Пламенный клинок

ГЛАВА 10

От удара киркой брызнули искры, которые быстро рассеялись и исчезли во мраке. Арен работал, размеренно наклоняя и выпрямляя туловище. Не торопясь, чтобы не надорваться от натуги, но и не мешкая, чтобы избежать дубинки надсмотрщика. Арена окутывал туман изнеможения, притуплявший чувства; спина болела, руки словно налились свинцом, суставы ломило. Однако юноша продолжал упорно трудиться, ведь каждый удар на несколько секунд приближал его к следующему перерыву, к следующем перекусу, к концу смены. Так тянулись бессчетные, неотличимые друг от друга часы в черном холодном чреве горы.

В бригаде насчитывалось два десятка человек; их выстроили друг за другом вдоль стены туннеля, сковав лодыжки кандалами. С полусгнивших балок свешивались светильники, выхватывая силуэты копошащихся в темноте людей. Воздух наполняли каменная пыль и лязганье железа о камень, способное свести с ума.

Кейд стоял следующим в ряду после Арена и работал машинально, уставившись перед собой невидящим взглядом, уже хорошо знакомым его другу. Поначалу Кейд горько жаловался на боль, ссадины и волдыри, на переутомление и постоянный голод; но сочувствия он встречал мало, а облегчения и вовсе не находил. Все они были в одной лодке, и в конце концов даже Арен устал выслушивать стенания товарища. С тех пор Кейд прекратил жаловаться и почти не разговаривал, держа свои сетования при себе. После этого другие узники стали относиться к нему лучше.

— Бей сильнее! Бей сильнее! — выкрикнул надсмотрщик-кроданец. У некоторых надсмотрщиков познания в оссианском языке этими словами и ограничивались.

Никто не повернулся посмотреть, к кому обращен окрик. Все поняли: кто-то уже выдыхается. Если работающие сбавляли скорость, их били. Время от времени стражник отвешивал удары всем без разбору, но хуже было, когда узник приближался к пределу своих сил. Арен видел, как избили до беспамятства двух человек, слишком ослабших, чтобы махать киркой. Еще одного прикончили на месте, когда он упал и не мог подняться.

Подстегнутый грозным возгласом, Арен удвоил усилия. Кирка, ударяя в стену туннеля, оставляла лишь слабые отметины, но время от времени откалывался крохотный кусочек — свидетельство, что работа продвигается. Еще тысяча тысяч таких осколков, и у кроданцев будет вдоволь руды, чтобы извлечь несколько капелек эларита. Тысяча таких капелек — и можно выплавить достаточно ведьмовского железа, чтобы выковать нагрудник, или несколько поножей, или затейливо сработанный шлем. И в конце концов, ценой невообразимых усилий и бессчетных жизней, ведьмовского железа хватит на целый доспех, по твердости превосходящий сталь, но почти невесомый. Когда-нибудь его наденет могучий харрийский рыцарь, или купит богатый кроданский вельможа, или же доспех отправят в подарок чужеземному королю, и никто даже не задумается, как все начиналось — здесь, в темном холодном подземелье.

Такую жизнь вел теперь Арен. Такое предназначение исполнял. Такую великую пользу приносил Кроданской империи.

Он снова и снова стучал киркой; искры вспыхивали, отражаясь в глазах.

«Я это заслужил, — мысленно повторял он при каждом ударе. — Я это заслужил. Заслужил…»

В тот день Арен отвечал за кормежку. Пока товарищи отдыхали, он ходил за едой ко входу в рудник — обязанность, которая одновременно была и злом, и благом. С одной стороны, лишаешься перерыва между сменами; с другой — выпадает редкая возможность заполучить дополнительную порцию пищи.

Он ожидал своей очереди перед кипящим на углях закопченным железным чаном, в котором пузырилась жидкая овощная похлебка. Висевшие на столбах светильники бросали тусклые отблески на изможденные лица закованных в кандалы людей. Все они собрались в небольшой внутренней пещере на пересечении нескольких туннелей, где происходило постоянное движение. Потрепанные шахтерские пони тащили из глубин рудника тележки с камнями. Повсюду сновали надсмотрщики — не суровые и исполнительные кроданские солдаты, а гнусные людишки из породы прирожденных тюремщиков, жестокие громилы, не упускавшие возможности выместить злобу на подопечных. Здешний мир империя не показывала своим благонадежным подданным. То, что происходило за кулисами, видели только отверженные.

Когда подошла очередь Арена, он встал возле чана и принялся торопливо есть, пока бадья, которую он привез с собой, наполнялась похлебкой, текущей по желобу. Огонь приносил успокоение, и Арен придвинулся к нему поближе, черствой хлебной коркой подбирая похлебку из миски. В руднике постоянно стоял холод. Сырой камень забирал тепло из воздуха, а одежда на узниках была слишком ветхая. Даже во время работы они не согревались.

Проглотив первую порцию, Арен снова подставил миску под струю похлебки. Человек, стоявший у рычага, даже не взглянул на него. Если успеешь дважды наполнить свою миску, пока похлебку разливают по общим бадьям, никто и внимания не обратит. То было единственное преимущество, которым пользовался ответственный за кормежку.

Арен отодвинул в сторону тележку, на которой стояла бадья, и принялся поглощать вторую порцию деревянной ложкой, запивая похлебку водой из жестяной фляги. На этот раз он ел медленно, смакуя каждый глоток и ощущая, как жар от углей впитывается в кости. Похлебка была безвкусная и водянистая, но, как говаривал Кейд, голод — лучшая приправа. Живот с непривычки бурчал и болел, но, насытившись, Арен почувствовал нечто вроде удовлетворения.

Он привесил к тележке суму с хлебом и поплелся восвояси. Некоторые из ответственных за кормежку на обратном пути съедали еще ломоть и миску похлебки, но Арен никогда так не поступал. Пищу и без того отпускали скудно, поэтому другие узники возмущались, если бадья прибывала не совсем полной. Арен убеждал себя, что от соблазна его удерживает честь, но сказывался и страх расплаты.

Он брел по туннелю, таща за собой бадью, и по пути ему попалась клетка, в которой сидела пара серых пещерников. Раньше вид этих птиц внушал ему трепет, но теперь он не обращал на них внимания. Беспокоиться стоило только в одном случае: если они подавали голос. Эларитовые пласты под давлением выделяли горючую жидкость, которая, накапливаясь, источала взрывоопасные испарения, невидимые и лишенные запаха, так называемый огненный дым. Он собирался в полостях и задерживался под землей, пока его не высвобождала кирка рудокопа, после чего газ просачивался в туннели, а когда его набиралось достаточное количество, воспламенялся. Получить предупреждение узники могли только от пещерников, обладавших способностью чуять испарения. Птицы издавали встревоженные крики, и это давало людям возможность спастись. Впрочем, порой случалось худшее. Арен пытался жить нынешним днем, не задумываясь, что будет завтра. Надо держаться до последнего, покуда его не заберет смерть или они с Кейдом не выйдут на свободу. Или можно сдаться — он видел, как это происходило с другими. Отчаяние глодало человека: сначала тело, потом душу, пока несчастный не терял волю к жизни.

Но судьба Арена сложится иначе. Он так решил. Он переживет и этот день, и следующий, — как и Кейд. Иного выбора для них нет.

Он пробирался по слабо освещенным переходам, вдоль которых сидели узники, тихо переговариваясь или поглощая пищу. Он разглядел нескольких знакомых по лагерю, но его никто не окликнул, Все слишком обессилели.

Бадья была тяжелой, и на обратном пути Арену пришлось сделать передышку. Он вкатил тележку в безлюдный боковой проход и почувствовал искушение украсть еду. Ему показалось, что здесь больше никого нет, но вдруг юноша заслышал чавканье и увидел двух человек, сидящих у противоположных стенок узкого туннеля. Один из них сверлил его злобным взглядом и беспрерывно работал челюстями, облизывая губы и причмокивая. Был он тощий, кожа да кости, волосы клочковатые, лицо изможденное. Судя по виду, неравнодушен к одуряющему зелью.

Арен попятился — от любителей одуряющего зелья лучше держаться подальше, они бывают непредсказуемыми и буйными, — и его внимание привлек другой человек. Он сидел, прислонившись головой к каменной стене, закрыв глаза и не шевелясь. Арен вышел из-за тележки и осторожно приблизился к узнику, силясь рассмотреть его в темноте.

Человек оказался незнакомым, но у Арена зародилось подозрение, которое нужно было разрешить. Он медленно протянул руку и приложил ладонь к щеке сидящего. Голова свесилась набок, невидящие глаза уставились в пустоту. Узник умер на том самом месте, где сидел, причем совсем недавно.

Арен опустился на корточки и принялся разглядывать труп. Несколько месяцев назад он еще не видел ни одного мертвеца. Теперь они не пугали его, став неотъемлемой частью его мира.

Он огляделся, но вокруг никого было, кроме любителя одуряющего зелья, который явно не собирался ничего предпринимать, только таращил глаза. Арен пожал плечами и принялся обшаривать карманы мертвеца. В конце концов, если этого не сделает он, сделает кто-нибудь другой.

Заходящее солнце наполовину скрылось за горами, когда они по двое в ряд выбрались из рудника, с трудом передвигая ноги в кандалах и втягивая головы в плечи из-за резких порывов ветра, несущего с вершин холодный дождь. Еще недавно солнце палило нещадно, но в последнее время погода переменилась, предвещая наступление смертельной стужи. Зима соберет среди узников свою жатву; они это знали. Слабые не дотянут до весны.

Арен брел рядом с Кейдом, слишком ослабев, чтобы разговаривать. Рядом, погоняя заключенных, ехали конные стражники. Они были вооружены мечами и луками, служившими предостережением для всех, у кого хватало глупости подумывать о побеге. Сосновый бор слева от тропы обещал надежное укрытие, и самые отчаянные могли дать тягу, но сегодня таковых не нашлось.

«Отец погиб из-за меня». Эта мысль не давала Арену покоя. Смерть Рэндилла засела в памяти, точно волк в логове, следовала за юношей по пятам и без конца терзала виной и болью утраты. Железная Длань уже забрала их родовые земли. Рэндилла запомнят как изменника, хотя он хранил преданность империи. А все потому, что Арен стремился к Соре и не прислушался к предупреждению Харальда.

Арен считал, что их неистовая любовь преодолеет все препятствия, но действительность доказала, что он заблуждался, и горе мигом угасило страсть. Последний раз он видел Сору всего несколько месяцев назад — правда, эти месяцы прошли в изнурительном труде и страданиях, но все равно срок недолгий, — а воспоминания о ней совсем его не будоражили. Любовь оказалась не такой, как он воображал и как пишут в книжках, — побеждающей время и смерть, одолевающей препоны, чинимые самими богами. Арен полагал, что без Соры зачахнет и умрет, но на самом деле почти не думал о ней.

То была мечта о любви, и ничего больше. Глупое заблуждение желторотого юнца. Все сгинуло, пошло прахом. В самые мрачные мгновения ему хотелось кричать от отчаяния.

Он посмотрел на Кейда. Тот выглядел изнуренным. Хотя он всегда был сильнее Арена, работа выматывала его гораздо больше. С каждым днем Кейд терял силы, шутил меньше, говорил тише. Его страдания не уступали угрызениям совести, терзавшим Арена из-за гибели отца, но у Кейда, по крайней мере, оставалась возможность вернуть себе доброе имя.

— Братец Кейд, — прохрипел пропитой голос, и Кейд, которого резко толкнули сзади, споткнулся. Арен заметил, как по лицу друга пробежал мимолетный гнев, но стоило тому обернуться, и он тут же расплылся в улыбке.

— Ты что, локти себе заточил, Рафа? Чуть ребра мне не проткнул.

Рафа ухмыльнулся, обнажив прокуренные зубы. Это был ражий картанианский пират со спутанной черной бородой и заскорузлой, точно дубовая кора, обветренной кожей.

— Изобрази-ка Хассана! — попросил он. — Потешь моего приятеля!

Рябой узник рядом с ним скосил взгляд в ожидании.

Кейд убедился, что поблизости нет стражников, потом развернул плечи, выставил вперед подбородок и выпятил грудь, превратившись в воплощение надутой злобы.

— Ты! — взвизгнул он смехотворно высоким голоском, ткнув пальцем в приятеля Рафы. — Ты изгваздал мой плащ! Откуда на нем грязь, а? Отправишься на корм псам! Все отправитесь на корм псам!

Рафа с товарищем разразились хохотом, наблюдая, как Кейд передразнивает капитана стражников; несколько узников поблизости прыснули или ухмыльнулись. Все они знали, как одержим Хассан чистотой и как любит отправлять узников на корм псам. Здесь, где редко раздавался смех, даже юмор предпочитали мрачный.

Арен не разделял подобного веселья. Узникам нравилось, когда Кейд их забавлял, но Арен знал, как его друг украдкой плачет ночами у себя на койке. Кейд разыгрывал представления, потому что такова была его природа, но напускная бравада опустошала его.

— А теперь Крента, начальника лагеря! — потребовал другой узник.

Арен с угрюмым видом обернулся.

— Он устал, — бросил он. — Мы все устали. Оставь его в покое.

Рафа отвесил ему подзатыльник.

— Тебя не спрашивали, — небрежно, но с явственной угрозой произнес он, заставив Арена умолкнуть.

— Полегче, безмозглый южанин! — произнес Кейд добродушным голосом, поглаживая воображаемое брюхо и самодовольно усмехаясь. — Это уже слишком. Мы не в открытом море!

Приятель Рафы, узнав начальника лагеря, разразился хохотом, чем привлек внимание ближайшего стражника, который на ломаном оссианском рявкнул на них, призвав к тишине. Рафа с товарищем затихли, продолжая ухмыляться.

Кейд сердито зыркнул на Арена, словно говоря: «Зачем ты влез?» Арен хотел вступиться за друга, но в итоге ему самому влетело. Да ведь и Кейд оказался здесь лишь потому, что когда-то вступился за него. Арен пожалел, что вообще открыл рот.

Боль от подзатыльника, который отвесил ему Рафа, быстро растворилась среди других телесных страданий. Башмаки натерли ноги; после целого дня работы все мышцы ныли, а из-за похода за похлебкой он остался без отдыха. Зато, по крайней мере, набил живот и еще кое-чем поживился. В кармане ветхой фуфайки покоились шесть толстых сигар, которые Арен нашел у мертвеца. Неизвестно, откуда они взялись у заключенного, но ему они больше не понадобятся, а вот Арену могут принести большую пользу. В лагере курево ценилось высоко.

Они брели по тропе; слева простирался лес, а справа вздымались утесы. Дорога из рудника занимала немного времени. Вскоре сквозь завывания ветра они различили шум реки, а затем, обогнув горный склон увидели впереди место своего назначения.

Называлось оно исправительным лагерем, но на деле представляло собой обыкновенную тюрьму, расположенную на северном берегу реки, между водой и отвесными утесами. Со всех четырех сторон ее окружал грубый высокий частокол из толстых заостренных бревен. Внутри еще один частокол делил лагерь на две части. В той, что поменьше, находились казармы стражников, конюшни, почтовая станция и особняк начальника. Та, что побольше, отводилась для узников. В дальнем конце грязного двора вдоль частокола неровными рядами стояли бараки, в которых ночевали заключенные. Ближе к утесам находилось кладбище, а у южных ворот теснились постройки, где работали самые удачливые узники: поварня, мастерская, прачечная, нужники и лазарет.

На другом берегу реки находилось селение под названием Саллерс-Блафф, к которому от южных ворот вел каменный мост. Эта сонная деревушка, ютящаяся у самого леса, существовала исключительно для обслуживания лагеря и размещения солдатских семей. Сельчане разводили огонь в очагах, готовясь противостоять холоду наступавшей ночи; из печных труб поднимался белый дым, а хлесткий ветер относил его в сторону. Они собирались плотно отужинать теплым хлебом и жареным мясом да запить трапезу элем и вином. Узники с тоской смотрели через реку, завидуя тамошней сытой и теплой жизни. От тюрьмы до селения было не более сотни шагов, но оно находилось словно в другой стране.

Заключенные прошли сквозь восточные ворота и усталым шагом двинулись через половину, которую занимали стражники, мимо особняка, в обеденной зале которого начальник принимал гостей. Это было здание в строгом кроданском стиле, выстроенное над самой рекой на месте прежнего дома сельского головы. Каждый день оно напоминало узникам-оссианам, кому теперь принадлежит власть в их стране.

Арен мимоходом покосился на особняк и проклял жестокую судьбу, назначившую ему родиться оссианином. Если бы они с отцом были кроданцами, ничего подобного не случилось бы.

Вдруг его взгляд привлекло движение в одном из верхних окон. Там стоял человек, освещенный последними лучами меркнущего солнца, и взирал на вереницу узников. Арен содрогнулся, узнав это очкастое лицо.

Клиссен!

Их глаза на мгновение встретились, а потом охранитель развернулся и исчез.

«Клиссен, — думал Арен, съежившись под задней дверью поварни. — Неужто и вправду он?»

Дождь лил как из ведра, барабаня по крышам бараков и превращая землю в грязь. От кандалов Арен избавился — узников расковывали, когда они возвращались в лагерь, — но башмаки пропускали воду, ногам было холодно и мокро, из-за чего волдыри набухали еще сильнее. Жаль, что у мертвеца не оказалось крепкой обуви.

Обхватив себя руками, чтобы согреться, Арен смотрел сквозь зыбкую пелену дождя на вздымающуюся перед ним изгородь. Она окружала пространство, где содержались заключенные, и образовывала защитное кольцо перед внешним частоколом. В высоту она достигала всего семи футов, и при желании через нее можно было перелезть. Но смельчаков не находилось: между изгородью и частоколом обитала свора кроданских костоголовых псов, безжалостных убийц, способных растерзать человека на куски. Арен слышал, как один из них рычит и поскуливает неподалеку. Но даже если удастся миновать собак, вдоль частокола тянулся высокий помост, по которому расхаживали лучники, готовые застрелить всякого, кто отважится на побег.

Мысли Арена вновь обратились к Клиссену. Тот мелькнул в окне лишь на миг, и юноша засомневался: возможно, он попросту видел кого-то похожего. В конце концов, в присутствии Клиссена смысла нет. Охранитель — высочайший чин среди инквизиторов, второй после главнокомандующего, руководителя Железной Длани в Оссии. Что ему делать в исправительном лагере среди гор, за тридцать лиг от всякой населенной местности?

Разве что он привез помилование? Эта мысль будоражила ум. А вдруг Клиссен явился отменить несправедливый приговор, вынесенный Арену и Кейду? В конце концов, ни тот, ни другой не принадлежали к числу смутьянов и мятежников, воров и убийц, в отличие от других здешних обитателей.

Арен фыркнул. Охранитель проделал столь долгий путь, чтобы привезти помилование двум безвестным оссианским мальчишкам? Смешно. Скорее всего, он здесь по другому делу, не имеющему отношения к ним. Или это вообще не он. От переутомления в голову лезут странные мысли.

Лучше сосредоточиться на насущном. Делать что должно. Выживать.

Дверь со скрипом приотворилась, и поваренок Таг высунул наружу веснушчатое лошадиное лицо. Удостоверившись, что кругом все чисто, он протянул Арену тряпичный сверток.

Развернув подозрительно легкую передачу, Арен увидел три сырных рулетика. Скудное угощение — кусочек старого чеддера в грубой лепешке; но в нынешних обстоятельствах — настоящий пир.

— Ты обещал четыре, — напомнил Арен.

— Больше не удалось раздобыть, — с оскорбленным видом ответил Таг. — Я и так головой рисковал. Бери или проваливай.

Он явно лукавил, но Арен был не в том положении, чтобы торговаться. Нахмурившись, он вытащил из внутреннего кармана две сигары. Таг тут же их выхватил.

— С тобой приятно иметь дело, — бросил он и исчез внутри.

Арен сунул один рулетик в карман, а сверток спрятал под рубашкой. Потом отскочил в сторону и выглянул из-за угла поварни. Из-за скверной погоды большинство стражников не показывались на улицу, но все равно лучше поостеречься. Если он попадется с контрабандой, ему несдобровать.

Не увидев никого, кроме других узников, Арен перебежал дорогу, ведущую к южным воротам, и скрылся среди дворовых построек.

У прачечной он столкнулся с Джаном, который как раз выходил наружу. Косоглазый и улыбчивый, Джан благодаря не то везению, не то сноровке пять дней в неделю был занят в прачечной, обстирывая стражников. Сейчас он катил деревянную тележку, полную мешков и покрытую клеенкой, конец которой он накинул себе на голову, чтобы не промокнуть.

— Принес что-нибудь для меня? — спросил он.

Арен вынул сверток.

— Два сырных рулетика, совсем свеженькие.

Джан взял сверток, пошарил под клеенкой и вытащил пару носков. Они были из плотной шерсти и, насколько Арен мог рассмотреть, почти не ношенные.

— Совсем свеженькие, — подмигнул Джан.

Где-то во мраке прозвонил колокол, последний перед отбоем.

— Пора идти, — сказал Джан. Арен кивнул, и каждый направился своей дорогой.

С легким сердцем юноша поспешал сквозь брызги дождя к бараку. Сегодня ему везет. Пусть он вымок, продрог и устал, зато у него есть четыре сигары, сырный рулетик и пара отличных носков. В лагере близ Саллерс-Блаффа редко выдавались такие удачные дни.

Барак провонял застарелым потом. Запах насквозь пропитал грязные одеяла, въелся в тонкие дощатые стены, и никакое проветривание не помогало от него избавиться. В тусклом блеске одного-единственного светильника узники пробирались между тесно расставленными койками, на их лица пятнами ложились тени. Многие, вернувшись с рудника, сразу повалились спать. Один из заключенных безостановочно кашлял, и окружающие невольно примолкли. Они узнали предвестие смерти, и это подействовало на них отрезвляюще.

Арен, вымокший под дождем, протиснулся по проходу мимо узников, которые еще не улеглись по койкам. Его место находилось в дальнем конце барака, куда мерцание светильника почти не доходило. Кейда он застал уже в постели. Тот лежал на одеяле полностью одетый и бессмысленно таращился вверх, на койку Арена.

Арен присел рядом на корточки. Их соседи уже спали, сопя и храпя, поэтому он тихонько позвал друга по имени. Кейд по-прежнему таращился перед собой; тогда Арен тряхнул его за плечо, и тот резко дернулся, но при виде друга разочарованно нахмурился.

— Я принес тебе сырный рулетик, — сказал Арен, — и хорошие толстые носки. — Убедившись, что никто не видит, он сунул подарки под подушку. — Уже холодает. Новые носки тебе не повредят.

— Спасибо, — пробормотал Кейд, но признательности в его ответе не чувствовалось.

Арен попытался не принимать это близко к сердцу. Однако он рассчитывал в благодарность за труды встретить хотя бы немного тепла. Ведь он запросто мог оставить носки себе.

— Носки надевай после отбоя, не то кто-нибудь стащит. А рулетик съешь сегодня же: тебе нужно подкрепиться.

— Да, так и сделаю, — безучастно проговорил Кейд и снова уставился вверх.

Его поведение встревожило Арена. Он положил ладонь на плечо другу.

— Что случилось?

Кейд фыркнул.

— Не знаю, Арен. С чего бы начать? — язвительно ответил он.

— Знаю, сейчас приходится туго, — кивнул Арен, — но я буду о тебе заботиться. Нам просто нужно потерпеть.

— Ради чего?

— Ради будущего освобождения.

Недоверчиво наморщив лоб, Кейд медленно повернул голову:

— Ты считаешь, нас выпустят?

Арен опешил.

— Ну да. Когда-нибудь они поймут, что мой отец не изменник. Отец Соры и губернатор возвели на него напраслину, ты знаешь это не хуже меня. Кроданское правосудие известно строгостью и справедливостью. Не то что старые продажные оссианские суды. Правда выйдет на свет, Кейд. Я уверен.

Кейд приподнялся на локтях.

— Ты ведь знаешь Барда? Того парня, который работает на кладбище. Он тут уже одиннадцать лет. И знаешь, что он сделал? В пьяном виде ругал императрицу. Только и всего. А Гаван, помощник квартирмейстера? Он был сыном лорда, но его упекли сюда, потому что нашли у него запрещенную книгу. Уже шесть лет! Джоттри из нашей бригады даже не знает, в чем провинился. Его просто забрали! — Кейд захлебывался злобой. Арен впервые видел его таким. — Так что позволь спросить еще раз: зачем нам терпеть?

— Потому что… — Арен призадумался. — Потому что еще не конец. Потому что мы живы. — Арен помрачнел. — Не отталкивай меня, Кейд.

Тот презрительно скривился.

— Ты по-прежнему надеешься, что нас выпустят, да? Полагаешься на их справедливость? Играешь по правилам, строишь из себя кроданца, и все впустую. — Он посмотрел Арену прямо в глаза: — Ничего не изменится. Нас отсюда не выпустят. И твой отец не воскреснет.

Арена потрясла неожиданная жестокость этих слов.

— Правильно мой папаша говорил про тебя, — добавил Кейд. — Ты пропащий. Кроданцы отняли у тебя все, а ты по-прежнему души в них не чаешь.

Он повернулся на бок спиной к Арену. Больше говорить было не о чем.