Пламенный клинок

ГЛАВА 43

— Папочка!

Не успел Клиссен войти, как Лиси и Джуна вылетели из коридора. Клиссен опустился на колени, и девочки со звонким смехом бросились к нему в объятия. Он поцеловал обеих и радостно улыбнулся:

— Какие вы стали большие! Скоро маму перерастете. — Тут в дверном проеме показался холеный белый кот с кислым выражением на морде, и Клиссен воскликнул: — Ага, Барон Огурчик! Иди сюда, старый тюфяк!

Кот благосклонно посмотрел на хозяина и побрел обратно.

— Барон Огурчик! Иди поздоровайся с папочкой! — потребовала Джуна с потешной строгостью четырехлетней девочки. Она уже собиралась притащить кота обратно, хочет он того или нет, но Клиссен ее остановил:

— Погоди, Джуна! Я привез подарки.

— Подарки! — Обе дочери с оглушительным визгом набросились на отца, повиснув у него на руках.

— Тише, девочки! — потребовал он. — Помните девиз Святейших? Можете повторить?

— Усердие. Умеренность. Господство, — произнесли малышки в один голос.

— Вот именно, умеренность, — подчеркнул Клиссен. — Храните спокойствие и подавляйте страсти.

— Да, папочка, — неохотно пробормотали дочери и заложили руки за спину, с трудом сдерживая нетерпение.

Клиссен запустил руку в дорожную сумку и достал двух кукол, купленных у кукольника на улице Королевской Дубравы, тонко сработанных и чрезвычайно дорогих. В глубине души он считал, что девочки четырех и шести лет не заметят разницы между произведением кукольного искусства и безделицей за пять децимов с Кандального рынка — а если и заметят, ничего страшного, — но Ванья не потерпела бы в доме дешевых игрушек. Она говорила, что они придадут дому безвкусный вид.

Девочки выхватили кукол у отца из рук, не веря собственному счастью.

— Моя — принцесса Соррель! — объявила Лиси.

— Нет, принцесса Соррель — моя! — возразила Джуна.

— Они обе могут быть принцессами, — успокоил дочерей Клиссен, и для своеобразной детской логики такое решение оказалось вполне приемлемым. — Что надо говорить, когда получаешь подарок?

— Спасибо, папочка! — вразнобой выкрикнули девочки.

Заметив в конце коридора жену, Клиссен поднялся. Когда их взгляды встретились, на мгновение он лишился сил от восхищения.

Ванья была высокого роста, выше мужа, с серо-голубыми глазами, львиной гривой белокурых волос и безупречным лицом; казалось, она вылеплена самим Вышним, и не из бренной плоти, а из некоего божественного материала. Клиссен не мог похвастаться творческой жилкой, но Ванья заставляла его поверить в поэзию.

— Мариус, — сказала она. — Муж мой.

Они соприкоснулись губами — слишком быстро, чтобы возместить многомесячную разлуку. Клиссен ощутил восторг вперемешку с разочарованием; ему всегда хотелось большего.

— Для тебя я тоже припас подарок. — Поправив очки, он снова запустил руку в сумку и вытащил маленький, обтянутый кожей футляр. Глаза жены вспыхнули, едва она увидела филигранную эмблему Аксуса и Трейна, ее любимых ювелиров.

— Мариус, какой ты внимательный, — произнесла она и открыла коробку изящными ухоженными пальцами, а потом выдохнула, вынимая из футляра ожерелье: — Какая красота!

Клиссен не сумел сдержать удовольствия и усмехнулся.

— Бриллианты из…

— Хелики, я вижу, — прошептала Ванья. Он дивился почти сверхъестественной способности жены с одного взгляда опознавать происхождение драгоценных камней. Сначала он выбрал сапфиры, которые сияли ярче, больше подходили под цвет ее глаз и стоили значительно дешевле. Нынешнее ожерелье выглядело просто и незатейливо, с виду мало отличаясь от тех, что десятикратно уступали ему в цене. Но Клиссен давно научился не доверять собственным суждениям в вопросах моды и мудро обратился за советом к жене ювелира.

— Изумительно, любовь моя, — сказала Ванья, примерив ожерелье, и поцеловала Клиссена, теперь уже более страстно, отчего он покраснел.

— Фу-фу-фу! — взвизгнула Лиси. Супруги отпрянули друг от друга и увидели, что девочки таращатся на них и хихикают, позабыв про кукол.

— Смеетесь над отцом? — с шутливой угрозой спросил Клиссен. И устремился на них, выставив руки вперед и изогнув пальцы наподобие когтей. — Идите сюда, озорницы!

Девочки завизжали и бросились прочь, а Клиссен с жутким рыком пустился вдогонку.

Уложив дочерей в постель и рассказав им сказку на ночь, он поужинал вдвоем с Ваньей. Марла, домоправительница, накрыла им настоящий кроданский стол: свиная грудинка в кислом яблочном соусе, картошка с маслом, капуста на пару, печеная репа, а в придачу крепкое красное вино с родины. Пламя свечей сверкало на стеклянных бокалах, вспыхивало искрами на серебряных приборах и новом ожерелье Ваньи.

Над столом висел портрет императора и его единственного сына. Кельсинг Четвертый — лысый, одетый по-будничному, с косматой бородой — положил руку на плечо принца Оттико. Наследник выглядел лет на четырнадцать, короткие кудрявые волосы были черными, как отцовская борода, бесцветные глаза смотрели с высокомерием и надменностью прирожденного правителя. Над портретом висел железный символ Святейших: клинок, лежащий вниз острием на раскрытой книге.

Император и Святейшие, два столпа кроданского общества. Эти изображения напоминали Клиссену о том, за что он борется.

Когда-то Крода была слабой страной, варвары окружали ее со всех сторон, соседи грозили нападением. Озак и Брунландия, земли предков, отпали от кроданцев, не сумевших противостоять тамошним освободительным движениям. Потом явились Томас и Товен: красноречивый проповедник и молодой воитель. Они принесли с собой слово Вышнего, и люди вняли им, ибо древние Воплощения исчерпали свою милость. Томас и Товен предстали перед императором Степпеном Третьим и убедили его в своей правоте. Он объявил их вестниками истинного бога, поставил вне закона прочие религии и оказал поддержку последователям Томаса и Товена, Святейшим, которые сумели распространить учение по всей стране, привив народу любовь к дисциплине и воинским порядкам.

Крода никогда не оглядывалась в прошлое. В течение двух веков она вернула прежние земли, присоединила Эстрию и захватила Оссию. Даже могучая Харрия предпочла заключить с кроданцами союз, а не вступать в противостояние, и Клиссен не сомневался, что когда-нибудь она тоже падет.

Крода — избранная страна, и божественное соизволение назначило ей властвовать над слабыми соседями.

— Как проходят поиски беглеца? — спросила Ванья. Ела она немного, заботясь о фигуре.

— Рано или поздно я его поймаю, — ответил Клиссен. — Дважды он ускользнул от меня, но только благодаря везению, а удача — плохая союзница. В третий раз он не спасется.

— Подозрительно, что столь опасный преступник направляется в Моргенхольм накануне бракосочетания принца, — заметила жена.

— Согласен. Он явно замыслил какую-то гнусность, хотя я сомневаюсь, что он способен ее осуществить. Люди, которых мы схватили в Солт-Форке, поведали, что это за «мятежники». Сброд, разбойничья шайка. Оссиане неспособны надолго объединиться. — Он поправил очки. — Впрочем, один злонамеренный отщепенец может причинить много вреда, если дать ему возможность. Не бойся, я поймаю его раньше, чем прозвенит свадебный колокол.

— Если Харт не пустит насмарку твои усилия, — недовольно произнесла Ванья.

— Он присмирел после Ракен-Лока, когда я поставил его на место.

— Хорошо. — Она одобрительно кивнула. Ей нравилось, когда супруг действовал твердо, по-начальственному.

Он задумчиво прожевал кусок грудинки.

— По правде говоря, я уже сомневаюсь, что он пытается мне навредить. Поначалу я был уверен, что его подослал главнокомандующий Госсен, но в последнее время я пришел к мысли, что правда гораздо проще. Думаю, он просто головорез, которому нравится творить зверства под личиной правосудия.

Ванья со звоном отложила нож и вилку.

— Не позволяй себя дурачить! — строго промолвила она. — Главнокомандующий тебе завидует, да и все остальные тоже. Будь их воля, все высокие должности заняли бы люди вроде Харта. Да, они могут сколько угодно распинаться о величии Оссии, пытаясь произвести впечатление на мир, но они напрочь лишены тонкого ума, благодаря которому мы и стали великими! Им страшно видеть человека, наделенного способностями и достигающего чинов посредством трудолюбия и острого ума. Будь бдителен, Мариус. Будь беспощаден. Должность главнокомандующего — твоя по праву.

— Осторожнее, Ванья, следи за словами. В конце концов, я старший охранитель Железной Длани, — сказал он и тут же улыбнулся, показывая, что шутит. Слова жены ему польстили, хоть он и понимал, что она лишь вторит его жалобам, которые слышала многократно. Ну и пусть. Главное, она поддерживает его во всем, и это делает его сильнее.

— Сейчас старший охранитель, но скоро — главнокомандующий. А потом…

— А потом обратно в Кроду, — сказал он. Рано или поздно все разговоры с женой принимали такой оборот. — Обратно в Фальконс-Рич, как можно скорее, моя любовь. К этой стране я привязан не больше твоего.

Ванья вздохнула и снова взяла столовые приборы.

— Я так тоскую по дому, — пожаловалась она, отрезая тонкий кусочек репы. — Балы, театры, выходы в свет, изысканные ужины. Оссия во всех отношениях отстает лет на десять. А общество! Одни и те же лица, снова и снова. Если мне придется еще раз присутствовать на приеме у Данера…

— Все не так безнадежно, — напомнил ей Клиссен. — Я изо всех сил стараюсь ускорить наше возвращение, хотя…

— Я даже не могу пригласить подруг! Мариус, ты не представляешь, как мне одиноко, когда тебя нет рядом!

— Не можешь? Почему? — спросил он и сразу об этом пожалел.

— В такую затрапезную гостиную? Бледно-голубых стен уже ни у кого нет! Кресла совсем износились. Диваны и шторы тоже давно вышли из моды. Нужно переделать всю гостиную, прежде чем я осмелюсь кого-нибудь сюда пустить.

— Когда я стану главнокомандующим…

— До этого, может быть, еще месяцы! Чем мне себя занять, пока ты разыскиваешь врагов империи? Я не могу ходить по балам без мужа. Предлагаешь сидеть тут, точно в темнице?

Он хотел возразить, что вокруг множество развлечений, множество людей, которым можно нанести визит, множество мест, куда ложно сходить. Хотел напомнить, что она редко сидит тут, даже когда дома он сам, — вечно выбирается на какой-нибудь светский прием, выгулять новые туфли, шляпку или платье. Но промолчал. Он знал, что возражать бесполезно.

Скорее всего, с семьей он пробудет не больше недели, и ему хотелось провести это время без ссор. Если уступить жене, она будет покладиста, заботлива и старательна в постели. Если возражать, то до самого отъезда придется сносить ее холодность.

— Гостиную обставит Керин! — предупредила Ванья, почувствовав, что он дал слабину. — Я доверяю только его вкусу.

— Керин? Опять? — вяло попытался возразить Клиссен.

— Он лучше всех, — заявила Ванья.

«И дороже всех. Мстительница побери этого хлыща! Похоже, за последние годы в его карманы перешла половина моих сбережений».

— Хорошо, — сказал старший охранитель, мысленно подсчитывая расходы. — Керин так Керин. — Он совсем было понурился, но тут жена перегнулась через стол и поцеловала его.

— Спасибо, Мариус. Ты такой щедрый, такой добрый. Я так счастлива с тобой!

— Твое счастье — мое заветное желание, — искренне ответил он. Ванья снова поцеловала его, и после этого деньги значили уже не так много.

После ужина Клиссен поднялся в свой кабинет на верхнем этаже. Вышел на узкий балкон с коваными перилами. На одном краю его стояло кресло, на другом — телескоп на треноге.

Клиссен со вздохом сел, зажав между пальцами дымящуюся карагуанскую сигару. Затянулся, смакуя горячий травянистый дым и выдохнул сквозь ноздри густое облако. За это удовольствие он расплатится болью в животе поутру — сигары раздражали его чувствительный желудок, — но сегодня он чувствовал себя беспечно.

Внизу раскинулся город. Дом Клиссена стоял на Южных Высотах, и отсюда ему было видно все пространство от холма до реки, среди пустоты кружевным узором мерцали огни Государева острова. Ночь была безлунная, но от города исходило мягкое желтоватое свечение. Вдалеке, на востоке, темными гребнями выделялись Кошачьи Когти.

На балкон неторопливо вышел Барон Огурчик. Вскочил Клиссену на колени и свернулся калачиком. Клиссен рассеянно почесал у него за ухом, затянулся сигарой и взглянул на звезды. Вот Висельник, вот Лангуст, вот Самоцветная Тропа, яркое пятно в ночи, которое оссиане называют Джохиной Рекой. Местные считают, будто каждая звезда представляет собой блещущую частицу неведомого бога-творца, распавшегося на миллион кусочков, чтобы даровать свет и жизнь пустой бездне, а девять граней его сущности — Девять Воплощений — остались надзирать за мирозданием. Но Клиссен знал правду. Отец показал ему в небе руку Вышнего, невероятно сложный, но безупречно упорядоченный танец вселенной. Вечер за вечером они выходили в родительский садик и смотрели на звезды через тот самый телескоп, который теперь стоял на балконе. Клиссен, напрочь лишенный воображения, все же находил нечто чудесное в этих холодных, далеких огнях.

«Если бы ты увидел меня сейчас, отец. Если бы ты был жив и узнал, какие у тебя прелестные внучки, какая жена досталась твоему сыну. Маленькому уродцу Мариусу, которого высмеивали девчонки и задирали мальчишки. Теперь его никто не высмеет».

Сказать по правде, до встречи с Ваньей женщины занимали его мало, казались недоступными. От внимания Клиссена не укрылось, что по мере его продвижения по службе дамы проявляют к нему все больший интерес, но к тому времени он научился обходиться без них. Лишь когда его обошли очередным повышением, женщины внезапно приобрели важность.

— Империи больше по нраву женатые люди, — сказал ему один сослуживец. — А ты сторонишься женского общества. Это наводит на подозрения.

В Кроданской империи навлекать на себя подозрения было опасно. Поэтому Клиссен напросился вместе с этим сослуживцем на бал, намекнув (разумеется, тонко), что открыт для новых знакомств.

В первые часы на балу его терзала мучительная неловкость. Клиссен не владел искусством светской беседы и не умел танцевать. Когда он стоял у стены и вливал в себя вино, чтобы скрыть стеснение, к нему приблизилась женщина, привлекательнее которой он еще не видел. Она заговорила с ним как с равным, а не с жалким уродцем, недостойным ее внимания. Он робко пошутил, и она с готовностью засмеялась. Они проговорили весь вечер, и по пути домой голова у Клиссена шла кругом. Спустя полгода они поженились.

До Ваньи он никем не дорожил, был равнодушен к роскоши, заботился только о собственном положении и об исполнении долга перед империей. Но все изменилось. Ванья стала его страстью и со временем родила ему двух дочерей, ради которых он с готовностью отдал бы жизнь.

«То, что нам дорого, делает нас слабее», — подумал он.

Жену Киля не пришлось долго уговаривать. Любовь к сыну пересилила остатки привязанности к непутевому супругу. Клиссен уверил Мариеллу, что им с мальчиком ничто не грозит, но только если она не будет запираться.

Объятая ужасом, она охотно бросилась помогать и рассказала все, что знала о товарищах Киля и об их передвижениях. Сообщила название таверны — «Горелый медведь», — куда муж попросил ее послать письмо.

— Вот и отправь весточку, — велел ей Клиссен.

— Что же мне говорить? — растерялась она.

— Правду, — сказал Клиссен.

Она не умела ни читать, ни писать, поэтому он продиктовал писцу послание от ее имени. Оно уже дожидалось Киля в «Горелом медведе», а вместе с ним — дюжина Железных Стражей. Ловушка разверзлась. Оставалось только захлопнуть ее.

— Любимый?

В дверях стояла Ванья, изгибы ее тела облегала шелковая ночная сорочка.

— Пойдем спать? — кротко спросила она.

Барон Огурчик спрыгнул на пол, а Клиссен поднялся и вышел с балкона в кабинет, мимоходом затушив сигару в пепельнице, стоявшей на столе.

— Но сначала прими ванну и почисти зубы, — велела Ванья. — Не выношу, когда от тебя несет куревом.

«То, что нам дорого, делает нас слабее, — подумал старший охранитель. — Но тот, кому ничто не дорого, по сути и не живет».