Пламенный клинок

ГЛАВА 41

Был погожий осенний день, грело солнце, на западе виднелись растущие Сестры. Бледно-голубая Лисса на ярко-синем небе смотрелась еще бледнее; Тантера выглядела призрачно и угрюмо.

Стуча каблуками по мостовой, Мара — худая, с короткими волосами цвета матовой стали и резкими чертами пятидесятилетнего лица, покрытого морщинами, — с неизменной бодростью шагала в сторону Южных Высот. Она размышляла о завтрашних уроках в школе для девочек; прикидывала, какой дорогой лучше добраться до нужного места; обдумывала, что скажет, когда туда придет. Мимоходом она наблюдала, как в зависимости от положения солнца искажаются тени, отбрасываемые печными трубами на кровли, и прикидывала, как сделать из этого задачу для своих учениц. Мимо пролетел упитанный голубь, и она решила раздобыть одного и выяснить, каким образом держится в воздухе столь грузная птица. Рядом чихнул прохожий, и Мара задумалась, почему после чихания становится так хорошо и возможно ли воспроизвести это ощущение искусственным способом.

Ее мысль не останавливалась никогда. Даже во сне — которого Маре требовалось совсем немного — ей являлись отчетливые картины, которые она обдумывала поутру. Мара давно поняла, что не все похожи на нее, что большинству любознательность не свойственна и ум они напрягают лишь изредка. Она чувствовала к таким людям жалость и одновременно зависть. Порой ей думалось, что гораздо легче находиться во мраке невежества, не ведая разочарований и забот, которые всегда преследуют мыслящего человека.

Вскоре из-за обилия карет и повозок Маре пришлось отойти на обочину. На подходе к Обетованному мосту кишели жители Каналов. Еще более бедные, чем обитатели Южных Высот, они ютились на грязных улочках у подножия холма. Их лачуги лепились по берегам извилистых узких каналов, во время разлива реки выходивших из берегов, и крыс там было не меньше, чем мух.

Мара присоединилась к толпе и принялась сквозь давку протискиваться к мосту. Пышно разодетые купцы толкались рядом с беззубыми старухами, счетоводы шли бок о бок с бродягами из трущоб. Мара огляделась и задумалась о схожести движения толпы людей и роя насекомых.

Наконец показался сам мост. Широкий, длинный и высокий, он покоился на огромных каменных арках, украшенных колоннами, и вел к узкому зеленому острову, который поднимался из Мелководья, словно гребнистый хребет спящего морского чудища. На протяжении столетий Государев остров служил резиденцией оссианских монархов, но сейчас монарха у власти не было.

У входа на мост по боками возвышались два изваяния: король Фаррил Благоразумный и его супруга, королева Элидия Тринская. Фаррил простирал руку к жене и смотрел на нее, словно направляя в ту сторону внимание наблюдателя. Элидия, чуть наклонившись, показывала рукой на мост, словно говорила: «Это вам», ведь Обетованный мост был ее подарком жителям города.

«А что я оставлю после себя? — подумала Мара, проходя мимо статуй, и на душу легла тень. — Кто вспомнит мое имя, когда меня не станет?»

История Обетованного моста была отлично известна моргенхольмской бедноте. Еще принцем Фаррил влюбился в Элидию, дочь великого тана Трины, которого отец Фаррила принимал у себя во дворце. Элидия заметила, что с севера Государев остров соединяется с сушей мостом, а с юга через реку приходится переправляться на лодках. На северном берегу, среди величественных развалин Второй империи, жили богачи, а южный, беспорядочно застроенный и опасный, населяла беднота. Добросердечная Элидия всегда была заступницей слабых, поэтому, когда Фаррил попросил ее руки, она поставила условие: он построит мост к южному берегу, чтобы все могли пересечь Государев остров. Фаррил ужаснулся при мысли, что вокруг королевского дворца будут шнырять простолюдины, но Элидия заявила, что ему полезно помнить о том, как живут ничтожнейшие из его подданных. Поэтому Фаррил пообещал возвести мост и, когда они поженились, выполнил обещание. Элидия же стала одной из самых любимых народом королев Оссии.

«Когда-нибудь мне тоже воздвигнут статую, — сказала про себя Мара. — А я оставлю после себя что-нибудь посущественнее, чем мост».

Но эта бравада не особо подбодрила ее. С каждым днем времени и возможностей становилось все меньше. Пока Оссией правят кроданцы, ее голос никто не услышит. И нет никаких признаков, что в обозримом будущем что-то изменится.

«Разве что…» — подумала она.

Над мостом было натянуто полотнище с изображением гербов принца Оттико и принцессы Соррели Харрийской. В преддверии праздников город охватило лихорадочное волнение. По случаю прибытия лорда-протектора были объявлены недельные выходные: целых одиннадцать дней отдыха, начиная с самого дня свадьбы; неслыханная щедрость для кроданцев.

Пышным празднеством они хотели купить расположение оссиан, а сами тем временем собирались посадить на место убитой королевы кроданца и вложить в его руку Пламенный Клинок. Мара с прискорбием сознавала, что их план сработает. Память у людей короткая, и тридцати лет вполне достаточно, чтобы привыкнуть ко всему. Но Мара ничего не забыла и участвовать в торжестве не собиралась. День, когда императорского сына объявят лордом-протектором, станет днем, когда Оссия окончательно смирится со своим рабством.

По другую сторону моста виднелся Государев остров, весь украшенный флагами и полотнищами. Площади кишели народом, а гуляния проводились в Королевском парке, на время праздников открытом для всех желающих. Перед воротами королевского дворца выступали лицедеи, а разносчики торговали сластями в тени Дома Воплощений, величайшего в Оссии святилища, посвященного древним богам. Кроданцы пока не осмеливались его снести, но то был вопрос времени.

Мара прошла мимо почти не глядя и направилась через Пастырский мост к северному берегу реки. Там располагались Верхние улицы, где среди величественных зданий погибшей империи селились богачи. Мара держала путь к Часовому Перекрестью, ремесленному кварталу, находившемуся ниже. Посреди него возвышался Хоролит, древняя башня с диковинными часами, которые непостижимым образом пережили падение своих создателей и спустя тысячелетие по-прежнему показывали точное время.

Бочарня Брадена представляла собой простое деревянное строение на прибрежной улице. Мара остановилась перед дверью, собираясь с духом. «Я не буду ничего спрашивать, — сказала она себе. — Не желаю ничего знать». Потом толкнула дверь и вошла.

В бочарне царили сутолока и беспорядок, всюду громоздились доски и железные обручи, среди них за верстаками работали подмастерья. Возле открытого окна обжигали бочку. В воздухе пахло нагретым деревом, потом и опилками.

— Браден! Покупатели! — выкрикнул один из подмастерьев, завидев Мару. Из глубины мастерской показался коренастый человек с косматой черной бородой. Он отложил молоток, которым выправлял вмятины на обруче, и подошел к посетительнице, отряхивая ладони.

— Здравствуй, Мара, — угрюмо проговорил он, почтительно кивнув.

— Здравствуй, Браден.

Последовала минутная заминка. В последнее время бочар терялся при виде Мары. Встречи с ней плохо согласовались с его благонадежностью.

— Туда, — сказал он наконец, показав себе за спину.

Мара проследовала за ним через всю мастерскую и вышла в маленький дворик, в котором находились повозка, небольшая конюшня и несколько сарайчиков. Браден отпер самый маленький из них и пригласил Мару внутрь.

В глубине его в полумраке стояла дюжина бочек. К каждой из них крепилась резная плашка: два волка на задних лапах по бокам от раскидистого дерева — эмблема амберлинских виноделен. Мара придирчиво осмотрела бочки.

— Лучший дуб из тринских лесов, — заявил Браден. — Обручи из картанианского железа. Эмблемы воспроизведены в точности. Разницу заметит лишь опытный мастер.

— Отличная работа, — согласилась Мара. — И так быстро. Благодарю от всей души.

— Кое-что сделали ребята, но закончил я сам. Не хотел, чтобы они узнали, чем мы занимаемся.

— Я никому не говорила, — заверила его Мара. — Они именно такие, как я заказывала?

— В бочке два отдельных отсека. Один занимает треть объема; туда вы зальете вино. В днище есть отверстие, заткнутое пробкой, через него можно попробовать вино. Такое же отверстие в крышке, в него вставляется кран, чтобы разливать вино на пиру. — Он похлопал по бочке обеими ладонями. — Другой отсек состоит из двух отделений, сообщающихся между собой и отгороженных от среднего отсека, по бокам от которого они располагаются. Оттуда ничего не вылить.

— И как их наполнять?

— Под эмблемой есть маленькое отверстие с пробкой. — Он постучал по крышке. — Когда наполнишь бочки, поставишь пробки на клей.

— Значит, если в первый отсек налить амберлинское, никто ничего не заподозрит?

— Пока вино не перестанет литься, хотя бочка будет явно не пустая. Думаю, это наведет на подозрения.

После его слов подразумевался вопрос, но Мара промолчала. Браден смерил ее долгим взглядом и задал вопрос вслух:

— В чем цель, Мара? Наполнить второй отсек водой? Купить одну бочку амберлинского, а продать три?

«Знать бы мне самой, в чем цель», — подумала она и снова промолчала.

Браден почесал бороду.

— Не мое дело, конечно, но ты женщина состоятельная. Какая тебе нужда надувать купцов?

— Ты прав, — кивнула Мара, — это не твое дело. Тебе ведь хорошо заплатили за хлопоты.

Если Браден и обиделся, то виду не подал. Однако Мара почувствовала себя виноватой. Он делал для нее добро и не заслуживал грубого обращения.

— Я ценю твою помощь, Браден, — сказала она. — И твое участие. Но я знаю, что делаю. — И тут же задумалась, правду ли сказала.

Браден хмыкнул и замолчал. Мара поняла, что ей пора уходить, но ее что-то удерживало. «Я не буду спрашивать».

— Ты не рассказал об этом Данрику?

При этом имени Браден напрягся. Без сомнения, он надеялся избежать этого разговора.

— Нет, конечно, — ответил он. — Все останется между мной и тобой.

— Но ведь ужасно, когда приходится что-то скрывать от старого друга. Прости, что поставила тебя в такое положение. Я не могу доверять никому, кроме тебя.

Браден пожал плечами.

— Мы ведь тоже друзья. И неважно, что произошло между тобой и Данриком.

«В том-то и дело, что важно, — подумала Мара. — Поэтому я не буду больше спрашивать». И тут же спросила:

— У него все хорошо? — Она старалась говорить беспечно, но не сумела ввести в заблуждение ни себя, ни Брадена.

— Вполне.

— А у его семьи?

Браден тяжело вздохнул.

— Лучше некуда. Маленький Джад хочет стать кузнецом, как отец. Минде уже три, все на нее умиляются. Ариала вынашивает третьего.

«Третьего?» Мара оторопела, но заставила себя улыбнуться, чтобы скрыть душевную боль.

— Отрадно слышать, — сказала она. — Поздравь их от меня.

— Поздравлю, — солгал Браден.

— Пора идти. У меня встреча. Можешь доставить бочки завтра?

— Завтра так завтра. Береги себя, Мара.

— А ты себя.

Мара безучастно смотрела из окошка кареты на Верхние улицы. Позади больших зданий высился могучий остов старого города. Над Победной Стезей были перекинуты громадные арки из розового камня. Полуразрушенная чаша Игралища вздымала к солнцу последнюю сохранившуюся стену; тени падали на песчаный пол, по которому когда-то ступали величайшие актеры Второй империи. Над зубцами Старой стены, резко очерченными в свете меркнущего дня, стоял Утраченный Колосс, от которого остались одни ноги ниже колен, так что опознать, кого изображало изваяние, было невозможно.

Зря она спросила о Данрике. Какой глупый порыв заставил ее бередить старые раны? Что это дало, кроме боли?

«Я узнала правду», — сказала она себе. Правда всегда ценна, невзирая на последствия. Избегать знания — удел слабоумных, вроде тех, что радуются прибытию кроданского принца, который лишит их последней надежды на свободу.

Кто родится третьим, мальчик или девочка? Она подумала о кучерявом темноволосом Джаде и Минде с ямочками на щеках и косичками. Мара никогда их не видела, но они давно жили в ее воображении. Иногда она представляла себе, как играет с ними в снегу зимним днем, и упивалась сладостной болью.

Она не хотела становиться бесчувственной. В сердце у нее скрывались доброта, забота и любовь. Мир слишком ожесточил ее.

Гремя по брусчатке, карета завернула за угол, и Мара заметила мужчину в изящном одеянии из черного бархата, с отполированной дубовой тростью и искусственной ногой. Это хитроумное приспособление из кожи, металла и дерева с укрепленными на шарнирах коленным суставом и стопой позволяло ходить без костыля. «Нога Мальярда».

Мара увидела его лишь на миг, но, когда она отвернулась от окошка, ее лицо посуровело. Смягчиться значит предать саму себя. Гибкость — все равно что слабость.

Больше никаких уступок.

Карета катилась дальше, а Мара смотрела в никуда, и мысли ее были горьки.

Ее дом стоял на широком проспекте на окраине Верхних улиц. Позади возвышался полуразрушенный участок Старой стены, а в отдалении — серые гребни Кошачьих Когтей. Другая стена, пониже и поновее, окружала дом и прилегавший к нему сад, отделяя его от соседских владений, столь же просторных и обширных.

Карета подъехала к кованым железным воротам, давя колесами рыжие пожухлые листья на мостовой, и остановилась. К прутьям ворот был привязан черный платок. Мара взглянула на него, а ее помощница Клия слезла с козел, без всяких слов отвязала платок и положила в карман.

«Так оно и начинается», — подумала Мара.

— Пусть Лария подготовит дом, — велела она Клии. — Сегодня у нас будут гости.

На носилках, сооруженных их деревянных прутьев и парусины, Вику внесли в спальню, Харод впереди, Гаррик позади. Со стороны коридора доносился вой Скирды, которую заперли в другой комнате Граб и Арен.

— Дайте мне осмотреть рану, — сказала Мара, когда Вику уложили на кровать. — Гаррик, помоги мне раздеть ее.

— Мне нужно к госпоже, — торопливо промолвил Харод, встревожившись, что ему предстоит увидеть женскую наготу. Он неуклюже поклонился Маре и вышел из комнаты, изо всех силы пытаясь соблюсти приличия.

— Давно она в таком состоянии? — спросила Мара, расстегнув рубашку Вики.

— Тринадцать дней. После ранения она не приходила в сознание.

— Тринадцать дней? — изумленно переспросила Мара.

— Да, — угрюмо ответил Гаррик. Тринадцать дней назад в непогоду они покинули Ракен-Лок. Вверх по реке они добрались до Джарло и пересели на пассажирское судно до Вестпорта, а добравшись туда, как раз успели на другое, следовавшее в Моргенхольм. В столице они оказались за день до прибытия груза, обещанного Катат-азом.

Вместе с Марой они стянули с Вики рубашку. Стрелу вынули еще на баркасе Джадрелла (Гаррику уже доводилось врачевать боевые раны), а потом смыли раскраску с лица друидессы и спрятали все атрибуты ее веры. Простертая на ложе, с закрытыми глазами, она не имела ничего общего с величественной фигурой, появившейся из мрака, среди завываний ветра, на горном склоне. Гаррику было неприятно видеть ее в столь жалком состоянии.

На плече у нее краснела рана, окаймленная гнилостными черными прожилками. Мара с досадой хмыкнула.

— Стрела страхоносца, — пояснил Гаррик. — Наверняка отравленная.

— Помоги мне ее поднять.

Они перевернули Вику на бок, и Мара осмотрела выходное отверстие.

— Она вообще не приходила в сознание?

Гаррик помотал головой.

— Мы вливали ей в рот молоко с медом, и она глотала. В бреду она бормочет то по-оссиански, то на каком-то другом языке. Говорит о Кар-Вишнахе, Твердыне Оков, и беседует с Истязателями.

Мара снова хмыкнула и ничего не ответила. Пока она заканчивала осмотр, Гаррик отошел назад и оглядел комнату. Свечи в серебряных канделябрах рассеивали темноту, отбрасывая мягкий свет на расшитые подушки и роскошные шторы, недавно повешенные в преддверии близкой зимы. Пол устилали ковры из Карагуа на Дальнем Западе, а мебель была изящной работы — такую редко увидишь в простых домах. В молодости Гаррик часто бывал в подобных жилищах, но десятилетия скитаний закалили его, и теперь он относился к роскоши с недоверием.

— Прогноз неутешительный, — наконец сказала Мара. — Видишь черные прожилки вокруг раны? Кровь испорчена, и дальше будет только хуже. Гниль подобралась слишком близко к сердцу, ее никак не вырезать. За аптекарем, безусловно, стоит послать, но я изучала медицину и…

— Я не дурак, чтобы сомневаться в твоих познаниях, но ты еще не все слышала. Пять дней назад гниль покрывала всю грудь и спину.

— Не может быть.

— Я видел собственными глазами. Та стрела убила бы любого из нас, а Вика поборола яд и идет на поправку.

Мара недоверчиво взглянула на него. Скирда в соседней комнате наконец успокоилась, и ее завывания перешли в унылые поскуливания.

— Клянусь, Мара. Она друидесса.

— Тогда все ясно! — съязвила Мара. — Наверное, о ней заботятся сами Воплощения. Неужели ты веришь в ярмарочные фокусы и воображаемых богов?

— Не все в мире измеряется научными опытами.

Мара фыркнула. Она была не из тех, кто принимает критику или советы от людей, уступающих ей в интеллектуальном развитии.

— Я велю Ларии переодеть ее и накормить. Хотя, скорее всего, больная умрет.

— Не умрет, — возразил Гаррик. — Я сам буду за ней ухаживать.

Мара с удивлением взглянула на него.

— Как пожелаешь.

Устроив Вику со всеми возможными удобствами, они оставили ее отдыхать, а сами отправились в кабинет Мары. Там она разлила по бокалам дорогое красное картанианское вино, подошла к высокому арочному окну и выглянула в сад, где в лунном сиянии бродили товарищи Гаррика, разминая ноги, затекшие после долгого пребывания на корабле.

— Вы многих потеряли, — заметила она. — И взяли новых. Кто твои товарищи?

Гаррик отхлебнул вина, изысканный вкус которого наполнил его чувством какого-то греховного наслаждения.

— Сардку и харрийца я не знаю; нам просто понадобилась их повозка. Доверять им опасно, но они слишком много знают, чтобы отправить их восвояси.

— Держишь их поблизости, но не слишком близко?

— Это ненадолго. Возможно, ты сумеешь убедить их воспользоваться твоим гостеприимством?

— Попробую, — с кривой усмешкой ответила она.

— Фен колеблется, но, думаю, все-таки останется. Хорошо, что с нами есть ее сверстники. Она сильная, но не такая взрослая, какой себя считает. Скарлу я не доверяю, но отделаться от него непросто, да и мальчишка не отпустит Граба.

— Что за мальчишка?

— Арен. — Гаррик замялся. — Просто мальчишка.

— Ему можно доверять?

— Как и любому другому.

— Очень обнадеживающе. А Киль?

— Киль разваливается на куски. После того, что он увидел в Скавенгарде… А теперь еще семью потерял… — Гаррик вздохнул. — Он не в лучшем состоянии.

— И что ты намерен предпринять?

— До Хаммерхольта он продержится. Этого мне хватит.

Он рассеянно оглядел кабинет. Уютный полумрак слегка разгоняли настенные лампы, в самом освещенном месте находился письменный стол. В одном углу стоял неуклюжий железный подсвечник в урдском стиле, напоминавший о временах, когда люди этой страны были рабами. Тени сгущались среди перегруженных книжных полок и у подножия тумб, на которых располагались чучела птиц и черепа диковинных зверей. На стене в рамке висел архитектурный чертеж, выполненный Марой и изображавший здание, которое существовало лишь в ее воображении.

Гаррик отхлебнул еще вина. О боги, оно прекрасно. Ладно, он выпьет еще бокал. Зачем отказывать себе в небольшом удовольствии?

— Ты получила мое письмо? — спросил он.

— Бочки прибудут завтра, — ответила Мара. — Повозка уже здесь, точно такая же, как у главного виноторговца, но с необходимыми изменениями. Бочки изготовил один мой знакомый, а повозку — ремесленник, живущий на другом конце города.

— Правая рука не должна знать, что делает левая, — кивнул Гаррик.

— Мудрое правило. Кстати, как ты собираешься заменить повозку главного виноторговца своей?

— Это устроит Вильхам Улыбчивый.

— А… — протянула она, вложив в этот единственный звук безграничное презрение.

— Можешь сколько угодно сомневаться в его побуждениях, но он еще ни разу меня не подвел.

— Он борется с кроданцами не ради Оссии. А потому, что любит сумятицу и раздоры.

— Но ведь это нам на руку.

Мара пожала плечами и недовольно скривилась, признавая его правоту.

— А как насчет Ярина? — продолжал расспросы Гаррик.

— Тут у нас трудности. Ярин исчез.

Гаррик стиснул бокал.

— Что случилось?

— Неделю назад в гетто нагрянули кроданцы, посадили сардов в тюремные повозки и отправили на восток. Ярина тоже забрали.

Гаррик почувствовал, что свирепеет. Только не сейчас! Не сейчас, когда они так близки к цели. Почему кроданцы не могли повременить еще неделю? Почему Воплощения постоянно чинят ему препятствия?

— Но нам нужны чертежи! — взревел он.

— Ярина наверняка тронуло бы твое участие, — съязвила Мара. — Впрочем, шанс пока есть. Прежде чем Ярина увезли, он раздобыл нужные бумаги и припрятал в тайнике где-то в гетто. Надеюсь, они еще там.

— Тогда надо пойти и забрать их!

— Проще сказать, чем сделать. Кроданцы оцепили гетто, чтобы не допустить туда грабителей, а сами тем временем разыскивают спрятавшихся сардов. Патрули ходят днем и ночью.

— Мы рискнем. Без чертежей нам не на что рассчитывать.

— Согласна.

Гаррик допил бокал.

— Куда отправили сардов?

— Не знаю. Никто не знает.

Снова зачистка, снова сардов отправляют на восток. Кроданцы что-то замышляют, но пускаться в расследования некогда. Нельзя разбрасываться.

В памяти у него возник образ Ярина, хитрого старого сарда: изможденное лицо, узловатые руки, зеленые глаза, с возрастом потускневшие. Через него поддерживалась связь с Безземельными, многие из которых, подобно Гаррику, горели желанием вытурить кроданцев из Оссии. Гаррик понятия не имел, насколько обширную сеть выстроил Ярин, сам ли он руководит ею или состоит в подручных у какого-нибудь тайного заправилы, но он был ценным союзником. Гаррик сожалел о потере полезного человека, но не более. В близком знакомстве они не состояли, а сейчас Гаррика заботило только предстоящее дело.

— Что будет в бочках? — спросила Мара.

Вопрос застал его врасплох. Мара внимательно наблюдала за Гарриком, и он отвел взгляд, подлив себе еще вина.

— Амберлинское, — ответил он. — И вода. Мы продадим дюжину бочек, наполненных вином лишь на треть, по цене дюжины полных. Выгода в восемь бочек. Плата Вильхаму за услуги.

— Я могла бы просто дать ему денег и избавить себя от лишних хлопот. Не говоря уже о риске.

— Правая рука не должна знать, что делает левая, — напомнил Гаррик, поднимая бокал.

— Ладно, — сказала она. — А что за таинственный груз прибывает на ксуланском корабле?

— То самое амберлинское, которое мы разольем по бочкам.

— Тридцать фальконов за обычное амберлинское?

— Для принца — только самое лучшее, а из-за срочности цена выросла.

— Слишком много сложностей, — возразила Мара. — Я постоянно играю в башни и вижу, что сейчас ты расставляешь фигуры для решающего удара. Что ты замышляешь на самом деле?

Гаррик отхлебнул вина.

— Напрасно я выбрал себе такую смышленую правую руку, — проворчал он.

— Я тебе не правая рука, Гаррик, и не собираюсь пребывать в неведении. Ты ведь хочешь, чтобы я заплатила за доставку?

Гаррик на мгновение задумался. Похоже, она видит его насквозь, так почему бы не открыться ей? Мара ценит разум выше чувств и понимает, что жертвы необходимы. Кроме того, он только потратит время впустую, пытаясь убедить ее, что неведение лучше для нее самой. Она как никто не любила оставаться в неведении.

— Я расскажу, если поклянешься сохранить все в тайне.

— Клясться не буду. Но никому не расскажу, если только твой замысел не окажется таким, что его лучше выдать.

Гаррику пришлось удовольствоваться этим заверением, и он изложил ей свой план, не отводя глаз от бокала, где в красной влаге отражалось его лицо. Когда он договорил, то поднял взгляд и оторопел: у Мары навернулись слезы на глаза — у Мары, никогда не имевшей привычки плакать.

— Не время для слабости! — поспешно предостерег он. — Иного выбора нет.

Она расплылась в улыбке и смахнула слезы.

— Ты никогда не умел читать в сердцах, Гаррик. Мне не грустно и не страшно. Я плачу, ибо ты дал мне надежду, что моих учениц будут воспринимать наравне с мужчинами, а Оссия вновь заживет по оссианским законам. Я знала, Гаррик, что ты верен своим убеждениям, но не предполагала, насколько далеко ты готов зайти.

У Гаррика словно гора с плеч свалилась.

— Надо позвать остальных, — сказал он. — Я обещал ответить на их вопросы, и больше откладывать нельзя. Мне необходимо их доверие.

— Что ты им скажешь?

— То, что им нужно знать. Остальное они поймут потом.

— Потом, — повторила Мара с воодушевлением. — Потом все станет по-другому.