Обсидиановая бабочка Ицпапалотль

Глава 29. Зазеркалье

Огонь уже не горел, но в помещении всё ещё было тепло. Уют покидать не хотелось, поэтому пришлось себя заставлять выбираться из-под пухового одеяла. Свесив ноги с кровати, он ещё какое-то время так сидел, додумывая остатки своих пространных мыслей. Параллельно он отметил странную особенность: хижина как будто уменьшалась в размерах, становясь всё теснее.

«Нужно выбираться, пока дверные проёмы позволяют мне это сделать».

Уже решившись встать с кровати, он вдруг почувствовал, как будто его что-то кольнуло в область затылка. Когда он обернулся, то увидел чью-то руку, упирающуюся с обратной стороны запотевшего стекла. Как только он её заметил, рука соскользнула и исчезла.

«Они меня вызывают», — догадался он, хоть сам и не знал, кто именно.

Выпрямившись, он едва не задел макушкой опустившийся потолок. В дверь уже пришлось пролазить на корточках.

Оказавшись на улице, Элекен понял, что снега нет и в помине. Вместо него вся земля была усыпана белыми листьями, с которыми ярко контрастировали чёрные стволы деревьев, растущих вокруг причудливым редколесьем. На голых ветвях висели ярко красные яблоки. Других цветов в этом мире не было. Только белый, чёрный и красный.

Он поглядел в сторону своего ночлега, который успел уменьшиться до размеров кукольного домика и продолжал исчезать. Ветер подхватил белую листву и словно бумагу закружил её шелестящими вихрями.

«Я всё ещё в запретном мире. В нулевом измерении», — подтянув рукав на левой руке, Элекен поглядел на инфоком.

Тот мигал необычно яркой красной лампочкой, сигнализируя о входящем сообщении.

«Лиша», — с надеждой, он нажал на кнопку и услышал запись знакомого, вежливого голоса.

«Здравствуйте. Извините, не знаю как к Вам теперь обращаться? Если Вы получили это сообщение, значит конвекция завершилась и Вам удалось выбраться с нестабильной территории. Поздравляю. Полученная Вами информация представляет величайшую ценность. Чтобы вернуться обратно, следуйте моим указаниям. Сечас вы можете наблюдать один из трёх вариантов псевдореальности. Вариант Љ1: Синий астероид, плывущий в космическом пространстве. Вариант Љ2: Жёлто-фиолетовая пустыня с торчащими повсюду линзовыми конусами. Вариант Љ3: Чёрно-белый лес с красными яблоками. В первом варианте Вы должны как следует оттолкнуться и прыгнуть в сторону хвостатой кометы. Избегайте чёрной дыры! Во втором варианте — найдите камень и разбейте самый маленький конус. Посмотрите на мир через осколок линзы, но не при каких обстоятельствах не смотрите сквозь линзу на свои руки! В третьем варианте — отыщите упавшее яблоко, откатившееся в сторону от деревьев. Поднимите его и откусите кусочек. Но ни в коем случае не заходите в лес! Когда вы выполните это указание, мы сможем вас отследить и извлечь обратно. До встречи!»

— Квилаксианские выродки, — выругался Элекен. — Я вам не подопытная крыса!

Однако выбора особого не было. Оставаться здесь, вдали от разумных форм жизни, ему не хотелось. Побродив по округе, он вскоре заметил яркое пятнышко, выделяющееся на белой поверхности, словно капля крови. Яблочко средних размеров, упав с чёрной яблони, растущей с краю, откатилось в сторону на десяток метров. Приблизившись к нему, Элекен поднял его и рассмотрел: Кожица идеально ровная, глянцевая, без изъянов и червоточин, словно покрытая глазурью. Понюхал: Ничем не пахнет. Только лишь он открыл рот, чтобы надкусить фрукт, как его что-то остановило. Какое-то движение среди деревьев. Он замер и присмотрелся. Вроде бы, никого. Но затем, чуть в стороне, опять что-то зашевелилось, переместившись от дерева — к дереву.

— Эй! Кто там?! — окликнул Элекен.

Ему не ответили. Нужно было кусать яблоко поскорее, ведь квилаксианцы предупредили, что приближаться к лесу нельзя. Значит там обитало что-то опасное. С другой стороны, почему он должен доверять квилаксианцам, которые его, по-сути, подставили? Терять-то всё равно уже нечего, кроме этого самого яблока. Осторожными шагами он начал приближаться к лесу, высматривая таящихся в нём призраков. Отголоски прошлого, в котором он был приучен к чётким выполнениям инструкций и директив, вопили ему, что он совершает ошибку, что нужно послушаться «братьев по разуму» и не совать свой нос туда, куда не следует. Но его новая натура оказалась сильнее. Он больше не был послушной деталью древнего механизма. Теперь он мог идти туда, куда захочет. Вопреки желаниям тех, кто надеется им управлять. Вместе с этим, он не мог не осознавать размаха возможной опасности. Поэтому действовал крайне аккуратно. Готовый в любой момент отступить назад.

Сам по себе лес не выглядел угрожающим. Скорее он был примитивным, похожим на эскиз, благодаря своей чёрно-белой палитре. Лишь яблоки озаряли этот пейзаж своей кричащей краснотой. Не было ни кустов, ни бурелома. Под ногами мягко пружинил гладкий настил из белых листьев. Это больше напоминало парк, а не лес. Только тропинок здесь не было.

Кто-то отчётливо зашуршал в стороне. Элекен повернул голову, но никого не заметил. Складывалось впечатление, что его окружают, хотя угроза при этом не ощущалась. Он прошёл ещё немного вперёд, прежде чем, наконец, заметил таинственных существ, прячущихся за стволами деревьев. Создания эти были небольшими — едва ли дотягивались ему до пояса, и напоминали не то пингвинов, не то странных карликов. Конечностей не наблюдалось. Всё тело покрыто грубой тканью, похожей на мешковину, из которой сверху торчит наполовину высунутая, круглая, чёрная голова с круглыми бусинами глаз. Ещё у них был необычный клюв, или, скорее, острый, изогнутый, шилообразный бивень, растущий из середины морды. Этот отросток был очень длинным, и имел размер чуть меньше роста самого существа. Когда эти твари двигались, не было заметно, что они шевелят конечностями. Никаких колебаний надетой на них ткани не наблюдалось и можно было подумать, что они скользят по земле, словно фишки огромной настольной игры, передвигаемые незримыми игроками. Вид и поведение маленьких тварей не вызывали чувства угрозы, но всё же что-то в них настораживало и пугало. Находиться с ними рядом было крайне не комфортно.

«Это птицы-скальпели», — вспомнил Элекен напутствие церебрария Кара-Дере. — «Мне было велено остерегаться их. Но что они могут мне сделать? Не знаю, на что они способны, но аура от них исходит крайне паршивая. Пожалуй, я должен покинуть этот лес поскорее».

Он шагнул назад и прочертил подошвой второй ноги половину окружности, плавно разворачиваясь на месте, дабы не привлекать внимания резкими движениями. Каково же было его удивление, когда прямо за собой он увидел двух клювастых существ, замерших в метре от него с поднятыми головами. Острые клювы были направлены в сторону его лица. Невозможно было понять, чего хотят эти существа: просто ли изъявляют любопытство, или же чего-то от него ждут?

— Привет, — поздоровался с ними Элекен словно с домашними питомцами. — Хорошие. Хоро-ошие птички. Чего вам надо? У меня ничего нет. Нечего вам дать.

Он попытался обойти их приставными шагами, но быстро заметив целящийся в него третий клюв, остановился вновь. Когда третья птица успела к нему подкрасться, он абсолютно не слышал. Первой же мыслью было «бежать!» Но нечто необъяснимое, утробное, предостерегало его от этого.

— Чего вы хотите?! — прикрикнул на них Элекен.

Существа разом устремили свои клювы в одну точку, а затем, вновь вернули головы в предыдущие положения.

— Яблоко? — кивнул Элекен, сразу определив направление. — Вы яблоко хотите? Вокруг столько яблок валяется, но вам нужно именно моё, так? Что ж, раз хотите — берите.

И он протянул яблоко птице, стоявшей справа от него, ближе всех остальных. Птица клюнула яблоко, которое нанизалось на кончик её клюва. Затем, существо отступило чуть назад, подняло голову и… То, что произошло дальше, произвело на Элекена сильное впечатление. Клюв начал мелко вибрировать, отчего с яблока начала слезать кожица, как будто её срезали тонким лезвием. Яблоко вращалось, постепенно обнажая свою светло-жёлтую мякоть. Срезанная стружка быстро осыпалась вниз. Ловко обскоблив внешнюю часть яблока, птица опустила голову и гладко очищенный фрукт упал Элекену под ноги. При этом он оказался мягким, словно мешочек с чем-то сыпучим. Это было подозрительно. Элекен посмотрел в безучастные глаза птицы, а потом перевёл взгляд на яблоко. Ему сразу почудилось, что оно слегка шевелится.

— Это ещё что такое? — он тихонько пошевелил фрукт носком ботинка.

Мякоть лопнула, и яблоко раскрылось. Внутри шевелились и ползали толстые, студенистые личинки, переплетённые друг с другом в клубок.

— Фу, что за гадость?! — Элекен отшвырнул ногой яблоко подальше от себя.

Птицы проследили за его траекторией, а затем вновь уставились на Элекена.

«А если бы я его откусил?» — думал тот. — «Даже представлять мерзко. Квилаксианские сволочи хотели скормить мне какую-то заразу. Выходит, что чёртовы птицы меня выручили. Но почему?»

Последний вопрос он произнёс вслух, обращаясь к птицам. Те не издали ни звука. Вообще неясно, умели ли они издавать какие-либо звуки? Тот, что стоял справа развернулся вокруг своей оси и поскользил прочь. Два остальных же, после того, как Элекен продолжил стоять столбом, потыкали клювами в его сторону, словно грозились уколоть. Сомнения отпали, птицы-скальпели велели ему следовать за их собратом.

Элекен сильно не противился. Он уже понимал, что зла ему не желают и просто хотят что-то показать. Держа руки в карманах, он шагал вслед за птицей. Две другие особи конвоировали его сзади. Он так же видел других птиц, выглядывающих между деревьями. Их было много.

Лес менялся, становился гуще. Яблони превратились в пихты с острыми чёрными иглами. В просветах между стволами опять замелькало что-то красное, но на этот раз уже не плоды, а нечто другое. Гирляндами на колючих ветвях были развешены ошмётки каких-то верёвок.

«Да это же потроха», — присмотрелся Элекен. — «Кого-то здесь раздербанили и развесили по деревьям, как ёлочное украшение… Это сделали птицы? Неужели они?»

Ему стало совсем не по себе. Тут вдруг пришло новое сообщение на инфоком от квилаксианского соглядатая.

«Мы потеряли ваш биосигнал. Это значит, что Вы до сих пор не вкусили яблоко. Немедленно сделайте это!»

— Засуньте это яблоко себе в задницу! — злобно проговорил в инфоком Элекен, и его слова преобразовывались в текст на экране. — Я не идиот, и не жру что попало! Я видел, что там внутри! Какие-то слизни, или паразиты. Жрите их сами, а я как-нибудь обойдусь.

Судя по тому, как буквы исчезали с экрана, передача велась с большим трудом и крайне неустойчиво. Квилаксианцы получили ответ далеко не сразу.

Тем временем, алые потроха висели уже повсюду, а белые листья были запятнаны ярко выделяющимися каплями крови. Тот, кто развесил здесь это мясо, руководствовался некой понятной только ему эстетикой и систематичностью. Все внутренности аккуратно соединялись друг с другом, мышцы и сухожилия не были повреждены, а кости, тщательно отделённые друг от друга, были аккуратно развешены по этой анатомической экспозиции.

«Что же это за место?» — Элекен смахнул испарину со лба. — «Очередная засада Хо? Нет, не похоже. Здесь поработал кто-то другой».

Сообщение, полученное от квилаксианцев, заставило его вздрогнуть.

«Что Вы наделали… Никаких личинок внутри яблока не было, как не было и самого яблока. Вы должны были впитать маркировочную эссенцию, чтобы отразить наш сигнал. Это помогло бы нам Вас обнаружить и извлечь. Но Вы этого не сделали. Более того, если Вы увидели личинки в яблоке, значит наш запрет был нарушен, и Вы вторглись в запретный лес, где встретили иглоклювов. А это означает, что Вы, скорее всего, обречены… Нам очень жаль, что наше с Вами сотрудничество завершилось так нелепо и безрезультатно. Прощайте».

Кожа Элекена покрылась мурашками. Он должен был ругать себя за неосмотрительность, но вместо этого просто шёл вперёд. Проходя мимо очередной «экибаны» из внутренностей, ему показалось, что они вовсе не мёртвые и продолжают функционировать. По кровеносным сосудам бежит кровь, ткани сокращаются и расширяются. Просто происходит всё очень медленно, заторможенно. Остановившись на секунду, он хотел разглядеть их повнимательнее, но тут же получил укол в спину. Очень поверхностный, но чрезвычайно чувствительный, щипучий. Словно под кожу ему засадили швейную иголку. Иглоклюв всего лишь коснулся его спины своим бивнем. А что бы было, если бы он вонзил его глубже? Элекен не стал это проверять, и послушно продолжил движение.

Путь завершился на небольшой поляне, обвешанной алыми потрохами по всей окружности. В центре росла пара деревьев, между которыми была растянута ещё одна анатомическая инсталляция, к которой его и подвели маленькие конвоиры. Затем, все три птицы удалились, оставив его наедине с жуткой экспозицией из внутренностей. Скрылись и остальные птицы, наблюдавшие издали.

Когда шорохи его шагов прекратились, в тишине стало слышно другие звуки. Синхронное шипение, словно работал меленький насос. Сориентировавшись по направлению, Элекен быстро обнаружил источники. Это была пара надувающихся мешков, висящих на разных деревьях. Лёгкие. От них исходили трахейные трубки, замысловато соединённые, словно спаянные между собой. Соединялись они в густом переплетении мяса и костей, между деревьями, единой гортанью, а уже от неё шла пунцовая воронка ротовой полости, грубо натянутой на две челюсти. Причём верхняя челюсть была отпилена от черепа. Присутствовали так же губы, и язык. Но остальной головы не было. Элекен брезгливо поднёс руку к этому рту, и почувствовал тёплое дыхание, вырывающееся из глотки.

— Подумать только. Оно живое, — произнёс он.

По бокам от уродливого рта, в перемычках между костями и мышцами, открылись два глаза, которые посмотрели на него, после чего рот издал протяжный вздох.

— Калиб, — вырвалось вместе с этим вздохом.

— Кто ты? Кто это с тобой сделал? Или ты всегда таким был? — спросил Элекен.

— Калиб, — повторил рот растерзанного существа. — Я узнал тебя. А ты меня, конечно же, нет. Теперь меня невозможно узнать.

— Ты обознался. Я никакой не Калиб. Меня зовут Элекен.

— Тебя могут звать как угодно. Ты можешь менять имена сколько угодно раз. Но для меня ты всегда останешься Калибаном. Ну здравствуй, Калиб. Помнишь ли ты своего коллегу?

— Ты — бывший сумеречный гибрид?

— Раньше. Это было раньше. Мы вместе работали на «Сикораксе» и тесно общались.

— У меня не было друзей.

— Мы не были друзьями, но были товарищами. Я — Витус.

— Витус? — Элекен напряг извилины, он помнил своего старого коллегу в общих чертах, но для извлечения деталей из памяти пришлось в ней немного покопаться. — Да-а, я припоминаю такого. Старший лаборант одиннадцатой лаборатории. Мы вместе работали над проектом «Т-поколение». Но что с тобой случилось? Почему ты так выглядишь?

— Это грустная история, Калиб. После той роковой ошибки, которую ты совершил, Сакрариум принял решение остановить ряд проектов, и закрыть часть исследований. Самых перспективных учёных перебросили на другие разработки. Остальных же просто убрали. Меня в том числе.

— Постой, погоди. Какая ещё ошибка? Что я совершил?

— Разве ты не помнишь?

— Нет. Это единственное, чего я не могу вспомнить.

— Почему?

— Не знаю. Складывается впечатление, что я сам себе запрещаю это вспоминать.

— Логично. Я бы на твоём месте поступил так же.

— Расскажи мне об этом, Витус. Я должен это знать.

— О, природа… Боюсь, что это не в моих принципах, уважаемый коллега. Если ты сам запрещаешь себе вспоминать это, то я совершу преступление, вернув тебе эти воспоминания. Кем я буду после этого? Не задавай вопросы, на которые не желаешь знать ответы.

— Возможно ты прав… Ну а что стало с учёными? Как их «убрали»?

— Они не могли нас нейтрализовать, так как оснований для этого не было. Поэтому нас просто переместили по ту сторону зеркала.

— Какого зеркала?

— Мы называем это «зеркалом», на самом же деле это некая сингулярная контрсистема, в которой всё работает атипично.

— Хочешь сказать, мы сейчас находимся в зазеркалье?

— На самом его краю. Нас не поглощает, и не выталкивает. Мы словно кусочки фарша налипшие на внутреннюю полость мясорубки. Оглянись, Калиб. Вокруг тебя развешено то, что осталось от четвёртой, десятой и одиннадцатой лабораторий. Большая половина их научного состава.

— Как это произошло?

— Предпочитаю не вспоминать. Прости.

— Тогда скажи, кто это сделал?

— Чумные доктора.

— Какие доктора? Секундочку… Это птицы? Ты о птицах?

— На самом деле никакие они не птицы. Никто до сих пор не знает ничего об этих существах. Полагаю, что они попали сюда из иных миров.

— Зачем они так с вами поступили? Каков смысл этого изуверства?!

— Подожди делать выводы. Чумные доктора сделали это с нами, чтобы сохранить нам жизнь. Возможно были иные способы, но они сделали всё по-своему, так как считали верным. Нас бы ждала более страшная участь, если бы не они.

— Более страшная? Куда уж ещё страшнее?

— Поверь мне. Есть куда. Чумные доктора совершили акт великодушия, продлив нам жизнь. Но разум сохранили лишь мне одному.

— С какой целью?

— Не знаю. Я был единственным, кто сразу воспринял их всерьёз и понял, что они — нечто большее, чем просто живые существа. Я отнёсся к ним с уважением. Ты тоже их не разочаровал, поэтому сейчас здесь, в трезвом разуме. Мне очень радостно оттого, что ты вернулся, Калибан. Я всегда уважал тебя и твою работу. Я ведь знал тебя ещё до твоего рождения. Я видел твоё становление, твоё развитие. Своим энтузиазмом и трудоспособностью ты заражал наш коллектив. Тебе верили, и с тобой считались.

— До той поры, пока я не совершил ошибку.

— Не ошибается тот, кто не делает. Ты ошибся лишь потому, что был первопроходцем. До тебя никто даже помыслить не мог о таком. А ты не просто помыслил, но и реализовал. Не важно, чем это закончилось. Важно, что на твою репутацию это не повлияло. По крайней мере для меня.

— Я помню, что считал тебя способным помощником, — признался Элекен.

— Отрадно слышать. Благодарю. После твоего исключения, Калиб, на «Сикораксе» стало совсем скучно. Поэтому я даже не расстроен, что меня выгнали. Интересные проекты иссякли, началась рутина. В основном завязанная на работе с полигонами. При мне последний открыли где-то в Забайкалье.

— Я слышал об этом. Туда ещё собирались внедрить «триединую коллегию».

— Триумвират Братьев, — подтвердил Витус. — Правда затем братьев пришлось «переделать» в сестёр. Отнюдь не в качестве дани феминизму, разумеется, а по ряду вполне объективных причин. Мужские воплощения работали слишком слаженно. В этом и крылась основная проблема. Братья действовали в унисон, поддерживая друг друга, корректируя и дополняя. Но при этом их действия лишались необходимых плюралистических сентенций. В результате, контроль становился авторитарным, безальтернативным, рельсовым. Возникающие мнения либо тут же отбрасывались, либо принимались как единственная, безоговорочная истина. Это упрощало работу триумвирата, и делало его действительно триединым. Он был как дракон с тремя головами. Чрезвычайно исполнительный, но крайне неповоротливый. Женские же воплощения продемонстрировали обратный результат. Сёстры ненавидели друг друга, и считали чужие мнения ниже собственных. Уровень плюрализма просто зашкалил, но возникла проблема иного рода. Как содержать этих «паучих» в одной банке, чтобы они друг друга не уничтожили?

— И как же выкрутились наши светочи? — ухмыльнулся Элекен.

— Как они только не выкручивались. В конце концов решили наделить сестричек разными возрастами. Это подействовало. Они не перестали друг друга презирать, но у них появились новые ипостаси: Ответственность, хитрость, прозорливость. Причём не у всех вместе, а у каждой по отдельности. Как ни странно, подобный приём помог их сплотить и организовать.

— Любопытно было бы посмотреть на это.

— Мне тоже. Да и на внедрение т-поколения я бы поглядеть не отказался. Я столько сил вложил в этот проект.

— Понимаю тебя. Будь моя воля, ты бы здесь не оказался.

— Не оправдывайся, Калиб. В том, что со мной стало, нет твоей вины. К тому же… Даже избежав опалы, ты бы не стал заступаться за такого как я.

— Почему?

— Потому что ты был другим. Ты был чёрствым исполнителем, которого мало волновали личные отношения. Личное, по твоему мнению, мешало работе. И незаменимых сотрудников у тебя не было. А теперь ты изменился. В тебе появились такие чувства, как понимание, сострадание, милосердие. Их не спрячешь. Они всё равно проступают. Особенно если сравнивать с тем, кем ты был. Не знаю, хорошо это, или плохо, но такой Калибан мне нравится больше.

— Я уже не Калибан, — сердито промолвил Элекен. — Да, я помню, кем был и ради чего жил. Теперь всё изменилось. Не знаю, что я совершил, но уверен, что именно это являлось моей расплатой за чёрствость и самоуверенность. Настало время исправлять свои ошибки.

— Достойный ответ, — согласился Витус.

— Скажи мне, Витус, как мне отсюда выбраться? Есть ли такая возможность?

— Не знаю. Здесь ты зависишь от чумных докторов. А что им нужно — неведомо никому. Если кто и знает, как выбраться отсюда — так это они.

— Если они привели меня к тебе, значит на что-то рассчитывали. Как думаешь, они знали о том, что мы раньше были знакомы?

— Опять же, не знаю. Для меня самого это стало сюрпризом. Этих существ невозможно понять.

— Это уж точно. Если, по твоему утвержению, они так с тобой поступили, чтобы спасти тебе жизнь, тогда почему я до сих пор не подвергся аналогичной экзекуции?

— На твой вопрос, на самом деле, есть очень простой ответ. Я, в отличие от тебя, не был сумеречником. Выжить здесь тебе помогает твоя обретённая сумеречная оболочка. Она как скафандр спасает тебя от внешних невзгод. До сих пор. Есть более существенный вопрос. Если чумные доктора тебя не убили и не анатомировали, значит это не в их интересах. Думаю, что причина кроется в самом их присутствии здесь.

— Полагаешь, что они здесь находятся не добровольно?

— Именно так. Они попали сюда по какой-то досадной ошибке. Когда искали место для того, чтобы просто нормально существовать, чтобы им никто не мешал и они никому не мешали. Они беженцы с какого-то очень далёкого, давно умершего мира. Не из нашей Вселенной. Я так думаю.

— Если это так, то я ничем не могу им помочь, — ответил Элекен.

— Пока не можешь. Но, возможно, в скором будущем всё изменится, — произнёс Витус. — Они это знают. Они это чувствуют. Ко мне же они тебя привели для того, чтобы ты тоже это почувствовал. Чтобы осознал, насколько сильно ты изменился. И в какую сторону.

— Мне просто нужно найти выход. Меня ждут мои друзья.

— Друзья… Как же всё-таки необычно слышать это слово из уст Калибана.

— Витус, сколько можно тебе повторять? С Калибаном покончено. Его больше нет. Я — Элекен. И я всё исправлю. Даю тебе слово, я что-нибудь придумаю, чтобы вытащить тебя отсюда и… Как-то восстановить.

— Не нужно меня восстанавливать. Во-первых, это невозможно. А во-вторых, уже и незачем. У меня к тебе есть только одна просьба, Калиб. И ты не обязан её выполнять.

— Слушаю.

— Если тебе удастся разобраться со своей проблемой… Если ты вернёшься на «Сикораксу», или на Землю, и продолжишь заниматься наукой… Пожалуйста, вспомни обо мне. И… И если у тебя будет такая возможность и немножечко свободного времени… Забери мой сохранившийся разум, и интегрируй его в оболочку апологета-назидателя т-поколения.

— Зачем тебе это? Твоё место в лаборантском кресле.

— Я всю жизнь мечтал работать «на земле». Жить рядом с испытуемыми, чтобы следить за экспериментом изнутри, не упуская ни единой мелочи. Если это желание осуществится, я обрету настоящее счастье и буду вечно тебе благодарен.

— Я сделаю всё, что от меня зависит. Обещаю, — твёрдо ответил Элекен. — Только не называй меня больше Калибаном.

— Не буду… Жаль, что я лишён возможности улыбнуться. Был рад общению с тобой, Элекен. Храни тебя природа. А теперь ступай, не заставляй их ждать.

— Кого? — Элекен обернулся и вздрогнул — позади него стояла целая группа птиц-скальпелей.

Утомлённый Боцман, жаждя уединения, скрылся в кают-компании, где сидел за пустым столом и, уперевшись щекой на кулак, мечтал о холодном пиве. Но насладиться покоем ему довелось недолго. Откуда ни возьмись, приковылял Василий Лоурентийский, который, в свою очередь, напротив — искал свободные уши. И понял, что нашёл.

— А-а, это ты здесь, — с притворной ворчливостью произнёс он.

— Как раз собирался уходить, — ответил здоровяк. — Эти бестолковые полёты вгоняют меня в сон. Пусть капитан с Лишей продолжают свои метания, а я пожалуй вздремну.

— А я свой Гимн закончил. Я тебе говорил? — уселся рядом старик.

— Да Вы что?! — изобразил удивление Боцман. — Поздравляю.

— Спасибо, кхм… Ты наверное желаешь, чтобы я тебе зачитал концовку? Она получилась очень жизнеутверждающей.

— Неужели? Ну, здорово. Только я это… В поэзии ни бум-бум. Помните же, как я у Миры в гостях храпел? Стыдища! Ха-ха-ха! В общем, не хочу я Вас оскорблять своим невежеством, преподобный. Ваше творчество может по-достоинству оценить только Алик. Ну и Лиша, конечно. Вы же для неё старались?

— Длё неё, — вздохнул Василий. — Но ей пока не до этого.

— Погодите. Сейчас найдём выход из этой западни, и появится у неё минутка для того, чтобы Вас послушать. Обязательно появится.

— Ты — добрый человек, Боцман. Грубый, но добрый. Почему ты такой?

— Какой «такой»?

— Твоё прошлое туманно. Ты никогда никого в него не посвящаешь. И если Фархад, и даже Алик открыты для меня, словно книги, то ты… Ты остаёшься человеком-загадкой. Словно ты боишься обнажить свою земную историю. Мне было бы всё понятно, если бы ты покинул Землю в младенчестве, но ты ведь умер уже возмужавшим человеком. Точнее, твоё тело умерло. И сюда ты попал как сознательная личность. Обычно жители ноосферы охотно вспоминают свою жизнь на земле: кто-то с ностальгией, а кто-то с негативом. Для тебя же эта тема, как будто, табу.

— Да меня особо никто и не спрашивал о моём прошлом. А самому мне рассказывать нечего. Жил сначала там, потом стал жить тут. Вот и вся недолга, — ответил Боцман. — Я бы может и хотел быть «человеком-загадкой» с таинственной и сложной историей. Но увы. Я самый обычный мужик.

— Да нет. Не обычный. И я это чувствую. Но ты не подумай, что я пытаюсь тебя в чём-то разоблачить. Если Ал Хезид тебя выбрала — значит ты действительно достоин. Значит ты — праведник.

Боцман усмехнулся, поднялся со стула и уже собрался было уйти, но вдруг остановился и вернулся на место.

— Хотите я расскажу Вам одну историю? — задумчиво произнёс он, усаживаясь.

— Изволь.

— Когда-то давно, на Земле, в одной деревне жил мальчик…

«Мальчику было двенадцать лет и жил он с папой и мамой. Родители часто уезжали по работе, и оставляли мальчика одного. Поэтому, он рано научился работать по дому и следить за хозяйством, не пренебрегая при этом уроками, заданными в школе. Однажды его родители как обычно уехали и не вернулись. Мальчик ждал их два дня, а потом к нему домой пришли какие-то люди, которые сообщили, что мама и папа больше не вернутся. Они погибли в автомобильной аварии. Не дав ему времени, чтобы хоть как-то пережить трагедию, незнакомые люди начали оформлять его в детский дом. Но тут появился сосед — старый друг его отца, который заявил, что желает усыновить сироту. У него уже было четверо детей, и жена была против обретения дополнительного „рта“ в доме, но мужчина отличался твёрдым и решительным нравом. Поэтому, усыновление соседского мальчика стало делом не обсуждаемым. И вот паренёк перебрался в новую семью. Он был молчалив, замкнут и нелюдим. Но все обязанности, возложенные на него отчимом, выполнял добросовестно и честно. Несмотря на то, что глава семейства сразу дал понять своим домочадцам, что новый член семьи принимается им как родной сын, и все дети должны относиться к нему как к брату, приёмыша они принимать не торопились. И более того, относились к нему с пренебрежением и злобой. Старшим в семье был мальчишка четырнадцати лет, и именно он больше всех остальных ненавидел нового „братца“. Второму сыну было всего восемь, и он во всём старался потакать старшему брату, бегая за ним как хвостик. Если старший возненавидел приёмыша, то и младшему его возненавидеть, как говорится, сам бог велел. Он без устали дразнил его и делал маленькие пакости, но приёмыш терпел. Ещё в том семействе были две девочки. Одна семнадцатилетняя, а другая — десяти лет от роду. Той, что постарше, было не до нового „брата“ — она вовсю уже женихалась. Ну а младшая сестра, пожалуй, единственная из детей, относившаяся к приёмному сироте хорошо, могла выражать свою лояльность только лишь в душе. Повинуясь авторитету старшего брата, она не смела выказывать какую-либо симпатию, и тоже пассивно участвовала в гноблении приёмыша. Так вот. Старший братец задался целью любой ценой избавиться от приёмного молчуна. Он всячески его провоцировал, но тот не отвечал ему, терпя унижения и обиды. Сколько старший сын не высказывал отцу всякие надуманные претензии в отношении молчуна, тот лишь отмахивался, а вскоре начал и злиться, заявляя, что налаживание нормальных отношений с братьями — это прямая обязанность старшего сына. И если у него не получается, значит он сам виноват. Старшего это бесило, но он ничего не мог с этим поделать. Не мог он и смириться с тем, что приёмыш продолжает жить с ними под одной крышей. Таким образом, однажды, старший брат решил подставить приёмного, подговорив младшего братишку на гнусность. Когда отец уехал куда-то по делам, а приёмыш таскал воду с колодца, младшая сестра попросила его заодно полить цветы в комнате родителей (это была её обязанность, но в тот день ей не здоровилось). Приёмный брат согласился, и, взяв пластмассовую леечку, отправился поливать комнатные цветы. В этот самый момент, два брата вошли в комнату и тут же начали кричать, что он вор, и его застукали, когда он копался в родительском комоде, где хранились ценные вещи. Такая открованная по своей наглости провокация вывела молчуна из себя, и он наконец-то поддался. Он принялся кричать, что ничего такого не делал, но это лишь распаляло провокаторов. Началась перепалка. Затем, старший брат решил вытолкать приёмыша из комнаты, попытавшись ухватить его за шиворот. Но тот не поддался и оттолкнул его. Разозлившийся парень ударил молчуна. А тот взял и ответил, расквасив обидчику нос. Мальчишки сцепились. И пока они безуспешно пытались друг друга повалить, младший брат бегал вокруг них и раздавал пинки молчуну, крича „Вот тебе, вор! Получи, ворюга!“ За этим занятием их и поймала бабушка, которая с криками растащила драчунов. Старший внук тут же начал орать, что поймал приёмного на воровстве, а тот сразу стал его бить. Но пожилая женщина мудро оборвала его, сказав, что разбираться им придётся с отцом… Внезапно, появился и сам отец. Оказывается, он никуда не уезжал, и всё это время был где-то неподалёку. Выслушав сбичиивые объяснения своей матери, а так же двух родных сыновей, мужчина нахмурился, снял солдатский ремень, выдвинул лавку и попросил бабушку выйти из комнаты. Трое ребят остались с ним один на один.

— Значит ты говоришь, что он копался в моих вещах? — спросил отец, сурово глядя на старшего сына и указывая ремнём на приёмного.

— Да! Копался! Он думал, что мы не увидим! — выпалил тот.

— Он крал! — отчаянно картавил с ним вместе младший. — Он — вор!

— Я не тебе задал вопрос, — осадил младшего отец. — Будешь отвечать, когда я тебя спрошу! Ты копался в моих вещах? (Вопрос был адресован приёмышу).

— Нет! Это неправда. Я поливал цветы. Вот лейка с водой. Меня Катя попросила. Я не подходил к комоду, — оправдывался тот.

— Есть свидетель! Мы вдвоём его видели! — закричал старший. — Он рылся в ящике!

— А зачем ему рыться в моём ящике? — спокойно спросил отец.

— Как зачем?! Он хотел украсть там что-то. Деньги, наверное.

— А дальше что? Ну, украл бы он их, а потом?

— Он хотел сбежать! Он хотел обокрасть нас и убежать! Мы его приняли как родного, а он оказался ворюгой! Прогони его, пап! Сдай в детдом!

— Так, умолкни, — поднял руку отец. — У вас нет доказательств того, что он что-то хотел украсть? Я правильно понимаю?

— Вот свидетель! — старший подтолкнул младшего. — Ты что, нам не веришь?!

— Я видел! Видел, как он в ящик лез! — подтвердил младший.

— А может вам показалось? — отец вздохнул.

— Нет! Мы оба видели!

— Ладно. Видели — так видели. В любом случае, ни у кого из вас нет никаких подтверждений правоты ваших слов. Ни у вас, ни у него. Разумеется, я не могу это просто так оставить.

Отчим сделал знак приёмышу, чтобы тот подошёл. И когда тот приблизился, велел ему лечь на лавку. Тот повиновался. Он лишь продолжал шептать „я не виноват, я не виноват“. Однако отчим был непреклонен.

— Всыпь ему, пап! — обрадовался старший. — Чтобы на всю жизнь запомнил, что нельзя красть!

Но вместо того, чтобы начать наказание, отец протянул ремень старшему сыну и произнёс, — „держи“.

— Зачем? — удивился тот.

— Будешь его пороть. Двенадцать ударов.

— Я?

— Ты же его обвинил? А если умеешь обвинять — умей и наказывать.

Старший сын подошёл и взял ремень.

— Двенадцать? — спросил он чуть дрогнувшим голосом.

— Двенадцать. За каждый год жизни.

— Задай ему! — восторженно прыгал младший, предвкушая зрелище. — Задай ворюге!

Старший помедлил, видимо ожидая реакцию отца — не шутит ли он. А затем принялся хлестать приёмыша кожаным ремнём. Силы у пацана было немного, в связи с чем, замах он делал маленький, но ремень сам по себе был тяжёлым и наносил болезненные удары даже через одежду. Первые пять ударов приёмыш достойно терпел, закусив рукав рубашки, но потом, когда боль стала нестерпимой, он начал всхлипывать и плакать. Ему было больно и стыдно, но больше всего его терзала несправедливость, ведь его наказали фактически ни за что.

— Всё, — после двенадцатого удара остановил сына глава семейства. — Поднимайся.

Отворачивая заплаканное лицо, приёмыш поднялся на трясущиеся ноги. Отец забрал ремень у довольного и разгорячённого старшего, который пританцовывающей походкой, уже устремился к выходу.

— Куда это ты собрался? — остановил его отец. — Разве я разрешал тебе уходить?

— А чё? — с улыбкой обернулся тот. — Всё же готово. Этот — получил…

— Этот получил, — кивнул отец. — А ты ещё нет.

— Пап, ты чего? — сын всё ещё продолжал улыбаться, не понимая, что отец имеет в виду.

— Сюда подойди, — подманил его тот. — Ко мне, сюда. Вот так. А теперь ложись на лавку.

— Ты чего, пап?! Меня-то за что? — парень побледнел.

— За то же самое. Ты так и не доказал мне вину брата. И у меня нет уверенности в том, что вы его не оклеветали. У него тоже не было доказательств непричасности, но своё наказание он получил в полной мере. Теперь очередь за тобой. Ложись! Сейчас же!

До последнего не веря в происходящее, старший лёг на лавку. Младший, тем временем, притих, тоже озадаченный неожиданным поворотом событий.

— На, — с ледяной уверенностью в голосе, отчим сунул ремень в мокрые ладони приёмыша.

— Я не хочу, — промямлил тот, всё ещё продолжая шмыгать и лить слёзы.

— Должен!

— Зачем?

— Наказаны должны быть все!

— За что?

— За драку. Это как минимум. Давай, четырнадцать ударов…

— Четырнадцать? — ремень чуть не выпал из рук приёмыша.

— Четырнадцать? — взвыл старший, поднимаясь с лавки. — За что мне больше-то?!

— А ну лёг обратно! — рыкнул на него отец. — Я уже сказал, за что… Для ума. Один удар за один год твоей жизни.

— Почему он меня должен бить?!

— Потому, что ты его, возможно, оклеветал. Ты же его бил? Бил. Теперь настала его очередь бить тебя.

— Это не честно!

— Это справедливо, — отчим беспощадным взглядом поглядел на онемевшего приёмыша. — Ну? Чего ты ждёшь? Четырнадцать ударов. Я считаю. Давай!

— Я. Я не могу. Я не буду, — залепетал приёмыш.

— Через „не могу“. Хочешь всю жизнь получать удары и терпеть?

— Но… Он же Ваш сын!

— Как и ты. Можешь считать меня чужим — это твоё право. Но для меня вы — родные сыновья. Все трое. И вы либо будете жить в мире, либо будете получать каждый день по задницам.

— Мы будем жить в мире! — взмолился приёмыш. — Простите его пожалуйста!

В глубине души он боялся возмездия от старшего „брата“, потому и отказывался бить его ремнём. Но отчим был непреклонен в своей жестокости.

— Я сказал — бей! Ну же!

— Не буду, — всхлипывая, приёмыш протянул ремень мужчине.

— Не будешь его пороть? Тогда буду я. И не четырнадцать раз, а до тех пор, пока ты не передумаешь. Я буду бить его, пока не убью. На твоих глазах. И виноват в этом будешь ты. Ты этого хочешь? Тогда давай сюда ремень.

Насмерть перепуганный приёмыш, мотая головой, отступил назад. Подросток на лавке весь съёжился от ужаса. От его недавней бравады не осталось и следа. Наблюдающий из уголка младший брат нервно грыз ногти до крови.

— Не надо, — взмолился старший. — Я признаюсь! Нам просто показалось, что он лазил в комоде! Но драться он первый начал!

— Запомни. Если огульно обвиняешь кого-то, готовься за это получить, — оборвал его отец, и опять зыркнул на приёмного сына. — Ты долго будешь телиться?! Я жду!

— Я этого не хочу, — подняв ремень, прошептал тот лежащему. — Я не хочу. Но он ведь тебя убьёт.

Ремень хлёстко приземлился на ягодицы старшего. Но отец нахмурился ещё сильнее.

— Разве так бьют? — остановил он приёмыша. — Ты его гладишь, а надо вваливать со всей силы! Как он тебя лупил? Он тебя не жалел! Чего же ты его жалеешь?

— Но Вы же… Сами же сказали, что мы — братья, — сказал приёмыш.

— Сказал. Потому, что вы — братья и есть. Только ещё не поняли этого. А я хочу, чтобы поняли. Бей как следует! Как мужик! Бей!

— Я всё равно не хочу, не хочу, не хочу! — брызгая слезами, приёмыш принялся стегать старшего „брата“ со всей силы.

А отчим считал: „Пять, шесть, семь…“

Старший „сломался“ после седьмого удара и начал вскрикивать от боли, каждый раз, когда ремень опускался на него со звучным шлепком. Удары ускорились, потому что приёмышу хотелось как можно скорее завершить эту экзекуцию, но вместе с этим он, сам не желая того, сделал наказание старшего более мучительным, почти не давая ему возможность схватить ртом воздух. Но, к великому счастью обоих, наконец прозвучал последний, четырнадцатый удар, после которого обессиленный приёмыш выронил ремень и уткнул лицо в ладони, продолжая выть: „я не хотел, я не хотел…“ Рядом рыдал старший „брат“, который даже не сразу сумел подняться с лавки. Оба парня, словно по команде, потянулись к выходу, дружно хныча. Каковым же был их ужас, когда оказалось, что это ещё далеко не всё.

— Я никуда вас не отпускал! — остановил их озверевший отец, поднимая ремень с пола.

— Мы всё поняли, мы больше не будем, — борясь с горловыми спазмами, воскликнул старший брат.

— Я с вами ещё не закончил! Подойди сюда, и приведи младшего брата! — распорядился отец.

Дрожа от страха, старший брат взял младшего за руку и подвёл к отцу.

— На лавку! Живо! — скомандовал тот младшему.

Это распоряжение ударило, словно обухом по головам, всех троих мальчишек.

— Я ничего не делал! — заревел младший, упав на колени. — Я же не делал ничего!

— Не делал? А кто клеветал? Кто лжесвидетельствовал? Человек, который клевещет — гадок. Но человек, который пляшет под дудку клеветника — гадок вдвойне. Тебя ведь не заставляли врать? Нет. Ты сам с радостью врал, прячась за спиной брата. И радовался, видя, как наказывают невиновного человека. Радовался?

— Нет! — завизжал младший, пуская сопли.

— Радовался! Я видел! Человек, который радуется творящейся несправедливости — негодяй. В любом возрасте. Эта болезнь лечится только одним способом. Ремнём. Марш на лавку!

— Пап, не надо! Он не виноват, это я его подговорил! — попытался заступиться за младшего старший.

— Подговорил? А он согласился. Поэтому держи. Будешь его наказывать, — отец сунул ему в руку ремень. — Восемь ударов!

— Я… Нет. Я не могу. Лучше меня за него накажи!

— Ага. Значит одного брата ты бил с удовольствием, а за другого готов подставить собственную шкуру? Нет, сынок, так не пойдёт. Творили вместе? Значит и расхлёбывайте вместе. Восемь ударов, я сказал!

— Пощадите его, — подбежал приёмыш. — Он же маленький! Он не знал, что делал!

— Теперь будет знать, — ответил отчим. — На всю жизнь запомнит. А ну, быстро, восемь ударов!

Никакие уговоры и мольбы не действовали на обезумевшего отца. И старшему сыну пришлось смириться. Он, скрепя сердце, отхлестал младшего братишку, стараясь не слушать его отчаянные крики и плач. Рядом стоял приёмный брат, который крепко держал младшего за руку, позволив ему вцепиться в свою кисть, чтобы было полегче терпеть боль.

— Теперь вы поняли, что я испытываю, глядя на то, как вы грызётесь друг с другом? — мрачно произнёс отец, заглушая голосом пронзительный рёв младшего сына. — Отныне и навсегда, запомните. Если между вами не наступит мира, это наказание для вас будет повторяться изо дня — в день. Пока вы не станете настоящими братьями. Теперь уходите. И подумайте как следует.

Когда, наконец-то, всем троим позволили уйти, мальчишки с невероятным облегчением выскочили из жуткой, душной комнаты, которая, казалось, успела пропитаться их страданиями и слезами. Отец остался один, в тяжёлом раздумии. На выходе из комнаты троица столкнулась с насмерть перепуганной сестрёнкой и причитающей бабушкой. Не останавливаясь, братья выбежали на улицу, и по-новой принялись рыдать…

С того дня, приёмыш больше не был изгоем в семье. С ним стали считаться. Его стали уважать. Как-то раз, старший брат, который увлекался музыкой и посещал музыкальный кружок, предложил ему присоединиться. И тот согласился. У молчуна оказался прекрасный слух, и уже спустя полгода оба брата вместе давали концерты в местном клубе. Потом, обоих по-очереди призвали в армию. Оба отслужили, вернулись домой, и стали ещё ближе друг другу. Никто уже и не вспоминал, что они не родные…»

Боцман закончил историю и с улыбкой вздохнул.

— Какая жестокая история… Но кажется я понял, — подняв указательный палец, произнёс Василий. — Мальчик-сирота — это ты?

— Нет, — здоровяк весело почесал бороду. — Я — младший брат.

— Внезапно, — усмехнулся старик. — И как же сложились твои отношения с приёмным братцем?

— Да никак. Я не мог перешагнуть через себя и поговорить с ним. Избегал его как мог.

— Почему? Ведь даже твой старший брат стал ему другом?

— Не знаю. Что-то во мне противелось этой дружбе. Я не мог его простить за тот случай. Хоть и понимал, что он ни в чём не виноват. На самом деле, я сам себя не мог простить. Ведь отец был прав. Я вёл себя как мерзкий шакалёнок.

— Ты был дитя. А с возрастом — осознал свои ошибки.

— Одного осознания мало. Нужно примирение. А я так и не пришёл к нему. Когда мне стукнуло восемнадцать, я по глупости схлопотал двустороннюю пневмонию и благополучно сдох, так ничего в той жизни и не добившись. Болезнь проистекала весьма странно и очень быстро. Врачи делали всё возможное, но я зачах всего за неделю. Возможно это повлияло на то, что моя душа не смогла успокоиться… И знаете что, преподобный? Приёмный брат дежурил у моей койки до последнего. Остальные приходили и уходили, а он никуда не уходил. Видимо он тоже испытывал какую-то вину за тот случай, а может просто полюбил меня как младшего брата — теперь уже не известно. Паршиво, что я даже в последние минуты своей никчёмной жизни не нашёл в себе сил и смелости поговорить с ним. И поблагодарить его… А Вы говорите «праведник».

— Говорят, что люди в ноосфере живут пока на Земле о них живёт память, — ответил Василий. — Это, конечно, всего лишь красивая фраза, но с другой стороны — кто знает? Может быть ты сейчас жив, здесь, только потому, что твой не родной брат до сих пор о тебе вспоминает?

— Будет Вам, преподобный! На Земле уже, по моим подсчётам, минуло больше полвека! Если мои братья до сих пор живы, то пребывают в старческом маразме. И уж о ком не думают — так это обо мне.

— Зря ты так говоришь.

— Зря, или не зря, теперь уже ничего не попишешь. Я жил с этой злостью на самого себя так долго, что уже устал. Быть может гибель в бою с обсидиановой бабочкой станет для меня искуплением?

— Не думай о гибели. Думай о хорошем.

Боцман хотел ещё что-то сказать, но внутренняя связь оборвала его мысль.

«Боц, ты где шляешься, коссома?! Давай сюда быстро!»

— Ну вот я и подремал, — посмеялся Боцман. — Ладно, пойду. Не буду злить кэпа.

Теперь птицы-скальпели двигались вокруг него тесным кольцом. Невозможно было ускориться, чтобы не врезаться в передних, или замедлиться, чтобы не получить болезненные уколы клювами задних.

Чёрно-белый лес уступил место рыжей каменистой пустоши, по которой носились облака поднятого ветром песка-ракушечника. Подняв ворот повыше, Элекен как мог старался укрыть лицо от хлёстких порывов, напоминающих шлифовку наждачной бумагой. По небу с огромной скоростью носились жуткие тучи, отчего вокруг, то становилось темно, то вновь светлело. В колючем шорохе песка, швыряемого на источенные камни, всё чётче и откровеннее слышался монотонный голос, как будто доносящийся из иного мира. Наконец, Элекен смог разобрать слова.

«Останься прост, беседуя с царями,

Останься честен, говоря с толпой;

Будь прям и твёрд с врагами и с друзьями,

Пусть все, в свой час считаются с тобой».

— Стихи, — проворчал Элекен. — Опять стихи. Ненавижу стихи.

Иглоклювы обогнули гигантский валун, который удачно укрыл их от летучего песка, и вышли на пятачок, усыпанный галькой, и обставленный со всех сторон высокими глыбами. На этом пятачке серебрилось загадочное марево. Заметив его, передние конвоиры расступились, дав возможность Элекену пройти вперёд, что он и сделал.

Понимая, что голос исходит от марева, Элекен приблизился к нему, и лишь оказавшись в паре метров, смог разглядеть в странном мираже человеческую фигуру, лежащую в позе эмбриона. Фигура эта, своей прозрачностью и мерцанием, напоминала голограмму, или же настоящего призрака.

«Наполни смыслом каждое мгновенье,

Часов и дней неумолимый бег, -

Тогда весь мир ты примешь, как владенье,

Тогда, мой друг, ты будешь Человек!»

— Браво, — с откровенной иронией оборвал чтеца Элекен. — Сам сочинил?

— Сам? Не-ет! Это Киплинг! Гениальный Киплинг! — дрожащим голосом ответил бесплотный дух. — Всё, что мне осталось — это вдохновляться его жизнеутверждающим слогом!

— А сам-то ты кто?

— Я? Уже и не помню… Хотя погоди… Как же не помню? Помню. Меня зовут Кирилл. Я построил Эквилибр.

— Что такое «Эквилибр»?

— Это Город Счастья! Он прекрасен!

— Ты — творец мира-зуны?

— Не понимаю, что ты сечас сказал, пришелец. Я построил Город Счастья. Самый прекрасный в мире!

— И где же он?

— Как где? Он вокруг тебя! Оглянись! Или ты слепой?

Элекен на всякий случай оглянулся, но ничего кроме обглоданных ветром камней не увидел. Не было даже намёков на какие-то руины, не говоря уже о нормальном городе.

«Похоже я имею дело с очередным сумасшедшим», — сделал он вывод. — «Но зачем птички привели меня к нему? Сначала мой бывший ассистент. Теперь вот этот… Какая взаимосвязь?»

— Послушай, — Элекен присел на корточки рядом с трясущимся призраком. — Кирилл. Ты как здесь оказался?

— Я пришёл строить город, и я его построил, — ответил тот.

— А зачем ты его строил? Судя по виду, в нём не так-то много жителей. Я бы даже сказал, вообще ни одного. Кроме тебя, разумеется.

— Он не для всех. Он для избранных. Для тех, кто ценит только истинную свободу! И равновесие. Потому он и называется «Эквилибром».

— Получается, что единственный избранный — это ты сам?

— У меня были сподвижники. Но им не хватило духа, чтобы пойти за мной до конца.

— Кажется, я их понимаю… И всё же, Кирилл, оно того стоило? Как считаешь? Ты валяешься тут, как креветка, и читаешь стихи о Человеке, а сам превратился в едва зримое привидение.

— Я не привидение. Я — аватара самого себя.

— Да ну? А по-моему, ты — просто остаток чьей-то эгоистической жизни… Понять бы, зачем ты мне нужен?

— Я не эгоист! Я жил не для себя! И город возводил не для себя! И стихи читал не для себя!

— Если не для себя и не для сподвижников, тогда для кого?

— Для моей любимой… Где она сейчас? Но она должна прийти. Она обязательно придёт, потому что город-то я построил. И… И он такой красивый. Она увидит и поверит в искренность моих чувств. Моя любовь. Моя Анна.

— Как ты сказал? Анна? Твою любовь зовут Анна? — насторожился Элекен. — Так вон оно что… Ты — Кирилл Шаров. Коматозник, взломанный и сожранный Хо. Тебя оно использовало, чтобы взломать разум Евгения Калабрина.

— Евгений? Не знаю никакого Евгения.

— Ещё бы. Ты — жалкий огрызок, оставшийся от Шарова, выброшенный сюда, как на помойку. Впоследствии, Хо действовало уже без тебя.

— Какое ещё Хо?! Чего ты мне голову морочишь?!

— Заткнись, эктоплазмы кусок, — Элекен разогнул колени, выпрямившись. — Теперь я понял, зачем меня сюда привели. Ты был единственным другом Анны. Ещё до того, как она познакомилась с Ольгой Вершининой. И у вас был роман. Хотя какой уж тут роман? Обычная френдзона, из которой ты так и не вылез. Именно это позволило Хо сблизиться с Евгением, который так же испытывал безответную любовь к Ольге. Через это оно его и взломало. А настоящий ты всё это время гнил здесь, продолжая грезить о том, чему никогда не бывать.

— Это ложь! Мы с Анной будем вместе! Она уже идёт сюда! Она идёт ко мне!

— Идёт сюда? — Элекен тревожно осмотрелся. — Любопытно.

— Когда она придёт, я прочитаю ей эти стихи, и она вспомнит, что между нами было. Ей нравилось, когда я читал ей эти стихи. Она всегда так слушала…

— Хм. Ицпапалотль говорила, что сама меня найдёт, когда наступит время. Может быть, время уже наступило? В таком случае, если нам предстоит с ней встречаться, то лучше делать это на нейтральной территории. Прошу меня извинить, Кирилл, но твою бессмысленную агонию пора заканчивать.

Опустившись на колено, Элекен поднёс к нему руку. Он знал, что за этим последует, но был готов. В конце концов, эта боль и рядом не стоит с тем, что ему пришлось испытать ранее. Растопырив пальцы, он погрузил пятерню в призрачную сущность, и заскрипел зубами от чудовищных судорог. Призрак мелькал, дёргался, трансформировался в самые неожиданные образы, и орал каким-то неживым, электронным голосом, словно обработанным на синтезаторе. В разные стороны летели искры, как при сварке. Но Элекен не остановился до тех пор, пока от Кирилла не осталось вообще ничего. После этого, встряхнув кистью, он опустил голову и несколько раз глубоко вздохнул. Ему не было жалко призрака. Он готовился к встрече с обсидиановой бабочкой.

Иглоклювы выстроились позади него полукругом и ждали, когда он соберётся с силами. Никто не пытался его подгонять.

— Куда ты запропостился, шайтан тебя подери? — встретил Боцмана Фархад. — Давай садись на своё место! Только Лишу с него сгони предварительно. Она меня задолбала. Сидит тут бестолку, ни Аллаху, ни мулле. А мозг выносит за десятерых.

— Я занималась поисками! — Лиша рассержденно сняла шлем и стала выбираться из кресла. — А вот ты — мотаешься туда-сюда, как дерьмо в проруби.

— Сама сказала «делай облёт»! Я и делаю облёт! Чего ты от меня хочешь, э?!

— Погодите, хорош шуметь, — оборвал их перепалку Боцман. — Поглядите лучше туда.

— Я устала уже спорить с этим остолопом-Фархадом! Говорю ему «бери севернее» — он берёт западнее…

— Погляди! — здоровяк взял её за подбородок и повернул лицо к экрану. — Вон! Чё он там делает?

Палец Боцмана ткнулся в сторону пятнистого неба, где висел небольшой экзокрафт. Остальные машины метались туда-сюда, ища выход, но один упрямо висел на одном месте.

— Не понимаю, — сжатыми губами промямлила Лиша.

— Да он там уже давно торчит, — махнул рукой Фархад. — Сломался может, или отчаялся. Мы сейчас тоже висим на месте, и что?

— Да он не просто там висит, — отпустив лишину челюсть, Боцман плюхнулся в своё кресло. — Он висит у того большого пятна. Вокруг много пятен, но это — самое большое.

— Всё равно не понимаю, — повторила Лиша.

— А я, кажется, догадался, слушай, — Фархад приблизил лицо к экрану. — Он готовится туда нырнуть. Пятно — это фрагмент полога. Всё ещё целый фрагмент. И, теоретически, через него можно транслироваться.

— Теоретически, — кивнула Лиша. — Но не факт.

— Потому он и медлит, — сказал Боцман. — Видать, экипаж раздумывает: рисковать, или не рисковать? Решение-то непростое. Но они решатся. Будьте уверены. А наша задача — проследить за ними. Если они смогут транслироваться, значит и мы сможем. Когда найдём пятно, соответствующее поперечному сечению «Одалиски».

— Ну-у, делать всё равно нечего, — развела руками Лиша. — Давайте подождём.

Причудливые блики, падающие от неба мира-ловушки, проецировались на поверхность, раскрашивая её витражными узорами. Побережье голубого гелевого моря обволакивало полуостров, на котром росли столбы деревьев с изогнутыми книзу ветвями без листьев. Далее — в глубине материка, виднелась одиноко торчащая вышка ретранслятора, которая молчала уже третий стандартный час подряд.

Время от времени в небе проносились шальные экзокрафты, летающие совершенно бесцельно, расходуя драгоценные энергозаряды. И лишь два из них спокойно висели в воздухе, на почтительном отдалении друг от друга. Наконец, один из них, тот, что висел выше, стал немного смещаться назад.

— Есть! — Боцман толкнул дремлющего капитана. — Они решились!

— Что там? Что там? — из коридора незамедлительно прибежала Лиша. — Транслируются?

— Ага. Видишь, поползли рачьим манером? Проводят корректировочную стабилизацию перед рывком.

— Ох, чую сейчас будет фейерверк, — покачал головой Фархад.

Экзокрафт помедлил, а затем рванулся вперёд, врезавшись в пятно. Последовала яркая вспышка, и пятно раскололось на несколько небольших кусков, а машина исчезла.

— И что? — присмотрелась Лиша.

— Я не понял, слушай… Он выскочил? Выскочил, да? — таращился на неё капитан.

— Он сделал это! Он, чёрт побери, смог! — возликовал Боцман.

— Так, Фархадик, быстро, ищи крупные пятна полога, — тряхнула Лиша Фарахада за плечо. — Пока остальные не прочухали. Скоро тут даже мелких пятен не оставят, а нам нужно крупное.

— Да понял я, понял, — тот судорожно нацепил шлем.

«Одалиска» развернулась и понеслась в сторону моря, туда, где могли сохраниться подходящие пятна уничтоженного полога. Больших пятен попадалось немало, но ни одно из них не давало гарантию, что экзокрафт сумеет протиснуться точно в его контур. Видимо какие-то экзокрафты так же додумались следить за смельчаком, нырнувшим в пятно, потому что поиском пятен занималось всё больше и больше машин. Те, что были поменьше, находили выходы легко, и, ныряя наружу, увеличивали ажиотаж остальных, коих становилось всё больше и больше. В этом месиве было трудно ориентироваться. Радар сходил с ума. Одно подходяшее пятно было обнаружено быстро, но к нему уже мчались два экзокрафта, не желающие пропускать друг друга. В конце концов, они столкнулись прямо в пятне, и одновременно взорвались. Фархаду пришлось резко отклониться, чтобы их не забросало обломками. На визоре блеснуло несколько распадающихся пятен, и мгновенно промелькнувший экзокрафт, едва ушедший от столкновения. Казалось, что пригодных кусков полога в небе уже не осталось, как вдруг Боцман указал на одно удалённое пятно, вроде бы подходящее для прохода «Одалиски». Но к нему уже стремились три экзокрафта. Тогда Фархад решил сыграть ва-банк, рискнув их обогнать.

— Столкнёмся. Ей богу столкнёмся, — восклицал Боцман. — Вот, холера. Давай искать другую отдушину, друг! Не успеем же сюда!

— Не дури, Фархад, — вторила Лиша, прикидывая расстояние между пятном и экзокрафтами. — Видно же, что не успеваем.

— У меня один из самый скоростных экзокрафтов в ноосфере, — вошёл в раж капитан, догоняя и обходя ближайшую из машин. — Чтобы я, да и не успел? Ещё как успею. Аллахом клянусь!

«Одалиска» со свистом обогнала второй экзокрафт. Впереди оставался один, уже приближающийся к пятну. Он знал, что его пытаются обойти и был готов этого не допустить.

— Кэп, уймись! Этот нас не пропустит! — из последних сил пытался вразумить Фархада Боцман.

— Да, этот шайтан не хочет нас пропускать. Но он меньше нас в два раза.

— И что с того?!

Капитан ничего не ответил. Поровнявшись с экзокрафтом, упрямо прижимающим их в сторону от пятна, он рванул «Одалиску» на соперника, столкнувшись с ним бортами. От удара, чужой экзокрафт отбросило в сторону. Он поспешно врубил боковые сопла, возвращаясь на прежнюю траекторию, но эти секунды оказались роковыми. «Одалиска» проскочила вперёд и нырнула в пятно, разорвав его в клочья. Соперник тут же вошёл за ней следом и дезинтегрировался. Два остальных экзокрафта, вовремя притормозив, разлетелись в разные стороны, и тут же продолжили поиски новых подходящих пятен.

— Ты — псих. Ты просто больной, — кричал Боцман, исполняя пальцами на интерфейсе управления что-то вроде фортепианной версии «Полёта шмеля» Римского-Корсакова. Вся кабина гудела аварийными сиренами, мелькала лампочками, и кое-где искрила. — Сколько фрактоциклов тебя знаю, но до сих пор не привык к таким твоим выходкам!

— Но ведь получилось, брат? — довольный Фархад поспешно отключал перегруженные блоки и перезапускал систему. — Гляди! Мы вырвались!

— Где мы? — Лиша пыталась установить координаты их местонахождения. — Я вообще не понимаю, куда нас зашвырнуло.

— Погоди, да! Сейчас перезагрузим систему навигации и определим, где находимся. Главное, что не в буре, — ответил капитан.

Система нехотя перезапускалась. Загорелись визуальные экраны, демонстрируя пустой, слегка подрагивающий эфир.

— Ну вот и сориентировались, — обернулся Фархад к Лише. — Мы в четвёртом фрактальном сегменте, кластер 243-79. Это место ещё называют Радугой Ванакаури. Здесь точно есть как минимум четыре обитаемые зуны. Правда, довольно дикие.

— Радуга Ванакаури? Хм, — Лиша призадумалась. — Это что-то из южноамериканской мифологии…

— Серьёзно? — вскинул бровь Фархад. — Так может мы удачно транслировались? Где ещё прятаться ацтекской богине, если не в сегменте с ацтекским названием?

— Ацтеки тут не причём, — подал голос Василий Лоурентийский, который всё это время скрывался за спиной у Лиши. — Это мифология инков.

— Да один хрен — индейцы, — махнул рукой капитан.

— План таков, — решительно заявила Лиша. — Ищем наиболее подходящую зуну, где можно немного подлататься и наконец-то выйти на связь с Аликом. Есть что-нибудь на примете, Боц?

— Кэп правильно сказал. Тут все зуны дикие. Единственная зуна с относительно развитой цивилизацией — это Кука Мама. Она в полутора диапазонах от нас.

— Судя по названию, можно себе представить какая там цивилизация, — усмехнулся Фархад. — Поди на пальмах сидят, да блох друг у друга ловят.

— Зуна названа в честь богини радости. Не исключено, что придумал это название тот же, кто давал имя всему радужному сегменту, — пояснил Василий.

— Знаю я эту «Кукамаму», — добавил Боцман. — Она раньше называлась «Куско», или вроде того. Потом была переименована. Там есть экзопорт. Так что живут там не совсем уж дремучие племена.

— Ну, тогда думать нечего. Транслируемся туда. Передавай координаты, Боц, и сигналь лоцией. Остальных прошу покинуть кабину, — хрустнул пальцами Фархад.

Лиша и старик послушно удалились.

В небе кружили огромные стаи чёрных птиц. Скалы и валуны остались позади, и теперь Элекен шёл среди гладких, белых дюн, ведомый своими загадочными сопровождающими. Вокруг значительно посветлело, и весь мир словно изменил свою основу. Это ощущалось исключительно на уровне спинного мозга. Как будто он чувствовал позвоночником.

Запретные территории ещё не закончились, но здесь уже явно прослеживалась их граница. Стало гораздо легче двигаться, дышать и думать. Но вместе с этим росло и напряжение. Ожидание чего-то неприятного.

Чтобы отвлечься от гнетущего состояния, Элекен то и дело мысленно возвращался к недавно увиденным вещам и пытался ещё и ещё раз их проанализировать. Но взаимосвязей так и не обнаружил. Ни с позиции формальной логики, ни с позиции диалектики. Всякий раз его умозаключения превращались в полнейший бред, в котором смысла не было ни на йоту. С одной стороны — Витус и работа на «Сикораксе», представлявшие значительный отрезок его биографии, с другой — неудачник Кирилл, который всю жизнь прожил в царстве собственных больных фантазий и вообще ни коим образом на его судьбу не повлиял. Но всё-таки была определённая взаимосвязь, не случайно выстроившая эти встречи именно здесь. И Элекен догадывался, что связывало их именно Хо. Эта гипотеза выглядела крайне сомнительно. Ведь если с Кириллом всё было понятно, то каким боком Хо было замешано в делах «Сикораксы», Элекен уже не понимал. Только чувствовал. А это был очень слабый аргумент.

Он попробовал ещё раз воспользоваться инфокомом, но связи всё ещё не было. Внезапно поведение кружащих над головой птиц изменилось. Они вдруг шарахнулись в разные стороны, рассыпавшись по небосклону. Что-то их явно напугало.

Иглоклювы отреагировали на этот знак и резко остановились. Увлечённый вознёй с инфокомом, Элекен чуть не врезался в них. Впереди высилась очередная дюна, с которой ветер сдувал лёгкий песок, похожий на муку. Убрав руки за спину, Элекен поставил ноги на ширину плеч и стал пристально смотреть на вершину этого покатого холма, гладкого, словно лысина фарфорового Будды. Ничего не происходило. Потом неожиданно начали пробиваться какие-то помехи, издаваемые инфокомом. Прибор будто превратился в старое радио, улавливающее эфирные шумы.

«Здесь где-то есть трещина», — сама собой появилась догадка в голове Элекена. — «Либо была раньше, либо только что открылась. И волны внешнего эфира начали сюда пробиваться. Это хорошо. Значит я уже рядом с выходом».

Задрав голову, он поднёс руку ко лбу козырьком. Солнца здесь не было, но небо светилось само по себе и довольно ярко, поэтому, глядя на него, приходилось щуриться. Из разлетевшихся птиц в поле зрения осталась только одна, делающая необычные, двойные взмахи широкими крыльями. Приближаясь, она увеличивалась в размерах и, наконец, Элекен увидел, что это вовсе не птица, а гигантская бабочка.

«А вот и неприятности пожаловали». Сосредоточившись, Элекен напряжённо дожидался, когда она долетит до ближайшей дюны, и, красиво взмахивая перламутровыми крыльями, опустится на её вершину. Ицпапалотль умела производить впечатление. Узоры на её крыльях переливались всеми цветами радуги, платье с лиловым отливом было украшено всевозможными драгоценностями, лучи короны, казалось, царапали небо. Поистине величественная фигура. Перед такой царственной красотой ноги сами подгибались, а голова клонилась в почтительный поклон. Но Элекен взял над собой контроль и не спасовал, оставаясь спокойным и невозмутимым. Было заметно, что бабочку это бесит, но в то же время она находит в этом что-то притягательное.

— Здравствуй, ЛаксетСадаф, — поприветствовала она его. — Я же обещала, что найду тебя.

— Здравствуй, Ицпапалотль. А ты легка на помине, — ответил Элекен. — Вынужден тебя поправить. Я не ЛаксетСадаф. Моё имя — Элекен.

— Что ж. Это имя мне тоже нравится… Так что ты решил, Элекен? У тебя есть, что мне ответить?

— Будь добра, напомни, что я должен был решить?

— Не строй из себя наивного дурачка. Ты всё прекрасно помнишь. Отвечай, готов ли ты служить мне?

— Так ведь это… «Служить бы рад, прислуживаться тошно», — криво улыбнулся Элекен. — Ты предлагаешь мне жизнь под своим крылышком. Рабскую, но всё-таки жизнь. Казалось бы, что может быть драгоценнее жизни? Но есть один нюанс… Жизнь должна иметь смысл. Даже раб, зачастую, живёт только лишь благодаря мечте о своём освобождении. Если освобождения не планируется, что лишает жизнь смысла, то смерть становится более привлекательной перспективой.

— Да ты же всегда был рабом! — не выдержала Ицпапалотль. — Ты и сейчас раб! И останешься им! Сейчас тебе предоставился уникальный случай наконец-то сменить хозяина! Неужели ты так привязан к своим боссам из Сакрариума? Что они для тебя сделали? Ничего. Ты — всего лишь очередная зверушка, временно выпущенная из их вивария. Я же могу дать тебе нечто большее. Служи мне преданно, и получишь всё, что пожелаешь!

— Это обещание ничего не стоит, поскольку тебе не извстно, чего я могу пожелать.

— Вот как? — Ицпапалоль сделала шаг, скользнув вниз, и песок волнисто посыпался из-под её ног.

Балансируя руками и крыльями, она плавно съехала к подножию дюны, оставив на её склоне две параллельные полосы следов. Там она и остановилась, явно сторонясь птиц-скальпелей, отделявших её от визави.

— И что же ты можешь пожелать? — с улыбкой заглянула она в лицо Элекена.

— Например то, что тебе не понравится, — парировал тот ответной улыбкой.

— А вдруг наши вкусы и предпочтения совпадают гораздо сильнее, чем мы оба предполагаем?

— Не исключено. Но крайне маловероятно. Впрочем, всё это лирика, дорогая бабочка. Мне непонятен сам факт, зачем я тебе? Руководствуешься принципом «держи друзей близко, а врагов — ещё ближе?» Но какой в этом смысл, с твоим-то размахом? В качестве прислуги я тем более не гожусь. Ведь я всю жизнь служил равновесию и не умею работать против него. Каким же образом ты планируешь меня использовать?

— Если я скажу, что в качестве советника — ты ведь не поверишь?

— Пожалуй, да, не поверю. Разве тебе что-то нужно советовать? По-моему ты и сама прекрасно справляешься.

— Так-то оно так, но иногда, знаешь ли, от грамотного совета я бы не отказалась.

— Чтобы потом всё равно сделать по-своему?

— Ты ошибаешься, если думаешь, что я вообще никогда не прислушиваюсь к чужим советам. В конце концов, я тоже когда-то была всего лишь человеком. И если бы игнорировала чужое мнение, так бы и осталась жалким «овощем».

— Мнение Хо, ты имела в виду?

— Да. Ты сомневаешься в его мудрости?

— Я сомневаюсь в его честности.

— А я — нет. Хо — сумеречник, а сумеречники не лгут. В отличие от людей. Поэтому я и хочу, чтобы ты был рядом со мной. Ты ведь тоже сумеречник.

— Наполовину.

— Ну и что? Это даже лучше. Бывшему человеку гораздо проще общаться с бывшим человеком, нежели с тем, кто человеком никогда не был. Как бы там ни было, мы с тобой оба были людьми, и сохранили много человеческих черт и качеств. Это следует признать. Бороться с этим бесполезно. Не лучше ли это использовать для нормальной, привычной коммуникации? Нам есть чем поделиться друг с другом, Элекен. Твоя сумеречная сущность — это лучшее, что в тебе есть. Я обожаю сумеречников. Они решительны, хладнокровны, расчётливы и честны. Одним своим существованием они придают мне уверенности.

— Так почему же ты не консультируешься со своим наставником Хо? Вы же теперь единое целое.

— Да потому что оно молчит!!! — опять сорвалась Ицпапалотль. — Что бы я ни спрашивала — оно не отвечает! Как будто ему плевать на все мои старания! Что ещё я должна сделать, чтобы оно откликнулось?! Что?!

— Вот, значит, что тебе нужно, — кивнул Элекен. — Всего лишь оценка… Получив невероятную власть, ты осталась девочкой, блуждающей впотьмах, не знающей, к чему эта власть приведёт в итоге. И ты боишься. Ведь если твои действия обернутся крахом — виновата будешь только ты сама. Свалить на Хо уже не получится. Оно это прекрасно понимает, потому и молчит, дав тебе полный карт-бланш.

— Я справлюсь и без него! Я всё сделаю правильно!

— Ты убеждаешь меня, или себя? — Элекен вздохнул. — Знаешь, Ицпапалотль, с того момента, когда мы встречались с тобой последний раз, многое изменилось. Я изменился. Ты изменилась. В твоей речи стало меньше помпезности. Ты соскучилась по простому человеческому общению. Так может, имеет смысл задуматься? Всё переосмыслить? Ты только подумай, в твоих руках сосредоточена невероятная сила, которую можно направить куда угодно. Неужели твой первоначальный план настолько идеален, что изменить его не в состоянии даже ты сама? Я понимаю тебя. Ты выплеснула всю горечь и злобу, что копились в твоей душе годами. Отвела душу. Быть может уже достаточно? Возможно, стоит сделать паузу и поразмыслить над тем, чего ты добиваешься? Тогда и перспектива появится. И в консультациях Хо ты перестанешь нуждаться.

— Хватит! Замолчи! — обрубила его Ицпапалотль. — Ты либо идиот, либо провокатор! Я предлагаю тебе то, о чём простые смертные даже мечтать не смеют! А ты вместо того, чтобы с радостью ухватиться за такой шанс, изображаешь саму независимость и несёшь всякий бред! Ты прав в одном. Многое изменилось с момента нашего последнего разговора. И я вижу, как эти изменения тебя испортили. Могучий спящий демон ЛаксетСадаф оказался тяфкающим щенком! Включи свою пустую голову, пока не поздно! Мы с тобой — сверхсущества, вырвавшиеся из первобытных оков человеческой плоти! Мы способны творить вещи, на которые никто более не способен! А объединившись — мы станем ещё сильнее! Мы станем вершить судьбу Вселенной!

— Да, мы — сверхсущества. Но мы не боги. Ты — не богиня, как бы тебе этого не хотелось. Потому, что божественные полномочия подразумевают максимальную ответственность. Человек может быть безответственным, а бог — не может. Поскольку безответственность человека может привести лишь к локальным последствиям. А безответственность бога приводит к полному, тотальному краху всего и вся. Хорошо, что богов не существует в привычном их понимании. А сверхсущества, вроде нас, находятся под контролем. Иначе мы бы уже давно исчезли в бездне хаоса… Мы с тобой действительно поднялись над остальными людьми, но при этом мы отличаемся, как молодая красотка на дорогом спорткаре и пожилой водитель школьного автобуса, полного детей. Для тебя нормально выехать на встречную полосу и гнать во весь опор, не думая о последствиях. Я же влачу на себе груз ответственности за неразумных, раздражающих и беспомощных людей, которые зависят от меня и от моих действий. Ты хочешь уничтожить человечество, а мне на роду написано спасти его!

— Идиот! Какой же ты идиот! — Ицпапалотль шагнула в его сторону, угрожающе расставив руки с растопыренными пальцами, завершающимися ногтями, похожими на когти. — Ты не посмеешь помешать мне! Я тебя уничтожу вместе с твоими друзьями-выродками!

— Только попробуй тронуть моих друзей, — ответил Элекен.

Иглоклювы, стоящие перед ним, предупреждающе нацелили свои бивни на обсидиановую бабочку. Та, хоть и захлёбывалась гневом, но всё же остановилась. Эти существа чем-то её задерживали.

— Хочешь знать мой ответ? — продолжил Элекен. — Я отвечаю тебе отказом. Потому, что мы на разных полюсах, и у нас разные цели. Эросу и Танатосу вместе не ужиться. Кто-то останется, а кто-то исчезнет навсегда. До этого момента мы с тобой враги. Я не позволю тебе уничтожать то, чего ты не создавала.

— Так чего ждать?! Давай сейчас разберёмся с этим?! — Ицпапалотль сделала выпад, и махнула рукой.

Её когти просвистели в полуметре от лица Элекена. Дуновение от них вдруг сконцентрировалось невидимым, плотным сгустком, после чего сдетонировало, отбросив его назад — прямо на птиц-скальпелей. Опрокинувшееся тело зависло в миллиметре от острых клювов, удерживаемое неким полем. Вместо того чтобы пронзить его насквозь, иглоклювы бережно удерживали его в наклоне. При этом Элекен ощущал специфические покалывания, словно на его спине приклеены электроды электрофореза. Передние птицы-скальпели подались вперёд и завибрировали, издавая что-то вроде ультразвука. Это заставило Ицпапалотль отступить назад.

— Проклятые отродья! Вас вообще не должно существовать! Скоро вы за это поплатитесь!

Не реагируя на её угрозы, иглоклювы очень медленно надвигались на неё, продолжая издавать вибрации.

— Скажи спасибо этим тварям! — крикнула бабочка Элекену. — И этому проклятому месту, в котором мои возможности ограничены! Но я тебе клянусь! Скоро не будет ни его, ни их… Ни тебя! Ты слышишь?!

— Слышу-слышу, — спокойно ответил Элекен, плавно опускаясь на спину, между удерживающими его иглоклювами.

— До скорой встречи, ничтожество! — шумно взмахнув крыльями, Ицпапалотль взметнулась ввысь и Элекен увидел, как от её крыльев по небу расходятся расширяющиеся алые полосы, словно глубокие царапины, наносимые лезвиями.

«Она действительно рассекает небо», — подумал он. — «Пророчество сбывается».

Завороженно поглядев, как она удаляется, оставляя за собой жуткий след, Элекен поднялся и присел, перевадя взгляд на собравшихся вокруг него иглоклювов.

— Не знаю, кто вы, ребята, но я в долгу не останусь. Когда с этой стервой будет покончено, я вернусь за вами. Я дам вам новый дом. Обещаю.

Иглоклювы, словно только этого и дожидались, одновременно развернулись и разбрелись кто куда. С неба начал тихо падать кровавый дождь. Элекен выпрямился и почувствовал, что у него закружилась голова. Даже не дотянувшись до него, Ицпапалотль сумела крепко его ударить. И после этого сотрясения, он будто получил некое просветление, словно в его голове зажглась лампочка. Сначала ему было невдомёк, что это значит, но, подумав немного, до него дошло, что открылись некие врата, и никаких слепых пятен в его памяти не осталось. Он вспомнил оставшийся эпизод своего прошлого, до недавних пор закрытый для пытливого разума. Теперь ничто не мешало окунуться в воспоминания. Но Элекен не стал этого делать. Сейчас не время и не место для этого. Ицпапалотль неслучайно так поступила. Открыв ему запрещённую страницу биографии, она желала подавить его морально. Ведь неизвестно, что там скрывалось, и как это повлияет на его дальнейшие действия. Поэтому, Элекен предпочёл не торопить события. Стоя под кровоточащим небом, он ловко ушёл от соблазна открытия своей страшной тайны, и переключился на мысли о побеге.

Не было никаких подсказок, как покинуть это неприятное измерение, но после «прочистки мозгов», что устроила Ицпапалотль, он уже твёрдо знал, что теперь ему не нужны экзокрафты. Сумеречная сущность позволяет ему сохранять целостность формы, пребывая в эфире. Однако одной лишь этой способности было недостаточно.

«Требуются координаты», — размышлял Элекен. — «Нужна фрактальная схема. Другими словами, карта ноосферы, которой у меня нет. Без этого, трансляция крайне опасна. Я могу просто застрять в эфире, превратившись в очередной сегмент фрактала. Вот уж радость будет для Ицпапалотль… Но мне всё равно как-то нужно отсюда выбираться».

Следовало выпрыгнуть из запретного мира — в эфир, а там уже его приятнет ближайшая зуна. Но как осуществить этот «прыжок»? Память не торопилась одаривать его точными сведениями. Приходилось выуживать их словно скользкую рыбу из мутной воды. «Сперва следует сосредоточиться. Дело несложное, похоже на медитацию. Слушаешь растущий шум в ушах и терпишь, в надежде, что мозг выдержит и не лопнет, как воздушный шарик…»

— Катись оно всё к дьяволу, — Элекен уселся на вершине дюны в позу лотоса и закрыл глаза.

Василий Лоурентийский «Гимн Лучезарной Ал Хезид»