Обсидиановая бабочка Ицпапалотль

Глава 34. Грех Калибана

Провал был слишком неожиданным. Элекен даже подумать ни о чём не успел, так быстро его «срубила» дрёма. Сначала в усталом сознании замелькали какие-то беглые образы, а в ушах звучали призрачные звуки. А потом начался самый настоящий сон, почти такой же, как на Земле. Отличие было лишь в том, что земные сны обычно плохо запоминаются и рассеиваются, не успев добром сформироваться. Здесь же сон имел форму чёткой иллюзии, фиксирующейся мозгом так же полноценно, как и во время бодрствования.

Элекен находился в абстрактном, безразмерном помещении, со всех сторон окружённом темнотой. Здесь был только безликий потолок и такой же безликий пол, а стены заменяла тьма. Вообще, тьма была повсюду, и если бы не лампочка, методично мерцающая посередине, здесь не было бы видно вообще ничего. Лампочка беззвучно вспыхивала, мерцала несколько мгновений и отключалась, бесконечно чередуя этот раздражающий цикл. Прямо под ней стоял обычный стул, на котором, сгорбившись и спустив руки между коленями, сидела девушка. Совсем молодая, почти ребёнок, с пепельными волосами и в чёрном обтягивающем костюме сумеречного гибрида — инфильтратора.

Элекен неторопливо приблизился к ней. Но она не обращала на него никакого внимания, продолжая неподвижно сидеть, уставившись в пол.

— Эй, — шёпотом позвал он её, и шёпот разлетелся по помещению хлопаньем крыльев огромных бабочек.

Свет погас. Потом тут же включился. И Элекену показалось что стул с незнакомкой оказался ближе к нему на метр.

— Кто ты? — спросил он, едва выдыхая слова в дрожащую темноту. — Ты слишком юная для гамма-инфильтратора.

Лампа опять осветила их. Девушка уже сидела к нему в профиль, выпрямив спину и подняв голову. Элекен вздрогнул и взглянул на её лицо, которое тут же скрылось в темноте. Вместо него вспыхнула пара зелёных точек, которые немного померцали, словно угольки, а потом резко повернулись к нему и расширились. Свет загорелся, и Элекен отшатнулся назад. Бледное, болезненное лицо девочки с огромными, зелёными глазами, было обращено к нему. Он ещё никогда не видел таких глаз. Обычно, при сумеречной трансформации, глазные яблоки гибридов напоминают безумные, выпученные шары с вертикальными чёрными зрачками. Но здесь был совсем другой случай. Глаза были, вроде бы, как у сумеречника, и, в то же время, вполне человеческие. Расширенные сверх меры, набухшие, с ядовито-зелёной, светящейся радужкой и обычным круглым зрачком. Это было какое-то пограничное состояние, словно лицо застыло посреди трансформации. И если глаза сумеречника не выражают ничего, кроме холода, то человеческие глаза прекрасно передают весь спектр эмоций и моральное состояние своих владельцев. Вот, что смогло напугать самого Элекена. В глазах девочки-сумеречницы застыла такая глубокая безнадёга, что при одном лишь зрительном соприкосновении с ней, жить более не хотелось. Величина отчаянья, рвущегося наружу, из этой маленькой, белокурой головки была столь бездонной, что даже бывалый сумеречник ощутил на своей глотке клешни депрессии. На него как будто смотрела сама смерть.

До этого он думал, что отражением смерти является Ицпапалотль, окружённая ореолом ненависти и презрения ко всему, кроме себя. Но теперь он понял, что есть кое-что похуже. Гораздо хуже. Бороться с этим нет сил. А вернее, нет никакого желания. Поскольку нет смысла. Всё уже закончилось. Всё уже предрешено. Одним лишь своим взглядом, эта девочка рассказала ему завершение истории. Его истории. Так же просто и беззастенчиво, словно это концовка обычного литературного произведения.

— Дьявол, — выдавил из себя Элекен. — Ты — Белая Орхидея. Та, чьё имя вышло из волн Карского моря. Как твоё имя? Умоляю, скажи!

— Моё имя… — голос девочки напоминал писк умирающего котёнка.

Тут всё померкло, и тишина жестоко поглотила последнее слово, так и не долетевшее до Элекена.

— Неужели ты и вправду хочешь это знать, Элекен? — спросил уже совсем другой женский голос: дерзкий и властный.

— Ицпапалотль… От тебя не скроешься даже во сне.

— Ты на моей территории, привыкай. Скоро всё будет моей территорией.

— Это мы ещё посмотрим…

— Так что вы в ней нашли? В этой?

— Ты о ком?

— О той самой, чьё имя вышло из волн Карского моря. О той, что родилась среди снега и льда. Какие там у неё ещё атрибуты? Ах, да, с её приходом наступит конец света. Вы так этого боитесь. Просто трясётесь. Почему? Почему вы боитесь её, а не меня?

— С чего ты взяла, что я её боюсь? И почему ты говоришь во множественном числе? Кого ещё ты имеешь в виду, кроме меня? — твёрдо спросил Элекен.

— Хо, — ответила невидимая Ицпапалотль. — От него я узнала о пророчестве, в которое вы так неистово верите. И от него я узнала про этот «белый цветок». Почему именно белый? Кто придумал эту чепуху? И кто решил, что всё должно произойти именно так, а не иначе? Я не понимаю. И разбираться в этом нет никакого смысла, ведь я скоро сделаю так, что эта ваша Белая Ромашка попросту не появится вообще! Фактически, я на корню зарублю ваш нелепый кошмар. Ведь настоящий кошмар — это я.

— Убирайся из моего сна!

— С какой стати? Твой сон — всего лишь ментальная проекция. То, что ты здесь видел — было рождено разумом Даркена Хо. А сейчас ты находишься в темноте собственной опустошённости. Ты озадачен. Ты измотан недосказанностью. Но всё можно исправить. Нужно лишь проявить отвагу.

— Отваги у меня хоть отбавляй. Покажись, и я докажу тебе это! Хватит прятаться в темноте, и лаять оттуда, как трусливая шавка!

— Ты надеешься победить меня, хотя не в состоянии справиться даже с собственными воспоминаниями.

Элекен ощутил сильный толчок в спину, от которого пробежал вперёд, чтобы сохранить равновесие, и ударился в дверь. Это точно была дверь. Он понял это даже в полной темноте по характерному звуку удара, хотя не нащупал ни петли, ни ручку.

— Смелее, Калибан! — воскликнула Ицпапалотль.

— Я — Элекен, — он оттолкнулся руками от двери и сделал пару шагов назад, внезапно почувствовав, что на его плечи легли чьи-то холодные руки.

— Смелее, Калибан, — шепнула ему на ухо Ицпапалотль. — Ты ведь хочешь это узнать. Не бойся. Я буду рядом. Я тоже хочу посмотреть на это.

Руки скользнули вниз по спине и исчезли. Лёгкое дуновение прошлось по правой щеке, а потом в глаза ударил яркий, ослепительный свет. Обсидиановая Бабочка открыла призрачную дверь, за которой, казалось, ничего не было, кроме сплошного света.

— Ну же, герой, — силуэт Ицпапалотль, возвышавшийся за дверным косяком, слегка шелохнулся. — Войди туда. Выбора нет, тебе придётся всё узнать.

— Нет, — отчаянно сопротивлялся Элекен. — Ты меня не заставишь.

Издав рык взбешённого ягуара, Ицпапалотль рванулась к нему, схватила своими когтистыми руками и буквально втолкнула в свет за дверным проёмом. Элекен настолько устал бороться с этим соблазном, что уже не сопротивлялся. Дверь позади него захлопнулось, хотя возможно этот звук ему лишь причудился.

Наконец-то глаза начали привыкать к свету и этот свет оказался не таким уж и абсолютным. Сквозь него проглядывались какие-то причудливые конструкции, словно возведённые посреди облаков. Их всё ещё трудно было рассмотреть из-за пелены. Но взгляд от них оторвать было уже слишком тяжело. Теперь его уже не надо было толкать вперёд. Он сам шагнул за этот предел.

Калибан уверенно шёл к своей цели. Его сердце переполнял дикий, неистовый восторг. Разум отказывался верить в происходящее. Ни один смертный до него не мог позволить себе даже мечтать о том, чтобы оказаться здесь.

Сакрариум.

Теперь он знал, почему его впустили сюда. Это могло говорить только об одном. Высшие заинтересовались его проектом. Они хотят выслушать его лично.

Сакрариум — удивительное, ни на что не похожее место. Здесь нет привычных людям предметов. Здесь только фантомные образы, порождённые высшим состоянием энергии. Всё это трудно описать, поскольку оно лежит за пределами классических пониманий. Калибан не исключал факта, что его восприятия — всего лишь примитивные иллюзии, смоделированные его разумом, не способным всецело охарактеризовать окружающую обстановку. Вообще понять, что из себя представляет Сакрариум, было крайне сложно. Ведь он не был ни миром, ни городом, ни зданием. К нему даже не подходило определение «рай», которым его пытались охарактеризовать некоторые несведущие коллеги. Это было просто какое-то царство света, при отсутствии солнца. Так же подходило Сакрариуму ещё более глупое, но расхожее определение «небеса», поскольку небеса не существуют без земли. Сакрариум же не был твердью ни небесной, ни земной. У него вообще не было никакой поверхности, не было никаких дорог, но при этом направление твёрдо ощущается внутренне, словно тебя ведёт некий навигатор. И ты, вроде бы, идёшь по чему-то твёрдому и упругому, как по натянутым струнам арфы, и в то же время не идёшь, а перемещаешься. Очень странное ощущение.

Разум Калибана, не способный существовать вне материи, натужно вырисовывал вокруг него странные картины непостижимого мира, словно старенькая видеокарта, на пределе своих сил загружающая графику, созданную для воспроизведения более продвинутыми видеоадаптерами. Поначалу он видел только свет, а всё остальное — просто ощущал. Но затем, прямо по курсу, из света вычертились огромные Врата. Сначала они хаотично и неуловимо меняли форму и размер, но наконец застыли в определённом виде. Казалось бы, из-за сплошного света, заменяющего и небо и землю, они должны были просто висеть в пространстве. Но тем не менее, они определённо покоились на чём-то. И Калибан совершенно определённо понимал, что внизу находится некая твердыня, которую ощущают не только ноги, но и подсознание. Эта самая твердыня чётко отделена от остального пространства невидимой, но явно проступающей линией горизонта. Представьте, что вас поместили в некую сферу, титанических размеров, со светящимися внутренними стенками, и разделённую горизонтальной стеклянной перегородкой, по которой вы можете ходить в любом направлении.

Основу Врат составляла кристаллическая структура, которая переливалась словно бриллиант. А декором служило тонкое, кружевное обрамление из золота и серебра (или подобных им металлов). Двери украшались каким-то космическим узором выложенным из платиновых накладок и гигантских драгоценных камней. Было невозможно понять, что здесь изображено, и в то же время, картина казалась понятной. Словно разбросанный паззл, по отдельным фрагментам которого можно догадаться, что на нём изображено, но целостной картины нет.

«Может быть это Великое Древо?» — предположил Калибан.

По обе стороны от него что-то двигалось. Это присутствие излучало крайнюю внимательность и было ощущение, что его снимают какие-то невидимые папарацци. Калибан всё настойчивее поглядывал по сторонам и вскоре сумел их обнаружить. Сначала они выделялись некими обтекаемыми выпуклостями, слегка искажающими пространство, а затем, обретая всё более чёткие очертания, постепенно стали выглядеть как круглые, хрустальные спруты, отталкивающиеся щупальцами от воздуха. От них не исходило угрозы, но и приветливости тоже. Присутствие этих сущностей было понятно. Они сопровождали официального гостя и направляли его по нужному пути. Калибан догадался, что перед ним так называемые контемплативусы — созерцатели, низшие из Высших. Наблюдатели Сакрариума. Он представлял их другим, и задумавшись об этом, Калибан стал параллельно видоизменять их под свои представления. Ему самому стало удивительно, насколько чудными он их представлял. Вокруг него вышагивало четыре существа с птичьими головами (хотя возможно, это были оригинальные золотые шлемы), над которыми сияло что-то вроде нимбов. Тела выглядели вполне человеческими, только ноги были чуть длиннее обычного и тоже напоминали птичьи, создавая впечатление, что они ступают на цыпочках. На созерцателях была надета броня из материала, похожего на слоновую кость. Все детали костюмов были одновременно практичными и фантастичными. Это окончательно делало их обладателей похожими на инопланетян.

Постепенно они приближались к Вратам, которые были настолько велики, что, казалось, выгибаются вперёд, и нависают над головой. Возле Врат дежурила ещё пара созерцателей с расправленными крыльями-щупальцами. Калибан знал, что его впустят, поэтому не останавливался и шёл прямо на них. Всё так и произошло. Оба охранника шагнули вперёд и, цепляясь щупальцами за гигантские дверные створы Врат, потянули их за собой, открывая. Сопровождающие контемплативусы одновременно остановились. Как только Врата бесшумно разверзлись, оттуда пахнуло чем-то живительным и свежим, словно от ветра после грозы. И Калибан услышал музыку. Не такую, какой её понимают люди, а совершенно иную: запредельную, выражающуюся в каких-то потаённых вибрациях, пронзающих всё вокруг и наполняющих сознание эйфорией. Словно из обычной музыки кто-то выдернул ту самую центральную основу, на которой держится вся композиция, и развил её в целое произведение. Подобное можно сравнить с тем, как если бы вы слушали одновременно все свои самые любимые песни и мелодии, но не в виде перемешанной какофонии звуков, а параллельно, воспринимая разом каждую по отдельности. И в такой тональности, когда не хочется делать звук ни тише, ни громче. Вступая в резонанс с этим звучанием, сердце трепетало, а разум испытывал торжественную радость.

Прямо за Вратами располагался Эмпирейский сад. Название, опять-таки, было условным, придуманным в низах, примитивными мозгами. Услышав это словосочетание, человек тут же представит себе обилие живописных деревьев, и не более того. На деле же, этот сад выглядит как переплетение всё тех же затейливых кристаллических форм со специфическими оттенками. Первая ступень — «Серебряный сад», где все оттенки имеют хромовый блеск, затем идёт вторая ступень — «Золотой сад», соответственно, насыщенный оттенками расплавленного золота, и, наконец, «Бриллиантовый сад» — столь ярко сверкающий, что взирать на него, не прикрывая глаз было чревато ослеплением. Так эти «сады» называли «сведущие», которые сами в них не бывали, но имели честь общаться с Высшими, которые отвечали на их вопросы об устройстве Сакрариума. Ныне же, Калибан сам получил возможность оценить величие и непостижимость этого паноптикума. Ему удалось догадаться, что три пресловутых «сада» — это ни что иное, как пояса, обрамляющие центр Сакрариума, в котором зиждется средоточие всей его мощи.

«Сакрариум — это плод, висящий на ветви Великого Древа», — думал он, проходя под хитросплетениями богато блистающих серебряных кружев, напоминающих паутину гигантского, и чрезвычайно искусного паука. — «Сакрариум контролирует Землю. А может не только её? Может под его контролем находится несколько материальных миров? Может быть не во всех из них живут люди? Этого мне никогда не узнать… А сколько их, таких плодов, висит на Древе? Сотни? Тысячи? Миллионы? А сколько Великих Деревьев растёт во внешней Вселенной? Неужели наш Высший Разум существует в единственном экземпляре? Неужели нет других?»

Калибан восхищался видом «садов». И с удивлением понял, что они — всего лишь перевалочные пункты для ведомственных элементов. Впрочем, каких ещё ведомственных элементов? Вы-элами они были там, на Земле, а здесь они уже чистые зёрна обогащённой энергии. Здесь они распределяются по мере и качеству насыщения. Оттого и различаются эти три сада. Это сортировочный комплекс, производящий постоянную сепарацию прибывающих сюда отработавших «душ». Невероятный подъём ощущается внутри, когда идёшь под сводами живописных, драгоценных крон, соединяющихся друг с другом, словно сосудистая система. И постоянно кажется, что ты идёшь через толпу невероятно интересных, умных, и добродушных людей, которые к тебе обращаются, что-то рассказывают, или просто желают счастливого пути. И это не раздражает, а напротив. Ты чувствуешь себя значимым и популярным. Как великий маэстро, прекрасно выступивший на сцене перед огромной аудиторией.

«Вот, какими должны быть люди… Как здесь… И тогда будет мир. Будет счастье», — наслаждаясь приятными эмоциями, думал Калибан. — «Вот она — истинная цивилизация. Никакой земной гнили: Зависти, корысти, стяжательства, разврата и угнетения… Вообще ничего, связанного с земными пороками, доставшимися от животных. Ведь все эти зёрна, все эти семена когда-то были частью материальных людей, прятались в них, зрели в их организмах. Почему же звериное преобладало над ними? Неужели иначе выжить в человеческом социуме нельзя? Ведь если бы они научились жить вот так, без взаимных претензий, без войн, без сегрегаций и дискриминаций, то не потребовалось бы внедрять к ним кукол. А значит не понадобились бы и сумеречники. Равновесие удерживалось бы само собой, без искусственных сдержек и противовесов, от которых больше вреда, чем пользы. Но нет. Люди становятся людьми только после своей физической смерти, когда зверь, управляющий ими, наконец-то подыхает… Но что я могу требовать от простых людей, когда сам недалеко от них ушёл? И во мне он сидит, этот зверь. Я чувствую его. Сопротивляюсь ему. Но он силён и коварен. Любой срыв, любой конфликт — и вот он уже высовывает свою оскаленную морду из тёмного логова. И скалится, и рявкает, и пытается взять тело под свой контроль. Всякий раз, когда представляется случай продемонстрировать свою власть, или когда кто-то перечит, зачастую по делу, это звериное рыло тут как тут, выныривает откуда-то и заглушает разум своим гневным рыком. Всякий раз, когда подворачивается возможность что-то украсть, кого-то надуть, где-то сработать с выгодой для себя — эта тварь облезлой крысой выползает из норы и щекочет, подталкивает, покусывает, побуждая пойти на гнусность. Даже когда знает, что разум непреклонен, и не поддаётся ей, эта внутренняя зверюга всё равно будет продолжать осуществлять попытки взять реванш, словно прощупывая моральную броню — где она слабее. Если даже я страдаю от этого, то что уж говорить о простых землянах? Они одержимы внутренним зверем, одержимы куклами, заполонившими мир, и некому их образумить, некому научить сопротивляться. Человечество брошено на произвол судьбы».

Эти мысли вызвали у него грусть и он решил остановиться в своих размышлениях, полностью перейдя в созерцание окружающих его красот. «Золотой Сад» походил на солнце, но не обжигающее и ослепительное, а нежное, тёплое, живописное. Он напоминал огромный жилой дом, наполненный счастливыми жильцами. И каждое окно в этом доме ярко светилось, словно отражая только начинающийся закат. С каждым новым переходом, Калибан ощущал всё увеличивающуюся культуру, окружавших его семян Высшего Разума. В «Золотом Саду» его встречали мудрецы, философы, мыслители. И они не были поголовными светилами земных наук — таких были единицы. В основном же это были самые обычные люди, самых обычных профессий, но почерпнувшие за свою жизнь некие чрезвычайно важные доктрины, к которым пришли самостоятельно, благодаря уму, наблюдательности и здравомыслию.

Ступив же под сень «Бриллиантового сада», Калибан ощутил присутствие гениев. Тех, кто наполнили свои сосуды познания до самых краёв. Эти люди постигли всё, что могли и теперь готовились слиться с Высшим Разумом. Внутри его естества тут же завозился проснувшийся зверь, заставивший Калибана почувствовать постыдную зависть в отношении этих достойнейших сущностей. Волевым усилием он подавил в себе эту скверную думу.

Когда все «сады» остались позади, одинокий гость вновь оказался перед Вратами. Но теперь это были другие врата. Они были встроены в огромный храм. Хотя, собственно, почему именно храм? Это могло быть чем угодно. Архитектура не имела никакого сходства с земной. И даже врата были иными, диспропорциональными, округлыми, и вытянутыми куда-то в сторону. А стены этой, с позволения сказать, постройки, нарушали все физические законы, повсеместно пронзая пространство, искажаясь и перетекая прямо в него. Калибан даже не мог уловить, где заканчивается пространство и начинается здание, как и наоборот. Вся конструкция, снизу доверху, была покрыта изгибающимися выростами, похожими на выходящие наружу органные трубы, или сосульки, свисающие в обратную сторону. Сама же стена, выполненная из таинственного молочно-белого материала, похожего на пластик, отполированную кость, или очень чистый снег, несла на себе движущиеся отражения того, что находилось где-то в совершенно другом измерении. Задумавшись над этим, Калибан решил, что это отражение реальности. Ведь то, что он видит — лишь его собственное представление необъяснимого. А отражения на стенах таинственного здания — это как раз-таки истина, которую невозможно подделать. Если в неё долго вглядываться, то можно сойти с ума.

Что это было за строение, Калибан не знал, но предполагал, что в нём его ожидают те, кто его пригласили. Охватить этот космический дворец взглядом было невозможно. Он распространялся везде и всюду. В бесконечную высь устремлялись длинные и острые башни, похожие на ножи, выкованные самым необычным образом, и по всей длине инкрустированные драгоценными камнями разных диаметров и форм. С противоположной стороны, вниз, так же ниспускались подобные конструкции, но уже не ножеобразной формы, а какой-то параболической, арочной. И где они там заканчивались — тоже непонятно. Повсюду, где только можно, между этими замысловатыми элементами яркими спектрами струились радуги, которые воспринимались душой Калибана как символы некой детской чистоты и непосредственности, до которой здесь не могла дотянуться грязная земная пошлость.

Воздух был аппетитно свеж. Дышалось очень легко. Казалось, что под ногами, вокруг, моментально распускались цветы — их пестроту улавливало периферийное зрение, а нос учуивал аромат. Но стоило присмотреться, или принюхаться получше, как иллюзия исчезала, словно сладкое послевкусие. Калибану здесь очень нравилось, но он прекрасно осознавал, что не создан для этого мира. Что его удел — работа «внизу». Он с этим и не спорил. Ему хватало наслаждения от временного пребывания в Сакрариуме. Ведь он уже стал на голову выше всего своего окружения. Громмер, Витус, Диллиан — даже и грезить об этом не могут, а он поднялся сюда так легко и просто. Только бы не воспылать гордыней. Разум должен быть острым и чётким. Даже мельчайший прокол недопустим.

Врата распахнулись перед ним с торжественным громом фанфар, которые также отражались в разуме Калибана и не имели места быть на самом деле. Но вместе с ними в его душу вплеснулась волна несравнимого патетического величия, настолько густого и концентрированного, что хотелось пригнуться, прижаться к полу. Огромное помещение (которое, возможно, и не было вовсе никаким помещением, ибо окинуть его взором не представлялось возможным) напоминало гигантский, подковообразный амфитеатр, переливающийся нежнейшими цветами и сверкающий, словно искрящийся снег под луной. Он уходил массивными ступенями высоко вверх и был переполнен заседателями. Калибан появился там, где находилась маленькая сцена без трибуны и микрофона. Этот малюсенький (в масштабах всего амфитеатра) пятачок просматривался со всех сторон. Многочисленные взоры освещали его лучше прожекторов и рамп. Казалось, что Калибана просматривают насквозь, и как бы он не пытался утаить что-нибудь, это непременно увидят в ту же минуту. Он помнил, насколько жгуч и проницателен взгляд сумеречных обозревателей, но эта совокупность взглядов тысячекратно его превышала.

Нижний ярус амфитеатра, расположенный напротив сцены, был накрыт длинным козырьком, под которым клубился сумрак. Если повсюду здесь царил только свет, различавшийся лишь своей мягкостью и яркостью, то этот нижний этаж содержал внутри себя настоящую тьму, которая была налита туда словно битум в бочку, и никакие, даже самые яркие лучи, не были способны осветить то, что находилось внутри. Однако Калибан прекрасно знал, что там находится президиум Ареопага. Трёхуровневая коллегия высших сумеречников: архонты, эфеты и ареопагиты. Они сидели в самой глубине, сторонясь света, и можно было разглядеть только их зоркие, зелёные глаза-лампочки, взирающие из тьмы ровными цепочками.

Сумеречные лидеры хоть и пользовались высочайшим уважением, но крайне редко приглашались на собрания Сакрариума. Если они здесь, значит собрание имеет крайнюю степень важности. Впрочем присутствие Ареопага было не самым удивительным показателем. Чем выше Калибан поднимал голову — тем больше он поражался, обнаруживая всё новых и новых иерархов этого священного места. На обычных заседаниях Синедриона присутствовали только сальвификарии и санктуарии. Теперь же пришли вообще все представители Высших, за исключением самого Прокриатора. Это было уже что-то из ряда вон выходящее. И Калибан чуть не захлебнулся от осознания факта, что именно его идея заставила их всех собраться здесь вместе.

Над козырьком, покрывающим Ареопаг, располагалась ложа сальвификариев. Их было очень много и все они походили друг на друга. Сальвификарии, они же хранители, стояли на низшей ступени «ангелов среднего звена». И хоть они были гораздо выше всяких там созерцателей и альфа-обозревателей, их ранг значительно уступал более продвинутым представителям Сакрариума. Всё потому, что задачи сальвификариев были не такими объёмными и глобальными, как у их начальства. Они работали с ведомственными элементами (то есть с людьми). Иногда непосредственно, но чаще — опосредованно. Контролировали сумеречную регуляцию. Курировали проекты научных комплексов, таких как «Сикоракса» и «Аглаоника». Мониторили ноосферу. Существуют заблуждения, что хранители поделены таким образом, что каждый из них охраняет примерно одинаковое число людей, объединённых временем появления на свет, или вообще — именами. Но это, разумеется, дремучая глупость. Сальвификарии контролируются санктуариями, от которых и получают свои непосредственные задания, заключающиеся в самых разных вещах. Таким образом, один сальвификарий вполне может наблюдать за одним ведомственным элементом, обладающим высокой важностью, а другой — следит за целой группой разных вэ-элов, имеющих существенно меньшую значимость. Иногда сальвификарии осуществляют протекцию полезных организаций, общественных движений и объединений. Зачастую, их работа тесно взаимосвязана с работой сумеречников и это взаимодействие, за редкими исключениями, осуществляется через Ареопаг. Наконец, сальвификарии могут быть направлены на контроль за процессами особо важных научных исследований. В общем, спектр функционала хранителей весьма и весьма широк.

В связи с особенностями своей деятельности и регулярной инфильтрации в среду вэ-элов, сальвификарии обычно принимали внешний облик человека, или животного, который мог варьироваться в зависимости от ситуации. Именно такими их чаще всего видел Калибан. Теперь же хранители предстали перед ним в своём истинном обличие. Они выглядели как некие продолговатые светящиеся сгустки энергии, над которыми ярко сияли солнечные нимбы. Под этими коронами нечётко проглядывались лица. Разглядеть их было невозможно из-за того, что они постоянно менялись. Щупальца, дугообразно тянущиеся из сгустков, переплетались с соседями, в результате чего общность сальвификариев представляла из себя объединённую сеть, по которой между ними постоянно передавалась некая информация. В результате чего хранители переговаривались одновременно, при этом не издавая ни звука. Ярус сальвификариев был заполнен ими полностью. Они располагались в нём так компактно, что напоминали карандаши в коробке.

Выше находился ярус санктуариев. Калибан сталкивался с ними очень редко. Основная задача санктуариев заключалась в анализе и корректировке работы сальвификариев. К тому же санктуарии отвечали за внедрение в среду ведомственных элементов новых систем, устанавливаемых Сакрариумом. Между санктуариями была поделена вся планета, и каждый них отвечал за отдельную её территорию. Но, как и в случае с сальвификариями, деление не подразумевалось формулой «один санктуарий = одна страна». За крупными странами следило несколько санктуариев, в то время как за группой очень маленьких стран наблюдает только один. Всё зависит от различных факторов: развитость странны, численность её населения, политическая активность и так далее. Грубо говоря, санктуарии — это своеобразные замполиты Сакрариума.

Из-за того, что санктуарии не вовлечены в инфильтрацию, им не приходится принимать множество обличий. Но работая с подконтрольными службами, в которые могут входить в том числе и люди с гибридами, они принимают облики людей. Хотя, в отличие от таких спецов по маскировке, как сальвификарии, они не выглядят идентичными людям, а больше похожи на биороботов, или ожившие (пусть и очень изящные) скульптуры. На заседании санктуарии выглядели подобно сальвификариям, но были крупнее, имели сферическую форму, а лучащийся ореол окружал их со всех сторон. Крылья этих великих созданий имели сходство с птичьими, хотя вся их структура так же являлась сугубо энергетической и состояла из энерговолокон. Количество санктуариев было существенно меньше, чем сальвификариев, но сверкали они гораздо ярче.

Следующий ярус принадлежал причудливым мультилюскам, или «престольным служителям». Они выглядели как огромные, бесшумно вращающиеся золотые кольца, по всей окружности которых расположены глаза. И каждый из этих глаз устремлён на пришедшего. Калибан знал о мультилюсках немного. Например то, что они — всевидящие, поскольку получают информацию одновременно от всех альфа-обозревателей. Как они используют такие объёмы информации — непонятно, но ясно, что престольные служители замыкают полученную информацию на себя и являются её глобальными накопителями. Вероятно, они так же фильтруют данные, оставляя нужное, и избавляясь от ненужного. Но это уже неподтверждённые домыслы. Бесконечное и однообразное вращение мультилюсков вызывало у Калибана ассоциацию с радарами, чьи невидимые лучи неустанно прошаривают пространство вокруг, не упуская ничего из своего поля зрения. Мультилюски выглядели крайне необычно, но их вид попросту мерк в сравнении с теми, кто базировались выше них — экзальтариями, занимающими следующий ярус амфитеатра.

Их иногда называли «херувимами», хотя они не имели ни малейшего сходства со знаменитыми крылатыми пупсами. Всё дело в том, что до Калибана ни один смертный землянин не видел этих существ. Только знал об их существовании. Экзальтарии — одни из наивысших иерархов Сакрариума. И вполне вероятно, что на них, как на атлантах, держится весь Сакрариум. Калибан слышал, что они невероятно могучи, но даже не представлял насколько в действительности. Их было немного, гораздо меньше мультилюсков, но они были настолько огромны, что распространялись на весь этаж, гордо и величественно возвышаясь над нижними ярусами и ареной. Они были похожи на концентрированные облака, внутри которых сверкали цветные вспышки. Они покоились на четырёх украшенных золотом колоннах, похожих на ноги какого-то огромного животного. А спереди, из «облаков» выдвигались очень длинные, изогнутые отростки, похожие на воловьи рога, протягивающиеся вперёд на десяток метров и грозно нависающие над нижними ярусами. Вся поверхность экзальтариев излучала пляшущие протуберанцы, от которых вниз стекало жидкое золото, очень быстро испаряющееся и превращающееся в золотистую взвесь, окружающую гигантов.

Калибан мог лишь строить гипотезы о предназначении столь чудесных созданий. Он предполагал, что они отвечают за целостность и нерушимость бытия, а так же за течение времени. Оберегают основы мира. Потому они такие высокие и значимые.

Наконец, на самом верхнем ярусе, до которого не дотягивались солнечные всплески экзальтариев, блистающими светилами возвышались сарафы, они же серафимы — высшие среди Высших. Их было совсем немного и одни были похожи либо на звёзды, со множеством шевелящихся лучей, либо на столпы организованных вихрей, из которых кверху тянулись два огромных загнутых серпа, словно созданных из платины. Сарафы соединялись с высшей точкой вместилища, и от них кверху вздымались извивающиеся потоки энергии, которые, по всей видимости, соединялись с самим Прокриатором. Это говорило о том, что постичь значимость серафимов примитивный разум Калибана был просто не в состоянии. А ведь он был во сто крат умнее среднестатистического человека. Даже просто поднимать на них глаза было тяжело, словно смотришь на солнце. Настолько мощная психическая энергия излучалась ими.

Каждый ярус амфитеатра, словно созданный из чистейшего хрусталя, нёс в себе силу, нарастающую по мере возвышения, что напоминало объёмную музыкальную гамму, только в роли звукоряда здесь выступал интервально растущий энергетический потенциал.

Всё это сверхъестественное собрание называлось «Синедрионом Сакрариума». Современные обыватели под словом «синедрион» подразумевают судебную коллегию в Древней Иудее, в то время как это слово имеет более древнее, греческое происхождение и означает «собрание». Подобную древнегреческую основу имеет и слово «Ареопаг» у сумеречников.

От всей этой громоздкости Калибан на мгновение проявил внутреннее малодушие, задумавшись, о чём можно говорить здесь со столь ничтожным существом, как он. Ведь он по сравнению с ними букашка. Песчинка. И самое мудрое, что он может изречь, будет звучать глупее детского лепета. Стоит ли вообще раскрывать рот и позориться? Он быстро отринул эти предательские мысли. Если его сюда допустили, значит он важен. К нему готовы прислушаться. А что до детского лепета, так устами младенца глаголет истина.

Калибан остановился посреди сцены. Никто ему не приказывал, он сам вдруг почувствовал, что надо остановиться. Вокруг грянул торжественный многоголосый хор невидимых певцов. Над головой неуловимо порхали созерцатели. Как только Калибан остановился, ярусы с сальвификариями и санктуариями стали видоизменяться. Очевидно, включилась система соответствия, при которой заседатели должны были принять максимально приемлемую форму для общения со столь примитивным гостем. Сальвификарии превратились в людей с пылающими коронами на головах. Они были облачены в очень необычные костюмы, сочетающие в себе изящество средневековых доспехов и высокотехнологичность суперсовременных скафандров. В руках каждый сальвификарий удерживал меч, упёртый остриём в землю. На лезвиях этих мечей, тихо гудя, плясало голубое пламя. Все хранители были примерно на одно лицо: гордые, надменные, безупречно красивые. Их ярко-голубые глаза выражали доброту и снисходительность, но не искреннюю, а скорее профессиональную. Так доктора и психологи смотрят на своих пациентов, которых видят первый раз в жизни. Их крылья-щупальца всё так же переплетались, обмениваясь сигналами.

Санктуарии же стали походить на людей в длинных рясах и капюшонах, наброшенных так сильно, что лиц не было видно. Только «газовое» свечение отблескивало изнутри. Они стояли, засунув руки в рукава, их крылья сверкали дуговыми разрядами.

— Инвелто… Экуо… Лаким! — громко произнёс Калибан обязательную фразу приветствия и готовности к ведению дискуссии.

Он удивился, насколько громогласным и подробным оказался его собственный голос.

— Отум фергал се лоре фагах, — ответил голос, принадлежавший Арбитру.

Арбитром был назначен кто-то из сальвификариев. Он находился в общей группе, отчего определить его было невозможно. Это было сделано специально, чтобы слова Арбитра воспринимались идущими от всех заседателей, а не от кого-то одного. Арбитр должен был выступать в качестве посредника-переводчика между Синедрионом и Калибаном. На языке альгершатах фраза, произнесённая Арбитром, означала следующее: «собрание внимает пришельцу с Земли». Это означала, что заседание началось.

Сверху, словно снег, сыпались мельчайшие блёстки, которые оседали на голову и плечи Калибана. Он стоял молча, не смея открывать рот без разрешения Синедриона. Это было бы величайшим оскорблением, за которым могло последовать какое угодно наказание. Пока что заседатели излучали исключительно любопытство, пусть и замешанное на сомнении и раздражении. Многих присутствие Калибана явно злило, поскольку он не имел официального права находиться здесь. Однако большинство всё же поддерживало его присутствие, или, по крайней мере, сознательно мирилось с ним. Могло показаться, что эта «игра в молчанку» была вызвана презрительным отношением к гостю, и заседатели тем самым пытались дополнительно надавить на него своим величием, полностью убедив его в своей никчёмности. Но это было не так. Синедрион вёл обсуждение. Прямо сейчас. Интенсивно и жарко. Сигналы носились как в горизонтальных плоскостях, так и в вертикальных, передаваясь от нижних ярусов — к верхним и наоборот. Таким образом Высшие общались между собой, за секунды передавая и получая огромное количество информации. Зачем же им был нужен Калибан? Он не понимал этого и смиренно ждал, когда они о нём вспомнят.

С другой стороны, в этом крылся крайне положительный момент. Калибана не допрашивали, не заваливали сложными и неприятными вопросами, не пытались уличить в чём-то. Ему не нужно было рассказывать весь свой план от начала и до конца, словно лектору, находящемуся под постоянным гнётом столь сложной аудитории. Синедрион уже знал все нюансы и тонкости плана, и ему не требовались дополнительные сведения от автора. Обладая всей необходимой информацией, заседатели быстро и эффективно обсудили её между собой, не мучая попусту и без того взволнованного Калибана.

Наконец, обмен сигналами прекратился. Совет достиг консенсуса, и все переключились на гостя. Диалог вёлся на алгершатахе.

— Профессор Калибан. Синедрион досконально изучил Ваш смелый проект и готов принять решение. Но прежде, Вы должны ответить на несколько вопросов. Скажите, откуда у Вас такая уверенность в так называемом человеческом факторе? — обратился к нему Арбитр.

— Я сам, фактически, являюсь человеком, — ответил Калибан. — И мне понятна человеческая сущность. Понятна гораздо ближе, чем вам. Я не хочу оскорбить священный Синедрион, я просто имею в виду, что вы охватываете картину в целом, в то время как я способен оценить её детально и непосредственно. Изнутри.

— Допустим это так. И какой же Вы видите эту картину, профессор Калибан?

— Обстановка в мире нестабильна. И эта нестабильность зависит исключительно от человеческого фактора. Человечество эволюционирует. Причём эволюционирует бесконтрольно. Скоро вы будете неспособны контролировать этот процесс. А это значит, что равновесие будет окончательно нарушено, со всеми вытекающими последствиями.

— Вы полагаете, что Сакрариум способен потерять контроль над ситуацией? Вы полагаете, что у Сакрариума нет эффективных инструментов для ситуативной стабилизации?

— Безусловно есть. Но в чём выражается эта эффективность? В «Interitum protocol»? В нейтрализации человечества? Ваши методы действенны и крайне результативны, но они не отвечают современным земным реалиям. Поскольку грубый подход используется там, где следует проявить деликатность. Человечество уже не то, каким было раньше. Оно развивается всё быстрее и быстрее. Далеко не всегда так, как нужно вам. И если закрывать на это глаза, купируя проблему исключительно ампутационными методами, то в скором времени от мира людей вообще ничего не останется. Это не значит, что Сакрариум не имеет права на экстренные радикальные меры. Это значит, что при таких мерах будет утрачено непозволительно большое количество ценных ведомственных элементов.

— Вы считаете, что Ваш метод способен сохранить эти ведомственные элементы?

— Разумеется.

— Но Вы же понимаете, что существует определённый риск, спрогнозировать размах которого мы не имеем возможности?

— Прекрасно понимаю. Потому и предложил сначала провести тестовый эксперимент, основанный на минимизации всяческих рисков. Опытный образец будет только один. И пока не завершится тестирование, ни о каком массовом внедрении не будет идти и речи. Мы должны быть абсолютно уверены в том, что эксперимент удался.

— Почему Вы решили выступать в качестве донора?

— Потому, что я уверен только в самом себе. Моя генетическая и энергетическая основа идеально для этого подходит. Я не имею никаких скрытых пороков, патологий и психических отклонений. Поэтому моя кандидатура выглядит безукоризненно. Сумеречники — это совершенные существа, созданные для инфильтрации и нейтрализации. Всё это время они выполняли свою работу безотказно, как автоматы, ни разу не сбившись и не засбоив. Но развитие людей, развитие человеческого разума, не стоит на месте, в то время как сумеречники остались такими же, какими были в день своего создания. Да, они создавались универсальными, на перспективу. Но этого всё равно оказалось мало. Ведомственные элементы стали слишком непредсказуемы. Слишком неординарны. Они не обогнали сумеречников в развитии, но они ушли со своей тропы куда-то в сторону, нарушив логику и стабильность. Было найдено решение — сумеречные гибриды. Оно кардинально изменило ситуацию, исправив её и вернув под контроль. Это ещё одно подтверждение моей теории о человеческом факторе. Сумеречные гибриды доказали, что лучше всех понимать повадки людей, могут только сами люди. Но гибриды несовершенны. Более того, они крайне ненадёжны в плане использования. В гибриде слишком много остаётся от человека. Поэтому, гибрид недолговечен, психически неустойчив и подвержен непредвиденным срывам. Гибридам нельзя доверять сложные миссии. Максимум, что они могут — это регулировать отдельно взятые ведомственные элементы. А этого, увы, недостаточно. Нужен не человек с задатками сумеречника, а сумеречник с задатками человека. Вот тогда баланс будет идеальным.

По амфитеатру заметались множественные сигналы. Синедрион бурно отреагировал на столь дерзновенное заявление гостя.

— Ни при каких обстоятельствах сумеречник не деградирует до уровня человека, — после долгой паузы произнёс Арбитр. — Это нонсенс.

— Он не будет деградировать. Напротив, он приобретёт дополнительные навыки, необходимые для своего функционирования. Сумеречник научится мыслить как люди, научится понимать людей, научится разбираться в их характерах и повадках. Приобретя такой «арсенал», сумеречник будет действовать с хирургической точностью. Вэ-элы не смогут вводить сумеречников в заблуждение, поскольку те будут эволюционировать вместе с ними, просчитывая и предугадывая все пути развития человеческой расы! Контроль над людьми станет абсолютным и вечным… Кошки прекрасно ловят мышей, но со стопроцентным результатом, не оставляя добыче ни единого шанса, будет охотиться только кошка способная мыслить как мышь.

— Мы здесь не играем в «кошки-мышки», профессор Калибан. Нам нужно убедиться в том, что если эксперимент пойдёт по незапланированному сценарию, его можно будет немедленно закрыть без серьёзных и необратимых последствий. Мы изучили Ваш проект и посчитали, что он может быть реализован. Но нас останавливает непроработанность системы контроля за рисками. Вы, в основном, полагаетесь на психологическую устойчивость сумеречников, но что если она претерпит недопустимую трансформацию и эгоистичное человеческое самосознание возьмёт верх? Гораздо проще обуздать выходящих из-под контроля гибридов, нежели выходящих из под контроля сумеречников. У нас не было таких прецедентов, поэтому мы не разрабатывали системы сдерживания и нейтрализации подобных элементов. Значит эти системы нужно разрабатывать в первую очередь, а уже потом говорить об эксперименте над сумеречниками.

— У нас не остаётся времени для этого. Чем быстрее мы начнём тестирование — тем больше шансов исправить ситуацию, пока она не достигла критической черы, — ответил Калибан, ощущая, как его голос резонирует в хрустальных конструкциях. — Я ожидал, что Священный Синедрион обеспокоится этим вопросом. И это беспокойство мне абсолютно понятно. Мы не должны оказаться в условиях полной беспомощности. У меня есть конструктивное предложение, которое должно решить эту задачу.

— Какое же?

— В эксперименте должен участвовать не только сумеречник, но и сальвификарий. Они оба пройдут аналогичную процедуру и таким образом получат одинаковые навыки. Но если сумеречнику они понадобятся для выполнения его непосредственных функций, то сальвификарий будет использовать их, чтобы контролировать этого сумеречника. Психика сальвификариев несоизмеримо устойчивее, чем у сумеречников, поэтому выход сальвификария из-под контроля исключается. Ну а для пущей уверенности, за ним будут следить другие сальвификарии, которые смогут вовремя корректировать все подозрительные проявления.

Повисла тишина. Но тишина была мнимой. По тому, как засверкали разряды над ярусами и замелькали хаотично мечущиеся сигналы, было ясно, что Синедрион просто взорвался волной реакции. Негодование схлестнулось с одобрением. Даже самые верхние этажи, доселе выступавшие, скорее, как отстранённые наблюдатели, слишком высокие для обсуждения подобных вопросов, теперь включились в обмен информацией и активно общались на своём, недоступном языке.

Заявление Калибана сотрясло весь Сакрариум. Оно было не просто дерзким, оно было опасным, в первую очередь для него самого. И если бы не ситуация, Калибана за эти слова распылили бы на электроны в тот же момент. Но он до сих пор жил, а значит его предложение было встречено Высшими неоднозначно. Они понимали, что других вариантов предотвратить грядущую катастрофу попросту нет. Поэтому, не смотря на всю еретичность предложенного плана, альтернативу ему придумать невозможно. Осталось либо смириться и готовиться к уничтожению жизни на Земле, либо предпринять хотя бы какие-то попытки исправить ситуацию. Калибан предложил беспрецедентный, но весьма заманчивый проект, требующий внесения изменений в закостеневшую структуру Сакрариума. Не так-то просто решиться на подобное. И заседатели долго обдумывали предложение. Наконец заговорил Арбитр.

— Профессор Калибан, Вы понимаете, что привлечение сальвификария к подобному эксперименту будет являться страшным святотатством? Никто не имеет права принудить служителя Сакрариума к действию, выходящему за пределы круга его непосредственных обязанностей. Это правило установил сам Прокриатор!

— Я не собираюсь оспаривать правила, установленные великим Прокриатором, — ответил Калибан. — Поэтому никто не будет принуждать сальвификариев идти на этот эксперимент. Я знаю, что сальвификарии обладают индивидуальностью и способны принимать сложнейшие решения самостоятельно, в зависимости от обстановки. Пусть они сами решают между собой, желают ли они в этом участвовать? И если желают, то пусть выберут добровольца.

— Если сальвификарии откажутся участвовать в проекте, Синедрион наложит запрет на его осуществление, — гораздо тише произнёс Арбитр.

— Позвольте им самим решить это, — с ноткой мольбы, попросил Калибан.

Частота обменов сигналами на ярусе сальвификариев стала такой, что их крылья просто светились, словно лампы. Вдруг раздался хлопок, сопровождающийся снопом искр — это разорвалась связь. Один из хранителей выдернул свои крылья из общей сети и вышел из строя. Его глаза горели решимостью. Убрав меч в ножны, он поднял правую руку и воскликнул: «Я готов принять на себя эту ответственность!»

— Назови своё имя, сальвификарий, — потребовал Арбитр, хотя прекрасно знал, как его зовут.

— Ал Хезид!

Калибан облегчённо вздохнул. Он знал, что сальвификарии глубоко заинтересовались его проектом, но не думал, что кто-то из них так быстро отреагирует на столь спорное предложение.

— Что ж, профессор Калибан, сальвификарий принял решение, — произнёс Арбитр. — Выберите, кто из сумеречников будет задействован в эксперименте.

Из темноты нижнего яруса, из-под козырька, где скрывался Ареопаг, цепочкой начали выдвигаться высокие чёрные фигуры. Когда они выходили на свет, тот как бы приглушался вокруг них, словно огромная тень, выползающая из-под козырька, накрывала их защитным покровом. Выходя друг за другом, сумеречники, чётко, как солдаты, строились в одну шеренгу напротив сцены. Все, как один, рослые, ромбоголовые, хвостатые, с длинными руками и ногами. И у всех были страшные зелёные глаза, которыми они смотрели на Калибана сверху вниз, как злые собаки, ждущие команду «фас», смотрят на чужака, забравшегося в их двор. Калибан понимал, что это всего лишь формальность. Ареопаг мог сам выбрать сумеречника, пригодного для эксперимента, но эту задачу доверили ему. Это был, скорее, обычный ритуал, поскольку Калибан понятия не имел, кто из этих сумеречников подходит ему больше всего. Все они были абсолютно одинаковые, и ничем друг от друга не отличались, поэтому ему оставалось лишь ткнуть пальцем в любого из них.

Здесь были далеко не все сумеречники, а лишь те, кого смогли на время вывести из инфильтрации и оторвать от охоты. Не более трёх десятков особей. Калибан шёл вдоль их строя, заложив руки за спину, и думал, кого бы ему выбрать. Да, все они идентичны, но ведь кто-то же всё равно самый подходящий. Иначе и быть не может. Он дошёл почти до конца строя, когда вдруг что-то в очередном сумеречнике показалось ему необычным, отличающимся от другим. Калибан остановился и присмотрелся к кандидату. Сумеречник как сумеречник. Такой же большой и страшный, как и все остальные. Словно отштампованный на заводе. Никакой индивидуальности и уникальности. Что же в нём было не так? Что-то в глазах. Мимолётная искра, уловить которую не удалось, но она была. Точно была.

— Охотник, как твоё имя? — спросил Калибан у сумеречника.

Это был очень странный вопрос, поскольку в отличие от сальвификариев, сумеречников никак не называли. Их язык отличался от алгершатаха, адаптированного для человеческого восприятия, и все сумеречники назывались для людей одинаково — Хо. То, что для людского уха слышалось как короткое уханье, на деле расщеплялось на целый информационный спектр, передающий в компактном виде объёмные эмоционально-смысловые пакеты сведений. Имена же сумеречникам заменяли идентификаторы. Что-то вроде нумерации у людей. Поэтому, когда Калибан спросил сумеречника об его имени, тот его попросту не понял. Но ответил то, что считал правильным.

— Хо.

— Переведи на алгершатах, — попросил Калибан.

Сумеречник помолчал несколько секунд, а затем прошипел: «Ф-фахетш-ши… Сулла-ар…»

Это было не его имя. Это было, скорее, его определение, или предназначение. Но ничего более конкретного сумеречник ответить не мог.

— Суллар. Ты будешь участвовать в эксперименте, — решительно произнёс Калибан.

— Вы сделали выбор, профессор Калибан? — на всякий случай уточнил Арбитр.

— Да.

— Обозначенный бета-инфильтратор, выйди из строя!

Сумеречник сделал шаг вперёд, заставив Калибана отодвинуться в сторонку. Он казался поистине огромным. И даже при своём немаленьком росте Калибан был ему до груди. Близость этого беспощадного существа очаровывала его. Но ещё больше вдохновляла его мысль о том, во что превратится эта машина для убийств после того, как обретёт человеческие черты. Этот сумеречник начнёт мыслить самостоятельно, он станет принимать собственные решения, гибко реагировать на ситуацию и меняться в зависимости от неё. Ему не будет равных.

Пока они стояли друг напротив друга, остальные сумеречники бесшумно вернулись во тьму, за трибуны Ареопага. К ним приблизился Ал Хезид, на чьём лице сверкала торжественная улыбка.

— Мы верим в Вашу прозорливость, профессор Калибан, — произнёс он. — Не тревожьтесь, я буду держать ситуацию под контролем.

— Когда я могу приступать к эксперименту? — спросил Калибан, и Сакрариум засверкал тысячами огней.

— Алик!

— Алик, уже час прошёл, просыпайся! — расталкивала его Лиша. — Я дала тебе полчаса, но ты опять не уложился!

— К чёрту всё! — Элекен вскочил, едва не оттолкнув её, и утопая ногами в драконьем пуху, подошёл к краю гнезда, перелез через него, и решительно направился к краю пропасти.

— Чего это он удумал? — насторожился Боцман. — Эй, Алик! Ты чего?!

— Оставайтесь здесь. Я разберусь, — Лиша последовала за Элекеном.

Она догнала его уже на краю. Элекен стоял над пропастью, бесцельно глядя вниз. Казалось, что он готов сделать шаг в любой момент.

— Алик, я не поняла, что это за фокусы? — окликнула его Лиша.

— Я всё вспомнил, — гробовым голосом, ответил тот. — Теперь я всё знаю.

— И что же ты знаешь? — осторожно спросила Лиша.

— Это я. Я во всём виноват. Я стою за всем этим. Это я изменил вас. Я изуродовал вас, — он закрыл лицо руками и протяжно вздохнул.

— Алик…

— Я думал, что проблемой было Хо, но проблема — это я. Я создал Хо в том виде, в котором оно теперь существует. Оно не хотело этого. Я сделал его таким. И тебя я тоже испортил! О, Высший Разум, как же мне жаль! Лиша, прости меня…

Лиша приблизилась к нему и положила руку на плечо.

— Отойди от края, Алик, — попросила она. — Я конечно смогу тебя поймать, но нужно ли это будет, если ты решился окончательно? И да. Бессмертие… Здесь оно условно.

— Теперь я понимаю, чего добивался Арлекин. Понимаю, почему он запечатал это воспоминание. Жить с осознанием всего этого невозможно. Я хотел удержать равновесие, но лишь нарушил его окончательно.

— Отойди от края, Алик, и посмотри на меня.

Элекен неуверенно шагнул назад. Из-под его подошв вниз посыпались камешки. Он развернулся и поглядел на Лишу взглядом полным отчаянья.

— А теперь слушай, что я тебе скажу, — начала она. — Да, твой эксперимент потерпел неудачу. Да, после него мы оказались на грани полнейшего хаоса, но, это было необходимо…

— Я не понимаю, — прошептал Элекен.

— Твоя теория была на тот момент единственной в своём роде. Именно поэтому Сакрариум откликнулся на неё и более того — согласился на реализацию проекта. У Сакрариума не было идей, а у тебя была. Потому за неё и ухватились, как за спасительную соломинку. Ты ошибся, но лишь отчасти. И ответственность лежит не на тебе, а на тех, кто одобрил твоё предложение. Без их согласия, ты бы ничего не смог сделать. И поверь мне, те, кто на это согласились, вовсе не глупцы и не идиоты. Они пошли на это, разглядев в твоей идее рациональное зерно. А значит теория была достойной. Никто не виноват в том, что практика может разрушить даже самую привлекательную теорию. Я согласна, что эксперимент с Хо провалился, но со мной — нет. Я сама вызвалась участвовать в эксперименте. Это было моё добровольное решение. И то, что я получила, я считаю большим успехом. Благодаря твоему «подарку», Сакрариум получил агента, способного без труда внедряться в общество вээлов и выполнять самый широкий круг задач, недоступный обычным сальвификариям. Мне открылись такие уникальные способности как: расчётливость, предприимчивость, находчивость, манипулирование, понимание психологии, техника обмана и искусство соблазнения. Наконец, я научилась испытывать чувства. Не симулировать, не имитировать, а реально чувствовать, понимаешь?

— Но чувства делают тебя слабой и неуравновешенной!

— Да, если не умеешь ими пользоваться. Хо ими пользоваться не умеет, и потому с ним всё так получилось. Я же сумела обуздать их и применить себе на пользу. Когда ты контролируешь свои чувства, они из слабости превращаются в преимущество. Я избежала сотен фатальных ошибок только лишь потому, что умею чувствовать и прислушиваться к чувствам, не идя у них на поводу, но извлекая из них стимул для определённых действий. Благодаря тебе, Алик, я научилась не просто оберегать вээлов. Я научилась любить их.

Элекен взглянул на неё измученным взором, всё ещё полным раскаяния. Было видно, что он ещё не до конца принял открывшуюся ему правду.

— Это всё она. Ицпапалотль, — прошептала Лиша, приложив руку к его небритой щеке. — Она открыла тебе то, что ты сам для себя закрыл. И сделала это в самый неподходящий для нас момент. Перед боем. Чтобы деморализовать тебя. Чтобы внести смятение в сердце и выбить из обоймы. Борись с этим, Алик, умоляю. Посмотри в мои глаза и ты увидишь, что я тебе не лгу. Всё, что ты совершил — должно было случиться так или иначе. Сакрариум не гневается на тебя. Напротив, он видит в тебе перспективу. Доведи дело до конца, и ты получишь второй шанс. Ты сможешь исправить ошибку, связанную с Хо. Ты восстановишь равновесие. Я в тебя верю.

— Ты права, Лиша, — кивнул Элекен. — Я сам должен расхлёбывать кашу, которую заварил. Настало время признать свои старые грехи. Пойдём, доведём дело до конца. Дадим бабочке просраться.

— Вот этот настрой мне уже нравится, — улыбнулась Лиша. — Вернёмся в гнездо Фалькора, нас там уже заждались, и наверняка сплетничают про то, что между нами роман.

Фалькор, Боцман и Василий ожидали их в гнезде и беседовали. Но разговор их заключался не в сплетнях, а в продолжении обсуждения плана действий.

— Лезть в такую дыру «кавалерийским наскоком» я всё же считаю безрассудством, — признался Боцман. — Тут надо действовать более хитро, учитывая, с кем мы имеем дело.

— «Как адвокат, советую взять самую быструю машину без верха, кокаин, магнитофон для особой музыки, две рубашки поярче, и свалить из Лос-Анджелеса по крайней мере на два дня». -ответил Фалькор. — Выходные испорчены.

— А-а, я теперь поняла, почему Мира Гор вдруг начала декламировать цитаты из фильмов, — догадалась Лиша, перебираясь через край гнезда.

— Кто такая Мира Гор? — удивился дракон.

— Не важно… Так что, парни? Все готовы на подвиги? Если да, то свяжитесь с Фархадом, чтобы не рыпался, и отправимся, наконец, заниматься лепидоптерологией.

— Чем заниматься? — вскинул брови Боцман.

— Меньше вопросов, Боц.

Молнии вспыхивали со всех сторон. Гудел ветер, которого не было. Лишь звук его завываний носился вокруг. И ещё сильно фонила стена метавихря по мере приближения к ней. От неё исходил не то жар, не то электрический поток, жгущий и покалывающий лица. Ощущалась тяжкая и терпкая угроза, исходящая от этого кошмарного, всепожирающего нечто.

Фалькор спокойно лавировал, извиваясь, подобно воздушному змею. Но ощущалось, что он уже не столь гибок и пластичен. Груз, который он нёс, заметно сковывал его движения. Элекен сидел впереди, ближе к голове дракона, за нм сидел Боцман и далее — старик Василий. Все трое крепко держались руками за перья. Лиша летела неподалёку, чуть в стороне, и внимательно поглядывала на Фалькора, опасаясь, что он может сбросить её друзей. Но опасения были напрасными. Белый дракон уверенно приближался к большой, округлой чёрной дыре, словно просверленной в метавихре огромным сверлом. Вид этого жуткого явления вызывал беспокойство в душе, а растущее чувство опасности постепенно сводило с ума.

— Что сказал Фархад? — дабы немного отвлечься, обернулся Элекен к Боцману.

— Едва удалось убедить его не лететь за нами, — прокричал тот в ответ. — Он не хотел оставаться один.

— Я его понимаю. Но всё же хорошо, что он остался. Он отличный парень, но мы справимся и без него. А если не справимся, то он, по крайней мере, поживёт подольше.

— Согласен.

Чем ближе они подлетали к стене вихря, тем сильнее слышался исходящий от него гул: монотонный, тягучий, давящий на мозг. Словно работал некий безразмерный агрегат. Элекен начал ощущать, как подёргивается мягкое тело дракона. Как сокращаются его эластичные мышцы. Это были не нервные проявления. Фалькор реагировал на спонтанные изменения магнитных полей. И по тому, как напрягались его мускулы, можно было судить, насколько сильно его пытается сбить с пути обезумевшая гравитация.

«Осиное гнездо» всё ближе. Его воронка хищно распахнулась перед ними. И возле самого входа, дракона начало откровенно швырять из стороны в сторону. Наездники вцепились в его перья ещё отчаяннее, чтобы не дай бог не свалиться вниз. Но Фалькор не поддавался и хоть ему было трудно удерживать курс и бороться с беснующимся притяжением, уверенно направлялся в самый центр жерла.

Когда они влетели внутрь, то почувствовали, что их начало растягивать одновременно во все стороны, словно десятки цепких, невидимых рук тянули их во все направления одновременно, перманентно усиливая и ослабляя натяжение. Дышать стало трудно. Лёгкие словно прыгали в грудной клетке, ударяясь об рёбра. Тунель слегка извивался, но его диаметр оставался неизменным. Здесь было почти совсем темно, и единственными источниками освещения являлись некие искры, хаотично скользящие по этой трубе. Они ударялись об стены, кружились, рикошетили и прыгали, не причиняя никакого вреда. Оказалось, что Фалькор использовал их в качестве ориентира, предугадывая по их движением дальнейшие гравитационные скачки. Ощущение полёта отдалённо напоминало катание на горках в аквапарке. От этого поневоле захватывало дух.

Наконец труба выплюнула их, как дротик из плевательной трубки. Фалькора перевернуло вокруг своей оси, едва не сбросив его несчастных пассажиров. К счастью, дракон вовремя выровнял положение и тут же нырнул вниз — к багрово-красной земле, расстилавшейся под сплошными, свинцово чёрными тучами. Молнии здесь сверкали только в нижних слоях облаков и были красными, словно кровеносные сосуды. А там, дальше, где грозовая облачность завершалась, сияли лучи розоватого солнца, освещающие тёмное нагромождение далёких башен, которые издали можно было спутать с причудливыми горными образованиями. Там начинался великий Тамоанчан.

Фалькор выбрал место свободное от острых скальных выступов, торчащих из земли словно чёрные сколотые зубы великана, и мягко приземлился. Путешественники тут же сползли с его спины, словно дохлые пиявки, и попадали рядом.

— Холера, — кашлял Боцман. — Вот так пролёт. «Крылатые качели», мать их…

— Это точно, — отозвался Элекен, сплёвывая мерзкую красную пыль. — Прокатились на все деньги. Отец, ты как?

— О, Высший Разум, — стонал Василий Лоурентийский. — О, Высший Разум.

— Мы совершили успешную посадку в аэропорту «Полная задница», — балагурил Фалькор, издевательски поглядывая на измученных наездников. — Добро пожаловать в полную задницу!

— Да пошёл ты, — отмахнулся Элекен.

Неподалёку, оттормаживаясь крыльями, словно парашютом, приземлилась Лиша.

— Все живы? — спросила она.

— Дьявол… Да разве это жизнь? — Элекен пошатываясь поднимал Василия. — Дай нам немного времени, чтобы в себя прийти.

Лиша перевела взгляд в сторону далёких построек. Никакого движения там не наблюдалось. Может Ицпапалотль их не обнаружила? Боцман утёр пот со лба и поморщился: пыль, прилипшая к коже, неприятно его поцарапала.

— Ну вот мы и прибыли в самое хреновое место ноосферы, — констатировал он. — Я его себе другим представлял. Ну да ладно, и так сойдёт. Как думаете, она уже знает?

Элекен и Лиша поглядели на него.

— Бабочка, — уточнил Боцман. — Уже в курсе нашего визита? Как считаете?

— Встречать с хлебом-солью не вышла, — ответил Элекен. — Значит не факт, что в курсе.

— А может просто невежливая, — попыталась пошутить Лиша. — Но мы не гордые, найдём её сами. Быстрее очухивайтесь, и отправимся. Путь не близкий.

— Ну что ж, приятно было иметь с вами дело, ребята, — напыжился Фалькор. — Желаю вам удачи и всё такое. А мне пора возвращаться в родные пенаты.

— Спасибо, что подбросил, — Элекен похлопал его по боку.

— Не за что, — дракон подпрыгнул и взвился в воздух.

Изгибаясь длинной белой лентой, он поднимался всё выше — к выпирающему из-под туч куполу метавихря. Неожиданно, что-то заставило его метнуться в сторону от «осиного гнезда», словно некий поток, вырывающийся навстречу, отбросил летящего от туннеля.

— Алик, идём, — тронула его за плечо Лиша.

— Постой. Там что-то не так, — Элекен продолжал наблюдать за странными пируэтами Фалькора. — Что-то мешает ему вернуться.

— Забудь про него. Нам пора.

— Погоди!

Дракон продолжал вращаться вокруг отверстия, из которого недавно они все прилетели. Само же «осиное гнездо» потемнело и как будто расширилось. Из него что-то появлялось. Это напоминало снаряд, вылетающий из пушечного дула в очень замедленной скорости.

— Будь я проклят, — пошатнулся Боцман. — Да ведь это же «Одалиска»!