Пламенный клинок

ГЛАВА 11

«Ненавижу его».

Кейд тщательно взвесил эту мысль. Отец говаривал, что у плохого столяра всегда рубанок виноват. Это значило: не перекладывай ответственность на другого. Арен ведь не просил о помощи. Никто не заставлял Кейда вставать на пути у того кроданского солдата.

Но, Девятеро, как он хотел повернуть время вспять!

Едва забрезжило утро, узников согнали во двор; в животе у них бурчало, а головы чесались от вшей и грязи. Стражники выстроились в ряд с мечами наголо. На помосте вдоль частокола стояли лучники со стрелами на тетивах. В дальнем конце двора возвышался деревянный столб, покрытый застарелой кровью и глубокими царапинами. К нему был привязан Дегган — тот самый, что продал передние зубы кукольному мастеру, а вырученные деньги проиграл. Он исступленно лепетал молитву Сарле, Красноокой Отроковице, Повелительнице Червей. Кейд подумал, что полезнее было бы воззвать к Оггу, Воплощению Зверей: возможно, Огг сумел бы усмирить двух истекающих слюной костоголовых псов, которые рвались с поводка, отчаянно силясь дотянуться до жертвы.

Капитан Хассан прохаживался взад-вперед перед строем стражников, обращаясь к заключенным с речью. Это был крупный человек с густыми темными бровями и слишком близко посаженными глазами, придававшими ему простоватый вид. Голос у него был высокий и визгливый, совсем такой, как вчера изобразил Кейд. Неудивительно, что капитан постоянно злился — с таким-то голосом.

— Правила! — кричал он, шагая туда-обратно. — У нас тут есть правила, и вполне четкие! Только правила отличают вас от животных!

По-оссиански он изъяснялся бегло, несмотря на скверное произношение: в его выговоре постоянно проскакивали гортанные звуки, которыми щедро сыпали кроданцы. Кейд так и не понял, за что Арен любит этот язык. Оссианские слова порхали пташками, а кроданская речь звучала грубо и жестко, будто ее вбивали в уши кулаком, облаченным в кольчужную рукавицу.

— Но правила ничего не значат, если их не подкреплять делами, — продолжал Хассан. — Этот человек нарушил правила. Подкупил сельчанина, чтобы тот помог ему бежать! К несчастью для него, сельчанин оказался верным слугой империи.

«То бишь пособником», — с отвращением подумал Кейд. Такие готовы с потрохами выдать собрата-оссианина из страха, что в преступлении уличат их самих. Отец говорил, что иногда Железная Длань таким способом заманивает людей, отлавливая при помощи оссиан их же соплеменников: сначала подбить на что-нибудь незаконное, а потом схватить. Не знаешь, кому и верить в нынешние времена. Вот как наладили дело квадратноголовые.

Он перестал прислушиваться к разглагольствованиям Хассана. Все это он и так знает: «Разве можно доверять оссианам, они ведь не соблюдают правил. Если на них действует только наказание, их и будут наказывать». Капитан будто говорил с непослушными детьми. Будто сам был лучше во сто крат.

Кейду все это опостылело.

«Ненавижу его».

Но нет. Ненавидеть не получалось. Арен много лет был его другом. Конечно, они пререкались, несколько раз даже ссорились, но, как водится у мальчишек, к утру размолвки забывались, так что даже извиняться не приходилось. Арен всегда оставался верным и честным, лучше и не пожелаешь. Кейду просто нужно было кого-нибудь обвинить в своих несчастьях, иначе пришлось бы обвинить себя самого.

Какое безумие заставило его встать на пути у того кроданского солдата? На что он надеялся?

В первые жуткие дни заточения он много размышлял над этим вопросом, но ответа так и не нашел. Может, у него помутился разум. Может, ему надоел кроданский гнет, надоело подчиняться. А может, он боялся потерять Арена — единственного человека в его серой жизни, который поднялся над обыденностью, который, подобно самому Кейду, грезил о приключениях за пределами Шол-Пойнта.

А может, дело лишь в том, что Арен — его друг, а за друзей надо заступаться, чем бы это ни грозило.

«Ну полюбуйся, куда тебя занесло».

Начальник лагеря Крент стоял на безопасном расстоянии от псов; его брюхо обтягивал черный мундир, а плечи покрывала накидка из медвежьей шкуры. Вид у него вечно был самодовольный, на губах играла полуулыбка, будто после сытного застолья. За казнью он наблюдал с таким же благодушием, с каким воссылал молитвы Вышнему в фестендей или собирал узников, чтобы объявить об очередных достижениях империи.

— Из лагеря бежать невозможно! — продолжал Хассан. — За этими стенами вы встретите холодный прием. Селяне не станут вам помогать. Дорога постоянно патрулируется. Вокруг нас горы и леса, так что вас добьют непогода и голод, даже если вы улизнете от наших собачек. — Он махнул рукой в сторону костоголовых псов, как будто кто-то мог их не заметить. Двое дюжих укротителей тянули зверюг за поводки, а те щерились и огрызались. Плотно сложенные, плоскомордые, клыкастые; шерсть на всем теле и вокруг глаз черная и короткая, только на голове белая, словно маска в виде черепа, благодаря чему звери и получили свое название. Кроданские костоголовые псы были настоящими охотниками на людей, взращенными для убийства. Говорили, что у них особое чутье на оссианскую кровь, но Кейд в этом сомневался. Оссиане и кроданцы веками жили по соседству и давно перемешались. Несмотря на разрыв в языках и верованиях, единственная настоящая разница между двумя народами состояла в том, что оссиане в основном были темноволосыми, с карими или зелеными глазами, а кроданцы — белокурыми и голубоглазыми. Но даже так различать их было трудновато, если отбросить одежду, язык и манеры. Темноволосый Арен умел выдавать себя за кроданца, поскольку отлично знал их ухватки, а белобрысый Кейд оставался насквозь оссианином. Кроданцы изображали из себя отдельную породу людей, но по сути были точно такими же. Скорее всего, псов просто приучили нападать на всякого, кто одет как узник.

Дегган скулил и молился вслух, от страха с трудом подбирая слова. Кейд бесстрастно наблюдал за его мучениями. Кому какое дело до его смерти? У Кейда свои заботы. Ему никогда больше не увидать родителей, а по матушке он тоскует ужасно. Друзья, наверное, уже позабыли его. Когда-то он сетовал, что житье в Шол-Пойнте — сущее заточение, клял отцовскую мастерскую. Много бы он отдал теперь, чтобы все это вернуть.

Просыпаясь поутру, Кейд не сразу вспоминал, где находится. На мгновение ему казалось, будто он опять дома, в своей постели, снизу доносятся ароматы свежеприготовленного завтрака, а взошедшее над побережьем солнце светит сквозь занавески. А потом действительность обрушивалась на него; он понимал, что его ожидает рудник, и мечтал умереть. Порой ему казалось, что можно довести себя до смерти одной только силой воли, но, несмотря на усталость, он все равно продолжал жить. Оставался только изнурительный труд, которому не было конца.

— Сарла, Повелительница Червей, смилуйся надо мной!

Дегган взывал к Воплощениям, но не к своим тюремщикам. Он понимал, чего от них ждать. Хассан с притворным сочувствием убеждал несчастного, что тот сам навлек на себя беду. Крент с добродушным безразличием словно произносил застольную речь, а не возвещал о мучительной расправе над человеческим существом. Кейд даже не знал, что хуже.

«Вот оно, кроданское правосудие. Ты видишь, Арен?»

Разумеется, Арен видел. И, вероятно, придумал какое-нибудь гнусное оправдание предстоящему кровопролитию — дескать, оссиане нуждаются в дисциплине и без показательных примеров не обойтись. Раньше, на родине, Кейд умел пропускать подобные рассуждения мимо ушей, но теперь они сделались невыносимыми. Возможно, Арен не способен усвоить, что в случившемся повинны квадратноголовые, зато Кейд вполне способен, хотя от этого ему не легче.

«Я буду о тебе заботиться», — сказал Арен; но Кейд не хотел такой заботы. Он устал от бесконечных подбадриваний со стороны друга; его злило, с каким упрямством тот стремится в будущее, таща за собой Кейда. Каждый подарок Арена был маленьким воздаянием, одним из камешков, призванных засыпать бездонную яму его вины. Напоминанием, что они уже не те неразлучные друзья, которые носились как угорелые по каменным закоулкам Шол-Пойнта, сражались с драккенами и ограми, штурмовали воображаемые крепости и заигрывали с местными девчонками.

Кейд смутно ощущал, что стал для друга искуплением. Арен жаждал его спасти. Но отсюда пути не было, и Кейд это понимал.

По знаку Хассана спустили псов, и молитвы Деггана превратились в вопли. Кейд наблюдал, как зверюги делают свое дело, но все это как будто происходило где-то далеко, с кем-то незнакомым, и он ничего не чувствовал.

После казни пришло время завтрака. Никто из узников не собирался отказываться от еды даже после увиденного.

Они выстроились четырьмя рядами во дворе и гуськом двинулись в сторону поварни, где на длинном столе были расставлены чаны с похлебкой и корзины с хлебом. Когда время или пища заканчивались, узников отправляли на рудник. Казнь чересчур затянулась, а кроданцы ревностно следовали распорядку, поэтому узники подталкивали и понукали стоявших впереди, чтобы те поторапливались. Когда раздастся следующий удар колокола, те, кто не успеет получить свою долю, останутся голодными. Во время завтрака имело смысл влезть поближе к началу очереди.

У Арена крутило все нутро, и не только от голода. Он клокотал от гнева. Хотя кости ломило от усталости, ночью он почти не спал — слишком злился. Ему хотелось дать выход раздражению, но случая не представилось, и злоба клокотала внутри, распаляя мысли.

Кейд сделал ему слишком больно. Арен и не думал, что слова способны так уязвить. Друзья и раньше обменивались колкостями, но в последней фразе Кейда было столько яда, что она разъедала душу. Арена будто предали.

Отец погиб, любовь к Соре оказалась мнимой. У него оставался лишь. Кейд, которому хватило отваги пойти против Железной Длани, защищая друга. То была бескорыстная преданность — качество, обладать которым мечтал сам Арен; самопожертвование, о котором слагают легенды. Самый геройский поступок, который только можно представить. Арен надеялся так или иначе отплатить Кейду, поддержать друга в это страшное время, стать для него опорой, когда потребуется. Но Кейд его отверг.

Когда подошла очередь Арена, оказалось, что обслуживает его Таг. Поваренок оделил юношу кривой ухмылкой, щедрой порцией похлебки и ломтем хлеба, одним из самых больших. Стало быть, сигары ему понравились. Возможно, так он выражал благодарность или же извинялся за обман с сырными рулетиками.

Узник, стоявший следом за Ареном, ткнул его в спину, поэтому, взяв свою миску и ломоть хлеба, он поспешил прочь со двора. Завтракать на открытом воздухе было бы опрометчиво, ведь еду мог отнять кто-нибудь поздоровее, а у Арена этим утром хватало забот и помимо голода. Оставшиеся сигары по-прежнему лежали в кармане фуфайки. Ночью не нашлось времени их перепрятать, а ведь только глупцы хранят заначку в бараке, который обшаривают и стражники, и нечистые на руку узники. Таскать сигары с собой было опасно, ведь если его поймают с ними, то нещадно побьют. Стало быть, надо укрыть их в надежном тайнике, да побыстрее.

На примете у него имелось нужное местечко: углубление от выпавшего кирпича в фундаменте мастерской. Арен случайно обнаружил его несколько дней назад; оно кишело пауками и давно никем не использовалось. Того, кто соорудил тайник, вероятно, уже не было в живых. Арен намеревался спрятать сигары туда перед завтраком, но из-за казни Деггана все сорвалось.

Южные ворота были открыты, и через мост в лагерь следовали несколько запряженных лошадьми повозок, сопровождаемых парой десятков пеших оссианских крестьян. То были уборщики, слуги и почтовые посыльные, столяры и мясники, и все они направлялись на стражническую половину, где в относительном довольстве жили кроданцы. По пути заключенные миновали еще висевшую на столбе кровавую груду растерзанной плоти, которая когда-то была Дегганом. Немногие отважились взглянуть на нее, но и те быстро отвели взгляд.

Покидая двор, Арен заметил Рафу, стоявшего у ворот, где досматривали повозки. Пирату не было нужды выстаивать очередь за завтраком: у него имелись иные источники пищи, притом гораздо лучшей. Арен внимательно наблюдал, как повозка приблизилась к воротам, и Рафа переглянулся с кроданским стражником, несшим дежурство. Стражник бегло досмотрел повозку и пропустил ее внутрь. Возница, явно замешанный в игре, проехал мимо, не удостоив взглядом ни стражника, ни пирата.

Ходили слухи, будто на воле у Рафы осталась уйма денег, еще с прежних времен: однажды он якобы захватил галеон под флагом Барической лиги, битком набитый золотом, которого хватило бы сделать богачами десятерых. Теперь дружки Рафы кое-кому давали на лапу, а сам он тайком получал поблажки и сманил на свою сторону нескольких стражников. Если другой узник хотел что-нибудь раздобыть, на помощь приходил Рафа. За определенную плату.

Арен нахмурился при мысли о происшествии, свидетелем которому только что стал. Оссиане считались по природе безвольными, склонными к продажности и непригодными для ответственных должностей. Кроданцы же вели строгий учет, наказывали за злоупотребления и прибегали к механизмам сдержек и противовесов, стремясь обеспечить честность чиновников. И все же именно кроданские стражники за мзду закрывали глаза на явную контрабанду. Возможно, их порядки были не столь уж безупречны.

Эта мысль показалась Арену кощунственной. По поступкам нескольких низменных людишек нельзя судить обо всей империи. Такие сомнения — происки Мстительницы, врагини Вышнего, вестницы хаоса.

«Кроданцы отняли у тебя все, а ты по-прежнему души в них не чаешь».

Ему вспомнилось озлобленное лицо Кейда, когда тот лежал в темноте на койке и цедил обидные слова. «Души в них не чаешь». Да, Арен восхищался кроданцами. Он не мог так легко переменить мировосприятие. Он вырос в окружении кроданцев, говорил на их языке, учил их историю. Некоторые из них, вроде нянюшки Альсы и Соры, были ему очень дороги. Оссиане жили в порабощенной стране; такова действительность. Но лучше Арен свыкнется с ней, чем застрянет в прошлом, блуждая среди заброшенных развалин и цепляясь за древние обычаи и устаревшие понятия. Оссия уже не та, что была во времена их дедов. Воплощения ослабли и порядок пришел на смену хаосу. Арен не понимал, зачем отвергать прилежание, дисциплину и знания лишь потому, что их насаждают чужеземцы. Это напоминает судорожные отбрыкивания невежды, боящегося перемен.

Если послушать Кейда, для ненависти достаточно того, что кроданцы убили Рэндилла. Но Арен не мог с этим согласиться. Да, отца заколол кроданец, но у него не оставалось выбора. Ведь Рэндилл первым напал на солдат.

«Почему ты сопротивлялся, отец? Почему просто не покорился? Судья признал бы тебя невиновным. И ничего не случилось бы».

Нет. Ничего не случилось бы, если бы он сам прислушался к предупреждению Харальда и оставил Сору в покое.

Арен стряхнул с себя задумчивость. Рассуждать некогда. Если он поторопится, то успеет припрятать сигары и съесть завтрак, прежде чем колокол возвестит узникам, что пора отправляться на рудник. С миской стынущей похлебки в одной руке и ломтем хлеба в другой он поспешил в сторону мастерской. От щедрот Тага миска была наполнена почти до ободка, и Арену пришлось сосредоточиться, чтобы не расплескать похлебку, поэтому он не заметил, как наперерез ему из-за барака вышел человек. Два тела столкнулись, руки и ноги на мгновение сплелись, и Арен шлепнулся на спину. Миски перевернулась, хлеб упал в грязь. Узник, в которого врезался юноша, едва шелохнулся. Сердце у Арена упало, когда он увидел, кто перед ним.

— Граб тебя искал, — сказал тот.

Был он коренастый и нескладный, с крупным приплюснутым носом, широким лбом и угрюмой разбойничьей мордой. Татуировки расползались по бритому черепу и левой половине лица вниз по шее до самой груди, а также покрывали левую руку до кончиков пальцев. Арен мог только догадываться, сколько чернил на них изведено. То была работа настоящего мастера, затейливое переплетение чужеземных иероглифов и стилизованных картинок, выписанных до мельчайших подробностей и струящихся по коже извилистыми потоками. Единственным чужеродным пятном была черная дуга, тянущаяся от щеки до щеки через нижние веки и переносицу. Аляповатая и неряшливая, она настолько не вязалась с художествами на левой половине лица, словно ее добавила другая рука.

По рождению Граб был скарлом, выходцем из студеного края к северо-востоку от Пламении, за Барическим морем. Задира и грубиян, он с первого же дня невзлюбил Арена.

— Вижу, парень из поварни курит сигары, — произнес он на ломаном оссианском. — Граб любит сигары. Парень из поварни говорит, они от тебя, Паршивец. — У Граба для каждого находилось прозвище. — Где ты взял сигары?

Вот и объяснилась неожиданная щедрость Тага: он извинялся за невольное предательство. Но что Арену в извинениях, когда его завтрак растекся по грязи.

— Нашел, — ответил Арен, приподнимаясь на локтях.

— Нашел. А куда дел?

— Обменял.

Арен хотел было встать, но Граб надавил башмаком ему на грудь и пихнул обратно. Побагровев, тяжело дыша и кипя от бессильной ярости, юноша уставился на обидчика.

Тот закатал рукав и толстым пальцем указал на покрытое татуировками предплечье.

— Видишь? Это значит, что в одном сражении Граб убил пятнадцать человек. Выручил раненого товарища. — Палец передвинулся на другое скопление значков. — Видишь? Это значит, что на леднике на Граба напал снежный медведь. Снежный медведь очень огорчился, когда Граб наделал из него вкусных отбивных.

Арен хотел подняться и дать сдачи, но Граб повалил его опять. Скарл был намного сильнее, поскольку работал могильщиком, снимал с мертвецов одежду и обменивал на еду. Напрягался он мало, а питался хорошо.

— От Граба правды не скроешь, да? Граб великий воин. И задницу Граб вытирает чище, чем ты.

По лицу Арена разлилась презрительная усмешка.

— Наброситься на того, кто весит вдвое меньше, ради каких-то старых сигар? Ты и впрямь великий во…

Граб пнул его прямо в лицо. Арен в последний момент успел отклониться, поэтому пинок пришелся по касательной, но все равно челюсть хрустнула, а из глаз посыпались искры.

Арен сплюнул кровь.

— Нет у меня никаких сигар, — пробормотал он.

— Это правда, — сказал Граб и выставил вперед зажатые в горсти сигары. — Никаких.

Арен вытаращил глаза и проверил карман фуфайки. Сигар не было.

Скарл ощерил кривые зубы и потряс своей добычей.

— Видишь? — продолжал он. — Говорят, Граб — отличный карманник. — Он изо всех сил пнул Арена в живот, так что у того перехватило дыхание. — Это за то, что отпирался, Паршивец. Скоро увидимся.

Арен еще корчился в грязи, глотая воздух, когда отдаленный колокол возвестил начало нового дня, полного бессмысленной изнурительной работы. Превозмогая боль, весь избитый, Арен кое-как оторвался от земли и снова поднялся на ноги. Половина лица, по ощущениям, раздулась до огромных размеров, голова стала невесомой, один глаз заплыл, а спина окоченела и набрякла грязью. Обхватив руками ноющие ребра, юноша поплелся в сторону двора.

Выжить. Единственная задача на сегодня. Просто выжить.