Триумф королевы, или Замуж за палача (СИ)

Глава 18. Сюзанна

— С добрым утром, дорогая.

Я вздрогнула и, сонно потирая глаза, уставилась на увесистую папку, лежащую поверх одеяла. Из окна лился бледный утренний свет, не самые лучшие условия для чтения, если честно. Может, для мэтра работать на рассвете — привычное дело, но мне перенимать эту традицию совершенно не хотелось, особенно, учитывая очередное бессмысленное ожидание, затянувшееся за полночь.

— Что это?

— Протоколы допросов. Ты же хотела знать подробности о заговоре.

— Не в такое же время.

Сонный дурман еще окончательно не растаял, и, боюсь, мои слова прозвучали не особо вежливо, однако Максимилиан и бровью не повел. Напротив, наградил меня насмешливым взглядом, ожидая продолжения разговора. Я подтянулась и села в постели, покосилась на документы. Былая решимость углубиться в расследование растаяла, стоило мне заподозрить, как именно получена каждая страница этих протоколов. Спина привычно заныла, я инстинктивно обхватила себя руками, пытаясь подавить дрожь. Штрогге истолковал этот жест по-своему:

— Сильно болит?

Он присел рядом на край кровати и по-хозяйски потянул с моего плеча ночную рубашку. Я придержала распустившиеся тесемки ворота, попыталась отползти. Снова оказаться перед ним полуголой не хотелось до безумия.

— Я просто посмотрю, — он остановился, заметив мой испуг.

— Не надо.

— Надо.

Мэтр приобнял меня за плечи, развернул к себе спиной, пресекая споры. Мне осталось только приподнять волосы и терпеливо ждать. Справедливости ради следовало заметить, что мазь, которую Жеони втирала в мою кожу по два раза в день, травяные отвары Лилли и целительное тепло сделали своё дело: за неделю, минувшую с нашей свадьбы, я ожила, набралась сил и чувствовала себя если не здоровой, то точно выздоравливающей.

Пальцы мужа осторожно коснулись сперва моих плеч, затем спины, двинулись вниз, мягко очерчивая шрамы. Я прикусила губы, борясь с нахлынувшими воспоминаниями, но с удивлением поняла, что ничего пугающего не происходит. Штрогге не собирался причинять мне боль, не касался там, где это не было необходимым, его дыхание оставалось ровным и спокойным: просто осмотр, просто стремление помочь. Мое паническое желание забиться в угол и не дать к себе притронуться сменилось обычной настороженностью.

— Ну что, буду жить? — пошутила неловко, прижимая к себе одной рукой скомканную ткань. Увы, тонкое белое полотно не могло скрыть ни темных ореолов, ни наметившихся округлостей груди.

— Целиком и полностью зависит от тебя самой, шрамы тут роли не играют, — он перехватил моё запястье, точно угадав намерение прикрыться. — Нет. Не одевайся пока.

Штрогге встал, взял на столике баночку с лекарством и вернулся к кровати.

— О боги, не нужно. Жеони справится.

— Жеони занята сборами: готовится к празднику, накрывает на стол, собирает корзину для пожертвований и хочет успеть на службу.

— Тогда я сама.

— Сиди смирно, — в его тоне послышалась откровенная насмешка. — Нашла, с кем спорить.

От его рук, а может, от ощущения прохладной мази, по спине побежали мурашки. Максимиллиан не просто наносил лекарство, сильными, уверенными движениями он массировал мышцы, растирал ноющие плечи, разогревая кровь и прогоняя остатки сна. Я тихонько вздохнула: не смотря ни на что, тело радовалось заботе и приливу сил.

— Уже не так сильно хочешь убежать?

— А смогла бы?

— Вряд ли.

Он отпустил меня и сам накинул рубашку на обнаженную спину, потом отошел к камину, поворошил угли, положил на них полено и по-хозяйски занял кресло у столика, наблюдая, как я поспешно кутаюсь в халат. Под его пронзительным взглядом я чувствовала себя неуютно, но возражать, похоже, было бессмысленно.

— Ждать благодарности за бумаги не стоит?

Он закинул ногу на ногу и скрестил руки на груди, в ожидании ответа.

— Нет, то есть да, то есть спасибо, но откуда они у тебя? Я думала, дело полностью передано трибуналу.

— Передано, — он кивнул, став враз серьезным. — Тут только копии протоколов допросов, записанные в замке, а расследование велось на разных уровнях, могут быть показания, о которых мне неизвестно.

— Получается, — я сглотнула образовавшийся в горле ком, но всё же уточнила, чтобы развеять сомнения: — это — признания, полученные под пытками?

— А ты сама как думаешь? — он оперся локтями о подлокотники и наклонился в мою сторону. — Играть в грязные игры и остаться в белых одеждах невозможно.

Я сжала губы и кивнула. Пусть так, я не малое дитя, чтобы лить слезы над бумагой и чернилами, особенно, когда дело уже сделано, а кровь давно смешалась с пеплом. Папка оказалась увесистой, в кожаном переплете лежало не менее сотни листов.

— Насколько можно верить этим признаниям?

Максимилиан нарочито удивленно вскинул бровь:

— Сомневаешься в моем искусстве?

— Знаю, что люди готовы сознаться в чем угодно, лишь бы их оставили в покое.

— Нет. — То, как веско он это произнес, заставило меня пожалеть о вопросе. — Обмануть линаара под силу только Фазуру, и то не уверен. Разве что… — он бросил на меня долгий пронизывающий взгляд, — можно утаить. Да, пожалуй, скрыть часть правды кое-кому удается. И ты прекрасно об этом знаешь.

— Верно, — я прижала папку к себе и села напротив мужа. — Считаешь, я не имею на это права?

Минуту мы молчали, сверля друг друга взглядами, потом Максимилиан качнул головой:

— Иногда мне кажется, что лучше не знать, какие демоны живут в твоем разуме, Сюзанна. Не уверен, что справлюсь с ними и что мне вообще это нужно.

— Выходит, между нами что-то вроде перемирия? Каждый защищает свои интересы и не лезет в душу другому?

— Ответ у тебя в руках, — Штрогге кивнул на папку и поднялся, чтобы уйти.

— Макс… — он оглянулся через плечо. На его лице отразилось такое удивление, что мне стало неловко, — то есть, фрове Максимилиан или мэтр? Ох, бездна! — я тоже поднялась и, теряясь от смущения, добавила: — Просто хотела сказать, что признательна за помощь. Вот и всё.

— Макс, — медленно повторил он, словно всего остального и не расслышал. — Забавно звучит.

— Прости, сорвалось. Я не хотела показаться грубой, это вышло не…

— Мне нравится, — перебил он. — Хотя и непривычно. Говори, как тебе удобнее, — он положил ладонь на ручку двери, но внезапно остановился: — Да, кстати, почти забыл: чтение отложи до вечера, у нас не так много времени. Одевайся и спускайся к завтраку как можно быстрее.

— Что?

— Надень что-то простое и теплое, на улице холодно, а путь неблизкий.

— Мы куда-то идем? Надолго? — ошеломленно уточнила я. — Фрои Жеони пригласила меня на торжественную службу, я думала…

Улизнуть я думала, вот что. Карл должен ждать меня после службы у храма, демоны тебя раздери, Максимиллиан Штрогге. Я ждала этой встречи целую неделю, а до этого — шесть долгих месяцев, и понятия не имею, когда смогу увидеть его вновь, если все сорвется.

— Не идем, а едем, — поправил муж. — Джейме уже закладывает повозку, нам обоим долгие прогулки не под силу.

— Я не готова. Ты не предупреждал заранее.

— Считай, предупредил сейчас, — он открыл дверь и бросил невозмутимо: — У тебя же не было более важных дел, чем прогулка с экономкой? Тогда жду внизу.

***

— Оставь в покое занавески, — невозмутимо повторил Штрогге, наверное, в пятый раз. Он сидел, расслабленно откинув голову на спинку сиденья и закрыв глаза, но безошибочно почувствовал мое движение. — Все равно ты не знаешь дороги и ничего не запомнишь, а мне свет мешает отдыхать.

— Куда мы едем?

— Скоро увидишь.

Я подула на озябшие пальцы. Мы провели в пути уже не менее часа, жаровни с углями для обогрева, как это было принято у аристократов, под ногами не было, и я успела порядком озябнуть. Как только мы миновали городские ворота, дорога резко ухудшилась. Несчастная повозка стонала и подпрыгивала на ухабах, но упрямо катилась куда-то прочь от забитых народом улиц и покосившихся домов бедняков, жмущихся к городским стенам. Штрогге молчал и иногда кривился, касаясь пальцами груди там, где были наложены швы. На вопрос, как он себя чувствует, только отмахнулся. Я не стала настаивать: если линаар не желает говорить, то мне его заставить не под силу.

— Тпр-р-ру!

Стук копыт смолк, рессоры мягко качнулись, потом в окошке дверцы показалось раскрасневшееся лицо Джейме:

— Приехали. Немного придется пройти, дальше дорога слишком растаяла.

Он распахнул дверцу и подал мне руку, помогая выбраться на свежий воздух. В первый момент я даже зажмурилась от яркого света, а потом вдохнула и тихонько рассмеялась. Сладкий воздух пах не городским дымом и сточными водами, а снегом, сырой землей, морозом и прошлогодней травой. Вдоль дороги тянулись узкие полосы распаханных полей. Снег местами сошел, обнажив рыжеватые комья земли. Чуть дальше, там, где торчали скальные выступы, покачивались стройные сосны, а прямо перед нами в неком подобие долины раскинулась небольшая деревенька: горстка домиков, низкий храм в центре, торговая площадь, заставленная столами, между которых суетились люди.

— Где мы? — я удивленно обернулась к мужу, надвинувшему капюшон так низко, что не видно было даже кончика носа.

— Дома, — коротко отозвался он. — Пошли.

Он принял переданную Джейме корзинку, взял меня за руку и потянул за собой. Я же с удивлением рассматривала окружающих. Скромные суконные платья женщин, добротные, хотя и грубоватые, плащи мужчин, скудные вышивки на юбках и передниках, простые металлические фибулы, украшенные резьбой топорики, заткнутые за пояса — всё буквально кричало, что тут живут небогато и только собственным трудом. Дома покрепче соседствовали с совсем уж лачугами, однако прохожие улыбались нам, чужакам из ниоткуда, искренне и радостно, а кое-кто даже звал присоединиться к готовящемуся празднику.

Штрогге дошел до площади и молча поставил корзину на самый большой стол, где женщины готовили угощение.

— Да будет этот день благословен.

А затем махнул рукой в сторону храма. Я без возражений последовала за ним, однако Макс не стал входить под темные своды, обогнул строение и мы оказались на заднем дворе среди простых каменных плит с высеченными именами.

Некрополь, довольно старый, но не заброшенный. Некоторые надгробия успели сколоться по краям и обрасти мхом, однако надписи оставались разборчивыми, видимо, жители деревни ухаживали за этим местом так же, как и за собственными дворами Сзади донеслось веселое пение дудочки, затем взрыв смеха. Кто бы ни лежал под этими плитами, там, на площади, живые радовались приходу весны.

Оглянувшись, я заметила, что муж застыл у одного из надгробий, в руке зажата едва распустившаяся белоснежная лилия. Как он раздобыл её на исходе зимы и где прятал всю дорогу, оставалось только догадываться. Макс наклонился и положил цветок на землю, белые лепестки едва заметно дрогнули, коснувшись снега. Я в изумлении перевела взгляд на выбитую в камне надпись: Магдала Штрогге.

Сердце укололо острой иглой жалости и понимания, почему мы оказались тут именно сегодня, но произнести ничего я не успела, Макс заговорил первый:

— Её нет так долго, а я все не могу смириться. Иногда кажется, что вот-вот откроется дверь — и она позовет меня, несносного и упрямого мальчишку, к столу. Оттаскает за ухо за то, что без спроса удрал с друзьями купаться на реку, или попросит наполнить бадью с водой.

Выродок — так я назвала его всего несколько дней назад. Палач и преступник. Ублюдок, которому ничего не стоит ударить беззащитную женщину. Я медленно подошла к мужу и крепко сжала его ладонь, молясь всем богам, чтобы он понял мой жест правильно. Макс вздрогнул всем телом, но не отстранился.

— Я прихожу сюда каждый год, возвращаюсь туда, где был счастлив. Где был просто ребенком, сыном, человеком, — он не смотрел на меня и я была за это благодарна: найти слова утешения мне бы не удалось, такие потери не восполнить речами. — Интересно, знала ли она, в какое чудовище я превращусь с годами? Наверное, да. Жена линаара, мать линаара не могла не знать, что произойдет. Может, и хорошо, что боги забрали её раньше срока.

Он наклонился и на мгновение прижался лбом к серой глади камня. Я же стояла, не зная, что делать, да и стоит ли делать вообще? Насколько пустыми и лживыми могут показаться слова скорби о той, чьего имени я даже не удосужилась спросить прежде? Молчание жгло и рвало в клочья, но я не смогла выдавить из себя ни звука.

— Пойдем, я хочу показать тебе еще кое-что.

Вдвоем мы прошли к самому краю некрополя и замерли у плиты, на которой не было имени, только годы жизни и крохотный знак солнца.

— Его величество приказал уничтожить тело, точнее то, что от него осталось, — глухо произнес Макс, не поворачиваясь ко мне. — Но я не смог, Сюзанна. Забрал сюда, организовал погребение и траурную службу, в надежде, что это облегчит груз вины. Не облегчило.

— Это…? — мой голос сорвался, я судорожно втянула воздух, обернувшись к мужу. Колени подогнулись, и я опустилась прямо в снежную мешанину.

— Да. — Макс кивнул. — Не буду вам мешать, подожду вместе со всеми на площади. Если я что-то и могу подарить тебе в первый день весны, то только время.

***

Он действительно терпеливо ждал. Не знаю, сколько мне потребовалось — час? два? — чтобы выплакать все, что наболело. Холод, озябшие ноги и руки, промокшее платье — всё это потеряло всякую ценность. Наверное, у меня были опухшие красные глаза и нос превратился в сливу, но мне было плевать. Не перед кем играть. Вместе со слезами ушла режущая боль одиночества, на её месте образовалась гулкая пустота. Я догадывалась, что со временем смогу её заполнить, хоть и не знала еще чем, но даже так стало легче. Не проще, яснее и радостнее, но всё-таки легче.

Максимилиан обнаружился с парящей кружкой в руках, сидящий немного в стороне от общей толпы. Площадь уже заполнилась народом, играла музыка, ребятня с завязанными глазами по очереди пыталась сорвать развешанные на веревке призы — игрушки из дерева, тряпичных кукол, сладости. На столах лежало нехитрое, но обильное угощение: сыр, сушеные яблоки, свежий хлеб, румянобокие пирожки и скрученные кольцами колбасы. Среди прочего я с удивлением увидела украшенный завитушками рыбный пирог, коронное блюдо фрои Лилли. На губах невольно появилась улыбка: так вот, что пряталось в вашей корзине, мэтр Штрогге, мастер заплечных дел.

Стараясь не привлекать лишнего внимания, я подошла к мужу и присела рядом, стянула промокшие насквозь шерстяные перчатки и подула на покрасневшие пальцы.

— Спасибо, что привез сюда.

— Не за что.

Он молча склонил голову, покосился на мои руки и со вздохом протянул кружку:

— Хочешь согреться?

Кивнув, отхлебнула — и тут же пожалела об этом. Нёбо обожгло горечью и хмелем, в нос ударила ядреная смесь специй и перебродившего солода.

— Да, к этому надо привыкнуть, — с легким смешком заметил муж, наблюдая, как я пытаюсь откашляться и вытереть выступившие слезы. — Гжанец — редкий гость в домах аристократии, но в народе любим, как ничто другое.

— Это… Боги, ну и вкус! Отвратительно, — выдавила сипло, жадно хватая ртом воздух. Видели бы меня сейчас наставники — пришли бы в ужас.

— Вкус, как вкус, — Макс спокойно сделал еще один глоток. — Греет хорошо, веселит в меру, с ног не валит даже подростков. Хотя, — он с сомнением принюхался к пару, — с перцем и гвоздикой явно перестарались.

— Хочешь сказать, что эту дрянь разрешают пить детям? Это же дикость.

— Ну, не то, чтобы постоянно. Скорее, используют для согревания при простудах.

— Лучше бы врача пригласили, — буркнула я.

— Не в каждом селе вообще есть врач, даже травник не всегда найдется, звать кого-то из города — долго и дорого. Приходится пользоваться тем, что под рукой. И согласись, согревает гжанец великолепно.

Мда, что уж тут спорить: щеки действительно разгорелись огнем, застывшие пальцы уже начало покалывать от восстановившегося тока крови. Ну, хоть какое-то утешение, не слягу от лихорадки.

— Воды на праздниках никто не наливает, хорошего вина в маленьких деревнях отродясь не было, так что, фрои Сюзанна, выбор у вас невелик.

Он снова протянул мне кружку, но я помотала головой. Нет уж, одного раза хватит. Макс не стал настаивать, допил остаток и отнес пустую посудину к ближайшему столику.

— Готова ехать обратно?

— А… — я растерянно обвела взглядом празднество. Ничего особенного, ничего запоминающегося, не зря наставники советовали пропускать восторги слуг мимо ушей. С другой стороны, для Штрогге эта бессмысленная возня могла значить больше, чем для дочери герцога. — Ты разве не хочешь остаться? Это же твои родные места.

— Были, — поправил он. — Пока меня не увезли для обучения в замок. В тот же год умерла мать, наш дом и всё хозяйство отошли короне, меня даже не потрудились известить вовремя.

— И сколько тебе было?

— Десять.

Гнусность какая! Макс наверняка помнил по именам многих из собравшихся. К примеру, вот тех двух крепких коренастых мужчин, что под бодрые хлопки и улюлюкания меряются силой, уперевшись локтями в стол. Или почтенного жреца в нарядном балахоне, скорее всего главного местного храмовника. Или женщин, что режут хлеб и разливают пиво, тьфу ты, гжанец. Эти люди могли быть теми самыми друзьями и подругами, с которыми юный линаар сбегал на речку или обрабатывал скудные деревенские поля. Они по-прежнему живут расписанной до самой старости жизнью, радуются приходу весны и хорошему урожаю, заводят семьи, рожают детей, празднуют появление внуков. Тогда как мы со Штрогге не смогли даже по-человечески проститься с родителями.

— Меня здесь ничего не держит. Но если хочешь, можем остаться и посмотреть на танцы.

Я решительно поднялась на ноги:

— Нет нужды. Едем.

Джейме ждал нас у околицы, не решившись оставить без присмотра лошадь и повозку. Когда мы снова оказались в уютном сумраке, Макс наконец откинул капюшон. Серые глаза уставились на меня с задумчивым интересом.

— Что? — я смущенно покосилась на испачканное платье.

— Да так. Пытаюсь понять тебя — и не выходит. Иногда кажется, что ты готова рвать врагов зубами и когтями, иногда — что в тебе больше человечности, чем во всей королевской семье вместе взятой. Ты смотришь свысока на людей в деревне, брезгливо поджимаешь губы от вида их нищеты, называешь дикостью их поступки, но отчего-то пытаешься доказать самой себе, что ты не хуже их.

— Ничего я не доказываю, — я устало прикрыла глаза рукой. — И я не лучше и не хуже, просто другая.

— Какая же?

— Говорю же: другая. Мне на надо быть одной из них, чтобы хотеть сделать их жизнь лучше. — Его странные замечания вызвали у меня раздражение. — Да, некоторые традиции простолюдинов и даже их питье мне не близки. Что с того? Они — мой народ.

— Вот оно как… И часто ты бываешь среди них? Много знаешь об их проблемах и надеждах?

— Больше, чем тебе кажется.

— С чужих слов.

— Допустим. Но я хотя бы не пропускала эти слова мимо ушей.

— И это дает тебе право считать народ Лидора своим?

Я вздрогнула и всмотрелась в лицо мужа гораздо внимательнее, чем прежде.

— Это мое право от рождения. Думаешь, у меня не выйдет? — спросила негромко. — По-твоему, я знаю о стране слишком мало?

— По-моему, ты рано пытаешься примерить корону. Сперва надо хотя бы выжить.

— Тогда скажи мне, линаар его величества, — я наклонилась к нему поближе, — в твоих словах сейчас звучит тревога за судьбу страны или забота обо мне лично?

— Может, желание сохранить для себя ценный и редкий ресурс?

— Ах да, особая кровь, помню. Но не сходится. Тогда бы ты просто посадил строптивую жену под замок, а не делился сокровенным, пытаясь нащупать мои слабости.

Его глаза сверкнули, губы тронула улыбка.

— Это становится интересным. Продолжай. Чего я по-твоему добиваюсь?

— Если бы не обстоятельства нашего знакомства, если бы мы уже не были женаты, если бы я уже не дала тебе слово помочь с печатью, а если потребуется, то даже родить ребенка, то я бы заподозрила, что ты пытаешься стать ближе. Не пойму только, зачем.

Линаар хрипло рассмеялся, быстро выглянул в окно, а затем несколько раз хлопнул ладонью по стене повозки. Джейме притормозил и направил лошадь к обочине дороги.

— Пошли-ка.

Вдвоем мы выбрались из повозки и побрели вглубь небольшого леска. Джейме было велено ждать и не следовать за нами, так что через несколько минут мы со Штрогге остались совершенно одни. Идти было не очень удобно, под снегом то и дело попадались ветви и коряги, но к счастью, линаар тоже не горел желанием ломать ноги и отмораживать пальцы. Как только дорога и черный силуэт повозки скрылись из глаз, он развернулся ко мне и принялся расстегивать на себе одежду. Сперва плащ, потом плотную стеганную куртку, по типу тех, что носили простолюдины, затем на землю полетели подбитые мехом кожаные перчатки и шарф. Я ошарашенно наблюдала за происходящим.

— Что ты делаешь?

Он расшнуровал ворот и стащил рубашку через голову. Я сглотнула, не в силах отвести взгляд от полуобнаженной мужской фигуры. Мельком отметила, что грудь Штрогге уже не бинтовал, а швы выглядели так, будто с момента ранения прошло не меньше месяца. Затем он повернулся спиной — и я ахнула. Печать на левом плече, прежде горевшая алым огнем, выцвела и потускнела у краев, превратившись в простые, хоть и безобразные шрамы.

— А теперь смотри внимательно.

Он тряхнул правой рукой — и вокруг пальцев заклубился черный магический дым. Я инстинктивно отпрянула, памятуя, каким болезненным может быть соприкосновение с этим «дымом», но в следующее мгновение замерла.

Руки не было. Она словно бы целиком истаяла, подернувшись тьмой, а потом превратилась в смутное, рвущееся и исчезающее на ветру подобие крыла. Видение продержалось всего несколько секунд, а потом растаяло. Макс глухо застонал и опустился на колени, сгорбился, что-то процедил сквозь зубы. Потом медленно выпрямился, сжал и расжал кулак, с удивлением рассматривая собственные пальцы, и обернулся ко мне.

— Ч-ч-что это было? — зубы стучали то ли от холода, то ли от страха. — С-с т-тобой?

— Трансформация, — он болезненно поморщился, потер плечо и выругался в полный голос: — горгулья задница, как же больно!

Затем несколько раз потряс запястьем и внезапно расхохотался:

— Это — лишь малая часть того, что я получу, когда уничтожу печать. Трансформация, контроль над формой, изменение облика. Неограниченный доступ к силе, идеальное владение ментальной магией, умение проникать в чужой разум, не разрушая его, боги знают, что еще. И это становится возможным только благодаря тебе и той силе, что течет в твоих венах. Конечно, я буду пытаться понять тебя и стать тебе ближе, Сюзанна Виктория Альгейра. В первую очередь — чтобы защитить и сохранить твою жизнь. Во вторую — чтобы самому не сгореть в пожаре, который ты так старательно пытаешься раздуть.

Его взгляд горел, как у безумца. Он шагнул в мою сторону, и я буквально отпрыгнула назад, вжавшись спиной в ствол дерева.

— Не беги. Все равно некуда.

Штрогге прижался ко мне всем телом, широкая ладонь легла на шершавую кору около моего лица:

— Ты не просто ценный ресурс, ты — ключ к моей свободе, Сюзанна, мне не выгодно, чтобы ты добровольно сунула голову в петлю, — большим пальцем он провел сперва по моим губам, затем по подбородку, шее. Я, словно завороженная, наблюдала, как остатки магии клубятся в его глазах, превращая серую радужку подобие бушующей грозы. — Свобода много значит для таких, как ты. Тебе важны цели и принципы. Считай, что я готов помочь воплотить их в реальность в качестве платы за снятие печати. И все же, иногда мне кажется, что в погоне за собственной свободой, я создаю монстра.

Он склонился и внезапно прикоснулся к моим губам.

Совсем не так грубо, как прикасался во время ссоры, будто оставляя за мной право оттолкнуть или ответить. Неровный, совершенно бешеный ритм сердца линаара отдавался в моем теле тревожным набатом, горячее дыхание обожгло кожу, но я не отвернулась. Отстраненно отметила: вот его пальцы скользят по ткани платья на моей груди, опускаются к талии, и мне не противно, наоборот, я не пытаюсь уклониться, когда его глазах разгорается хмельной голод.

Но все закончилось, так и не начавшись.

Макс тяжело оттолкнулся от дерева, а потом вынул из-за пояса небольшой кинжал, ловко скрытый под одеждой. Свободной рукой потянул к себе и крепко сжал мое обнаженное запястье. Я дернулась, но какое там! Птичка, угодившая в силки, не может летать.

— Ты позволишь?

Штрогге смотрел на меня, кажется, даже не моргая. Безумие влечения полностью исчезло с его лица, но желание получить своё все еще клубились на дне глаз вместе с тьмой.

— А если я скажу «нет»? — Мир сузился и замер, сконцентрировавшись для меня в одном единственном человеке и его ответе.

— Ничего не произойдет. Клянусь.

Я покосилась на тонкое сияющее лезвие, небольшой стеклянный пузырек, прижатый к рукояти, и закрыла глаза.

— Тогда делай, что нужно.