Я ей хорошо врезал.

— Ты смог её ударить только лишь потому, что её связь с материальной оболочкой неожиданно прервалась. Похоже, что Анна умерла. Это на какое-то время вывело Ицпапалотль из равновесия, но когда она очнётся, то станет ещё сильнее. Ведь теперь уже ничто её не ограничивает.

Элекен взглянул на освобождённую Лишу, которая сейчас выглядела как большая светящаяся медуза с шевелящимися щупальцами.

— В таком случае, нам её не победить, — произнёс он. — Если только ты не дашь мне оружие.

— Я не могу дать тебе свой меч!!! — вспыхнула Лиша, но теперь в её голосе звучал не столько гнев, сколько отчаянье. — Поверь, не могу!!!

— Да он мне и не нужен! Мне нужны твои крылья! Дай мне крылья!

— Крылья? — удивилась Лиша. — Каким образом ты себе это представляешь?

Элекен мрачно поглядел в сторону лежащей Ицпапалотль. Та начала шевелиться. Времени почти не осталось.

— Мы должны слиться с тобой воедино. Так же как это делает Хо.

— Алик, я не сумеречница. Такое слияние с человеком невозможно.

— А я — не совсем человек. И думаю, что нам стоит попробовать.

— Ты же сгоришь изнутри! Вспомни, что было на «Марии Ауксилидоре», когда мы просто соприкаснулись! А сейчас ты предлагаешь мне влезть внутрь тебя!

— Предлагаю, и побыстрее. Эта тварь уже встаёт на ноги. Ты хочешь вернуться обратно в кристалл? Чёрт тебя возьми, Лиша, прекрати тянуть время!

— Хорошо, — Лиша тут же обвила его щупальцами со всех сторон.

Элекен почувствовал такую адскую боль, что едва не потерял сознание. Его словно опутали раскалённой сетью, а затем эта сеть начала проходить сквозь него, прокаливая насквозь. Внутри него начал бесноваться огонь, наполненный электричеством. Он даже не был способен надеяться на прекращение этого безумного мучения. Но о каким сражении с обсидиановой бабочкой не могло идти и речи.

Ицпапалотль к тому времени полностью пришла в себя. Удивившись, насколько ей вдруг полегчало, она какое-то время стояла в раздумьях. В Тамоанчане вдруг понизилась гравитация? Нет, это она сама стала легче.

Затем, она увидела осколки ловушки и Элекена, неподвижно лежавшего среди них, на спине. Его била мелкая дрожь. «Что это с ним? И куда подевался проклятый сальвификарий?»

— Чего ты добился, старый дурак? Ты лишь помог бабочке избавиться от прилипшего кокона. Как видишь, своими жалкими противодействиями ты только оказываешь ей содействие. А они? Ты дал им выбор, но никто из них не выбрал тебя. Ты никому не нужен, — голос пытался свести его с ума, но он не поддавался.

Стоя на четвереньках, старик что-то писал, или чертил на полу осколком стекла. Он торопился.

— Ты пытаешься написать новую историю? Ты уже опоздал. Лаксет Садаф самоуничтожился, и помогла ему в этом твоя лучезарная госпожа. Всё оказалось тленом.

— Константы, — не слушал нашёптываний Василий. — Положения детерминант. Соотношения обратимых вычислений. Всё это решаемо. Я могу это сделать.

Он продолжал карябать символы, один за другим. Чертил линии, настолько ровно, насколько мог.

— Зачем ты стремишься породить чудовище, которое будет ещё страшнее обсидиановой бабочки? — наседал на него голос. — Что тебе это даст? Желание всегда идти наперекор свойственно глупым подросткам, но никак не мудрым старикам.

— Прочь! — отмахнулся Василий. — Тебя нет! Я почти закончил. Почти свёл их воедино.

— Давай, давай. Веди их к братской могиле.

Марево портального перехода, излучая тепло, светилось прямо перед ним. Нечёткое изображение Боцмана вблизи казалась совсем размытым и узнаваемым лишь по отдельным чертам.

— Столько сложных выборов за такой короткий срок, — произнёс Фархад, обращаясь к другу, как к живому. — Видимо я всё-таки хреновый друг. Но я чувствую, что должен так поступить, братан. Иначе нельзя. Алик должен победить эту тварь. Боец из меня никудышный. Но, как говорится, «на безрыбье и рак — рыба». Я знаю, ты поймёшь.

Уверенно кивнув, Фархад повернулся и вошёл в дверь Элекена.