Отражения звезд

Вечера на Монтесиндбаде

Отец повязал голову полотенцем с вышитым на нем петухом, сунул себе в ноздри два жгута ваты, а сын сидел, пораженный видом отца, грозного морехода и военачальника.

На сыне — Всеволоде Алексеевиче Курбатове в будущем, а пока только Севе — было тоже надето на голову нечто вроде тюрбана из синего эластического чулка матери, украшенного сверху бронзовой плошкой, в которой обычно хранились у отца фотографии.

— Сегодня придется нам, видимо, отражать нападение, Сахарназар, — сказал отец. — Эти саксаульцы самый коварный и кровожадный народ, а на нашем с тобою острове живут мирные племена, и мы будем защищать их!

— Да, сказал Сева, важный и даже чуть надутый от возложенной на него миссии.

— Будем отражать нападение холодным оружием. Нам не нужно огнестрельного оружия, нам нужно только мужество.

— Да, — повторил сын, не очень-то знавший в свои пять лет, что такое мужество, но раз они с отцом мужчины, значит, в их руках и мужество.

Он сидел на диване, немножко красный и торжественный, а отец расхаживал по комнате, высокий, в тюрбане, с седыми, обвислыми усами из ваты, за пояс у него был засунут большой костяной нож, и такой же нож, служивший для разрезания книг, только чуть поменьше, был за поясом и у сына, Сахарназара, отважного защитника угнетенных.

— Мы на наш остров не пустим никого, — сказал отец и дважды обошел остров — большое, глубокое кресло, стоявшее посредине комнаты. — Маклийцы после сотен лет угнетения стали свободным народом, а мы с тобой их главные защитники.

— Да, — сказал сын и поправил на себе бронзовую плошку: шлем был с вмятинами от сабельных ударов, шлем был с богатым военным прошлым.

— Опасная у нас с тобой жизнь, Сахарназар, — сказал отец. —У моряков и скитальцев всегда опасная жизнь, но нужно уметь побеждать!

— Ты прав, отец.

И Алексей Алексеевич Курбатов был доволен, что сын отвечает так, как он учил его. До школы сыну нужно еще пошагать два года, а пока он — заместитель Командующего, защитник их неприступного острова Монтесиндбада, названного так потому, что некогда первым вступил на этот горный остров отважный мореход Синдбад.

Хорошо бы, конечно, чтобы нападение совершилось до шести часов вечера, пока не вернулась мать, которая тотчас же отнимет у отца полотенце с петухом, скажет: «Ну, что такое опять... ведь это кухонное полотенце!», — и, может быть, сдерет с головы сына и свой синий эластический чулок, выговорив при этом отцу:

— Ну, с этого балбешки что взять, но ты уже взрослый, слава богу!

И отец, когда она выйдет, виновато скажет вполголоса:

— Что поделаешь с женщиной... однако она умеет перевязывать раны, она — медицинская сестра и будет очень нужна при отражении нападения.

В дни, когда мать дома, нападений обычно не бывает, и приходится дожидаться субботы: в субботу отец снова будет дома, а мать пойдет по магазинам, вернется не скоро, по субботам обычно и совершается нападение, а затем бегство побежденных неприятелей и торжество победителей.

Но мать пока не вернулась, и, может быть, даже еще сегодня совершится нападение.

— Поглядывай в подзорную трубу, Сахарназар! — приказал отец.

И сын стал поглядывать в театральный бинокль матери, который она тоже отнимет, стоит ей появиться. В подзорную трубу отчетливо был виден остров, но суда неприятеля еще не показались на горизонте, и отец предложил:

— Перекусим пока. Выпей пресной воды.

Он поднес сыну кружку с молоком, а в другой руке у него была половина калача с маслом и заложенным желтым ломтиком сыра.

Сын откусил кусок калача, запил пресной водой, а отец только пожевал ручку калача, он был обеспокоен: нападавшие, видимо, близко, и Командующий должен быть начеку.

— Ты бодрствуешь, Сахарназар? — спросил он.

— Да, отец.

И сын торопливо допил из кружки пресную воду.

— Я уже старый моряк и скиталец, — сказал отец. — А твое будущее только впереди. Помни всегда о том, что у человека должны быть верные друзья рядом, но для этого ты и сам должен быть верным другом. Между прочим, к верным друзьям человека относятся и собаки. Я сожалею, что по условиям нашего острова нельзя держать свору, но от пуделя или терьерчика я бы не отказался... хотя несомненно последует вмешательство женщины, которая не хочет понять, что мужчинам нужна собака.

— Я тоже хочу пуделя, папа, — сказал сын, позабыв, что они на осадном положении. — Почему у Миши Соловьева есть пудель и у Трофимовых есть собака? Я тоже хочу пуделя, папа!

— Что это за разговорчики на посту? — И отец подошел и стукнул своим ножом по его шлему. — Смотреть в оба! Со стороны запада что-то надвигается. Я слышу плеск весел, неприятель подходит к острову на гребных судах. Становись рядом со мной!

— Маклийцы! — крикнул Командующий. — Беритесь за оружие, на остров готовится нападение!

И маклийцы ответили густым гулом, похожим на рычание, — рычал, правда, отец, но так искусно, на все голоса, будто сотни людей были рядом.

— Сахарназар, абордаж! — скомандовал Командующий. — Хватай за борт шлюпки и опрокидывай их!

И они — Командующий со своим заместителем — стали хватать за борта шлюпки и опрокидывать их, нападавшие падали в воду и тонули, а Командующий кричал им вслед:

— Вы сами искали своей гибели!

Это было грозное сражение, и Сахарназар отважно бился, размахивая своим ножом, дважды с него свалилась бронзовая плошка, наверно, от сабельных ударов, и он снова надевал плошку на голову и снова бился, пока Командующий не сказал устало:

— Всё! Последних из нападавших поглотила пучина. Ты, Сахарназар, будешь занесен в списки тех, кто защищал свободу. А теперь сядем, отдохнем.

И отец сел на остров Монтесиндбад, а сын сел на диван, и они оба несколько минут не могли отдышаться.

— Это была великая битва, — сказал отец, — и ты вел себя как мужественный воин. Ты заслужил награду, подойди ко мне.

И сын подошел к нему, а отец приколол ему на грудь значок с изображением летящей над волнами птицы.

— И помни всегда, мой сын: защищай тех, кто нуждается в защите, не забывай при этом старых людей, помоги перейти улицу или уступи место, если ты сидишь, а старый человек стоит, или просто подойди к нему и спроси, не нужно ли ему чего-нибудь? Может быть, ему ничего и не нужно, но уже одно то, что ты хотел помочь ему, скрасит для него день.

Но сын не ответил, как полагалось:

— Ты прав, отец.

Он спросил совсем невоенным, небоевым голосом:

— Папа, а почему мама не хочет, чтобы у нас был пудель? Почему у Трофимовых есть Тимошка, а у нас нет?

— Я ничего не слышал, — сказал отец, зажав обеими руками уши. — Это говорит не мой сын Сахарназар, а какая-то плакса. Разве так добывают себе права?

— А как? — спросил сын, оживившись.

— А так, что мы с тобой отправляемся однажды в клуб собаководства, называем свои имена, кругом смятение, там сидят главным образом слабонервные женщины, и мы скажем им: «Нам нужен боевой пудель или боевой короткошерстный терьерчик. Наш остров, правда, уже не подвергается нападениям, но бдительность, бдительность!» И мы приобретаем пуделя или терьерчика, привозим на наш остров, вскоре же несомненно появится женщина в виде нашей с тобой мамы, скажет: «Просто с ума сошли... только собаки не хватало!», но мы с тобой вытерпим, с женщинами не сражаются, мы скажем только: «Это Тимка, познакомься с ним», и мы знаем нашу маму, она ответит в худшем случае: «Два дурака», мы примем и это, переживем обиду.

— Правда? — спросил Сахарназар. — Правда, купим пуделя?

— Пока молчание. Военная тайна. Шифр номер двести пятнадцать. Неужели ты до сих пор не научился хранить военную тайну?

И сын ответил:

— Есть хранить военную тайну.

На острове Монтесиндбаде со временем расцвели посаженные деревья, весь остров стал как цветочная клумба, а на берегу, где было отражено нападение, стоит мраморная доска с именем защитника угнетенных — Сахарназара, и с острова иногда поступают подарки в виде груш бера, или винограда мускат, или яблок апорт, доставляя которые отец всегда говорит:

— С нашего острова.

И они продолжают свои вечера, уже мирные, но все же не мешает время от времени оглядывать горизонт, а на острове живет теперь еще пудель Дорофей с мокрым, шагреневым носом, участник охраны, и мать уже не говорит: «С ума сошли!» или «Два дурака», а крикнет иногда: «Дошка!» — и Дорофей сразу бросается с острова в море, плывет и возвращается с куском чего-нибудь во рту, но если это кость, он знает, что ее нельзя грызть на цветущем острове, и грызет ее на коврике в передней.

...А сорок лет спустя, сидя вечером в своем рабочем кабинете, в часы, когда уже не работается, Всеволод Алексеевич вспомнил, как проводил вечера с отцом на берегу острова Монтесиндбада, оба вооруженные, Командующий и его заместитель, и отец первым услышал плеск весел, крикнул: «Сахарназар, абордаж!», и они стали опрокидывать шлюпки, и неприятели тонули один за другим...

Всеволод Алексеевич, прикрыв рукой глаза, вспомнил все это, но отца уже давно не было, отец погиб на втором году войны под Ельней, немецкий танк раздавил его батарею со всем расчетом, не удалось на этот раз скинуть неприятеля в море... Отец, отец! Любимый Командующий, научивший добру и милосердию, научивший мужеству души, — мог бы без всего этого, без первого познания нравственных правил, стать он, Всеволод Алексеевич Курбатов, писателем, написать уже не одну книгу, и они стоят, его книги, в шкафу, некогда принадлежавшем отцу. Однако самое главное, самое важное только нужно написать еще, назвать, может быть, «Вечера на Монтесиндбаде», рассказать, как в нем родился писатель, как отец торопил его фантазию, торопил и воображение, торопил и мечту, и это именно он вложил в его руку то волшебное перо, которое умеет не только выводить строки, но и призывать людей к добру, призывать и к мужеству...

Всеволод Алексеевич взял со стола тот большой костяной нож, который был у отца за поясом, когда он вместе с сыном готовился отразить нападение врага на их остров. А с фотографии, стоявшей на рабочем столе, смотрел отец в военной форме артиллериста... но он не убит, отец, он живет в книгах, написанных его сыном Сахарназаром, для которого в ту пору их остров означал целый цветущий мир.

Наверно, вспоминая все это, Всеволод Алексеевич так глубоко вздохнул, что дремавшая у его ног пуделиха Долька, может быть внучка или даже правнучка Дорофея, подняла вдруг голову, посмотрела на него и придвинувшись, улеглась плотнее к его ноге.