Пламенный клинок

ГЛАВА 56

Вода медленно и неумолимо поднималась. Вика бесстрастно наблюдала за ней. Под изломанными отсветами, которые отбрасывал фонарь Кейда, поверхность воды казалась совершенно черной. Бездна дюйм за дюймом подбиралась к ним.

«Неужели таков конец? — подумала Вика. — Все поглотит тьма?»

Она подумала об Агали, такой душевной и мудрой. Представила себе, как та, нахохлившись, сидит у костра, греет ладони над деревянной кружкой, от которой поднимается пар, а на лице у нее понимающая полуулыбка. «Ты найдешь нам заступника», — сказала Агали. И Вика его нашла. А может, она неправильно истолковала знамения и все они погибнут. Может, она слышала лишь собственный голос, а боги, которых она повстречала, были просто вывертами поврежденного рассудка.

Скирда подняла голову и заскулила, почувствовав сомнения хозяйки.

Лодка уже почти достигла каменного выступа, на котором в мрачном молчании ждали остальные. Даже бодрость Кейда дрогнула среди давящего мрака и подступающего холода. Мягкий стук капель, падающих с потолка, отмерял время.

— Скоро вода будет вам по щиколотку, — сказала Вика. — Возвращайтесь в лодку.

— Разве она должна подниматься так быстро? — нахмурился Кейд. — А вдруг Мара ошиблась в расчетах?

Арен пошевелился.

— Не думаю, что она когда-нибудь ошибается в расчетах.

— Она имела дело с картой двухсотлетней давности и целым ворохом чертежей, изображавших движение луны, — возразил Кейд. — Во всем этом нелегко разобраться даже ей.

— Дверь откроется, — заявил скарл. — Горшкоголовый и Командирша ее откроют. Граб даже не сомневается. — Но Вика расслышала в его голосе страх: страх смерти, к которой он еще не был готов.

— Еще не поздно, — согласилась Вика, хотя уже утратила всякое чувство времени.

Один за другим они залезли обратно в лодку. Скирда неохотно отползла на корму, гортанно ворча. Когда все оказались в лодке, Вика передала по кругу пузырек.

— Выпейте, — велела она. — Каждый по глотку.

Граб принюхался.

— Что-то хмельное? — с надеждой спросил он.

— Нет. Но согреет лучше любой выпивки.

— Размалеванная не пробовала «ведьмину слезу» из Скара-Тхун, — сказал Граб. — Выпьешь, а потом хоть в огонь бросайся, чтобы охладиться.

Когда все сделали по глотку, Вика тоже отпила, потом немного плеснула себе в ладонь и дала вылакать Скирде. Тепло разлилось по телу друидессы, в пальцах слегка закололо, лицо раскраснелось.

— Неплохо, — ухмыльнулся Кейд. — О Девятеро, мне хочется сбросить жакет.

— Возможно, он тебе еще пригодится, — сказала Вика, подумав об убийственном холоде озерной воды.

Она отвязала веревку, крепившую лодку к причальному столбу и отбросила ее в сторону. Она только утянет их вниз, когда вода поднимется выше. Их медленно понесло прочь от выступа, дальше по пещере. Вика взглянула на потолок, до которого было уже недалеко.

«Джоха, удержи свои воды! — взмолилась она. — Наши товарищи придут за нами. Дай им время».

Орика играла. Лишь этим хотелось ей заниматься с тех самых пор, когда она впервые прикоснулась к материнской лютне теплым летним вечером в тени кибитки. Музыка была для нее жизнью.

Каждое значимое мгновение в ее прошлом было связано с какой-нибудь песней. Самые ранние воспоминания были о том, как мать напевает колыбельную, а Орика лежит у нее на коленях, разомлев от тепла, исходящего от костра. Она помнила, как рокотали неподалеку барабаны Ллах На Туун, когда она со своим первым возлюбленным забывала обо всем на ворохе одеял под сенью ясеня. Изящные переливы тринской жалостной песни врачевали Орике душу, когда тот же юноша отверг ее, ибо никто не умеет слагать скорбных героических сказаний лучше, чем тринские барды. Потом еще была песня, звучавшая, когда ее мать повторно выходила замуж; и другая, которая так впечатлила наставника Орики; что тот объявил о своей неспособности научить ее чему-нибудь еще; и та песня, после которой в нее влюбился Харод.

Музыка окружала ее, определяла ее облик, лежала в основе существования. Играя, Орика настраивала себя на один лад с мирозданием.

Но когда музыканты исполняли составленную Эдгеном подборку оссианских народных песен, Орика не чувствовала музыку. Ее мысли были далеко, в пещере вместе с товарищами. Пальцы искусно передвигались по грифу, но играла Орика механически, без страсти, и думала только об одном.

Мало кто из слушателей это замечал. Даже средний для Орики уровень исполнения на порядок превосходил умения большинства бардов. Но Эдген хмуро косился на нее, ведь когда он прослушивал ее впервые, она играла лучше. Еще больше он нахмурилась, когда Орика начала следующую песню быстрее положенного, заставив остальных музыкантов ее нагонять.

Орике было все равно. Чем раньше они закончат, тем скорее она сможет ускользнуть.

Когда музыканты принялись за последнюю песню, она взглянула на принца Оттико, беспечно попивающего вино в окружении женщин. Песни были подобраны одна другой безобиднее: в них не упоминались ни Воплощения, ибо теперь эти края находились под властью Вышнего, ни Джесса Волчье Сердце — мятежница, которую так почитали в Оссии. Решение Эдгена оказалось мудрым, ибо принц явно получал огромное удовольствие. Он притопывал ногой под стук идры Олина и широко улыбался. Если наследника и коробило присутствие на сцене сардки, он не подавал виду.

Едва песня закончилась, слушатели принялись рукоплескать. С улыбкой, исполненной глубокого облегчения, Эдген поклонился принцу, хлопавшему громче всех.

— Чудесно! — воскликнул тот и вскочил, вынудив и остальных подняться следом за ним. — Еще! Играйте еще!

Эдген засиял от восторга, удостоенный столь великой чести. Он низко поклонился и повернулся обратно к музыкантам:

— Горскую жигу! Раз, два, три…

Завизжали дудки, и Орика ударила по струнам, а в сердце у нее нарастал ужас. Улыбки товарищей-музыкантов казались кошмарными гримасами, мелодия терзала слух.

«Он хочет еще? Сколько? Долго нам предстоит играть?»

Где-то в темноте поднималась вода.

Когда принц вскочил, Мара решила, что представился удобный случай.

— Пора, — сказала она Хароду.

Харод восхищенно смотрел на сцену, не сводя глаз с Орики. Он стряхнул оцепенение, лишь когда слушатели вокруг него повставали с мест, восторженно хлопая в ладоши по примеру принца Оттико. Даже те, кому музыка была безразлична, делали вид, будто находятся под впечатлением. Мара слегка подтолкнула Харода, и он начал пробираться вдоль кресел, протискиваясь между рукоплещущими гостями.

Тут принц потребовал продолжения, музыканты грянули новую песню, и слушатели снова уселись, а Харод остался стоять у всех на виду, не успев добраться до конца ряда.

Заметив, что он хочет уйти, какой-то слуга кинулся ему наперерез. Мара не слышала, что он говорит, но поднятые руки и торопливое бормотание слуги не сулили ничего хорошего.

Харриец прижал руки к животу, изображая недомогание, но слуга извиняющимся и вместе с тем настойчивым жестом указал ему на пустующее кресло. Зрители вокруг начали хмуриться и шикать.

Один из стражников, стоявших по краям залы, зашевелился, явно собираясь вмешаться.

Мару охватила ярость. Времени, которого и так было в обрез, оставалось все меньше, но Орика не могла покинуть сцену. Добраться к двери в водосточные сооружения предстояло Хароду. Если поднимется суматоха, его задержат для разбирательств, напрочь лишив возможности ускользнуть.

Принц, сидевший в переднем ряду, обернулся и раздраженно нахмурился. Слуга заметил это и побледнел.

— Пожалуйста, сударь, сядьте! — почти взмолился он, обращаясь к Хароду. Стражник сделал шаг вперед, и харрийцу пришлось уступить. Отпустив напоследок едкое замечание, он направился обратно вдоль кресел, сопровождаемый неодобрительными взглядами. Наверняка для Харода было смертельным унижением попасть в подобную передрягу, но лицо его осталось бесстрастным; он даже не покраснел.

— Не выпустили? — шепнула Мара.

— Нет, — ответил он, садясь. — Видимо, принц корчит из себя покровителя искусств и считает непозволительным уйти посреди исполнения.

Мара безмолвно обругала саму себя. Как она упустила это из виду? Подобный пустяк легко проглядеть среди множества сведений, которые собрала Мара, но из-за пустяков рушатся империи и гибнут народы. Она думала, что предусмотрела каждую мелочь, но именно эту все-таки упустила. Теперь они втроем оказались в ловушке, запертые в этой зале, а музыка продолжала греметь, отсчитывая остаток жизни их товарищей.

Фен скрючилась, прижавшись к самому дну лодки. Потолок пещеры приблизился настолько, что сидеть прямо стало невозможно.

Снизу черная вода, сверху холодный камень, а в промежутке, который неуклонно сужался, — они сами вшестером. Фонарь Кейда лежал на дне лодки, отбрасывая блики на испуганные лица. Во взгляде у всех сквозила отчаянная надежда, что кто-нибудь вмешается и выручит их; но становилось ясно, что помощь может и не явиться. А воздух скоро закончится.

«Ни к чему не привязывайся, Фен. Ни к местам, ни тем более к людям. Иначе, когда они сгинут, ты сгинешь вместе с ними». Нет. Она не позволит себе в это поверить. Орика, Харод и Мара пробьются к ним. По-другому и быть не может.

Вика согнулась в три погибели и молилась Джохе, шевеля губами и закрыв глаза. Рядом дрожала Скирда. Кейд тоже молился, а вот Граб начинал паниковать, дико тараща глаза и упираясь ладонями в потолок, словно надеясь его сдержать.

Арен крепко взял Фен за руку, и девушка посмотрела ему в глаза.

— Они придут, — сказал Арен.

— Никто не придет, — буркнул Граб. И повторил уже громче: — Никто не придет! — Его голос сорвался на визг. — Граб не готов предстать перед Костяным богом! Граб не хочет становиться Забытым! Граб раскаивается во всем, что сделал!

— Угомонись! — злобно огрызнулся Кейд.

Но скарл не слушал. Он попытался встать на ноги, но только уперся в потолок, угрожающе раскачав лодку.

— Нельзя здесь оставаться! Граб уплывет! Уплывет обратно в озеро!

Он рванулся к борту, на ходу отпихнув Вику. От столь резкого движения лодка потеряла равновесие и опрокинулась. Фен взвизгнула, неожиданно оказавшись в студеной воде и мгновенно вымокнув до костей. Как ни согревало ее снадобье Вики, дыхание сразу перехватило. Девушка барахталась, отчаянно пытаясь вынырнуть на поверхность, но фонарь погас, и в темноте она не понимала, где верх, а где низ.

Погружаясь в бездну, она цеплялась за последние мгновения жизни, и в голове билась одна-единственная мысль: «Отец, ты был прав. Зря я тебя не послушалась. Ты был прав».

Попытка Харода покинуть залу не укрылась от внимания Орики. Она хорошо изучила его манеру держаться и могла опознать своего друга с любого расстояния, хотя поначалу даже не подозревали, что Харод будет в зале.

Она видела, как он спорил со слугой, а потом вернулся на место рядом с Марой. И догадалась: никто из них не сможет уйти, пока музыка не закончится.

Жига подошла к завершению, и слушатели снова захлопали. «Ну же, отпустите нас! — взмолилась Орика. — Пора сделать передышку». Но принц Оттико явно ждал продолжения.

Эдген повернулся к музыкантам:

— Живо! «Мавен на привале».

— Я не знаю эту песню, — соврала Орика, пока никто не успел начать.

— Не знаешь? — в ужасе переспросил Эдген. — Да ее же поют на всех углах! Тогда «Сластолюбец и лебедь».

— И этой не знаю, — сказала Орика, пытаясь тянуть время, хотя понимала: рано или поздно Эдген вспомнит песню, которую можно исполнить без участия лютни.

— Какую ты знаешь? — сдавленным голосом произнес Эдген и впился глазами в Орику.

И тут ей в голову пришла мысль, совершенно дикая, но при этом такая правильная, что у Орики перехватило дыхание. Как будто все затейливые повороты ее жизни совершались ради этого мига.

— У меня есть песня для принца, — сказала она и вышла на авансцену.

Эдген испуганно вытаращил глаза, но зрители уже заметили лютнистку; ему оставалось только отойти в сторону с натянутой улыбочкой и сделать вид, будто все так и задумывалось.

— Делай как знаешь, — прошипел он сквозь зубы.

Орика осталась одна на краю сцены с лютней в руках, прямо перед ней сидел принц Оттико, а за спиной у него — добрая сотня знатных вельмож. Некоторые из них — в основном оссиане и кроданцы — подняли ропот: дескать, откуда у этой сардки столько наглости, чтобы обращаться к самому принцу? Но Орика тронула струны и всецело отдалась во власть музыки. Ее голос понесся по галерее, сипловатый и проникновенный, вобрав в себя всю тревогу и страх Орики.

Ропот стих; ее голос всегда обладал способностью усмирять толпу и призывать слушателей к тишине. Даже принц взглянул на певицу с некоторым благоговением.

Принц насторожился, почуяв неладное. Песня была далеко не безобидная, в отличие от предыдущих. Лицо наследника вытянулось, и Орика ощутила торжество.

На лице у принца проступила затаенная ярость. Он сознавал, что ему бросают вызов, а то и смеются над ним. Многие из присутствующих выглядели напуганными, однако другие беззаботно внимали пению, поскольку слишком слабо владели оссианским, чтобы читать между строк.

Орика подняла взгляд и отыскала Харода. Даже издалека она видела, что на глазах у него поблескивают слезы: он и восхищался ею, и боялся за нее.

«Это все ради тебя, любимый мой», — подумала она.

Когда отзвенел последний аккорд, Орику охватило блаженное опустошение. Ее песня сложилась окончательно. Теперь будь что будет.

Раздались жидкие рукоплескания, быстро смолкнувшие, а принц уставился прямо на певицу. Эдген униженно корчился, отчаянно желая спасти положение, а Орика одиноко стояла у всех на виду, вскинув голову.

— Хватит с меня оссианской музыки, — наконец бросил принц и зашагал прочь из зала. Свита поспешила за ним.

— Почтенные гости! — воскликнул распорядитель. — Извольте проследовать к ужину, куда кому назначено!

Напряжение спало, и присутствующие разом загомонили, поднимаясь с кресел и устремляясь к выходу. Орика прошла мимо остолбеневших музыкантов в глубь сцены и уложила лютню в футляр. Она не решалась обернуться: вдруг какой-нибудь служитель Железной Длани уже направляется ее арестовать. Если не привлекать лишнего внимания, возможно, она успеет покинуть галерею.

Только хотела она поднять футляр, как на плечо ей легла чья-то ладонь.

— Что это было? — прошипел Эдген. — Во имя Джохи, что ты наделала, сардская сучка?

В этих словах было столько ненависти, что у Орики по спине пробежал мороз. Эдген прежде не выказывал предубеждения против ее народа, но стоило Орике не угодить ему, и он мигом отбросил личину.

Она стряхнула с плеча его ладонь и обернулась; в ее взгляде было столько ярости, что Эдген оторопело попятился. Отпихнув его локтем, она направилась к маленькой дверце позади сцены.

Эдген устремился вдогонку.

— Куда собралась? — злобно прошипел он.

— Следующее выступление после третьего колокола тьмы, верно? — бросила Орика через плечо. — Я хочу передохнуть.

И ушла, оставив его кипеть от ярости. Задним числом она сообразила, что забыла лютню, но решила не возвращаться: слишком многое было поставлено на карту.

Кроданский стражник, стоявший у дверей, наблюдал за приближением Орики, явно размышляя, следует ли ее остановить. Все, кто находился в зале, видели ее выступление; все заметили, какое негодование выказал принц. Но стражник, вероятно, недостаточно знал оссианский, чтобы понять, о чем пела Орика, а приказа задерживать ее не поступило. Поэтому он посторонился, дав ей дорогу.

Орика оказалась в узком коридоре, которым пользовались только слуги; но те как раз в это время разводили гостей по обеденным залам, и на глаза Орике никто не попался. Она очень спешила: первый колокол тьмы прозвонит уже скоро, а ей еще предстоит добраться до своих товарищей.

«Моя лютня», — подумала она. Ей было грустно оставлять свою многолетнюю спутницу. Но сарды ценили вещи не слишком высоко. Значение имели только чувства. Лютню можно заменить новой, а вот жизнь товарищей ничем не заменишь.

Орику начало потряхивать. До нее постепенно доходило, какой безрассудный поступок она совершила. На сцене она не чувствовала боязни, но теперь в нее проник леденящий страх разоблачения. Опасность не воодушевляла Орику. Ее храбрость ограничивалась пределами искусства.

«Принн, Лохматая Лицедейка, одолжи мне свой дар скрытности. Позволь мне пройти незамеченной».

Не успела она вознести молитву, как заслышала за спиной торопливые шаги. Она свернула за угол, надеясь ускользнуть от преследователя, кем бы он ни был, но тот шагал не сбавляя скорости, почти перейдя на бег. Чтобы оторваться, ей тоже придется бежать, и это ее выдаст.

— Эй ты!

Она замерла. Это был Эдген. Он остановился на углу, тяжело дыша; волосы в беспорядке спадали ему на лицо.

— Мы еще не договорили, — заявил он.

— Мне нечего сказать тебе, Эдген, — отрезала Орика, хотя ее напугало выражение его лица. Он был не из тех людей, которые умеют внушать страх, да и телесной мощью не отличался, но в пустом коридоре наедине с его яростью Орике стало не по себе.

— Зато мне есть что тебе сказать, — произнес он, приближаясь. — И Эррелу, который тебя нанял!

— Я не знаю, кто это. — Она наморщила лоб и попятилась.

— Гнусная врунья! — выпалил Эдген. — Кому еще выгодно унизить меня, как не моему сопернику? Не он ли вывел из строя мою лютнистку?

Она понятия не имела, о ком он говорит, да и не слушала — среди накатывающих на нее волн страха его слова звучали бессвязным шумом. Он схватил Орику за запястье, и она хотела отвесить ему пощечину, но не осмелилась, опасаясь, что это лишь ухудшит ее положение.

— Ты понимаешь, какой урон нанесла мне своей песенкой? Как повредила моей репутации? — Он приблизился к ней вплотную, схватив за плечи, и Орика почувствовала запах его дыхания, пропитанного лавандой и злостью. — Счастье, что принц Оттико мало что понял. Если бы он сумел разобрать твои намеки, нас обоих уже вздернули бы!

— Отпусти меня, — только и смогла она выдавить. Совсем недавно Орика властвовала над целым залом, но Эдген в одночасье лишил ее отваги.

— Нет, ты пойдешь со мной! — вскричал он. — И объяснишься перед распорядителем празднеств. Будь я проклят, если всего лишусь из-за какой-то зеленоглазой шлюхи из гетто!

Она попыталась вырваться, но Эдген грубо притянул ее к себе.

— Отпусти госпожу, — раздался суровый голос.

Харод. Орика чуть не разрыдалась от радости.

— Я сказал, отпусти, — повторил Харод, обращаясь к замешкавшемуся Эдгену. И двинулся в его сторону. — Иначе будешь иметь дело со мной.

Перед лицом более сильного противника Эдген завертелся как уж на сковородке.

— Ты не понимаешь! Она самозванка. Ее подослали, чтобы меня погубить!

— Я понимаю одно: ты до сих пор ее не отпустил, а в третий раз я повторять не буду.

Эдген отдернул руку, словно обжегшись о горящую головню. Харод навис над ним, холодный, бесстрастный и грозный.

— Лучше тебе убраться, — посоветовал он, — пока я не подверг бесчестью нас обоих, хорошенько тебя поколотив.

Эдген замешкался, колеблясь между жаждой мщения и страхом перед Хародом. Харриец слегка раздул ноздри. Эдген дернулся и кинулся бежать по коридору.

Едва он скрылся за углом, Орика рухнула в объятия Харода и крепко прижалась к нему. Лишь быстрый стук сердца выдавал гнев и тревогу рыцаря, которые никак не отображались у него на лице.

— Он обидел тебя, госпожа?

— Нет, — ответила Орика. — Спасибо тебе. — Тут она расширила глаза и отпрянула, вспомнив об их задании. — Нам надо идти! Скорее!

На вершине Хаммерхольта раздался одинокий удар колокола, и его гулкий отзвук прокатился по коридорам.

— Первый колокол тьмы, — сказал Харод.

— Мы опаздываем! — в ужасе воскликнула Орика и кинулась бежать.